Текст книги "Земля без людей"

10

А когда одолел он крутой подъем по склону холма, ведущего к дому, смутные пока еще идеи выстроились в стройное здание законченного плана, но он не станет торопиться претворять их в жизнь, он подождет, пока не наступит утро. Но к вечеру принес ветер осеннюю непогоду, разразилась буря, и когда проснулся Иш утром, то встретил его мир низкими темными облаками и частым холодным дождем. Это удивило его и даже немного застало врасплох, потому что за несчастьями последних недель он совсем забыл, что время не стоит на месте, а неумолимо движется вперед. И сейчас он вспомнил, что солнце начало свое склонение к самой южной точке и месяц сейчас ноябрь, если, конечно, остались те, для кого название месяца еще не стало пустым, лишенным смысла звуком. Дожди помешали немедленному исполнению задуманного, но времени впереди было более чем достаточно, и он сможет в размышлениях отточить детали задуманного. И настолько за прошедший день изменилось его мировосприятие, что гомон собирающихся внизу детей прозвучал для него с неожиданностью удара грома. «Ну конечно, – наконец понял он, – дети собрались в ожидании начала школьных занятий». И он спустился вниз и вошел в гостиную. Они снова собрались все вместе – все, кроме Джои и еще двух самых маленьких. Иш смотрел, как они ерзают в креслах или поудобнее устраиваются прямо на полу. А они смотрели на него, и было в их глазах больше мысли, чем замечал Иш прежде. Не стало Джои, и дети, скорее всего, терялись в догадках, как это отразится на их школьных занятиях. Но это временно, скоро опять поселится в этих глазах сонная одурь скуки и полное безразличие к происходящему, то есть то, против чего он так безуспешно боролся. А Иш продолжал оглядывать, словно в первый раз увидел, маленькую группку детей, подолгу задерживая взгляд на каждом лице. Хорошие ребята и вовсе не глупые, но не было в них искры. Нет, никто из них! Он уже принял решение и поэтому не чувствовал боли.

– Уроков не будет, – сказал он. И стоило произнести ему эти слова, как на одно короткое мгновение оцепенели в испуге все без исключения детские лица, и тут же испуг сменился радостью, хотя все они старательно делали над собой усилия, чтобы скрыть эту радость, не дать ей откровенно выплеснуться наружу.

– Уроков не будет, – повторил он, несмотря на былую решимость, чувствуя, как подрагивает его голос. – Школа отменяется. Навсегда. И снова увидел он, как в страхе оцепенели детские лица, но на этот раз не сменился страх радостью. Одни из них заерзали беспокойно, другие встали молча со своих мест. И все они понимали – что-то случилось, но случилось настолько серьезное, что не охватить им своим разумом. Вышли из дома они медленно и тихо. И пока шли под дождем, наверное, с минуту стояла тишина. И вдруг разорвалась тишина веселыми криками – это просто дети снова детьми стали. Школа – это теперь пройденный этап, досадный случай в их маленькой жизни. Скорее всего, они уже никогда о ней не вспомнят и точно никогда не будут сожалеть. И на мгновение почувствовал Иш тяжесть в груди. «Джои, Джои!» – безмолвно простонал он. Но не жалел о том, что сейчас сделал, и знал, что принял единственно правильное решение. «Школа отменяется! Отменяется!» И вдруг вспомнил, как много лет назад сидел в этой комнате и смотрел, как медленно угасает свет электрических ламп. Дождь шел три дня – целых три дня выдалось в его распоряжение, чтобы привести в порядок мысли и еще раз тщательно продумать детали его будущего плана. А рассвет четвертого встретил его голубым безоблачным небом и холодным северным ветром. Взошло солнце и высушило капли дождя на листьях деревьев. Пришло время действовать. Поиски привели его в заброшенные, заросшие сады. В этих краях никогда не выращивали цитрусовые для продажи, но лимонные деревья обычно давали неплохие урожаи, и он знал сады, где раньше люди сажали и любовно ухаживали за своими лимонными деревьями. Он знал, что это будет то, что нужно. Конечно, он мог прочесть достаточное количество книг и получить более чем подробные сведения по интересующему предмету, но его подходы нынче претерпели коренные изменения. Он не станет читать книг. С этой задачей он справится собственными силами. В двух кварталах от его дома вверх по склону холма рос некогда большой, ухоженный сад. Там он и отыскал лимонное дерево. Оно еще жило, хотя с двух сторон наступали на него две высокие, отнимавшие влагу и тепло солнечных лучей сосны. Но все-таки больше пострадало дерево от зимних холодов прошлых лет. Никто после сильных морозов не подрезал ветви дерева, и потому с годами превратилось оно в жалкого инвалида с мертвыми, высохшими ветвями. Без особенного успеха уворачиваясь от острых шипов, Иш забрался в самую гущу беспорядочно разросшихся ветвей, выбрал подходящую и достал свой складной нож. Выбранная им ветвь в основании своем была толщиной с его большой палец. Мертвое дерево лимона по твердости могло сравниться разве что с твердостью кости, но все же усилия его увенчались успехом, и через некоторое время он уже тащил срубленную ветвь из переплетения ей же подобных. Длины в ней оказалось футов семь, из них четыре – относительно прямые, а дальше, где начинали расти веточки потоньше, ветвь немного изгибалась. И когда потряс ее Иш, то показалась она ему не гибкой, но стоило лишь согнуть ее посильнее, а потом отпустить, ослабив давление, как ветвь резко выпрямилась. Для его целей этого было вполне достаточно. «Да, – с некоторым оттенком горечи подумал он. – Вот, оказывается, в чем я действительно нуждаюсь». Он дотащил ветку до дома, устроился на крыльце, нагретом лучами солнца, и принялся за работу. Начал он с того, что отрезал согнутую верхушку, и теперь в его распоряжении остались четыре фута прямого и ровного дерева. Потом он содрал высохшую кору и стал с обоих концов обтачивать дерево. Работа продвигалась крайне медленно, и он часто прерывал ее, подправляя на точильном бруске быстро тупившееся лезвие ножа. Казалось, что нож терял свою остроту после двух-трех прикосновений к белоснежной твердости дерева. Уолт и Джози где-то играли с остальными детьми, но подошло время ленча, и когда они, запыхавшиеся, прибежали домой, то застали отца за странным занятием.

– А что ты делаешь? – первая не выдержала Джози.

– Одну маленькую забавную вещицу для игры, – ответил ей Иш. Нет, теперь он не станет делать ошибок, не будет связывать это с какой-то практической целью, как раньше пытался делать на школьных уроках. Сейчас он постарается использовать любовь к игре – то самое чувство, которое, не угасая, живет в сердце любого человеческого существа. Видно, дети разнесли вокруг весть о готовящейся забаве, потому что вскоре после ленча на крыльце появился Джордж. Почему ты не зашел ко мне? – первым делом спросил Джордж. – Взял бы тиски и скобель, и работа пошла бы быстрее. Иш вежливо поблагодарил, но продолжал работать ножом, хотя правая рука уже изрядно саднила. Он старался не обращать внимания на боль, потому что еще заранее решил выполнить всю работу, используя самые простейшие инструменты и приспособления. К вечеру, когда на сжимавшей нож ладони вздулись пузыри мозолей, он, придирчиво осмотрев результаты трудов своих, решил, что работа закончена. Четыре фута ветви лимонного дерева были аккуратно и ровно обструганы с обоих концов. И когда, прижав один конец палки к земле, согнул, а потом отпустил, то с резкостью пружины она вновь распрямилась в его руке. Удовлетворенный, он сделал зарубки на обоих концах и с облегчением отложил нож. А утром следующего дня Иш снова принялся за работу. Без особого труда он легко мог найти достаточно прочный шнур и сначала решил использовать нейлоновую леску, сплетя ее в косичку нужной длины, но тут же передумал. «Нет, – решил он. – Я сделаю это из материала который всегда у них будет под рукой». И тогда он разыскал шкуру недавно убитого теленка и вырезал из нее длинный ремень сыромятной кожи. Работа двигалась медленно, но он не торопился, у него было много времени. Для начала он соскоблил с ремня шерсть, а потом разрезал на тонкие шнуры. Сплел три тонкие полоски в один тугой, прочный шнур и, отмерив нужную длину, сделал на концах шнура две небольшие петли. Он держал в одной руке обструганную ветвь лимона, в другой – сыромятный шнур и в задумчивости разглядывал свои произведения. Каждая в отдельности, эти вещи не представляли никакой ценности. Но вот он накинул петлю на один конец палки, согнул ее, приладил вторую петлю, и вот уже две разрозненные части стали единым целым. А так как шнур был короче, ветвь выгнулась в ровную симметричную дугу. Соединенные вместе, простая палка и витой шнур превратились в нечто новое. Он смотрел на лук и понимал, что творческие, созидательные силы вновь возвратились в этот мир. А ведь он мог добраться до любого спортивного магазина я взять оттуда лук гораздо лучше – этакую шестифутовую игрушку для стрельбы. Но не сделал. Он вырезал лук собственными руками, вырезал из живого дерева простейшими инструментами и сам сплел тетиву из шкуры недавно убитого теленка. Он слегка натянул и отпустил тетиву, и если не запела она, как поет тетива настоящего лука, то глухо и мощно завибрировала. И тогда он решил, что на сегодня работа его закончена, и отпустил тетиву. На следующий день он срезал для стрелы прямую ветку сосны. Мягкое дерево легко поддавалось лезвию ножа, и всего за полчаса он придал ветке нужную форму. А когда закончил, позвал детей. Прибежали Уолт и Джози, а за ними Вестон.

– Давайте посмотрим, как эта штука работает, – сказал им Иш. С этими словами он натянул тетиву и выстрелил. Неоперенная стрела кувыркалась в полете, но пустил ее Иш по высокой траектории, и, прежде чем упасть на землю, случайно воткнуться в нее и задрожать свободным концом в воздухе, пролетела стрела целых пятьдесят футов. И тут же понял Иш, что не пропали даром труды рук его. Дети не видели ничего подобного и потому, широко раскрыв глаза от изумления, застыли на мгновение в неподвижности, а потом с криками все разом пустились бегом за стрелой и притащили ее обратно. И Иш снова и снова натягивал тетиву лука и пускал для них стрелу. И наконец раздалась неизбежная просьба, которую так ждал Иш.

– Дай и мне попробовать, папа, – сказал Уолт. Первая стрела Уолта закрутилась, завиляла в воздухе и всего на двадцать футов улетела, но Уолт был счастлив. Потом Джози дали попробовать, а за Джози – Вестону. И еще не наступило время ужина, как каждый ребенок Племени уже вырезал свой собственный лук. Все получилось гораздо лучше, чем в самых смелых мечтах мог представить Иш. А через неделю, казалось, небо почернело вокруг домов от туч выпускаемых неумелыми детскими руками стрел. Мамочки начали серьезно переживать за глаза своих чад, и двое малышей, получив стрелы в различные мягкие части, уже прибегали зареванные домой. Но так как стрелы были тупыми и луки слабыми, большой беды не вышло. Но все равно игра требовала правил, и они не заставили себя ждать: «Ты не должен стрелять в другого, кем бы он ни был. Ты не должен стрелять вблизи домов». А еще возник и стал развиваться элемент соревнования. Зная, как это делают старшие братья, которым уже разрешалось стрелять из ружей, малыши, соревнуясь друг с другом, начали усердно стрелять по мишеням. Не просто стреляли, но, желая добиться лучших результатов, постоянно экспериментировали с различными типами и длинами луков. Когда Джози пожаловалась, что Уолт все время выигрывает у нее, Иш осторожно посоветовал приделать к концу стрелы перья перепелки. Джози послушалась, и, когда посрамила Уолта, тут же на всех стрелах появилось оперение. И стали дальше лететь и точнее попадать в цель стрелы. Даже старшие мальчики проявили интерес к несерьезным забавам мелюзги, и, хотя всем им позволяли стрелять из ружей, у некоторых тоже появились самодельные луки. Но все же лук и стрелы в основном стали забавой малышей, которым по малости лет строго запрещалось даже близко подходить к огнестрельному оружию. Иш рассчитал все точно. Ранние дожди омыли землю, и зазеленела земля первыми, нежными ростками травы. А по вечерам уходило солнце за холмы в южной части моста Золотые Ворота. А двенадцатилетние Уолт и Вестон секретничали, – видно, замышляли тайный мальчишеский план. И, наверное, поэтому целыми днями возились с усовершенствованием своих луков и стрел, а потом пропадали где-то до самой темноты. И наступил такой день, когда услышал Иш топот детских ног, стремительно взлетающих по ступеням крыльца. А через мгновение грохнула входная дверь и ворвались в гостиную Уолт и Вестон.

– Смотри, папа! – кричал Уолт и в победно вздернутой вверх руке показывал Ишу трогательно-жалкое тельце мертвого кролика, насквозь проткнутого деревянной стрелой без наконечника. – Смотри! – вопил Уолт. – Я спрятался за кустом, подождал, пока он подпрыгнет поближе, и прострелил его прямо насквозь. А Иш смотрел и чувствовал жалость к этому несчастному, обмякшему тельцу, хотя знал, что видит перед собой вещественный символ собственного триумфа. «Как это плохо, – думал тогда он, – что даже в процессе созидания мы не можем обойтись без смерти».

– Здорово! – сказал он. – Просто здорово, Уолт. Это был превосходный выстрел!

11

Шли дни, и все ближе и ближе к самой южной точке садилось солнце. Совсем близко подошло оно к своей поворотной точке. И продолжала держаться ясная, тихая погода. А однажды – настолько внезапно это получилось, что можно было, наверное, указать точное время, – все ребятишки разом устали от луков и стрел, забросили надоевшую забаву и с неменьшим энтузиазмом переключились на что-то новое. Иш совсем не переживал. Он теперь знал, как это бывает с детьми, и они обязательно вспомнят о своей прежней игре и вернутся к ней, вполне возможно, что через год, в это самое время. Ремесло изготовления луков и искусство пускания стрел не будет забыто. Может быть, двадцать лет, может быть, и все сто лет останутся лук и стрелы лишь детской забавой. И когда иссякнут оружейные припасы, все равно рядом с человеком будет эта, на первый взгляд, игрушка. Нет, не игрушка, мощнейшее оружие, каким когда-либо обладал первобытный человек, – оружие, которое весьма трудно изобрести неизощренному уму. И если поможет он сберечь это изобретение человеческого разума для будущего, значит, очень многое поможет сберечь. Когда бесполезными станут ружья, его правнукам не придется голыми руками защищаться от разъяренного медведя и умирать от голода, когда рядом будут пастись тучные стада скота. Его правнуки никогда не узнают, что такое цивилизация, но и жалкими человекообразными тоже не станут, а будут ходить расправив плечи, как свободные, гордые люди, и будут сжимать в руке лук. И даже если не станет у них железных ножей, они смогут обрабатывать дерево острыми камнями. А вообще-то он задумал еще один эксперимент, но спешить не стал. Теперь, когда у детей были луки, он мог сделать сверло и научить, как им пользоваться. И когда иссякнут запасы спичек, Племя все равно сможет разводить огонь. Шли недели, и как с детьми случилось, так и Иш остыл, подрастерял слегка былой энтузиазм. Все реже вспоминал он о триумфальном изобретении лука, о том, как ненавязчиво научил детей радоваться этой игрушечной забаве. Все чаще в мыслях своих возвращался он к бедам и страданиям, что принес Племени этот год. Ушел из жизни Джои, и никогда и ничем уже не восполнить горькую утрату. И еще исчезла беззаботная невинность этого мира, когда они вчетвером написали на белой бумаге одно короткое слово. И еще покинула его великая вера в будущее, когда понял он, что должен оставить попытки возрождения погибшей цивилизации. А солнце уже совсем рядом к своей самой южной точке подобралось, и, пожалуй, не больше двух дней осталось до того момента, когда повернет оно вспять. И все готовились к празднику, на котором новое число выбьют на гладком камне и дадут прошедшему году имя. Готовились к самому большому празднику, который как бы объединял Рождество и Новый год старых времен и еще включал в себя то новое, что дали ему ныне живущие. Многое изменилось, когда пришел Новый Мир на смену старому, потому странно было ожидать, что праздников это не коснется. Обитатели Сан-Лупо помнили, что такое День Благодарения, и отмечали его богатым, праздничным ужином. Но Четвертое июля и прочие патриотические празднества былых времен начисто исчезли из их жизни. Старина Джордж, известный своей истовой приверженностью к традициям старины, да к тому же верный член профсоюза, всякий раз бросал любую работу и надевал свой лучший костюм, когда, по его подсчетам, наступал День труда. Но никто больше не присоединялся к Джорджу отметить этот светлый праздник. Довольно забавно, а может, так и должно было случиться, но память о народных праздниках сохранилась несравненно лучше, чем об установленных уже несуществующим законодательством. Дети с великой радостью продолжали праздновать Первое апреля и Хэллоуин, причем в точности соблюдая все традиционные формы, так как знания эти перешли к ним по наследству от их пап и мам. А через шесть недель после зимнего солнцестояния они говорили о Дне бурундука и о том, сможет ли бурундучок увидеть свою тень. Дело в том, что не водились в здешних краях сурки, вот почему и были они заменены бурундучками. Но все равно ни в какое сравнение не могли идти старые праздники с великолепием их нового торжества, когда выбивалось на камне новое число и назывался год. И порой слышал Иш, как обсуждают дети предстоящее и строят догадки, какое имя будет дано году. Самые маленькие говорили, что будет называться год – Годом Лука и Стрелы. А те, кто постарше и лучше весь год представить могли, спорили, что обязательно назовут год – Годом Путешествия. А были и те, кто другое вспоминал, и сразу становились они тихими, и смущение появлялось на их лицах; и Иш понимал тогда, что думают они о Чарли, и о тех смертях, что случились после его смерти. А вот Иш думал сначала о Джои, а потом о всех тех переменах, что произошли в нем самом в течение этого года. А однажды вечером увидели они, что солнце в то же самое место, что и вчера, село или даже слегка, едва заметно, к северу склонилось. И тогда сказали взрослые, к великой радости детей, что завтра будет долгожданный день. И когда наступил конец двадцать второго года, собрались они на скалах, и Иш молотком и зубилом выбил на камне число «22», чуть пониже числа «21». Сегодня все здесь собрались, потому что день выдался ясным и для этого времени года теплым. Матери даже самых маленьких принесли на руках. И когда закончил Иш работу, все, кто говорить умел, пожелали друг другу счастливого Нового года, как делали это люди в Старые Времена и как продолжали делать сейчас. А когда, следуя выработанному за долгие годы строгому ритуалу, спросил Иш, как им следует назвать год, ответом ему неожиданная тишина стала. Но наконец молчание Эзра нарушил – старый друг и помощник, знающий, что нужно людям.

– Многое произошло за этот год, и какое бы имя мы ему ни дали, нехорошо оно звучать будет. Люди ищут утешение в цифрах, а не в плохих мыслях. Так давайте не будем давать имени этому году, а будем помнить его как Год двадцать второй.

ПОСЛЕСЛОВИЕ ВТОРОЕ. БЫСТРЫЕ ГОДЫ

И снова быстро потекли годы, но уже не боролся Иш, не мечтал о невозможном, а лишь плыл себе покойно по течению. За эти годы они вырастили немного кукурузы. Не много, но достаточно, чтобы собрать урожай и сохранить зерна для будущих посадок. Каждую осень – так, словно первые дожди становились призывным сигналом, – дети играли с луками и стрелами, пока не уставали от игры и не забывали ее до следующей осени. Время от времени взрослые собирались вместе, будто городское собрание проводили, и все, что решалось там, становилось обязательным для всех. «Хотя бы это, – думал Иш. – По крайней мере хоть что-то оставлю я им на будущее». Так думал он, а с каждым новым годом те, кто выступал на собраниях и принимал решения, все моложе становились. Правда, Ишу всегда отводилась роль председателя. Он сидел лицом к собранию, и те, кто хотел говорить, вставали и уважительно просили дать им слово. А он сидел и молча слушал и держал в руках молоток. А когда, бывало, страсти накалялись и излишне резким становился спор между двумя молодыми, Иш ударял молотком, и они тут же затихали, словно и не было никакого спора. А когда он сам выступал, то слушали его внимательно, хотя, как вскоре понял Иш, забывали быстро его идеи, не придавая им большого значения. Вот так и текли годы. Год 23-й – Бешеного Волка. Год 24-й – Черной Смородины. Год 25-й – Длинных Дождей. А потом пришел Год 26-й, и не стало больше с ними старого Джорджа. В тот день красил он на приставной лестнице. Или сердце его остановилось, и он упал или оступился, и упал по неосторожности, и падением этим убил себя – никто уже никогда не узнает. Но не стало Джорджа, и после его смерти уже никто так хорошо не ремонтировал крыши их домов и не красил свежей краской стены. А Морин какое-то время продолжала жить в аккуратном доме, где лампы под розовыми абажурами никогда не вспыхнут ярким светом, не заиграет большая радиола и где крахмальные салфетки так красиво украшали столы. Но и она была уже стара и умерла еще до конца года. Вот почему назвали они год – Годом, Когда Умерли Джордж и Морин. И все равно продолжали бежать годы – 27-й, 28-й, 29-й, 30-й. Все труднее становилось вспоминать их по именам и почему их так называли. Был ли Год Хорошей Кукурузы перед Годом Красных Закатов, и случилось ли это после Года, Когда Умерла Иви? Бедняжка Иви! Они похоронили ее рядом с остальными, и по крайней мере в могиле стала она такой, как все. Все эти годы прожила она рядом с ними, и была ли счастлива, никто не знал, и никто не знал, нужно ли ей было вообще жить в этом мире. Только однажды за все эти годы она что-то для них значила, только в то короткое время, когда появился в Племени Чарли, стала Иви для всех важной. И сейчас, когда не стало ее, вряд ли пожалеют о ее смерти молодые; наверное, лишь старики вспомнит, как еще об одной оборванной нити, что связывала их со Старыми Временами. Когда не стало Иви, только пятеро их осталось. Джин и Иш из этой пятерки были самыми молодыми, и годы пока еще не наложили на них свой тяжелый отпечаток, хотя все больше и больше хромал Иш от старой раны. Молли жаловалась на какие-то неясные боли и часто плакала. Эзра кашлял своим сухим, надтреснутым кашлем. И походка Эм слегка утратила былую легкость и царственную грацию. Но все же для их лет удивительно крепким было еще их здоровье, а жалобы на недомогания естественными сигналами приближающейся старости были. Год 34-й – очень важным тот год в их жизни стал. Уже давно они знали, что где-то к северу, на той стороне Залива, еще одна община, правда меньше их численностью, проживала. Неожиданным стало то, что люди эти прислали посланника с предложением союза. Иш, не желая повторения истории с Чарли, приказал молодежи даже близко к чужаку не подходить. А когда получил от посланника предложение союза и все необходимые подробности, объявил сход всего Племени. И восседал он на том собрании, крепко сжимая в руке молоток, потому что огромной государственной важности было то собрание. Предрассудки против чужаков и чужого образа жизни еще и страхом болезней подкреплялись. Но с другой стороны, любопытство, желание узнать, какая она – эта незнакомая жизнь, у многих эти предрассудки и страхи заставили отступить. Кроме того, все испытывали сильное желание увеличить численность Племени, а главное, получить молодых девушек. За последние годы больше мальчиков стало рождаться и молодым парням не на кого было посмотреть. Иша этот вопрос тоже сильно занимал, потому что кровосмешение обычным делом в Племени стало и давно уже браки между двоюродными братьями и сестрами заключались. Но какими бы основательными ни были аргументы за союз, Иш и Эзра, в чьих душах навсегда поселился страх перед болезнями, твердо стояли против, и Джек с Ральфом и Роджером – самые старшие из молодых, которые Год 22-й тоже хорошо помнили, Их поддержали. Но мальчики помладше, особенно неженатые, шумными криками требовали союза, и Иш видел, в какое возбуждение приходят они от одной мысли о девушках другого Племени. Вот тогда Эм взяла слово. Совсем седой стала ее голова, но, как и прежде, лишь стоило ей заговорить, наступила тишина, и никто не посмел перебить ее.

– Это я и раньше говорила, – начала Эм. – Нельзя прожить жизнь, отрицая ее. Нашим сыновьям и внукам потребуются жены. Возможно, союз этот и смерть нам может принести, и мы должны быть готовы к этому. И наверное, не сами слова, а как сказаны они были, вселили в души сомневающихся мужество. И тогда единогласно решили они объединиться. На этот раз счастье не изменило им, потому что единственной эпидемией, которую принесли с собой Другие, стала корь, и скоро снова все стало хорошо, как хорошо было прежде. С тех пор разделилось Племя на два клана – на Первых и Других. А когда стали заключаться смешанные браки, то дети принадлежали отцовскому клану, хотя Иша всегда удивляло, почему отцовская, а не материнская линия стала главной, как обычно происходило у первобытных людей. Наверное, слишком живучим оказалось наследие американских традиций. А на следующий год увидел Иш, что больше не ходит Эм своей царственной походкой, а когда внимательней вгляделся в ее лицо, увидел странные на нем морщины. Это не от старости – это морщины от боли появились. Смуглая кожа щек теперь не румянец скрывала, а пепельную серость. И тогда страх и холод поселился в глубине его души, и он понял, что и этому может наступить конец. Порой в те мрачные месяцы, что последовали за его невольным открытием, он думал и говорил себе: «Это может быть просто аппендицит. И болит именно в этом месте. Почему бы мне не сделать операцию? Я могу прочесть нужные книги, я могу узнать, как все это делается. Кто-нибудь из мальчиков будет держать эфирную маску. И в самом худшем случае я просто окончу муки боли». И когда думал так, всякий раз понимал, что не сможет ничего сделать, ибо лишены были руки его молодой уверенности и мужества не хватит, не осмелится он прикоснуться ножом к телу женщины, которую так любил. И потому знал, что Эм один на один придется бороться с тем, что ей готовит будущее. А скоро понял Иш, что это не аппендицит, и когда солнце стало склоняться к югу, Эм совсем ослабела и больше не вставала с постели. И тогда он уходил в город, и бродил там по развалинам аптек, и искал порошки и настойки, чтобы хоть ненадолго облегчить ее страдания. И когда принимала Эм лекарства, то засыпала или, улыбаясь слабой улыбкой, лежала покойно. Но когда боль снова заставляла метаться ее тело, Иш думал: «Наверное, мне нужно дать большую дозу и навсегда убить эту боль». Но не смел сделать этого. Потому что знал ее бесконечную жажду жизни и верил в ее мужество. И он продолжал долгие часы проводить у ее постели, держал за руку, и время от времени они разговаривали. И, как было всегда в их долгой жизни, именно она – страдающая от боли, умирающая – давала силы и успокоение его душе. И тогда с пронзительной ясностью понимал Иш, что не только женой, но и матерью была для него Эм.

– Не беспокойся, – однажды сказала она. – О наших детях не надо беспокоиться… и о внуках, и о тех, кто после них придет. Думаю, они будут счастливы. Они могут быть совсем другие, чем мы, и все равно будут счастливы. Не думай больше об этой цивилизации. Жизнь все равно будет продолжаться! Неужели она давно все знала? Неужели она давно знала, что у него ничего не получится? Неужели она чувствами своими понимала, как все это будет? Чувствовала, потому что была женщиной? Может быть, потому, что в жилах ее текла другая кровь? И снова он терялся в догадках, что делает великими мужчину или женщину. Теперь Джози стала хозяйкой в доме и ухаживала за матерью. Джози сама теперь мать – высокая, полногрудая, и походка у нее материнская. Из всех детей именно она была больше всех на Эм похожа. И остальные тоже приходили к постели Эм. Высокие сыновья, сильные дочери и их внуки. Самые старшие внуки тоже сильными и высокими были, а внучки начинали расцветать женской красотой. И когда глядел на них, проходящих возле постели умирающей, думал Иш, что Эм, как всегда, права. «Жизнь продолжается, – думал он, – и они выдержат и будут продолжать жить. Простодушные всегда самые сильные. Они выдержат!» И настал тот день, когда, как и прежде, сидел он у края постели и держал ее руку. Эм была очень слаба, и вот тогда неожиданно понял Иш – они не одни, еще кто-то рядом стоит – темный, невидимый. Не могла больше говорить Эм, и только один раз ощутил Иш слабое подрагивание ее пальцев в своей ладони. «О Мать всех живущих, – думал он. – Твои сыновья будут восхвалять твое имя, и святой назовут тебя дочери!» А потом там, где трое было, лишь он один остался, потому что ушла Смерть и Эм тоже ушла. А он остался, и в глазах его не было слез. И этому пришел свой конец. Они похоронят ее – Мать всех живущих – и не оставят никакой отметки на могиле, потому что такой у них обычай. И как было в самом начале жизни, когда пришла в мир любовь и привела за собой печаль, сидел он рядом с мертвой. И еще знал, что вместе с этой смертью оставило Племя Величие. А годы продолжали проходить своей чередой, и солнце садилось сначала на севере гор, а потом к югу от моста Золотые Ворота, а потом снова к северу. Много новых чисел было выбито на камне. И пришла та весна, когда умерла Молли – умерла внезапно, так что все они решили – причиной тому стала сердечная недостаточность. И в тот же год выросла внутри Джин большая опухоль – быстро выросла, так же быстро, как вырастает, захватывая без остатка, ужас ночного кошмара. Никого не было среди них, кто бы мог помочь, и когда умерла Джин от своих рук, никто не обвинил ее в том. «Мы уходим, мы уходим, – думал Иш. – Мы – американцы – стареем и падаем, как опадает осенняя листва». И когда думал так, грустью наполнялось его сердце. Но стоило выйти на склоны холмов, он видел увлеченных играми детей и видел молодых людей, перекликающихся друг с другом, и матерей, кормящих грудью, и еще видел он мало печали и много веселья. А однажды пришел вот с такими словами Эзра:

– Ты должен взять другую жену. – А Иш молчал и лишь непонимающе смотрел на Эзру. – Нет, – сказал тогда Эзра. – Я уже стар. Ты моложе. У Других есть молодая женщина, а нет мужчины, чтобы взять ее в жены. Лучше так, чем быть совсем одинокой. И у вас будут дети. Не было любви у Иша, но он взял ее. И она ласкала его длинными ночами, потому что оставался он мужчиной еще в полной силе. И она рожала ему детей, и дети эти немного странными для него были – не чувствовал он детей своими, потому что не Эм это были дети. Много чисел и с тех пор было выбито на скалах. Кроме Иша и Эзры больше не осталось в Племени Американцев. Умерли они, да и Эзра превратился в маленького, сморщенного старичка, который все время кашлял и с каждым днем становился все тоньше и тоньше. Совсем поседела и у Иша голова. И хотя не толстым был Иш, но обвис его живот и стали тонкими ноги, как всегда бывает у стариков. И бок болел – там, куда впились когти пумы, и потому все труднее ходить ему стало. Но в Году 42-й жена принесла ему еще одного ребенка. Он принял рождение ребенка безразлично, тем более к тому времени у него уже были правнуки. А в день, когда закончился Год 43-й, понял Иш, что не дойти ему до гладкой скалы, где выбивали они новые числа, и Эзра что-то совсем разболелся. Вот почему решили они отложить церемонию, пока не поправятся и снова сил не наберутся. А потом часто между собой говорили, что непременно должны сделать это или договориться с молодыми, и иногда молодежь сама вспоминала об обряде, и даже дети вспоминали. Но как в таких случаях всегда бывает – что один раз отложили, то и продолжали откладывать снова и снова. «Дождь идет», или «Слишком холодно», или «Мы идем ловить рыбу и сделаем это в другой раз». Так и остались цифры не выбитыми, и не получил год имени, а жизнь продолжалась, и никто не заботился о такой мелочи и не переживал сильно. И после этого уже никто не знал, как много лет прошло. Перестали рождаться дети у молодой жены Иша. А однажды пришла она и привела мужчину моложе себя, и оба уважительно попросили Иша отпустить женщину и отдать молодому. Вот тогда окончательно понял Иш: в забавном спектакле, что его жизнью называется, последний акт начался. И когда случилось это, все чаще и чаще стали сидеть они вместе с Эзрой – как два древних старика просто сидеть. Ничего странного в том не было, что сидели рядом два старика и разговаривали. Странным было то, что не было рядом других стариков. Одна молодежь кругом – по крайней мере, в сравнении с их годами. Дети рождались, и кто-то умирал, но все равно больше рождалось, чем умирало, и все были молоды, и много смеха вокруг звучало. И пока быстрой чередой продолжали лететь годы, два старика на склоне холма все больше и больше о прежних временах вспоминали. Кого еще могли волновать эти прежние времена, как не их? Что интересного было в них для молодежи? Знала молодежь только, что одни годы плохими были, а другие, наоборот, хорошими. Вот и все, пожалуй. А старики уже новой жизни не понимали и потому в основном о прошлом говорили и лишь иногда догадки на будущее строили. И когда неспешно текли их беседы, Иш с радостью понимал, что не оставила мудрость Эзру. Каким был всегда, таким и сейчас остался его старый друг – добрым советчиком и помощником в трудную минуту.