Текст книги "Все к лучшему"

– Где Вив? – спрашивает Джек в микрофон.

В зале поднимается легкая суета, и к Джеку присоединяется Вивиан.

– Добрый вечер всем. Я хочу от себя и от Вив поблагодарить вас за то, что пришли. Мы очень рады, что вы вместе с нами празднуете это счастливое событие.

Джек говорит спокойно и уверенно, как человек, который привык быть в центре внимания большой аудитории.

– Хоуп, – продолжает он, оборачивается и смотрит на нас. – Еще вчера ты была пухлой малышкой и ползала по дому со своим любимым старым медвежонком, которого повсюду таскала за собой. Ты всегда была умна не по годам и росла целеустремленной девочкой. Помню, как впервые взял тебя с собой на работу…

Джек рассказывает не спеша, очень подробно, гости слушают, затаив дыхание, и смеются в нужных местах. Стоящая возле меня Хоуп светится от удовольствия. Поглощенный тостом Джека, я не вижу, как Норм медленно пробирается сквозь толпу к ступенькам, ведущим на сцену, и что-то шепчет на ухо солисту, а когда я наконец замечаю его, вмешиваться уже поздно. Джек заканчивает тост и поднимает бокал:

– Живите долго и счастливо, в любви и радости, и пусть удача сопутствует вам во всех начинаниях.

Толпа аплодирует, Джек торжественно отпивает глоток, и тут на сцену выходит Норм, хлопает и улыбается собравшимся. Джек удивляется, но пожимает протянутую руку Норма и уступает ему место у микрофона.

– Спасибо, Джек, – глядя в зал, произносит отец. – За прекрасные слова и замечательный праздник. И вам тоже, Вивиан. Вы знаете толк в вечеринках.

Он аплодирует и кивает зрителям, чтобы поддержали его, и в конце концов раздается несколько хлопков.

– Ничего себе, – изумленно выдыхает Мэтт.

– Что он вытворяет? – не переставая улыбаться, шиплю я Лиле.

– Все как обычно. Норм есть Норм, – еле слышно отвечает она, и на ее бледном лице читается покорность судьбе.

– Ты можешь его остановить?

– Когда мне это удавалось?

– В чем дело? – тревожится Хоуп. – Что он задумал?

– Бог его знает.

– Но добром это не кончится, – добавляет Мэтт.

– Главное, не спускайте глаз с ближайшего выхода, – сквозь сжатые зубы советует Лила.

– Большинство собравшихся здесь – друзья Сикордов, – говорит Норм. – Поэтому мне хотелось бы поблагодарить вас от имени семейства Кинг за то, что приняли нашего Зака. – Он умолкает, чтобы салфеткой отереть пот, и ко лбу его пристают мельчайшие частички бумаги. – Зак и Хоуп любят друг друга, и это прекрасно. Это настоящее чудо. Любовь – это Бог в твоей крови, ангел в душе. Но любовь – только начало. Чтобы брак получился удачным, нужно немало потрудиться. Спросите хоть у моих бывших жен, дай им бог здоровья, – тут он громко фыркает над своей собственной шуткой, и в абсолютной тишине его хохот гулко отражается от стен. Лила от стыда готова провалиться сквозь землю. – Жениться может любой дурак. Посмотрите на меня. Я был женат несколько раз.

В толпе раздаются неуверенные смешки, а я раздумываю над тем, что значат его слова про “несколько раз”. Получается, у Норма была другая семья, о которой мы никогда не слышали?

– Ни фига себе, – ахает Мэтт. – У него стоит.

– Черт! И правда.

– Но если серьезно, – продолжает Норм. – Зак, Хоуп, я говорю это специально для вас. Запомните мои слова: любовь – не конец, а лишь начало долгого, подчас опасного пути. Никогда, ни на минуту, не переставайте заботиться друг о друге и работать над своими отношениями. Разумеется, будут и радости, но и трудности тоже, поэтому никогда не относитесь друг к другу и своему браку как к чему-то само собой разумеющемуся. Стоит вам только начать воспринимать друг друга как должное, – тут Норм для пущего эффекта хватается за стойку микрофона, – наступит самоуспокоенность. Она как вирус. Растет, мутирует, пока не поглотит все. Оглянуться не успеешь, как уже живешь не своей жизнью с абсолютно чужим тебе человеком и сам себя не узнаешь, глядя в зеркало…

На мгновение Норм осекается, в зале повисает гнетущее молчание, которое давит на нас, точно сила тяжести, пригвождая к месту, и мы, будто свидетели катастрофы, следим за его слетевшей с рельсов, покореженной и обугленной мыслью. Тут Норм замечает, что его брюки предательски оттопыриваются, и пытается поправить их через карман, но только привлекает к себе всеобщее внимание. Стоящая перед ним на лестнице Вивиан невольно ахает, поглядев на Норма сбоку. Шум в зале, похоже, выводит Норма из оцепенения; он самодовольно улыбается Вивиан и наклоняется к микрофону:

– В общем, что я хочу сказать: заботьтесь друг о друге. Относитесь к вашей любви как к удивительному, хрупкому дару. Берегите его. Будьте всегда начеку. Почаще занимайтесь любовью – всегда, когда хочется, где бы вы ни находились. Но не забывайте и о сексе. Это разные вещи, и в хорошем браке должно быть и то, и другое. Это удвоит наши шансы увидеть внуков, а, Джек? – шутит Норм, обернувшись к отцу Хоуп, который таращится в свой пустой бокал с таким видом, будто пытается наполнить его силой воли. – Ты отличный парень, Зак, – продолжает Норм. – Мы с мамой очень тобой гордимся, и я счастлив, что ты снова появился в моей жизни. – Норм замолкает. В его глазах стоят слезы. Кивнув, чтобы подчеркнуть важность произнесенной им речи, он добавляет: – Всем спасибо. Хорошего вечера.

Под неловкие аплодисменты мы с мамой и Мэттом пулей бросаемся к бару.

Глава 34

Я иду в ванную умыться и добрых пять минут таращусь в зеркало на свою потную физиономию, пытаясь прочесть в собственных пустых глазах ответ, которого там нет.

– Сделай что-нибудь, – говорю я и чувствую, что сам себе противен.

Я прислоняюсь к стене, сползаю на пол, сажусь, зажмурившись и, опустив голову между колен, жду, пока комната перестанет кружиться.

Спустя несколько минут в поисках укрытия я прохожу через кухню в кабинет Джека и застаю там Тамару, которая сидит на столе, положив ногу на ногу, прихлебывает мартини и смотрит в окно на Центральный парк. Когда на нее падает свет из открытой двери, она испуганно поднимает глаза и успокаивается, увидев, что это всего лишь я.

– Привет, – говорит она.

– Привет.

– Как дела?

– По-моему, я перебрал, – признаюсь я, закрывая за собой дверь.

– Я знаю, почему я пью, – говорит она. – Потому что впервые за два года выбралась на люди и всех боюсь. А у тебя какой повод?

– Слышала тост Норма?

– Можешь не продолжать.

– Я собирался тебе звонить. Выяснилось, что у меня нет рака.

– Ты получил результаты биопсии?

– Ага. Забавная история…

Но я не успеваю ничего рассказать: Тамара так порывисто и крепко меня обнимает, что у меня перехватывает дыхание.

– Я знала, что все будет хорошо, – шепчет она, прижимаясь к моей шее мокрой от слез щекой.

Как-то в летнем лагере мы после отбоя забрались с Бет Уоллен в лодочный сарай, чтобы пообниматься в тишине и темноте деревенской ночи, и шепотом болтали обо всем, что тогда казалось нам важным. Лагерь спал, но факт того, что мы встречаемся тайком, и явный риск быть обнаруженными лишь подстегивали наше желание. При виде Тамары в темном кабинете я испытал похожие чувства. Я обнимаю ее, касаясь губами ее волос, и не хочу отпускать. Спустя некоторое время она отстраняется и прижимается лбом к моему лбу.

– Прости, – всхлипывает она, – что-то я разволновалась.

Я беру ее голову в ладони и большими пальцами нежно вытираю ее слезы, чувствуя, что у самого глаза на мокром месте, а Тамара точно так же вытирает мои. Некоторое время мы стоим в темноте, гладя друг друга по щекам, – замкнутая цепь печальной ласки.

– Что ты здесь делаешь? – наконец спрашиваю я.

– Думаю.

– О чем?

– Обо всем, о чем мы никогда не говорили.

– О чем же это?

Даже в темноте я замечаю раздражение, с которым Тамара смотрит на меня. Она отходит на шаг и прислоняется к столу. Я подхожу и сажусь рядом с ней.

– Я понял, о чем ты, – признаюсь я.

Она бросает на меня беглый взгляд поверх бокала с мартини.

– Думаю, ты не очень удивишься, если я скажу, что не хотела сюда идти.

– Могу себе представить.

Она кивает.

– Но ты мне дороже всех на свете, я тебя люблю, и что бы между нами ни происходило, все равно эти два года ты был моей единственной поддержкой, поэтому я просто не могла не прийти. Ты спас мне жизнь. Правда, Зак. Не знаю, что бы я без тебя делала. И я хочу, чтобы ты знал: что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя за это.

Я наклоняюсь и целую ее в щеку.

– Спасибо, – благодарю я. – Для меня это очень важно.

– И раз уж я все-таки нашла в себе силы прийти, – с глубоким вздохом говорит Тамара, – то должна сказать: тебе не стоит жениться на Хоуп.

– Что?

Тамара отворачивается.

– Если бы ты только знал, до чего мне трудно было это произнести, то не заставлял бы повторять.

– Прости, – говорю я. – Я лишь хотел спросить, почему ты так думаешь.

Она поворачивается и, нахмурясь, бросает на меня неуверенный взгляд.

– Я несколько месяцев не могла решить, стоит ли тебе об этом говорить. Никогда не знаешь, что нужно сказать, а что нет, а я ведь желаю тебе добра. И если ты считаешь, что я не права, то не обращай внимания на мои слова, но только не злись на меня, ладно? Потому что я этого просто не вынесу.

Я накрываю ее ладонь своею, и непонятно, чья рука дрожит – моя или Тамарина.

– Ни за что на свете, – обещаю я.

– Хорошо, – продолжает она. – Дело вот в чем. Мне кажется, ты ее не любишь. В противном случае ты бы так не сомневался. Держался бы увереннее, радовался жизни. И не обнимал бы меня так, и не говорил того, что говоришь. Не стал бы целовать меня, как позавчера. Я не утверждаю, что ты в меня влюбился. Я лишь хочу сказать, что, каково бы ни было твое чувство ко мне, то, о котором мы оба боимся говорить, едва ли бы оно возникло, будь ты по уши влюблен в Хоуп. А если это так, если ты не влюблен в нее по уши, тебе не стоит на ней жениться.

Я медленно киваю, в груди у меня все дрожит мелкой дрожью от нервного возбуждения. На это признание можно ответить по-разному, причем честно, не углубляясь в тернистые дебри моих чувств к Тамаре. Но вокруг темно, я напился на собственной помолвке, а Тамарина прямота так на меня подействовала, такая сила кроется в ее словах, что, если я тоже буду откровенен, кто знает, какие космические силы вырвутся наружу?

– Как ты думаешь, что между нами происходит?

– Дело не в этом, – отвечает она, убирая ладонь из-под моей. – Сейчас речь не обо мне. Мы говорим о том, стоит ли тебе жениться на Хоуп.

– Это понятно, – настаиваю я. – Но раз уж мы заговорили об этом, давай начистоту. Мне нужно знать, какие чувства ты испытываешь ко мне. Неужели только дружеские?

– Нет уж, Зак, – Тамара слезает со стола и отходит от меня. – Не надо меня в это впутывать. Я не собираюсь брать на себя ответственность за твои решения. Мне и своих проблем хватает. К тому же ты мне слишком дорог, чтобы я могла себе доверять. Либо ты чувствуешь, что хочешь быть с Хоуп, либо нет. Я тут ни при чем.

– Еще как при чем, – грустно признаюсь я. – Потому что я тебя люблю, постоянно думаю о тебе, и ты даже не представляешь, до чего мне больно. Когда я позавчера поцеловал тебя, мне стоило больших усилий остановиться. И когда ты рядом, я всегда чувствую то же самое. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не показать, как на самом деле к тебе отношусь.

– Перестань, – перебивает она, и в ее голосе слышатся еще невидимые мне слезы. – Прекрати. Ты не должен мне этого говорить.

– Прости, – извиняюсь я. – Я не хотел. Я собирался жениться и наслаждаться семейным счастьем. Но рядом с тобой я понимаю, что не смогу быть счастлив с другой. Я знаю, это неправильно, и ты не можешь ответить на мои чувства, а я не имею права тебя любить, но, тем не менее, это правда.

Тамара смотрит на меня, широко раскрыв глаза, и по ее щекам струятся слезы.

– Зря я все это начала, – произносит она. – Это моя ошибка.

Она берет бокал и направляется к двери.

– Подожди, – окликаю я. – Не уходи. Пожалуйста. Мы наконец-то нашли в себе силы поговорить об этом.

На пороге она оборачивается.

– Я должна уйти. Неужели ты этого не понимаешь? Тебе нужно самому все решить, я не имею права влиять на твой выбор.

– Останься, – умоляю я и шагаю к ней в темноте. – Хотя бы на минутку. – Я подхожу к двери и кладу руки Тамаре на плечи. – Пожалуйста, не бросай меня здесь.

Тамара накрывает мои ладони своими. Вокруг темно, хоть глаз выколи, но мы почему-то видим лица друг друга, стоим, глядя друг другу в глаза, и дрожим, как провода под током.

– Один раз, – наконец произносит Тамара, и когда наши губы соприкасаются, она приоткрывает рот, пропуская мой язык, и приникает ко мне так, словно мое тело было отлито специально под ее форму, а ее пальцы, точно корни, обвивают мою голову. Она прижимается ко мне крепче; наши языки с жадным отчаянием исследуют и ласкают друг друга.

– Я тебя люблю, – выдыхаю я, не отрываясь от ее губ.

– Я знаю, – шепчет она.

– Нет, я имею в виду, по-настоящему.

Она кивает.

– Я знаю.

Мы снова целуемся, неистово и безрассудно. Ладонь Тамары скользнула под мою рубашку, пальцы порывисто ласкают мою грудь, а я задрал ей платье до пояса и глажу ее горячую спину. Виагра подействовала, но Тамара не отстраняется, а с глухим стоном прижимается ко мне и обвивает ногами мои бедра, ее язык на моих губах точно леденец.

Вот так оно и бывает. Целуешься в темноте с женщиной, о которой мечтал черт знает сколько, и все происходит в точности так, как ты и думал, вкус ее губ таков, каким ты его представлял по прошлым мимолетным контактам. То ли восторг открытия, то ли бесконечное облегчение оттого, что наконец-то вырвался на волю горячий поток чувств и желаний, которые копились в тебе так долго, то ли выпивка и виагра по-прежнему бушуют в твоей крови, точно демоны-близнецы, но ты впервые на собственной памяти не боишься последствий, не думаешь о неизбежных трудностях, а просто наслаждаешься, с головой погрузившись в это прекрасное, пронзительное мгновение, где больше ничего не существует. Поэтому неудивительно, что ты не слышишь, как открывается дверь, не догадываешься, что вошел твой будущий тесть, и не сразу приходишь в себя, когда зажигается свет. Ведь твои глаза закрыты, вселенная сжалась до сладкого омута ваших слитых в поцелуе губ, и ты не чувствуешь ничего, кроме ее влажного, приоткрытого рта. А когда наконец ты приходишь в себя, щурясь от света, режущего глаза, и поправляешь смятую рубашку, уже поздно: на тебя накидывается отец невесты.

Для своего неюного возраста Джек двигается на удивление проворно; я не успеваю и глазом моргнуть, как он бросается на меня.

– Гаденыш! – рычит он, надвигаясь на меня. – Я тебя убью!

Мы врезаемся в стол и валимся на него. Джек молотит меня кулаками по лицу и груди; бумаги, ручки, карандаши со стола летят на пол. Падает лампа, но не разбивается и освещает углы комнаты косым зеленым лучом.

– Послушайте! – задыхаюсь я, но Джек не обращает на мои возгласы никакого внимания.

Он бьет меня в челюсть, и я чувствую на языке металлический привкус собственной крови.

– Я тебя убью! – орет он.

В суматохе я краем глаза замечаю, что Тамара с испуганными воплями выбегает из комнаты. Джек продолжает махать кулаками, в пылу ярости ослабив хватку, и мне удается перевернуться на бок и сбросить его с себя на пол. Я бросаюсь к двери, пулей проношусь через кухню, остановившись на секунду, чтобы пригладить волосы и заправить рубашку в брюки, прежде чем выйти в главный зал.

Черт, черт, черт.

Праздник по-прежнему в разгаре, но я себя чувствую так, словно сплю наяву; гости и не подозревают, какая сейчас разразится буря. Все происходит как будто в замедленной съемке, кроме спазмов у меня в животе, когда я потерянно пробираюсь сквозь толпу. Черт, черт, черт. Я понимаю: у меня максимум минута на то, чтобы отыскать Хоуп, смыться с ней, самому все объяснить и избежать крупного публичного скандала. Проходя мимо сцены, я вижу, что Мэтт завладел гитарой и что есть силы наяривает на ней Blitzkrieg bop, приводя собравшуюся внизу публику в неистовый восторг; нажав на дисторшн, Мэтт играет энергичное соло. “Хей-хо! Вперед! Хей-хо! Вперед!” Мерная пульсация басов отдается у меня в ушах, и сердце колотится в том же бешеном темпе. Черт, черт, черт. Меня охватывает паника, я оглядываю зал в поисках Хоуп, но ее нигде нет. Мне кажется, что грудь у меня вот-вот взорвется, точно бомба, и обрызгает ничего не подозревающих гостей кровью и ошметками мяса.

Наконец возле бара я замечаю Хоуп: она болтает с подружкой. Я понимаю, так не бывает, но мне кажется, будто толпа расступается и пропускает меня. Я иду к Хоуп. Увидев меня, она меняется в лице, смотрит на меня сперва с испугом, а потом и вовсе с неприкрытым ужасом, и я догадываюсь, что вид у меня, должно быть, еще тот. Гул толпы стихает, словно я внезапно оглох, и я слышу лишь, как кровь шумит в ушах. Тут-то бы мне обратить внимание на тревожные взгляды гостей и страх в глазах подружки, которая поспешно отходит в сторону. Хоуп делает шаг ко мне. Она так красива – даже сейчас я отдаю себе в этом отчет, – что у меня сжимается сердце; мимолетный вестник грядущей боли.

– Зак, – произносит она, но не успеваю я ответить, как мне в висок врезается кулак; я отлетаю на стойку бара, сшибая бутылки и бокалы, и падаю на пол.

– Я тебя убью, подонок! – ревет Джек, набрасывается на меня, упирается коленями мне в живот и заносит кулак для удара.

Звуки вернулись, но теперь слышен лишь звон разбитого стекла и гневные крики Джека. Откуда ни возьмись, как в мультфильмах, у него в руке оказывается бутылка шампанского. Он держит ее за обернутое фольгой горлышко, как дубинку, и я мгновенно понимаю, что сейчас он размозжит мне голову. Мне удается высвободить руку и отвести удар, и бутылка с глухим стуком бьется об пол. Я пытаюсь сесть, но Джек не дает: он снова замахивается бутылкой, заехав мне локтем по голове. На этот раз преимущество на его стороне, и я осознаю, что он врежет мне прямо по лицу, выбьет все зубы, и бешеный взгляд Джека подтверждает, что живым мне отсюда не выбраться. Смерть от бутылки шампанского – достойный конец для человека, которого на собственной помолвке застали с другой женщиной. Джек поднимает бутылку над головой и начинает медленно опускать, как вдруг кто-то хватает его за руку и останавливает замах. Какая-то невидимая сила отшвыривает его в сторону, точно мешок с грязным бельем, Джек с шумом врезается в буфетную стойку, и на пол летят куски хлеба и соусники.

– Ты в порядке? – спрашивает Джед, помогая мне подняться с пола.

– Не думал, что ты придешь, – бормочу я, переводя дух.

– Спорим, ты рад, что я все-таки пришел, – ухмыляется он, одергивая на мне рубашку и пиджак. – Кто это был?

– Отец Хоуп.

Джед впивается взглядом в Хоуп и Вивиан, которые стоят на коленях возле Джека.

– Шутишь?

Из толпы выходят четверо дюжих молодцов, подчиненные Джека, и медленно окружают нас – так, на всякий случай, – готовые в любую минуту вступить в драку, если начальство велит. Их больше, чем нас, но тут к нам присоединяется Мэтт. Положив гитару на плечо, как таран, он пробирается сквозь толпу в съехавшем набок парике.

– Отвалите от него! – командует он и загораживает меня собой, сжимая гриф, точно бейсбольную биту. – Как ты, Зак?

– Нормально, – отвечаю я.

– Ты что, совсем с ума сошел? – раздается гневный хриплый вопль.

Из толпы вылетает Норм и накидывается на Джека с кулаками. Подчиненные бросаются на него, хватают за руки и оттаскивают от Джека.

Норм отчаянно вырывается, лицо его искажает гримаса ярости.

– Не трогай моего сына, козел! Я тебя урою, слышишь? Урою!

Хоуп и Вивиан помогают Джеку подняться на ноги и осторожно ведут на кухню.

– Он целовался с той девушкой, – потерянно бормочет он, ни к кому не обращаясь. – Прямо в моем кабинете.

Хоуп оборачивается и бросает на меня испепеляющий взгляд, ее глаза, точно лазеры, прожигают мою кожу и кости до самого нутра. На лице у нее написано такое отчаяние и растерянность, что этот образ раскаленным клеймом врезается мне в мозг, опаляя зрачки. Я вздрагиваю и едва не падаю, у меня кружится голова. Но тут чья-то мягкая ладонь ложится в мою руку и сжимает пальцы, удерживая меня.

– Ладно, хватит, – властно и громко произносит Лила. – Мэтт!

– Что, мам?

– Нам пора.

И Кинги – короли ринга уходят, оставляя за собой разгром. Мэтт шагает впереди, Норм с Питом замыкают шествие.

Глава 35

В лифте со мной что-то происходит – наверно, сказываются выпивка, виагра и потрясение последних минут, – я словно вылетаю из тела и парю над нами, рассматривая наши неловкие позы. Адреналин испаряется в воздухе, точно дым. Норм прислонился к задней стенке лифта, красный, с растрепанными волосами, и тяжело дышит, Мэтт задумчиво потирает шею, Джед заправляет рубашку в брюки – она выбилась, когда он швырнул Джека через весь зал, Пит что-то нервно мурлычет себе под нос, беспокойно рассматривая мое безучастное лицо, Лила по-прежнему крепко держит меня за руку. Выражение ее лица – смесь тревоги и мрачной решимости – растрогало бы меня до слез, если бы я сейчас вместе со всеми был внизу и мог заплакать.

Мы выходим в холодную ночь, обсуждаем, кто куда и на чем поедет, но я по-прежнему парю в воздухе, так что все это происходит подо мной. Небо ясное, но из-за огней Манхэттена трудно разглядеть звезды. Мне хочется взлететь высоко, чтобы их увидеть, но, похоже, мой предел – метр над собственной склоненной головой. Джед хлопает меня по спине и обещает завтра позвонить. Мне хочется обнять его в порыве благодарности, но не успеваю я об этом подумать, как Джеда уже и след простыл, а я сижу на заднем сиденье маминой “хонды” с Питом и Мэттом. Норм расположился спереди, а Лила ведет машину по Гарлем-Ривер-драйв. Мы едем домой, точно целую жизнь назад, когда мы еще не знали, как разведет нас судьба. Я прислоняюсь головой к стеклу, от его вибрации я стучу зубами, и это, похоже, единственная ниточка, которая связывает меня с телом. Я так устал, что ничего не чувствую и не соображаю.

Когда мы приходим домой, Лила берет инициативу в свои руки и готовит всем чай. Мы сидим в гостиной, оглушенные произошедшим. Я прижимаю пакетик со льдом к виску, на котором от удара Джека вздулась шишка. Норм с Мэттом принимаются в деталях вспоминать случившееся, причем каждый пересказывает свою версию событий. Наконец Норм спрашивает меня:

– Так в чем там все-таки было дело?

Я рассказываю им обо всем, они кивают, не особо удивленные моим признанием. Почему-то в моем пересказе случившееся кажется не таким уж страшным, а напротив, вполне обыденным, и я в подробностях излагаю собственное мнение о стычке с Джеком – разумеется, не касаясь самого щекотливого вопроса: почему я все-таки целовался с Тамарой. Я анализирую драку, стараясь восстановить точную хронологию, как спортсмены после недавней победы. Пит сидит рядом со мной, положив голову мне на плечо. Он устал и ничего не понимает, но все равно не хочет упустить ни минуты такой редкой семейной встречи. Все пьют чай, в комнате царит удивительно теплая атмосфера родственной близости, и мы наслаждаемся ею, а я вдруг осознаю, до чего нам всем этого не хватало. Сегодня мы все заснем в своих старых постелях – все, кроме Норма, который отказывается разделить со мной комнату, решив переночевать на диване в подвале. По тому, как он старается не смотреть в сторону лестницы, ведущей наверх, я догадываюсь, что ему не хочется приближаться к эпицентру собственной прошлой жизни, к сцене преступления, из-за которого распалась наша семья.

Наконец мы поднимаемся с дивана, чтобы идти ложиться, и Мэтт, забывшись, стягивает с головы парик. Увидев его лысую голову, Лила ахает, прикрыв рот рукой, чтобы сдержать рыдание.

– Черт, мам, прости, – говорит Мэтт. – Совсем забыл.

– Ничего, – отвечает она, вытирая слезы тыльной стороной запястья. – Сама не знаю, почему меня это так расстраивает.

– Я могу надеть его обратно.

– Не надо, – Лила подходит к Мэтту и робко гладит его по лысой голове. – Ты же мой родной сынок, – произносит она, оборачивается и смотрит на нас с Питом. – Вы все мои любимые дети. Иногда я ужасно скучаю по тем временам, когда вы жили под моим крылышком и я заботилась о вас.

– Ты заботишься обо мне, – замечает Пит, напуганный ее слезами.

Она улыбается ему.

– Знаю, милый. А ты обо мне. Бог послал мне тебя, чтобы я всегда чувствовала себя нужной.

У меня, как у старшего из братьев, была своя комната, а Мэтт с Питом жили в одной. Не помню, чтобы мы когда-либо ругались по этому поводу. Моя постель застелена тем же бельем, на котором я спал, когда жил тут, как будто Лила хотела все сохранить в точности как было, чтобы я чувствовал себя как дома, если вдруг когда-нибудь вернусь, что маловероятно. Забравшись в кровать, я вдыхаю знакомые запахи дома, рассматриваю конусообразную тень от уличного фонаря на потолке, рассеянно вожу тыльной стороной руки по шероховатым обоям – жест, который убаюкивал меня в детстве. Я ненадолго отключаюсь и, вздрогнув, просыпаюсь оттого, что на краю моей кровати в луче света из коридора сидит Лила в ночной рубашке и через одеяло нежно гладит меня по ногам.

– Чего ты, мам? – бормочу я.

– Прости, я не хотела тебя будить, – говорит она.

– Почему ты не спишь? – я переворачиваюсь на спину и смотрю на нее.

– Я так счастлива, когда вы здесь, – признается она. – Не помню, когда в последний раз вы все собирались под одной крышей и спали в своих кроватях. Дом снова кажется живым.

Я киваю, зеваю и потягиваюсь. Катастрофа, разразившаяся вечером, осталась за стенами моей детской спальни. Здесь я чувствую себя в безопасности, все неурядицы моей реальной жизни где-то далеко.

– До чего тут хорошо, – говорю я маме.

Она нежно улыбается мне, и я замечаю, что морщинки вокруг ее глаз стали глубже, а кожа вдоль нижней челюсти свисает мешочками – обычный дряблый подбородок стареющей женщины. У меня перехватывает горло от животного ужаса, осознания неизбежной изменчивости всего сущего, потерянного времени и грядущих утрат, и мне снова хочется стать маленьким мальчиком, спрятаться в надежных маминых объятиях и не думать о будущем.

– Все будет хорошо, Зак, ты ведь это знаешь?

– Сомневаюсь.

Мама кивает.

– Что бы сегодня ни случилось – видит бог, я ума не приложу, что же все-таки стряслось, – ты должен верить в то, что все это не просто так, а по какой-то причине.

– Причина в том, что я дурак, – отвечаю я.

Лила тихонько смеется, наклоняется и целует меня в лоб.

– Ты поспи, а утром поговорим, хорошо?

Я хватаю ее за руку.

– Спасибо, мам, – благодарю я. – За то, что забрала меня оттуда и привезла сюда.

– Пожалуйста, – мягко произносит она. – Это твой дом, Зак, и пока я жива, так будет всегда. Мы твоя семья и любим тебя, – тут она ухмыляется, – что бы ты ни натворил.

Она еще раз крепко целует меня в щеку.

– Спи, родной.

После ее ухода я ворочаюсь и никак не могу улечься поудобнее. Электронные часы на тумбочке показывают начало третьего, и, несмотря на то что у меня болят глаза от усталости, сердце упорно и быстро колотится в ритме хип-хопа, а во всех членах кипит нервная энергия. Первые тревожные признаки будущего похмелья вьются, точно насекомые, в голове, стараясь отыскать теплое укромное местечко, где бы приземлиться и осесть надолго. Я сползаю с кровати, бреду по коридору в трусах и футболке, которые мне дал Пит, и на цыпочках спускаюсь на кухню попить. В гостиной я прихлебываю воду и листаю старые фотоальбомы – тех лет, когда Норм еще не ушел. Он всегда нас фотографировал, надеясь сохранить наши образы для потомков. А вот Лила почти никогда нас не снимала – наверно, фотоаппараты вызывали у нее болезненные воспоминания о том, как она застала Норма в постели с Анной. Я просматриваю наши с братьями фотографии и замечаю, что все они похожи в одном: Мэтт всегда глядит в камеру, улыбается или корчит рожи, а я упрашиваю Пита посмотреть в камеру и сам забываю улыбнуться. Фотографии в итоге получались какие-то бессвязные – трое мальчишек, как будто сошедшие с разных снимков, разрезанных и склеенных в один. Более-менее гармонично выглядят только те, на которых есть Норм (Лила фотографировала), словно его присутствие объединяло нас в фокусе.

Я возвращаюсь наверх, и ступеньки скрипят под моими босыми ногами. На пороге комнаты Мэтта и Пита я замираю. Мэтт спит в одежде, свернувшись калачиком на одеяле и почти прижавшись лицом к стене. Пит растянулся на спине и громко храпит; даже во сне его губы изгибаются в полуулыбке. На столе во всю длину вытянулась лампа на шарнирах и маячит над спящими братьями, точно часовой, а парик, который для безопасности нахлобучил на нее Мэтт, лишь добавляет схожести. Возле лампы фотография, на которой я держу на руках новорожденного Пита и смотрю на него широко раскрытыми глазами – мне там три года.

– Что ты делаешь, Зак? – шепчет с кровати Пит.

– Ничего, – отвечаю я. – Не спится.

– Хочешь, ложись с нами.

– Давай.

Полусонный, Пит встает с кровати, ловко раскладывает ее вторую половину, стараясь, чтобы обе части были вровень, и бросает на нее одну из двух своих подушек.

– Залезай, – говорит он.

Лишнего одеяла в комнате нет, но Пит двигается, чтобы мне хватило его.

– Ты теперь не женишься на Хоуп, да?

– Едва ли.

– Ты женишься на Тамаре?

– Вряд ли я в ближайшее время вообще женюсь.

Пит откидывается на кровати и задумчиво произносит:

– Ох уж эти женщины! С ними тяжко, а без них тошно.

– Твоя правда, брат.

Он смеется.

– Мне нравится, когда ты спишь дома.

– Я знаю, – отвечаю я. – Надо бы почаще приезжать.

Пит переворачивается на бок и зевает.

– Я тебя люблю.

– И я тебя люблю.

Я лежу с открытыми глазами между спящими братьями и чувствую, как сознание медленно оставляет меня, точно кровь, по капле сочащаяся из раны. Тихое мерное дыхание братьев убаюкивает меня, я проваливаюсь в глубокую черную дыру сна и сплю без сновидений.