Текст книги "Дьявольская сила"

50

– Может, тут сыграла роль взятка? – предположил я.

– Вряд ли. У Штосселя чистые руки. Это все знают, – возразил Аткинс.

– Вот такие-то чаще всего и берут взятки.

– Согласен. Я же не утверждаю, что он не брал взятку. Но дело в том, что любая финансируемая компания в Германии теперь пристально изучается. Это делается для того, чтобы индустриальные гиганты не взяли бы под свой контроль политическую жизнь. Для скрытой перекачки денег есть много путей, но ни одна корпорация не пойдет на такой шаг. Германская служба безопасности внимательно следит за этим. Так что, если у тебя есть точные доказательства – документальные факты, они, конечно, станут динамитом в политике.

Что я мог сказать в ответ? Документов у меня не было. Имелись всего лишь подслушанные мысли Эйслера. Но как сказать про это Аткинсу?!

– Более важная причина, – предположил я, – почему миллиарды долларов или немецких марок тайно переведены в страну, может состоять в том, что они очень и очень нужны кандидату в канцлеры. Но документальных фактов у меня нет. Я считал, что Фогель из умеренных, такой, знаешь ли, из популистов.

– Пойдем прогуляемся, – предложил Аткинс.

Уголком глаза я не выпускал Молли из поля зрения. Мы пошли, она последовала за нами, соблюдая дистанцию.

– Ну ладно, – начал Аткинс, наклонив на ходу голову. – Немецкая экономика находится сейчас в такой разрухе, которую не испытывала с 20-х годов, так ведь? Массовые беспорядки наблюдаются в Гамбурге, Франкфурте, Берлине, Бонне – называю лишь крупные города, а ведь они еще и во многих малых городах. Повсюду повылезали неонацисты. По всей стране прокатилась волна насилия. Ты согласен со мной?

– Ну-ну, давай дальше.

– Итак, у немцев сейчас ведется большая избирательная кампания. И что же происходит за несколько недель до выборов? Сильнейший крах фондовой биржи. Полная, непоправимая катастрофа. Германская экономика развалилась – ты сам слышал об этом, а теперь можешь убедиться собственными глазами. На ее месте возник пустырь. Наступила фаза депрессии, которая в известном смысле даже хуже, чем великая депрессия в США в 30-х годах. Итак, немцы в панике. Прежний поводырь, разумеется, свергнут, на его место избрана новая личность – человек толпы. Человек чести – бывший школьный учитель, глава семьи, который вернет все на круги своя. Спасет Германию. Вновь сделает ее великой.

– Да, – согласился я. – Повторение пути, по которому Гитлер пришел к власти в 1933 году, в самый разгар веймарской катастрофы. А не думаешь ли ты, что Фогель замаскировавшийся нацист?

Впервые за вечер Кент коротко рассмеялся, издав скорее какое-то фырканье, нежели смех.

– Нацисты, или, точнее, неонацисты, популярностью не пользуются, – пояснил он. – Все они экстремисты. Они не выражают интересы большинства избирателей. Думается, немцы вынесли поучительный урок. Да, Гитлер был в их истории. Но случилось это много лет тому назад, а народ за это время изменился. Немцы хотят снова стать великой нацией. Им хочется объявить себя мировой державой.

– И Фогель…

– Фогель не тот, за кого он себя выдает.

– Как понимать это?

– А это значит, что я пытался раскопать этот факт, когда передавал документы Эду Муру. Я знал, что он порядочный человек и ему доверять можно. Он не в штате разведуправления, стоит в стороне от всего, что происходит. Ну и к тому же большой знаток европейских дел.

– И что же ты раскопал?

– Спустя несколько месяцев после того, как рухнула Берлинская стена, меня перебросили работать сюда. Мне поручили допрашивать агентов КГБ, штази и подобных им ребят. Тогда ходили слухи, только слухи, ты же помнишь, что Владимир Орлов вывез из СССР огромную сумму денег. Большинство рядовых агентов ничего не слышали про это. Но когда я попытался заполучить сведения об Орлове, я узнал, что во всех досье на него значится, что его местонахождение «неизвестно».

– ЦРУ скрывало его местонахождение, – сказал я.

– Верно. Странно, конечно, но бывает. Но вот довелось мне как-то допрашивать одного кагэбэшника, он был из старших офицеров Первого главного управления и, похоже, сильно нуждался в деньгах, ну и начал болтать, что видел как-то у себя на службе бумаги насчет коррупции в ЦРУ. Говорил он, конечно, правду: медведь стал гадить в своем лесу. Замешана была целая группа должностных лиц, фамилии их не помню, да это и не столь важно.

Но вот что заставило меня задуматься: этот офицер КГБ упомянул кое-что об американском плане, вернее о плане ЦРУ, как он сказал, относительно того, как верховодить на фондовой бирже Германии.

Я только с пониманием кивнул головой и почувствовал, как у меня в груди гулко застучало сердце.

– Тот офицер рассказал, – продолжал далее Кент, – что в октябре 1992 года Франкфуртская фондовая биржа согласилась создать единую централизованную германскую фондовую биржу «Дойче берзе». А надо иметь в виду, что хозяйства европейских стран находятся в сильной зависимости друг от друга, а их денежное обращение тесно взаимосвязано в Европейской валютной системе. Так что крах «Дойче берзе» неизбежно вызвал бы расстройство экономики всей Европы. А тут еще следует учитывать, что оживленная торговля готовыми компьютерными программами и активизация смешанного, портфельного, страхования неизбежно влекут за собой резкий рост продаж и покупок по компьютерным системам. На внутреннем германском рынке все шло своим чередом: в замкнутой цепи «торговля – промышленность» заминок и разрывов не наблюдалось. Планировалось, что закупки и продажа по компьютерам будут совершаться автоматически – стоит только нажать кнопку, и торговля пойдет. И вот весь процесс хорошо налаженной экономики резко нарушился. Вдобавок к тому же, поскольку «Бундесбанк», центральный банк Германии, был вынужден поднять учетную ставку по ссудам и займам, валюта перестала быть устойчивой. Так что в результате во всех европейских странах тоже разразился кризис, он затронул и рынок ценных бумаг. Ну да частности здесь не столь уж важны. Суть в том, что тот офицер КГБ сказал, что разработан план подрыва и разрушения европейской экономики. Этот тип здорово соображал в финансовых хитросплетениях, поэтому я прислушивался к его словам. Он подчеркнул, что все рычаги уже наготове, осталось только выбрать нужный момент и быстро и внезапно начать переливать капиталы…

– А где же теперь этот умник, ну, этот кагэбэшник?

– Заболел корью, – печально улыбнулся Кент и пожал плечами. Это выражение означало, что его убили, но все выглядело так, будто он умер естественной смертью. – Думаю, что его укокошили свои же.

– А ты докладывал об этом?

– А как же. Это ж моя работа, мужик. Но мне приказали все похерить, свернуть все расследования – это якобы вредит германо-американским отношениям. Сказали, чтобы я не тратил попусту время и заткнулся.

Тут я вдруг понял, что мы очутились перед допотопным проржавевшим «фордом-фиеста» Аткинса. Стало быть, мы сделали порядочный крюк, а я так увлекся, что даже не заметил этого. Молли подошла к нам.

– Ну, мальчики, вы все обговорили?

– Да, – ответил я. – Пока все. – И попрощался с Аткинсом: – Спасибо тебе, дружище.

– Да не за что, – ответил он, открывая дверь автомашины. Он ее не запирал на ключ: никто, по какой угодно нужде, не стал бы угонять такую рухлядь.

– Однако, Бен, пожалуйста, последуй моему совету. Ты и Молли. Убирайтесь к чертовой матери отсюда. На твоем месте я не рискнул бы даже переночевать здесь, – опять настоятельно посоветовал он.

Пожав ему руку, я попросил:

– Не можешь ли подкинуть нас к центру города?

– Извини, дружище, – ответил он. – Больше всего мне не хочется, чтобы меня засекли с тобой. Я согласился встретиться лишь потому, что мы друзья. Ты помогал мне в трудные времена. Я многим обязан тебе. Но лучше поезжай на метро. Сделай такое одолжение.

Он сел за руль и пристегнулся ремнем.

– Желаю удачи, – сказал он на прощание, захлопнув дверь, опустил стекло и добавил: – И уматывайте отсюда.

– А не можем ли мы снова встретиться?

– Нет. Боюсь, нельзя.

– Почему же?

– Держись от меня подальше, Бен, а то меня укокошат. – Он вставил ключ в замок зажигания и уточнил: – Умру от кори.

Я взял Молли под руку, и мы направились по дорожке к Тиволиштрассе.

Дважды Кент пытался завести машину, но безуспешно – лишь с третьей попытки мотор заурчал.

– Бен, – начала было Молли, но что-то встревожило меня, я повернулся и увидел, что Кент разворачивается задним ходом.

Музыка, нет музыки, вспомнил я.

Когда он выключал мотор, прекратилась и песня Донны Саммер. Там радиоприемник, объяснил он. Теперь мотор работает, а радио не слышно.

Но он же не выключал приемник.

– Кент! – закричал я, скакнув к машине. – Прыгай из нее!

Он лишь взглянул на меня удивленно, как-то смущенно улыбнулся, будто желая спросить, не собираюсь ли я отмочить какую-нибудь новую шутку.

И внезапно его улыбающееся лицо исчезло во вспышке ослепительного света, послышался какой-то непривычный глухой хлопок, будто треснула сосновая палка, но это лопнули стекла в «форде» Кента; затем раздался оглушительный взрыв, словно вдруг рядом грянул гром, вырвалось зелено-желтое пламя, в момент ставшее янтарным и кроваво-красным; из него высунулись длинные синие и коричневые языки; и, наконец, взметнулся вверх пепельный столб, похожий на грозовое облако, а из него высоко в воздухе разлетались всякие железки от машины. Что-то больно ударило меня по шее – оказалось, циферблат от поддельных часов «Ролекс».

Мы с Молли вцепились друг в друга и, онемев от ужаса, секунду-другую смотрели на этот кошмар, а затем сорвались с места и припустили бежать что было духу во мрак Английского парка.

51

Днем, в начале первого, мы уже оказались в Баден-Бадене, знаменитом старинном курорте с минеральными водами, уютно расположенном среди сосен и берез в горах немецкого Шварцвальда. Мы недурно прокатились во взятом напрокат серебристом «мерседесе-500» (такие машины с кожаными сиденьями любят молодые дипломаты из канадского посольства в Германии). Четырехчасовая в меру осторожная езда по автобану А8, пролегающему по живописным местам к северо-западу от Мюнхена, оставила незабываемое впечатление. Одет я был хоть и в консервативный, но все же не вышедший из моды костюм, который приобрел в магазине «Лоден-Фрей» на Маффей-штрассе, когда мы удирали из Мюнхена.

В гостинице на Променадплац мы провели кошмарную бессонную ночь. Жуткий взрыв в Английском парке, ужасная смерть моего друга – все это так ярко запечатлелось в нашей памяти. Несколько часов мы только и говорили об этом и успокаивали друг друга, стараясь осознать, что все-таки произошло.

Теперь мы поняли, что прежде всего нам следует разыскать Герхарда Штосселя, этого немецкого фабриканта и барона, ворочающего сделками с недвижимостью, который только что получил огромный денежный перевод из Цюриха. Я был уверен, что вся эта тайна завязана на нем. Поэтому нужно каким-то образом очутиться в непосредственной близости от Штосселя и выведать его сокровенные мысли. К тому же еще следует обязательно встретиться с Алексом Траслоу в Бонне или в любом другом месте, где он может появиться, и предупредить его. Тогда он либо уедет отсюда, либо предпримет соответствующие меры безопасности.

Рано поутру, вконец отказавшись от бесполезных попыток уснуть, я позвонил одной корреспондентке из «Шпигеля», которую немного знал еще в Лейпциге как журналистку, занимающуюся экономическими проблемами.

– Элизабет, где сейчас Герхард Штоссель? Он мне позарез нужен.

– Неужто сам великий Герхард Штоссель? Уверена, он в Мюнхене. Там, где головная контора «Нойе вельт».

В Мюнхене его не было, я это уже выяснил, позвонив кое-куда, поэтому спросил:

– А как насчет Бонна?

– Я не спрашиваю, зачем тебе понадобился Штоссель, – ответила она, поняв по моему голосу, что дело не терпит отлагательства. – Но нужно знать, что к нему не так-то просто подобраться. Я сейчас наведу справки.

Минут через двадцать она перезвонила:

– Он в Баден-Бадене.

– Я не спрашиваю, откуда тебе известно, но полагаю, что источник надежный.

– Даже очень и очень, – подтвердила она и, не успел я рта раскрыть, добавила: – Он всегда останавливается в гостинице «Бреннерпарк-отель унд Спа».

* * *

Баден-Баден в XIX веке был модным фешенебельным курортом знати – здесь всегда шумно толпились богатые дворяне и промышленники со всех концов Европы. Именно тут, спустив все до последнего пфеннинга в казино «Шпильбанк», написал в отчаянии Достоевский своего «Игрока».[5]5
  Роман Ф.М. Достоевского «Игрок» написан в Санкт-Петербурге. – Прим. пер.


[Закрыть] Теперь сюда приезжают немцы и жители других стран покататься на лыжах, поиграть в гольф и теннис, посмотреть скачки на Иффезхеймском ипподроме и принять лечебные ванны с горячей минеральной водой, поступающей из недр гор по артезианским скважинам.

Небо с утра заволокло тучами, в воздухе похолодало, а когда мы наконец разыскали гостиницу «Бреннерпарк-отель унд Спа», расположенную посреди частного парка на берегу речки Осбах, уже накрапывал мелкий холодный дождичек. Баден-Баден – городишко небольшой, привыкший к пышным и торжественным празднествам. На его зеленых улицах и аллеях, по обеим сторонам которых растут рододендроны, азалии и розы, с утра до вечера царит веселье и оживление. Теперь же, однако, городок выглядел притихшим, безлюдным и таинственным.

Молли осталась в «мерседесе» дожидаться меня, а я вошел в просторный и тихий вестибюль гостиницы. Немало мне пришлось поездить по белу свету за последние месяцы. Столько всего пришлось пережить нам обоим с того дождливого серого мартовского дня в глубинке штата Нью-Йорк, когда мы опускали в могилу гроб с телом Харрисона Синклера, и вот мы здесь, в этом заброшенном немецком курортном местечке, и снова идет противный моросящий дождь.

За регистрационной стойкой сидел высокий молодой человек в униформе, взъерошенный и преисполненный служебного рвения:

– Чем могу быть угоден, сэр?

– У меня срочная бумага герру Штосселю, – пояснил я с деловым видом, показав конверт небольших размеров.

Себя я назвал Кристианом Бартлеттом, вторым атташе канадского консульства с Тальштрассе в Мюнхене.

– Передайте, пожалуйста, ему это письмо, – сказал я на немецком языке – хоть с жутким акцентом, но понять вполне можно.

– Да, разумеется, сэр, – с готовностью поднялся портье и протянул руку за конвертом. – Но его здесь нет. Он ушел в полдень.

– Куда же? – поинтересовался я и положил конверт во внутренний карман пиджака.

– Думаю, принять ванну.

– В какое же место?

Он недоуменно пожал плечами:

– Извините, но я не знаю.

* * *

В Баден-Бадене, по сути дела, всего два приличных заведения с ваннами, и оба на Ромерплац: одно со старыми банями, их еще называют Фридрихсбад, а другое – термы Каракаллы. Сначала я зашел в эти термы, опять разыграл сценку с письмом и натолкнулся на равнодушный ответ: герра Штосселя здесь не было и нет. Но в разговор вмешался пожилой служитель и сказал:

– Герр Штоссель сюда не ходит. Поищите его в Фридрихсбаде.

Там какой-то служитель средних лет с желтым болезненным лицом подтвердил: да, герр Штоссель находится здесь.

– Я Кристиан Бартлетт из консульства Канады, – сказал я по-немецки. – Мне нужно весьма срочно увидеть герра Штосселя.

Служитель медленно, но упрямо как осел, покачал головой:

– Он сейчас парится, а нам наказал не беспокоить его.

Однако он все же не устоял перед моим импозантным видом, а может, потому, что я был иностранец, и любезно согласился проводить меня в парную, где могущественный герр Штоссель изволил принимать ванну. Если дело действительно очень срочное, то пусть сам и решает. Мы обогнали официанта в белой униформе, катящего сервировочный столик с бутылками минеральной воды и прохладительными напитками, прошли мимо других служителей, несущих стопки махровых белых полотенец, и наконец попали в коридор, в котором вроде никого, кроме нас, больше не было. Лишь около парной важно восседал грузный круглолицый охранник, затянутый в форму, отчего чувствовал себя явно не в своей тарелке из-за прорывающегося через дверь пара. Взглянув на нас и не отрываясь от стула, он сердито пробурчал:

– Сюда не входить!

Удивленно взглянув на него, я лишь улыбнулся. Затем быстрым и ловким движением выхватил из кармана пистолет и рукояткой приложил охранника по голове. Он охнул и тяжело сполз со стула. Резко повернувшись кругом, я ударил рукояткой служителя по затылку, и тот тоже завалился на пол.

Затем я быстро затащил и того и другого в находящуюся рядом подсобку и закрыл дверь.

Белая униформа служителя пришлась мне как раз впору. На металлическом столике лежал пустой поднос, на него я поставил несколько бутылок минеральной воды из небольшого холодильника и неторопливо засеменил к двери парной. Она поддалась с трудом и с громким скрежетом.

В один момент меня обволок пар, густой, как вата. Он переливался волнами и мешал смотреть. В парной стояла невыносимая жара, дышать стало трудно – сероводородный пар разъедал рот и горло. Стены сводчатого помещения парной были выложены белой керамической плиткой.

– Кто там? В чем дело? – раздался голос.

Сквозь густой пар я с трудом разглядел два тучных багровых тела. На длинной каменной скамейке, накинув на себя белые полотенца, сидели двое, напоминающие освежеванные свиные туши на скотобойне.

Спрашивал некто, ближайший ко мне, кругленький, с волосатой грудью. Подойдя поближе с подносом на вытянутых вверх руках, я сразу узнал эти оттопыренные уши, лысину во всю голову, крупный нос. Герхард Штоссель. Только утром я внимательно изучал его фотографию в «Шпигеле»; без всякого сомнения – это был он. Кто сидел рядом с ним, я не разглядел, различил только, что он был мужчина средних лет, лысый, с короткими ногами.

– Фруктовая водичка? – рявкнул Штоссель. – Не надо!

Не сказав ни слова, я вышел из парной и закрыл за собой дверь.

Охранник и служитель все еще не очухались. Быстро пройдя по коридору, я внимательно осмотрел его и нашел, что требовалось: глухую дверь в самом его конце. За ней обычно находится узкий и низенький лаз, по которому рабочие подбираются к водопроводным трубам и чинят их в случае необходимости. Дверь оказалась незапертой – не было нужды запирать ее. Открыв дверь, я быстро, с опаской встав на четвереньки, полез в низенький проход. Сплошная темнота. Стенки скользкие от влаги и минеральных отложений. Потеряв равновесие, я протянул руку, нечаянно ухватился за обжигающе-горячую трубу и лишь с большим трудом удержался и не завопил от боли.

Пробираясь на четвереньках вглубь, я заметил впереди пятнышко света и пополз к нему. Уплотнительный материал у вентиляционной решетки, выходящей в парную, в одном месте отошел и пропускал свет, а вместе с ним приглушенные звуки.

Внимательно прислушиваясь к слабо доносящимся звукам, мало-помалу я стал различать отдельные слова, а потом и целые фразы. Разговор между двумя мужчинами велся, разумеется, на немецком языке, но я понял почти все из того, что услышал. Согнувшись в темноте в три погибели, упираясь руками в скользкие бетонные стены, замерев от страха, вслушивался я в то, о чем говорили в парной.

52

Сперва я расслышал одни обрывки фраз: «…германская федеральная служба разведки… швейцарская разведслужба… французская контрразведка…» потом что-то о Штуттгарте, про аэропорт.

Потом беседа приняла более плавный, спокойный характер. Кто-то – кто? Штоссель? или его собеседник? – снисходительно произнес:

– И несмотря на то, что задействованы все внедренные и завербованные агенты, информаторы, подняты досье, они так и не могут разгадать, кто этот засекреченный очевидец?

Ответа я не разобрал.

Глухо донесся обрывок другой фразы:

– Чтобы добиться победы…

Послышалось еще одно слово:

– Конфедерация…

Вот новая фраза:

– Если объединенная Европа станет нашей… Такая возможность возникает только раз-другой в сто лет.

– Всесторонняя координация действий с «Чародеями»…

Второй, Штоссель, как я решил, говорил:

– …в истории. Шестьдесят один год прошел с тех пор, как Адольф Гитлер стал канцлером, а Веймарская республика прекратила свое существование. Все забыли, что вначале никто не думал, что он продержится у власти более года.

Его собеседник сердито возражал:

– Гитлер был псих. А у нас котелок варит.

– Нас не обременяет идеология, – доказывал Штоссель, – которая всегда ведет к краху…

Далее я не расслышал, а потом Штоссель сказал:

– Так что нужно набраться терпения, Вильгельм. Через несколько недель вы станете лидером Германии, и мы обретем власть. Но, чтобы объединить наши силы, потребуется время. Американские партнеры заверяют, что они встревать не будут.

Ага! «Вы станете лидером Германии…» Это, должно быть, Вильгельм Фогель, баллотирующийся на выборах канцлера!

Внутри у меня все перевернулось.

Фогель – теперь я был просто уверен, что это именно он, Вильгельм Фогель, что-то возразил, но что конкретно – не разобрать, а Штоссель громко и довольно отчетливо ответил:

– …что они будут смотреть, но палец о палец не ударят. С момента подписания Маастрихтских соглашений захватить всю Европу стало неизмеримо легче. Правительства падут одно за другим, как при цепной реакции. Политики повсеместно перестали быть лидерами. Они больше смахивают на корпоративных лидеров, потому что единственные силы, способные управлять объединенной Европой, это промышленные и коммерческие корпорации. Политики – прагматики, перспектив не видят! Это мы провидцы! Мы можем заглядывать вдаль и видеть не только завтрашний, но и послезавтрашний день, а не утыкать нос в текущие повседневные делишки.

Будущий канцлер опять что-то невнятно возразил, на что Штоссель заметил:

– Покорить весь мир труда не составляет, потому что к этому побуждает закон прибыли, что ясно и просто.

– Министр обороны… – удалось мне разобрать слова Фогеля.

– Это… легко будет сделать, – отвечал Штоссель. – Да он и сам хочет этого. Ну а когда германская армия снова обретет заслуженную славу…

Далее было не разобрать, а затем опять возник голос Штосселя:

– Полегче! Полегче! Россия уже больше не угроза. Она ничто, пшик. Франция… ты уже стар, Вилли, и вторую мировую войну прекрасно помнишь. Французы будут ругаться и ныть, хвастаться своей «линией Мажино», а потом все равно капитулируют без боя.

Фогель опять что-то возразил, но Штоссель раздраженно бросил:

– Да потому что это в их же насущных экономических интересах, а для чего же еще? А остальные европейские страны сами прикатятся к нам. Ну а у России тогда и выбора-то не останется, только как тоже прикатиться вместе со всеми.

Тут Фогель что-то упомянул про Вашингтон и про тайного очевидца.

– Его найдут, не беспокойся, – заверил Штоссель. – Источник утечки информации разыщут и заткнут. Он уверяет, что все будет сделано, как надо.

Фогель снова сказал что-то невнятное, слышно было только: «…прежде чем…» Штоссель же согласно подтвердил:

– Да-да, так и будет. Через три дня и произойдет… Да. Нет, этого человека просто уничтожат. Промашки не будет. Все задействовано и продумано до мелочей. Он умрет. Ты не беспокойся.

Послышался какой-то шум, глухой хлопок. Очевидно, открылась дверь в парную. Затем очень отчетливо Штоссель произнес:

– А-а, пришел наконец.

– Милости просим, – подал голос Фогель. – Надеюсь, до Штуттгарта долетели без приключений?

Еще хлопок – стало быть, дверь закрылась.

– …хотели высказать, – опять заговорил Штоссель, – свою глубокую признательность. Все мы.

– Спасибо вам, – поддержал Фогель.

– Примите наши самые искренние поздравления, – продолжал лебезить Штоссель.

Пришедший бегло говорил по-немецки, но с иностранным акцентом, вроде американским. Голос – звучный баритон, похоже – знакомый. Где я его слышал? По телевидению? По радио?

– Очевидец должен предстать перед сенатским комитетом по разведке, – заявил вновь пришедший.

– Кто он такой? – требовательно спросил Штоссель.

– Пока нам не известно. Наберитесь терпения. У нас есть возможность проникнуть в компьютерный банк сведений комитета. Таким образом, мы узнаем имя того засекреченного очевидца, который будет свидетельствовать по делу «Чародеев».

– И против нас тоже? – всполошился Фогель. – А он знает что-нибудь про Германию?

– Вряд ли это возможно, – успокоил голос с американским акцентом. – Но даже если он, или она, что-то не знает, наши связи с вами легко и просто проследить.

– Тогда его надо обязательно ликвидировать, – решительно заявил Штоссель.

– Но не зная личности очевидца, как его ликвидируешь? – заметил американец. – Только когда он появится…

– Только в тот момент?.. – прервал его Фогель.

– Да, в тот момент, – подтвердил американец, – он и будет ликвидирован. В этом я вас заверяю твердо.

– Но ведь будут же приняты меры по его охране, – сказал Штоссель.

– Мер по стопроцентной охране не существует, – продолжал между тем американец. – Насчет этого не беспокойтесь. Я лично уже спокоен. Но вот о чем стоит побеспокоиться, так это о координации. Если наши полушария разъединены – если у нас обе Америки, а у вас Европа…

– Да, – нетерпеливо перебил Штоссель, – вы говорите о координации действий двух главных мировых центров, но ее-то как раз и легко завершить.

Настало время сматывать удочки. Я повернулся как можно тише, что оказалось не так-то просто в этом узком пространстве, и полез на карачках обратно к двери. Внимательно послушав, не идет ли кто-нибудь по коридору, и убедившись, что никого поблизости нет, я быстренько открыл дверь и вернулся в вестибюль, который показался мне неестественно ярко освещенным. На коленях моих светлых брюк отчетливо чернели грязные пятна.

Из вестибюля я поспешил к входу в парилку, нашел там поднос с бутылками минеральной воды и резко распахнул дверь. Как только я шагнул в парилку и меня окутало густое облако пара, Штоссель, кажется, куда-то метнулся – теперь он оказался справа. Человек, в котором я признал Фогеля, находился на том же месте, где и ранее. А мужчина, пришедший последним, сидел на каменной лавке поблизости от Фогеля, справа от него, лица его не было видно.

– Эй! Сюда входить никому не позволено, вы меня понимаете? – окликнул он по-немецки. В ушах зазвенел до боли знакомый голос.

Тут же грубо выкрикнул Штоссель:

– По горло сыты напитками! Убирайся! Я же приказал никого не впускать!

А я стоял, не двигаясь, посредине парилки, вглядываясь в густой пар. Американец – на вид мужчина среднего возраста, точнее определить нельзя, физически развит лучше, нежели оба немца. Внезапно легкое дуновение воздуха, вырвавшееся откуда-то поблизости, немного отогнало сернистые клубы, и я вмиг опознал американца. От страха я не мог даже пошевелиться.

Это был новый директор Центрального разведывательного управления. Мой друг-приятель Алекс Траслоу.