Текст книги "Вторжение"

9

ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА

Воскресенье обещало быть кошмарным – два официальных банкета и благотворительный прием с танцами. Я поднялся в половине седьмого утра и пошел к мессе в маленькую деревенскую церковь Бреттон-Вудз, украшенную цветными витражами. Полусонных прихожан набралось немного – служители отеля да горстка туристов. За несколько минут до начала службы я уселся на скамью в темном углу. И потому никто не заметил, как я умирал вместе с братом.

Случилось это во время проповеди. Я рассеянно слушал голос священника и вдруг ощутил какой-то душевный неуют, пробивающийся сквозь дремоту. Тревожное предчувствие было явным проявлением экстрасенсорики, но подробности происшедшего не оформились у меня в мозгу до тех пор, пока я не лишился слуха. Я видел, как шевелятся губы отца Инграма, но уже не слышал ни его голоса, ни составляющего фон ерзания, покашливания, шелеста страниц молитвенников. На смену им пришла гулкая, торжественная тишина. Я мгновенно проснулся.

Потом в голове прозвучал металлический скрежет, смешанный с пронзительным визгом, – словно литавры бьют не в лад или душераздирающий вопль рвется из сотни глоток. От этого громоподобного крещендо, казалось, земля вот-вот разверзнется под ногами. Я окаменел и очень удивился – как священник ничего не слышит, отчего другие молящиеся не вскакивают с мест в жуткой панике, почему до сих пор не обрушилась крыша церкви?

С мыслью о землетрясении пришлось расстаться, поскольку к глухоте добавилась слепота, Одновременно брус раскаленного докрасна металла ударил мне в грудь, так что сердце и дыхание разом остановились. «Инфаркт! – мелькнула мысль. – Но не могу же я умереть в сорок четыре года, ведь Фамильный Призрак напророчил мне долгую жизнь!»

Грохот и боль прекратились так же резко, как возникли. Меня все глубже затягивала вязкая трясина, состоявшая непонятно из чего – то ли из воды, то ли из воздуха. Затем я осознал, что кромешную тьму, обступившую меня, пронизывают образы, появляясь и исчезая с невероятной скоростью, как кинопленка, мелькавшая в убыстренном темпе сразу на нескольких экранах. Картины раннего детства в окружении тети Лорен и двоюродных сестер и братьев, школьные годы, Дон и я задуваем свечи на именинном пироге, дядюшка Луи сечет нас обоих за какую-то провинность, рождественские песнопения на снегу, рыбалка у реки, выпускной бал в средней школе. И наконец я догадался: это воспоминания, проигрыш прошедшей жизни.

Но не моей – Дона.

Из оцепенения меня вырвал леденящий ужас. Мельканье кинопленки обрело полнейшую чувственную реальность, и я закружился в безумном водовороте образов, звуков, запахов, вкусовых, осязательных и прочих ощущений. Мой внутренний голос выкликал имя Дона, и мне слышался его хриплый, раздраженный отзыв. Я был участником всех воспоминаний, а эмоциональный их настрой ясно свидетельствовал о том, что мой брат-близнец ненавидит и презирает меня всем своим существом.

Но почему, Донни, скажи почему?

Единственным ответом мне была волна ярости, захлестнувшая все видения. Я как будто очутился в эпицентре психического торнадо, и ум Дона рычал на меня со всех сторон, словно смертельно раненный зверь. Мимо проносились жена, дети, друзья, страдающие от его душевных ран, искренне стремящиеся помочь, но он отвергал все попытки, пока не стало слишком поздно. И в своих несчастьях винил главным образом меня.

Не понимаю – почему?

Я беспомощно глядел на этот вихрь, припоминая самое худшее. То, как он отторг Дени, развратил Виктора, как мучил Солнышко и других детей своим беспробудным пьянством, как соблазнил Элен с заранее обдуманным намерением оскорбить и унизить меня. К своему удивлению, я увидел, что он давно и отчаянно раскаивается в содеянном, однако источником всех его прегрешений стала необузданная, неистребимая ненависть ко мне. В финальной сцене своей жизни он покарал себя за нее, но то был акт не воссоединения со мной, а, напротив, отделения от меня.

Донни, я, право, не знаю, за что ты меня так ненавидишь. Но я не в обиде. И никогда не питал к тебе ненависти.

А должен бы, ответил он.

Дон управлял машиной с помощью собственного психокинеза. Я закричал, умоляя его не делать этого, но, разумеется, ничего предотвратить было уже нельзя. Пила, разрезавшая надвое тело моего брата, наконец разъединила нас.

Я открыл глаза. Хромой церковный сторож Билл Саладино толкал меня в бок корзиной для пожертвований и ухмылялся. Я выудил из кармана конверт и опустил его в корзину. Билл кивнул и похромал к алтарю благословить дань маленькой паствы.

Дону в Берлине устроили пышные похороны. Помимо клана Ремилардов, на них присутствовало еще человек двести – кто с ним учился, кто работал. Прозектор потрудился на совесть: Дон лежал такой красивый в костюме и неизменной своей каскетке. Священник в надгробной речи посулил милость Господню всем страждущим и неприкаянным, к коим, несомненно, относился Дон. В толпе шептались о «счастливом избавлении», благочестивые тетушки сетовали: мол, с пьянством ничего уж не поделаешь. Солнышко держалась хорошо, но во избежание срыва могучий Виктор и хрупкий, но властный Дени не отходили от нее ни на шаг. Восемь младших детей сгрудились вокруг матери, и никто слезинки не проронил, зато женская часть родни и соседки в голос рыдали.

Местные власти вынесли по поводу смерти Дона официальное заключение – несчастный случай. Дени и Виктор одновременно подъехали к делянке в тот самый момент, когда сбесившаяся валочно-пакетирующая машина, удерживая в стальных лапах расчлененное тело Дона, срезала стоящий на пути ствол и опрокинулась в овраг. Нанесенный ущерб и двойная доза принуждения, примененная к полицейским (даже они позеленели от ужаса, прибыв на место происшествия), сделали свое дело: убедили всех, кроме бывалых лесорубов, в том, что гибель была случайной. Ведь по меньшей мере один свидетель обладал безупречной репутацией.

Мы с Дени остановились в мотеле и на следующее после похорон утро завтракали вместе. Он решил задержаться в Берлине, чтобы помочь Солнышку разобраться с делами Дона, а я должен был спешно возвращаться в отель, ибо надвигались торжества по случаю Дня Поминовения Усопших. В переполненном баре было шумно, однако, если разговор идет в основном умственный, побочные шумы несущественны. Со стороны мы с ним, вероятно, выглядели как отец и сын: пожилой сутуловатый человек в добротном летнем костюме-тройке, перелистывающий «Уолл-стрит джорнал», и мальчишка-студент в синем спортивном трико и темных очках, скрывающих его магические глаза.

Дени взял со стола кофейник.

– Еще кофе? (Мне кажется, я разрешил тайну латентности моих младших братьев и сестер.)

– Пожалуй. Полчашки. (Бьюсь об заклад, здесь не обошлось без Виктора, а может, и без Дона. Трудно поверить, что ни один их них не унаследовал телепатического дара. Ведь даже мать и та его когда-то проявляла. Жанетта и Лоретта в младенчестве были телепатками, а потом ни с того ни с сего утратили талант. Про других не скажу…)

– Сахару? (Та же самая история. Их врожденные метафункции намеренно подавили, выработав условно-рефлекторную реакцию отвращения. Я говорил с Полин, ей уже семь… Очень уязвимая девочка, поэтому мне было легко… добиться отклика… Ради Бога, если хочешь, называй гипнозом. Короче, я вернул ее в младенчество и увидел, как она реагирует на отца и Виктора. Бедная маленькая Полин! Но Papa тут ни при чем – все Виктор.)

Мерзавец!.. Но как, ведь он сам был ребенком! Сколько ему было, когда родились близняшки? Четыре? А потом друг за дружкой появились Джеки, Ивонн, мальчики-близнецы… В восьмидесятом – Жорж, вскоре после того, как ты получил степень бакалавра в Дартмуте… Значит, Вику было десять, а когда родилась Полин – двенадцать… Боже мой, в двенадцать лет стать чудовищем!

(Отстраненность.) У меня есть несколько клинических случав среди малолетних… Виктор на такое вполне способен. Все дети, начинающие ходить, жуткие эгоцентрики. Почему, думаешь, они так раздражительны? Хотят, чтобы мир вращался вокруг них. Но большинство перерастает эту стадию и развивает в себе альтруизм, который в принципе необходим для выживания. Однако есть исключения – социопаты. Вик явно из их числа. Сперва он желал утвердиться в положении папиного любимчика. Позднее мотивировки усложнились. Он почувствовал вкус власти. Ты же видишь, что он собой представляет: необразованный, как Papa, недалекий, но с чрезмерным самомнением. У отца тоже были эти черты, но ему недоставало уверенности в себе, потому что он боялся своего ума. А еще его, в отличие от Виктора, с детства напичкали нравственными устоями. Комплекс вины, смешанный с эгоизмом, в конце концов привел к саморазрушению. Вик – орешек покрепче. Даже не будь у него метафункций, все равно он стал бы угрозой для общества. Думаю, лесозаготовкой его амбиции не ограничатся…

– Передай, пожалуйста, клубничный джем. Спасибо. (Так что же нам делать?)

Его экраны прочнее брони. Я не могу их сдвинуть даже на миллиметр, впрочем, и без того ясно, что он на руку нечист. Взять хотя бы миллионные контракты на поставку древесины или банковскую ссуду на расширение дела. Как пить дать, принуждение. Ходят слухи, что новое оборудование он приобрел путем ночного разбоя. Сторожа и собаки – не препятствие для сильного принудителя. (Во всяком случае, я бы справился с ними без труда.) Бог свидетель, кругом и обычных воров полно…

– Здесь есть любопытная статья. Не хочешь поглядеть? Кажется, билль о наркотиках сенатора Пикколомини имеет шанс пройти в Конгрессе. (Так, по-твоему, нет способов остановить юного злоумышленника?)

– Ну-ка, ну-ка!.. Ого, плохие новости для контрабандистов. (Добыть законные доказательства его афер будет очень трудно. Даже если удастся засадить его за решетку, что помешает ему оказать воздействие на присяжных? Преступник, возомнивший себя сверхчеловеком, всегда имеет преимущество. А если кто попытается бороться с ним его оружием… ты же видел, что сталось с Papa.)

Я не удержался и воскликнул вслух:

– Doux Jйsus, не может быть! Я же рассказал тебе, как все было. Я сам в этом участвовал.

А я там был. Экраны у него потрясающие, но он не сдержал своего торжества. Меня вывернуло наизнанку при виде той сцены, а он ликовал!.. Papa был нервный, мятущийся человек, как большинство алкоголиков, но в ту ночь он так перетрусил, что решил впервые обратиться за помощью. Он не был в отчаянии, он искал выход. И сделал первый шаг по шаткому мосту через черную бездну. Но кто-то обрушил мост, разбил зародившуюся надежду, породил в нем неодолимый призыв к самоубийству, стимулировал его суицидальные наклонности. Я не сомневаюсь, что это Виктор! А он не сомневается, что я знаю, но поделать ничего не могу.

Он не сможет… как-то повредить тебе?

Не больше, чем Papa. (Тревога.) Но я не так спокоен за тебя, дядя Роги. Твои мысли чересчур прозрачны, особенно когда заряжены эмоциями. Ты сопережил папину смерть, и если Виктор об этом догадается, он не станет сидеть сложа руки. Надо обеспечить защиту.

Я отодвинул тарелку.

– Уф, объелся! Официант! Счет, пожалуйста. – (Господи, Дени, каким, наверное, убожеством стал Дон, когда лишился возможности самостоятельно управлять своими силами!..)

Ты как-то обмолвился о том, что мечтаешь открыть книжную лавку в тихом университетском городке.

Было дело… Давно, правда.

У тебя немалый опыт в гостиничном бизнесе. Ты мог бы запросто получить место в другом отеле. Но в Хановере нет лавки букиниста, к тому же ты будешь там не один. Нас в Дартмуте уже человек сорок. Поработаешь с нами, а мы тебя оградим от происков Виктора.

– Не думаю, чтобы мне и здесь грозила серьезная опасность. Знаешь, я верю в… ангелов-хранителей.

– Не будь дураком!

Даже сквозь темные очки я увидел, как сверкнули глаза Дени, и ощутил могучую силу его ума, способного превратить меня в марионетку. Я в ужасе отшатнулся, а он тотчас же ослабил Хватку, и в его внутреннем голосе отразились смущение и беспокойство.

Я должен был его спасти… Но я сбежал, отгородился от всего, что происходило у нас дома. Я убедил себя, что моя работа важнее биологической жизни моего отца… Какая чушь!.. Я должен был его любить, должен был его спасти, а я не любил, не спас, и всегда буду себя за это винить, всегда буду ощущать, как он постепенно умирает, запутавшись в своем отчаянии… Пойми, дядя Роги, я не могу точно так же потерять тебя!.. Рано или поздно я отыщу способ укротить Вика. Будь я проклят со всеми своими силами, со своей дурацкой манией величия, если не найду средства защитить нас!.. Иначе можешь считать меня безумнее Вика и никчемнее Papa… Нет, я должен довести дело до конца! Ради Бога, помоги мне, почувствуй, как много ты для меня значишь, как ты нужен мне…

– Дени, – выдохнул я, протянув к нему руку через стол. – Tu es mon vrai fils note 49Note49
  Ты мне как сын (франц .).


[Закрыть].

Из-под черных очков покатились слезы. Почувствовав мое прикосновение, Дени вскинул голову, и слезы мгновенно высохли.

– Это творчество, – объяснил он, видя мою растерянность. – Метафункция, которую мы только начали исследовать, возможно, основа всех остальных. Иди к нам, дядя Роги, я тебе все покажу.

Мой ум переполняла любовь, но где-то в глубине его шевельнулся невольный ужас. Я понимал, что должен застраховаться от Виктора, но отдать себя на растерзание Дени и его сборищу молодых оперантов… Нет! Ни за что!

Официант подал мне счет. Я положил под него чаевые, и мы с Дени направились к выходу.

Переселяйся в Хановер! Принуждение обступало меня со всех сторон. Я умел заслоняться от Дени так же, как от Дона и Виктора, но сознавал, что мой племянник в отдельных случаях способен пойти на крайность. Сочтя, что действует ради моего собственного блага, он попытается взять меня на испуг. Этого я допустить не мог.

И потому улыбнулся ему через плечо.

– Знаешь, как я назову свою лавку? «Красноречивые страницы».

10

Контрольное судно «Нуменон» (Лил 1-0000)

26 апреля 1990 года

Четыре галактических ума наблюдали с борта невидимого судна, как последний американец покидает космическую станцию, переходя на японский корабль многоразового использования «Хиноде мару». Менее крупные орбитальные аппараты были все еще подключены к агрегатному отсеку станции, но их экипажи срочно завершали демонтаж.

Вектор метеорита, поразившего пилотируемый спутник, как будто был кем-то рассчитан с дьявольской точностью. При столкновении погибли шесть сотрудников, к тому же оно привело к резкому снижению скорости, необходимой для удерживания конструкции на околоземной орбите. Двадцать три человека выжили благодаря герметичной системе соединения отсеков. Таким образом, нанесенный урон оказался сравнительно небольшим, но не до конца смонтированная силовая установка не могла восстановить скорость вращения, а достаточного количества вспомогательных двигателей не нашлось во всем западном мире, Японии и Китае вместе взятых. Станцию могло бы спасти добавление советских ускорителей, однако, кроме промышленного оборудования разных стран, научных мощностей и астрономической обсерватории, станция содержала модуль с действующей аппаратурой разведывательного назначения. Потому русские помочь отказались, и теперь плод многолетних трудов, которому до завершения недоставало всего нескольких месяцев, двигался по быстро убывающей орбите. Дабы предотвратить падение станции на Землю, американцы решили ее взорвать.

– Сколько денег, сколько разбитых надежд! – сокрушалась Умственная Гармония. – Творение человеческого ума превратилось в обычный сплав никеля с железом, обросший ледяной коркой… Пожалуй, в этом есть поэтический подтекст.

– Да погоди ты с поэзией! – перебила Родственная Тенденция – Надо проанализировать искажение вероятностных решеток. Это событие повлечет за собой эпохальные изменения.

– Тогда я напишу элегию.

– Лучше похабные частушки про деятелей НАСА, – предложило Душевное Равновесие. – Удовлетворись они станцией помельче на более удаленной орбите, как делают Советы, ничего подобного бы не было. Конечно, если предположить, что в космосе вовсе нет небесных тел, способных повредить несмонтированную станцию, то запуск таких махин на околоземную орбиту несравненно выгоднее. Ох уж эти американцы! Все бы им экономить!

Бедным янки так хотелось

Всех за доллар поиметь…

– Я тебя умоляю! – патетически воскликнула Родственная Тенденция.

– Мне кажется, – вставило Бесконечное Приближение, – я понимаю мотивы беспокойства Тенденции. Процесс разрядки между Соединенными Штатами и Советским Союзом прискорбно нестабилен. Несмотря на совместный проект освоения Марса, сохраняются извечные политические разногласия между двумя системами. Потеря американской станции будет рассматриваться стратегами обеих держав как нарушение военного паритета.

– Еще бы, – согласилось Душевное Равновесие. – Достаточно проследить психологическую динамику в действии. Понимая, что техническая оснащенность станции гораздо выше аналогичных советских, американцы заняли позицию снисходительного превосходства. Они мнят себя радетелями о благе мира даже больше, чем мы, лилмики. Совместная советско-американская экспедиция на Марс должна была стать началом новой эры научного, экономического и культурного сотрудничества двух стран. И вдруг американцы остались в дураках. Попытка сближения в космическом пространстве потерпела фиаско. Теперь у Советов появится стратегическое преимущество до тех пор, пока американцы не оборудуют новую станцию. Сколько на это уйдет? Два года?.. Три? Американская экономика и так захлебывается. Надеюсь, что тревожный прогноз Тенденции все же не означает конец разрядки, но нельзя упускать из виду, что на этическом уровне мы имеем дело с первобытными особями.

– По логике вещей, – заметило Приближение, – американцам нечего опасаться. В крайнем случае они могут запустить сколько угодно шпионских роботоспутников, чтоб разрешить свои сомнения, а кроме того, Омега свидетель: в ядерных потенциалах США и СССР до сих пор наблюдается устойчивое равновесие. Правда, космическая станция была объектом национальной гордости и символом безопасности, а Советы, без сомнения, радуются катастрофе, поскольку теперь американцы у них как на ладони. И наконец, войны людей никогда не имели под собой логической основы.

– Вот, послушайте! – воскликнула Умственная Гармония. – Пока это еще только набросок, но мне кажется, в нем что-то есть…

О метеор!

О роковой скиталец, затянутый холодной пеленою,

Осколок изначальных катаклизмов…

– По-моему, много патетики, – высказалось Бесконечное Приближение.

Душевное Равновесие обошлось со стихотворным опусом еще менее великодушно:

– Что за бредятина! Посвятить элегию метеору! Будь он болидом – еще туда-сюда, но падающие звезды не заслуживают такого внимания…

– Анализ готов, – перебила Родственная Тенденция и представила результаты соплеменникам.

Бесконечное Приближение выразило общие эмоции вслух:

– Наше предначертание под угрозой?.. Не верю!

– Что значит – не верю?! – возмутилась Родственная Тенденция. – Пролепсис вычислен с точностью до восемнадцатого знака. Если бы нынешний американский президент остался у власти, все бы могло еще обойтись. Его происхождение и рыночная ориентация обусловили мирный (в основе своей) характер погибшей станции. Следующая орбитальная станция будет преследовать исключительно военные цели. Со всеми вытекающими отсюда пагубными последствиями, каких вы наверняка усматриваете немало в моем прогнозе на ближайшие двадцать лет.

Душевное Равновесие безуспешно пыталось сохранять душевное равновесие.

– А позвольте спросить, почему Контрольный Орган раньше не обнаружил критическое состояние станции и почему мы не предприняли никаких шагов, чтобы сберечь такую драгоценность?

– Ну, прежде всего это вина Примиряющего Координатора, который находится в центре нашего квадрата и определяет ситуации, подлежащие рассмотрению, – сказала Тенденция. – Во-вторых, на нынешней стадии открытое вмешательство было бы против предначертания. Ведь заслон станции от метеорных тел сколь-нибудь существенной массы потребовал бы применения сигма-поля, и земляне наверняка уловили бы его с помощью радиолокации. К тому же устанавливать в Солнечной системе запрограммированную ловушку для гиперкосмической материи крайне рискованно, нам пришлось бы снарядить специальный корабль, уполномоченный расстреливать, захватывать, отметать или как-то иначе устранять межпланетный мусор, что было бы тяжким нарушением наблюдательных инструкций.

– Ну, и как же теперь? – поинтересовалось Душевное Равновесие.

– Данное событие должно быть рассмотрено на заседании всех пяти членов Контрольного Органа, действующего в вышеупомянутом квадрате.

– А где он сейчас, кто-нибудь знает? – спросило Бесконечное Приближение.

Умственная Гармония мысленно пожала плечами.

– Либо вне галактики, либо опять пасет этот колледж. Окликнем, что ли?

Четыре голоса слились в метаконцерте:

Координатор!

Чего?

(Ситуационный образ + вероятностный анализ.)

(Легкая обеспокоенность.)Ах да. Очередная коллизия, не так ли?

(Упрек.) Вообще-то мог бы и предвидеть.

Виноват… прошляпил. Однако вам нет нужды волноваться или принимать какие-либо меры.

Ты что, отвергаешь вероятностный прогноз Родственной Тенденции?

Отнюдь. Просто я намерен лично заняться этим вопросом.

(Недоумение.) Как?! Ты попытаешься спасти космическую станцию?

О нет. В чем опасность подобных станций? В том, что они используются в разведывательных целях. А я метапсихически устраню само понятие шпионских спутников. Планетарный Разум уже достаточно окреп. Раздвоение неотвратимо. Я лишь ускорю развязку.

И в этом тебе поможет один из высокочтимых Ремилардов?

Не угадали. Шотландское отделение имеет подходящую специализацию. Если его чуть подтолкнуть, то в самое ближайшее время мы получим возможность вернуть программу Вторжения в нормальное русло.

А что, неплохо придумано.

Тем не менее мне следовало обсудить это с вами до катастрофы, дабы оградить вас от ненужных переживаний. Моя рассеянность становится просто скандальной. Что-то я уж слишком впал в эйфорию по поводу явного прогресса Мирового Разума… ладно, пока.

– Опять исчез, – проворчало Приближение.

– Видали, как он уверен в себе? – процедила Родственная Тенденция.

– Куда нам до него! – вздохнула Умственная Гармония.

– Очевидно, – сухо добавило Душевное Равновесие, – ему известно нечто, чего не знаем мы о самодовольных земных личинках, и он черпает уверенность именно в этом знании…

– Как и следовало ожидать, все вероятности в его пользу, – отозвалась Родственная Тенденция.

Четыре существа обменялись ироническими ретроспекциями. Затем немного помолчали, и наконец Душевное Равновесие изрекло:

– Сигнал к ликвидации станции.

– О пламя ненасытное! О гордость, придавленная гнетом обстоятельств… – продекламировала Умственная Гармония и продолжила слагать реквием, тогда как трое других лилмиков напряженно следили за космическим взрывом.