Текст книги "Все к лучшему"

Спустя некоторое время я просыпаюсь от голоса Тамары на автоответчике. Я открываю глаза, сбитый с толку темнотой, наступившей нежданно-негаданно, пока я спал.

– Я беспокоюсь за тебя, – говорит Тамара, – перезвони мне, если получится, хорошо? – Так странно слышать ее голос в стенах моей спальни. Обычно я звоню ей с работы или по мобильному. Я нашариваю трубку, притаившуюся в складках одеяла. – Звони в любое время, – продолжает Тамара. – Я выключаю звук, когда ложусь спать. – Короткая пауза. – Я просто хотела, чтобы ты знал, что я за тебя переживаю. Все. Пока.

Едва она вешает трубку, как я хватаюсь за телефон, начинаю набирать ее номер, но останавливаюсь. Память о поцелуе еще свежа, и если я ей позвоню, мы либо заговорим об этом, либо сделаем вид, будто ничего не случилось; и то, и другое заставит нас спуститься с небес на землю, чего мне сейчас совсем не хочется. По Ю-Эс-Эй теперь показывают старый фильм о Джеймсе Бонде: Коннери мчится в кабриолете на фоне до смешного фальшивых декораций. Я рассеянно переключаю каналы, надеясь найти хоть что-нибудь интересное, но увы. Такое ощущение, будто в каждом фильме снимается Фредди Принц-младший. Я в который раз задаюсь мыслью, чего ради я вообще плачу за лучшие каналы. Я иду в туалет. В этот раз уже не так больно, да и крови гораздо меньше, но, прежде чем вернуться в спальню, я на всякий случай глотаю три таблетки тайленола.

Я лежу в темноте, мысли о Хоуп, Тамаре и отце лихорадочно крутятся в голове, то и дело возвращаясь к темному пятнышку на моем мочевом пузыре. Стоит мне закрыть глаза, как я вижу его. Интересно, растет ли оно на самом деле так же, как мне это кажется. Я обращаюсь к Богу с краткой и робкой молитвой, обещая, что, если выздоровею, обязательно исправлюсь. Засыпаю я только через несколько часов, и мне снится Камилла, темноволосая медсестра-латиноамериканка, которая держит в руках мой член, только на этот раз в куда более приятной обстановке.

Глава 21

– Даже не спрашивай, – с истерической дрожью в голосе произносит мать. Вообще-то я ее ни о чем и не спрашивал, но Лилу это не смущает. – Питер купил машину.

На дворе четверг, восемь часов утра, и ее звонок разбудил меня посреди одного из тех кошмаров, от которых просыпаешься весь в поту, – когда снится, что ты где-то на вечеринке, вокруг все, с кем ты когда-либо был знаком, а ты лихорадочно ищешь, где бы спрятаться, пока не заметили, что ты без штанов.

С минуту до меня доходит, что мама только что сказала.

– Что?

– Что слышал.

– Кто продал Питу машину? – цежу я.

В детстве я постоянно приглядывал за Питом, и по сей день меня охватывает ярость, когда его кто-то обижает.

– Этот прохвост Боуэн, – устало поясняет мать. – Сатч. Что за дурацкое имя!

– А он знает, что у Пита нет прав?

– Конечно, знает. Машину днем пригнали к нашему дому.

– Я сегодня заеду, – обещаю я.

– Прости, что я тебя беспокою.

В голосе матери сквозит застарелая боль. Ее сына обманули, а она не смогла его защитить. Пятилетних детей не пускают гулять одних, а взрослый умственно отсталый сын беззащитен, как ребенок, и тревожишься за него, как за маленького.

– Как он за нее заплатил? – допытываюсь я.

– Выписал чек.

– У Пита есть счет в банке?

– Он же зарабатывает деньги, – оправдывается мать. – Почему бы ему не иметь собственного счета?

– Да-да, конечно, – соглашаюсь я. – Ты права.

– Ладно, – отрезает мать, – не хочу больше об этом говорить, а то совсем расстроюсь. Как у тебя дела?

– Все хорошо, – отвечаю я, размышляя, рассказать ли ей о возвращении Норма.

– Мне показалось, ты не очень хорошо выглядишь, – продолжает мать.

– Вот спасибо!

– Я просто так, к слову.

– Что, мам? – раздражаюсь я. – Что просто так?

– Ничего, – устало вздыхает мать, – прости. Я не хотела тебя обидеть.

– Нет, это ты меня прости, – говорю я, – я не должен был на тебя срываться.

– Питер хочет поговорить с тобой.

В трубке раздается потрескивание, и к телефону подходит Пит.

– Привет, Зак, – произносит он.

У Питера повышенное слюноотделение, и, разговаривая по телефону, он сглатывает излишек слюны. Я давно к этому привык, но по телефону слышно громче.

– Привет, Пит, как дела?

– Я купил машину.

– Я уже слышал, – улыбаюсь я. – Какую?

– “Форд мустанг” 1995 года. Красный. Стоил он всего ничего – тысячу баксов. Пробег сто шестьдесят тысяч миль. Но мама говорит, что я должен его вернуть.

– У тебя есть права?

– Не-а.

– Так зачем тебе машина без прав?

– Чтобы подкатывать к девчонкам, – отвечает Пит и разражается хриплым хохотом.

Я смеюсь вместе с ним.

– Пит, – говорю я, – чтобы подкатывать к девчонкам, машина не нужна.

– Так проще, – настаивает он.

– Посмотри на меня, – отвечаю я. – У меня же нет машины.

– Во-первых, – произносит Пит, – тебе не нужно ни к кому подкатывать, потому что ты помолвлен с Хоуп. – Питер всегда возражает по пунктам, и я представляю, как он стоит у телефона, прижимая трубку плечом к уху, и загибает пальцы. – А во-вторых… – продолжает он и замолкает.

– Что?

– Ты не слабоумный.

Когда я спускаюсь на кухню, Норм в трусах и майке-алкоголичке жарит омлет.

– Доброе утро, – радостно произносит он. – Я приготовил тебе завтрак.

– Ты что, ночевал здесь? – недоверчиво спрашиваю я.

– С помидорами и луком, как ты любил в детстве, – с гордостью произносит он, сноровисто перекладывая омлет со сковородки на тарелку. – Ты до сих пор его любишь?

– Ты можешь ответить на мой вопрос?

Норм смотрит на меня.

– Я прикорнул на диване. Джед разрешил. Я хотел спросить у тебя, но ты уже спал.

– Ты что же, решил сюда переехать? – спрашиваю я.

– Всего на несколько дней, – примирительно отвечает Норм, ставя передо мной тарелку.

– Я думал, ты живешь у друзей.

Он пожимает плечами.

– Я и так уже злоупотребил их гостеприимством.

– Еще бы.

Мой сарказм Норм встречает привычной обезоруживающей улыбкой, как будто язвительное замечание адресовано не ему и можно смеяться вместе со всеми.

– Когда тебе выходить на работу?

– Я сегодня туда не пойду, – отвечаю я. Норм удивленно приподнимает брови, и я поднимаю руку, чтобы заставить его замолчать, решись он прокомментировать мои слова. – И на твоем месте я бы хорошенько подумал, прежде чем что-то говорить. От этого зависит, останешься ты здесь или нет.

Он пристально смотрит на меня, кивает и чуть ухмыляется.

– Я только хотел спросить, не нужна ли тебе соль, а то омлет, по-моему, недосолен.

Я подхватываю вилкой кусок омлета, засовываю в рот и задумчиво жую.

– Да, не мешало бы, – соглашаюсь я. – Спасибо. Норм подталкивает ко мне солонку, и она скользит по столу.

– Пожалуйста.

– Тебе вчера удалось догнать Мэтта? – интересуюсь я.

– Да.

– И?

– Сказал ему, что был плохим отцом.

– Надеюсь, он сидел, когда ты сообщил ему эту ошеломляющую новость.

– Он меня и слушать не стал, – пожимает плечами Норм, ставит сковородку в раковину и оборачивается.

Тут его напрягшийся член выскакивает в прорезь ширинки на трусах, и передо мной во всей красе предстает орудие, благодаря которому ваш покорный слуга появился на свет, – багровый детородный орган Норма.

– Спасибо, я наелся, – я с отвращением отодвигаю тарелку.

– Извини, – застенчиво, но не без гордости улыбается Норм, пряча член в трусы.

– Ладно, – говорю я. – Но я все-таки тебя спрошу. Что за фигня у тебя с виагрой?

Норм садится напротив меня.

– Я стараюсь держать себя в форме.

– В форме?

Норм кивает и откидывается на спинку стула.

– В твоем возрасте я возбуждался моментально. Только увижу девушку с красивой грудью или крепкой задницей – и у меня уже стояло так, что хоть пиши членом или полотенце на него вешай. Но мне уже шестьдесят, этот поганец стал меня подводить, и чем дальше, тем чаще. Доживи до моих лет, сам увидишь. Не так-то это просто. Поэтому я пытаюсь запрограммировать свой организм так, чтобы он снова привыкал к тому, что эрекция – нормальная повседневная функция. Чтобы, когда в один прекрасный день встанет такая необходимость, член тоже встал.

– Понятно, – тяну я так, будто разговариваю с разумным человеком. – Тебе это врач прописал?

– Нет, я сам придумал, – с гордостью признается Норм.

– И тебя не смущает, что ты весь день разгуливаешь с эрекцией?

– Наоборот, я снова чувствую себя молодым. Полным жизни.

– Я молод, – возражаю я, – но я же не расхаживаю целыми днями со стоящим членом.

Норм расплывается в своей фирменной улыбке.

– Ты сам не знаешь, что теряешь.

Звонит Хоуп. По голосу слышно: она до сих пор сердится на меня за то, что я разбудил ее вчера ночью. Я еще не на работе, и это заботит ее куда больше.

– Почему ты до сих пор дома? – допытывается она.

– Отец зашел в гости, – объясняю я.

– Но ты ведь пойдешь на работу?

– Не знаю. Пока неохота.

На том конце провода повисает многозначительное молчание: Хоуп явно думает, что мне сказать.

– Зак, – мягко говорит она, – что происходит? Может, мне прилететь пораньше?

– Не надо, – отвечаю я. – Все в порядке. Просто я неважно себя чувствую.

– Какие у тебя симптомы?

– Общее недомогание.

– Что это значит?

– Не знаю. Наверно, я немного переутомился.

– Это из-за той процедуры?

– Нет.

– Ты меня пугаешь.

В трубке воцаряется тишина: Хоуп перестает стучать по клавиатуре.

– Почему?

– Не знаю. Ты странно себя ведешь. Вчера не звонил целый день, а потом разбудил, и голос у тебя был, как будто ты напился, или обкурился, или еще что-то такое. Сегодня второй день подряд пропускаешь работу и уверяешь, что у тебя все в порядке. Это совершенно на тебя не похоже. Может, ты сомневаешься из-за помолвки? Если так, скажи честно.

– Ничего подобного, – отвечаю я. – О боже, неужели нельзя устроить себе выходной, чтобы на тебя не ополчились все кому не лень?

– Я не все кому не лень. Я твоя невеста, – ледяным голосом отрезает Хоуп, и непонятно, то ли она сейчас расплачется, то ли набросится на меня с упреками.

– Ты права. Прости.

Наше угрюмое молчание нарушает лишь треск помех – двенадцать центов за минуту международного разговора.

– Ты встречался с Тамарой? – наконец интересуется Хоуп.

– Что?

– С Тамарой. Я спросила, не виделся ли ты с ней и Софи.

Это ловушка, каверзный вопрос, и я не знаю правильного ответа на него. Но если долго молчать, Хоуп решит, будто я в чем-то виноват, поэтому я говорю наобум:

– Виделся. В понедельник.

– Ты раньше ушел с работы?

– Ага.

– Ты мне не говорил.

– Потому что в этом не было ничего такого. Тамару все достало, и я отвел Софи погулять в парк.

Хоуп знает, что я время от времени навещаю Тамару и Софи. Разумеется, моя невеста совсем не в восторге от того, что я поддерживаю отношения с вдовой лучшего друга, но никогда ничего не говорит: считает ниже своего достоинства выступать в неблаговидной роли ревнивой подружки, в то время как мы с Тамарой пытаемся преодолеть скорбь и рассуждаем о смерти. Несмотря на то что такие благородные побуждения дают мне право видеться с Тамарой, я не рассказываю Хоуп, как часто мы встречаемся и созваниваемся и сколько времени проводим вместе, потому что, если бы она узнала об этом, инстинкт самосохранения победил бы гордость, и Хоуп в гневе предъявила бы мне ультиматум: или я, или она. Поэтому я общаюсь с Тамарой, соблюдая неписаное правило: рассказывать как можно меньше, чтобы в случае чего можно было оправдаться, и тихой сапой гнуть свою линию. Хоуп видна лишь верхушка гигантского айсберга, а основная его масса коварно притаилась под водой.

– Я же ничего не говорю, – отвечает Хоуп, – я рада, что ты ей помогаешь. Просто странно, что ты об этом словом не обмолвился.

– Сам не знаю, как так вышло, – каюсь я, – в тот вечер был концерт Мэтта, мы с Джедом напились, потом пришел отец. Наверно, в суматохе я просто об этом забыл.

– Ну хорошо, – соглашается Хоуп, но в голосе ее сквозит недоверие. – Ладно, мне пора бежать на встречу. Я тебя люблю и не хочу тебя доставать, поэтому спрошу в последний раз: ты уверен, что все в порядке? С тобой, с нами, с работой? Со всем?

Я аккуратно подбираю слова.

– Все в порядке. Правда. Я просто немного устал. Знаешь, как кинозвезда, которая ложится в клинику, а ее агент всем сообщает, что она переутомилась. Вот так и я переутомился. Жаль только, у меня нет агента, поэтому я решил поваляться пару дней на диване, чтобы к нашей помолвке отдохнуть и набраться сил. Вот и все. Понимаешь?

– Понимаю, – от упоминания о помолвке Хоуп смягчается. – Я тебя люблю. Позвони мне попозже.

– Хорошо.

Я вешаю трубку с тяжелым сердцем, словно упустил какую-то важную возможность, сам не знаю, почему так.

Спустя несколько минут раздается звонок, и я беру трубку, думая, что это Хоуп.

– Где тебя носит? – бьется в истерике Билл.

Черт…

– Я как раз собирался позвонить и сказать, что заболел, – отвечаю я.

– Нельзя вот так пропасть на целый день, а потом позвонить и сказать, что заболел! – кричит Билл. – Ходжес рвет и мечет!

– Передай ему, что я работаю над этим, – прошу я. – Как только что-то узнаю, я ему позвоню.

– Я тебе не секретарша, черт возьми! – верещит Билл. – Ты позвонишь ему прямо сейчас. Я не шучу, Зак. Не знаю, какая муха тебя укусила, но если ты сорвешь проект, тебе конец! Можешь считать, что ты здесь больше не работаешь. Ты меня слышал?

– Мне и так конец, – говорю я.

– Что ты сказал?

– Ладно, – отвечаю я и кладу трубку. Пожалуй, сегодня лучше оставить мобильник дома.

Глава 22

Для октября тепло не по сезону. В самый разгар рабочего дня я качу по Хьюстон-стрит в “лексусе”-кабриолете, из мощных колонок грохочет Элвис Костелло, и в целом все выглядит так, будто у меня все в порядке. Поймав собственное отражение в витрине магазина электроники, я сам почти в это верю.

Мэтт ждет меня возле подъезда своего дома в Нижнем Ист-Сайде. На брате джинсы и рваная водолазка – то есть приличная одежда, по мнению Мэтта. Он курит сигарету и просматривает плейлист в айподе.

– Привет, – здоровается он, подходя к машине.

– А где Элтон?

– Черт…

Мэтт взбегает вверх по лестнице и спустя минуту возвращается с коричневым пакетом.

– Вот он, – брат подмигивает мне и бросает пакет на заднее сиденье.

Когда мама впервые увидела бритую голову Мэтта, она несколько дней плакала навзрыд и повторяла, что ничего хуже с ней приключиться не могло.

– А если тебе изменил муж, а твоя сестра умерла от рака груди? – возражал Мэтт.

– Это хуже, – сквозь слезы повторяла мать.

Мэтт побрился, потому что начал лысеть. Залысины никак не вписываются в образ солиста панк-рок-команды, решил он и с тех пор регулярно бреет голову. Но Лила каждый раз, как видит его, заливается слезами. Девушка, с которой Мэтт тогда встречался, работала костюмером в передаче “Субботним вечером в прямом эфире”. В порыве вдохновения она принесла домой парик, изготовленный для пародии на Элтона Джона, которую в последнюю минуту сняли с эфира. Мэтту парик подошел практически идеально, и с тех пор без Элтона он к Лиле не ездит. Они никогда это не обсуждали, но, видимо, мать сочла парик достойной заменой, и вопрос решился сам собой.

Мы на полной скорости мчимся по шоссе. Как здорово вот так посреди дня ехать куда-то вдвоем с братом. Ветер бьет в ветровое стекло, обдувает наши головы, испещренная бликами Ист-Ривер переливается на солнце, и так просто представить нас в иной – благополучной – жизни, где у нас все хорошо, мы ладим с окружающими и друг с другом, знаем, чего хотим, и добиваемся своего, не мучаясь вечным глухим недовольством, преследующим нас с рождения.

Мэтт еле слышно произносит названия мостов. Бруклинский, Квинсборо, Трайборо и маячащие вдалеке Уайтстоун и Трогс-Нек. Питер всегда считал мосты, устроившись на заднем сиденье отцовского “бьюика”, когда мы в детстве возвращались в субботу вечером из Бруклина от бабушки. Машина чуть подпрыгивала на дорожных швах, убаюкивая нас, и мы дремали, положив голову на плечо; по радио передавали Саймона и Гарфанкела или Фрэнка Синатру, а Норм и Лила им подпевали. Это одно из немногих оставшихся у меня воспоминаний о том времени, когда мы были одной семьей и чувствовали себя в безопасности.

Мы едем по дороге, параллельной шоссе в Ривердейле, как вдруг Мэтт привстает на сиденье.

– Глазам своим не верю, – говорит он.

– Что там такое?

– Смотри, – он указывает пальцем.

Вдоль дороги шагает раскрасневшийся и запыхавшийся Норм с мешком на плече. Я сбрасываю скорость, и мы медленно катим за ним.

– Что-то он зачастил к нам для бросившего семью отца, – замечает Мэтт.

– В каждой бочке затычка, – соглашаюсь я.

– Похоже, он воображает, что если будет всюду совать свой нос, мы его простим, – говорит Мэтт.

– Это как с эрекцией, – поддакиваю я. – Норм воображает, будто может нас перепрограммировать.

Мэтт смотрит на меня так, словно у меня в носу распустился прекрасный цветок.

– Так, – медленно произносит он, – я не понимаю, о чем ты, но не мог бы ты подобрать аналогию получше, и желательно не упоминая папино причинное место?

– Ты назвал его “папой”.

– Неправда.

– Правда. Ты сказал “папино причинное место”. Вот видишь, его дьявольский план работает.

– Просто к слову пришлось.

– Ну конечно, – ухмыляюсь я.

– Иди к черту. Подумаешь, обмолвился.

Я нагоняю Норма, который устало шагает по тротуару, и еду рядом с ним. Он меня не видит и продолжает упрямо идти вперед, и лишь спустя минуту замечает наше присутствие.

– Привет, ребята, – отдуваясь, улыбается он. – Рад вас видеть.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.

– Я подумал, вдруг вам понадобится поддержка.

– Ты о чем?

Он делает шаг к машине и наклоняется к двери Мэтта. Норм потный, в видавшей виды старомодной ветровке родом из восьмидесятых, под которой я замечаю ту же красную рубашку, в которой он был вчера.

– Я пришел помочь вам вернуть деньги Питера.

– Откуда ты вообще об этом узнал? – недоумеваю я.

– Только не волнуйся, – произносит Норм. – Я слышал, как ты говорил по телефону с мамой.

– Я разговаривал с ней в своей комнате, как ты мог нас слышать?

– Так он теперь живет у тебя? – поражается Мэтт.

– Не начинай, – перебиваю я.

– Я взял трубку в гостиной, – отвечает Норм.

– Ты у меня в гостях, и ты же еще подслушиваешь мои разговоры? – рявкаю я.

– Значит, он все-таки живет у тебя, – ворчит Мэтт.

– Я просто хотел услышать ее голос.

– Тогда надо было ей позвонить, – отрезаю я. – Черт побери, Норм, у тебя совсем нет?

– Давайте не будем отвлекаться от главного, – просит Норм.

– Это от чего же?

– Кто-то обманул Питера.

– Пошел ты к черту, Норм. Питера вечно кто-то обманывает, – вмешивается Мэтт. – И мы с этим разберемся, как всегда. Без тебя.

Норм выпрямляется и смотрит на нас сверху вниз.

– Ребята, – говорит он, – если вы не заметили, я не спрашивал вашего позволения. А знаете, почему? Потому что оно мне не нужно. Еще раз поясняю: это не ваше дело. Я добирался сюда на метро и на двух автобусах. – Норм наклоняется вперед, опираясь руками о дверь машины. На лице Норма написана непреклонная решимость. – Я не уйду, – заявляет он. – Подчеркиваю: вы не несете никакой ответственности за мои действия. Что касается меня, от вас зависит одно-единственное решение.

Мэтт возмущенно таращится на меня. “Ни за что”, – одними губами произносит он. Я смотрю на усталого, угрюмого, раскрасневшегося от ходьбы Норма, упрямо поджавшего губы.

– Залезай, – вздыхаю я.

Норм не помещается на заднем сиденье “лексуса”, поэтому забирается на спинку, точно вернувшийся на родину герой на параде, и с наслаждением щурится на полуденном солнце, как собака. Обиженный Мэтт сползает по сиденью. В таком вот неприглядном виде мы съезжаем с шоссе и неуклюже катим по деловому району родного городка к дому, где прошло наше детство.

Глава 23

По четвергам Пит заканчивает работу в два, так что план таков: заехать поздороваться с мамой, забрать “мустанг” и отогнать его к магазину хозтоваров “Даймонд”, которым управляет Сатч. Там я поговорю с Сатчем. Надеюсь, он способен рассуждать трезво и не так горяч на руку, как в школе. Мэтт с грозным видом будет стоять в сторонке, демонстрируя устрашающие татуировки. Для Норма, который присоединился к нашей скромной труппе в последний момент, роли не нашлось, но никаких экспромтов с его стороны я не потерплю. Больше ничего конкретного я не придумал, да и этот незамысловатый план по дороге в Ривердейл казался куда удачнее.

Однако сперва Норму предстоит встретиться с Лилой и Питом. Дорого я бы дал, чтобы не присутствовать при этом, но, как ни стараюсь, не могу придумать, как отвертеться от этой семейной сцены. Я бы с радостью подождал в машине, но не можем же мы бросить Лилу один на один с Нормом, хотя он-то наверняка предпочел бы именно это.

– Это еще что такое? – спрашивает Норм, увидев, как Мэтт надевает парик Элтона Джона.

Мэтт бросает на меня взгляд, в котором ясно читается, что никаких замечаний от Норма на эту тему он не потерпит.

– Не задавай вопросов, ладно? – отвечаю я Норму. – Сиди и помалкивай.

– Ты выглядишь смешно, – не унимается он, и я в который раз изумляюсь, как Норму удалось дожить до такого почтенного возраста – шестьдесят лет, – не получая каждый божий день по шее. Он совершенно без тормозов.

– Чья бы корова мычала, – ядовито произносит Мэтт, – а твоя бы заткнулась к чертовой матери.

Норм смущенно приглаживает жидкие пряди, оставшиеся после неудачной пересадки волос, но ничего не отвечает.

– Посиди в машине, – говорю я. – Нам с Мэттом нужно предупредить маму, что ты здесь.

– Договорились, – отвечает Норм, разглядывая в зеркале заднего вида свои зубы и похлопывая себя по макушке.

Когда Лила открывает дверь, мы с Мэттом встаем так, чтобы загородить собой проем. Мама в спортивных брюках, линялой белой блузке в цветочек и фартуке. Я инстинктивно догадываюсь, что она сочтет этот наряд наихудшим для встречи с бывшим мужем, но поделать уже ничего нельзя.

– Привет, мам, – говорю я. – Нам надо тебе кое-что сказать.

– Господи, – шепчет она, глядя мимо нас на машину, – неужели это Норман?

– Да.

У Лилы перехватило дыхание, и она прислонилась к дверному косяку.

– Что он тут делает?

– Сам пришел, – поясняю я.

– Нам не удалось от него избавиться, – добавляет Мэтт.

Лила машинально приглаживает волосы, убирает выбившиеся пряди за уши и расправляет блузку под фартуком.

– Как же он постарел, – неловко замечает она и проводит рукой по собственным морщинкам.

За нашей спиной хлопает дверца машины. Видимо, Норм высидел, сколько смог, и теперь с преувеличенно торжественным видом медленно шагает к нам, подчеркивая важность момента. Лила кривит тонкие губы в странной полуулыбке, приподнимает брови и слегка прикрывает глаза. Эта непривычная гримаса совершенно меняет ее черты, и я осознаю, что до сих пор не видел в ней женщину, не знал ее с этой стороны – то, какой мама была до того, как они с Нормом завели детей и в конце концов уничтожили друг друга.

– Здравствуй, Лила, – серьезно говорит Норм. – Ты замечательно выглядишь.

– Привет, Норм, – отвечает она, и голос ее звучит тверже и увереннее, чем я мог себе представить. – Давно не виделись.

Норм кивает, но не успевает ничего ответить: раздается громкий вопль, и на крыльцо в одних трусах выбегает Пит с выпученными глазами и высунутым языком. Преодолев ступеньки одним прыжком, он бросается Норму на грудь.

– Папа! – кричит он, крепко сжимая его в объятиях. – Я знал, что ты вернешься! Я по тебе соскучился. Мама, смотри, это папа. Он вернулся.

– Здравствуй, сынок, – сдавленным голосом отвечает Норм, обнимает Пита и похлопывает по спине. – Я тоже по тебе соскучился.

Он отстраняется, чтобы взглянуть на Пита, качает головой, в глазах у него слезы. Он опускает голову, глухо всхлипывает, внезапно слабеет и оседает на Пита, который оказывается не готов к такой тяжести; обнявшись, они падают на колени. Норм рыдает, а встревоженный Пит поглаживает его по плечам, приговаривая: “Папа, не плачь. Все хорошо. Не плачь”.

– Я принесу кофе, – говорит мама и ревет в голос.

Спустя некоторое время мы с Мэттом и Питом перебрасываемся мячом на лужайке перед домом, а Норм с Лилой в гостиной тихонько беседуют бог знает о чем. Не думаю, что мама счастлива его видеть, но во взгляде ее, вопреки моим ожиданиям, нет ни горечи, ни злости. Я же, вместо того чтобы радоваться, что все неожиданно так хорошо обернулось, досадую на Лилу за то, что она так легко его встретила, тогда как я ради ее же блага старался оградить ее от Норма. Все эти годы она исподволь подпитывала мое раздражение и теперь словно предала мою обиду, без лишних слов позабыв о своей. Всю свою сознательную жизнь я цеплялся за ее гнев, и сейчас вдруг я брошен на произвол судьбы и понятия не имею, что делать с собственным застарелым возмущением. Я отдаю себе отчет, до чего это мелочно и эгоистично с моей стороны, поэтому вдобавок ко всему чувствую себя законченной скотиной.

– Что ты обо всем этом думаешь? – спрашиваю я Мэтта, кидая ему мяч.

– Полное дерьмо, – отвечает он таким тоном, что становится ясно: большего от него не добьешься.

Мэтт бросает мяч Питу.

– Джетер следит за мячом, – комментирует Пит, сгибаясь, чтобы поймать мяч. – Ловит и уступает место на подаче следующему игроку.

Пит мгновенно освоился с возвращением Норма, как будто не видел его всего несколько дней, а не лет.

Пока Норм в туалете, Лила выходит на крыльцо.

– Я ему не верю, – заявляет она.

– Похоже, вы поладили.

– Это простая вежливость, Зак, – устало говорит она. – Когда у вас общие дети, ничего другого не остается.

– Как скажешь.

– Он выглядит ужасно, – замечает мать.

– Ему не мешало бы сбросить пару килограмм, – соглашаюсь я. – А почему ты ему не веришь?

– Какой-то он потрепанный. В глазах отчаяние. Явно что-то задумал.

Я пожимаю плечами.

– Он хочет, чтобы мы его простили.

Она качает головой, глядя, как Мэтт в шутку прижимает Пита к земле, а тот заливается смехом на весь двор.

– Наверняка не все так просто. Что-то у него на уме. Ему нужно совсем другое.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что Норм всегда держит камень за пазухой, – отвечает она. – Питер!

– Чего, мам?

– Не высовывай язык.

– Ладно.

– Ты же мальчик, а не собака.

– Я не мальчик, я мужчина.

Мама кивает и расплывается в ласковой улыбке:

– Прости, дорогой.

Пит смеется и кидает мне мяч, приглашая снова включиться в игру.

– Бросай повыше, – говорит он.

На крыльцо выходит Норм и оглядывает нас с неприкрытым удовольствием.

– Ну что, поехали поговорим насчет машины, – предлагает он.

Норм чертовски горд собой, не скрывает ликования и расценивает эту ничем не примечательную семейную сцену как личный триумф, и я едва сдерживаюсь – так хочется засветить ему мячом в лицо.

Семья Сатча держит хозяйственный магазин. Вообще-то добропорядочный торговец не стал бы продавать Питу машину. Я запомнил Сатча высоким, крепко сбитым, с жесткими темными волосами и суровым взглядом. В лысеющем типе с туповатым лицом, который докуривает сигарету под зеленым козырьком магазина, не наберется и ста восьмидесяти сантиметров роста. Но из закатанных рукавов фланелевой рубашки торчат волосатые мускулистые руки, а роспись на щуплых руках Мэтта, которая, как мы надеялись, должна была произвести на Сатча угрожающее впечатление, бледнеет перед татуировкой с девизом морской пехоты. Редеющие волосы пострижены ежиком, отчего голова Сатча кажется квадратной, а грубые скулы наводят на мысль о том, что бить его так же больно, как и получить от него сдачи.

– Привет, Сатч, – здороваюсь я.

– Как дела, Зак? – он пожимает мне руку. – Сто лет не виделись. – Судя по голосу, он меня ждал. – Послушай, – произносит он, оглядывая Мэтта и Норма, прислонившихся к машине, которую Норм вопреки правилам припарковал на автобусной остановке перед магазином. – Пит отличный парень. Не подумай чего, я сам всегда стараюсь покупать обувь только у него в магазине. Машина две недели стояла с табличкой “продается”. Пит каждый божий день заглядывал ко мне и просил продать ему тачку, а я только посмеивался в ответ. Но потом он на полном серьезе явился с чеком на мое имя. Сказал, что собирается получать права. Раз уж он работает, так почему бы ему не сдать на права, верно? Откуда мне было знать? Не подумай чего, но я ему сразу дал понять: если что, деньги не верну.

Ненавижу людей, которые начинают предложение с фразы “не подумай чего”. Что это вообще значит?

– Понятно, – соглашаюсь я. – Поэтому я сам приехал, чтобы с тобой поговорить. Пит очень хорошо о тебе отзывается. Он по-своему смышлен, и я верю, что ему удалось тебя убедить, будто ему могут дать права. Но это не так, и машина ему совершенно не нужна, поэтому мы хотели бы по-доброму ее вернуть и списать все на недоразумение.

Сатч на мгновение задумывается, пытаясь понять, что происходит.

– Если хочешь, я помогу Питеру сбыть ее с рук, – наконец предлагает он.

– Мы здесь не для того, чтобы просить тебя о помощи, – поясняю я. – Мы приехали вернуть машину, которую по-хорошему вообще не следовало ему продавать.

– Извини, конечно, – хмурится Сатч, – но я с Питером четко договорился и обратно товар не возьму.

– Не подумай чего, Сатч, – насмешливо тянет Мэтт, – но мы не собираемся тебя упрашивать. Машину мы тебе вернули. Отдавай деньги.

– Помолчи, – быстро обернувшись к Мэтту, отрезаю я, – сейчас разберемся. – Я с извиняющейся улыбкой поворачиваюсь к Сатчу. Это же переговоры, а если я что и умею, так это договариваться на равных. – Я понимаю, что, поскольку машина два дня не была в продаже, ты, возможно, потерял нескольких потенциальных покупателей. Мы готовы уступить тебе пятьдесят баксов за доставленное беспокойство. Идет? По-моему, это справедливо.

На лице Сатча мелькает легкая улыбка. Он понял, куда я клоню, и готов мне подыграть.

– Я возьму ее обратно за пять сотен, – кивает он.

– Пошел ты, – фыркает Мэтт.

– Девятьсот, – предлагаю я.

– Пятьсот пятьдесят.

– Начнем с того, что у тебя вообще не было никакого права продавать ему машину, – замечаю я. – Восемьсот пятьдесят, и это мое последнее слово.

– Шестьсот, – настаивает Сатч. – Кто вообще открыл умственно отсталому банковский счет?

– Хватит! – выкрикивает Норм, подходит к нам и окидывает Сатча презрительным взглядом. – Не могу больше это слушать. Вам должно быть стыдно за то, что вы обманули больного человека. Я этого так не оставлю и не позволю вам его унижать. Вы не только должны нам тысячу долларов: вы обязаны перед нами извиниться. Впрочем, без ваших извинений я как-нибудь обойдусь, учитывая, кто передо мной, но без денег не уйду. Так что решайте: либо вы отдадите нам их по-хорошему, либо мы сами возьмем. У меня нет времени на пустые разговоры.

Сатч вразвалку подходит к Норму и встает прямо перед ним.

– А это еще кто такой?

– Я отец Пита, – отвечает Норм. – Я знал вашего отца, Джорджа. В семидесятых я помог ему заколотить досками вон ту витрину, когда хулиганы разбили стекло. И я уверен, он согласился бы со мной, что вы обязаны взять машину и вернуть нам деньги.