Текст книги "Чародей и Дурак"

XVIII

Мелли, как всегда, соскребла сало с хлеба. Масла Грил ей не давала, и приходилось довольствоваться чем есть. Нынче, судя по запаху, это был растопленный ветчинный жир. Мелли задрала платье и втерла сало в живот – туго натянутая кожа сразу впитала его.

При этом она разговаривала с ребенком, нашептывая ему всякий ласковый вздор. Это было ее любимое время дня: для Грил и Кайлока слишком рано, и можно сидеть на жестком стуле, закутавшись в шаль, и воображать, что Таул скоро придет за ней.

Ну не странно ли? Всю жизнь она думала, что люди, предающиеся мечтам, – это слабые, никчемные глупцы. Теперь она поняла, что ошибалась. Мечты дают силу – большую силу. И когда в жизни ничего больше не остается, кроме боли и страха, сила, почерпнутая в воображаемых мирах, помогает выстоять.

Итак, Мелли сидела, втирала сало в кожу и мечтала. Если не смотреть на руки и ноги, можно порой забыть, где находишься.

Удивительно, сколько всего может вынести человеческое тело. А может быть, это беременность придает ей стойкости. Если Кайлок связывает ей руки, а он часто это делает, следы от веревки заживают через каких-нибудь два дня. Ожоги от воска держатся дольше, зато синяки иногда сходят на другой же день. Сейчас у нее на правой ладони небольшой ожог от свечи и правое запястье вывихнуто.

Есть ли синяки на лице, Мелли сказать не могла. В комнате не было ни зеркала, ни стекла. Но если они и есть, не Кайлок в этом повинен – он никогда не бьет ее по лицу. Только Грил это делает.

Кайлок никогда не трогает ни лицо, ни живот.

Кто-то отодвинул дверной засов. Мелли поспешно опустила платье, вытерев сальные руки о подол. Желудок свело, и ребенок сразу выразил свое возмущение, лягнув ее в живот. Какой бы здоровой она себя ни чувствовала, какой бы сильной ни делали ее мечты, звук отодвигаемого засова мигом лишал ее всякого мужества.

Вошел Кайлок. Мелли сразу поняла, что пока он нормален, – глаза смотрели остро, как у лисицы.

– Доброе утро, моя дражайшая, – сказал Кайлок. Двигался он словно танцор, пляшущий с ножами, – грациозный, настороженный, губительный.

Мелли хорошо изучила его за последний месяц и знала, что нужно говорить и чего не нужно. Она чувствовала его настроения и научилась их распознавать.

Она знала теперь, чего он от нее хочет.

Сейчас еще рано, и он нарядно одет – значит крови не будет. Но перчатки на нем шелковые, не кожаные – значит он все-таки будет ее трогать. Сложив руки на животе, Мелли приветственно склонила голову.

– Я рада, что вы выбрали время посетить меня.

Эти слова жгли ее точно соль рану. Они оскорбляли ее ребенка, ее гордость и память об отце ребенка – однако она их произносила. Ибо она знала теперь, чего хочет Кайлок, и знала, что сможет выжить лишь в том случае, если будет с ним ладить. Если она не будет этого делать, то умрет немедля.

Она была уверена, что Кайлок безумен. Безумие ведет его темными извилистыми тропами. Той ночью в башне, когда упал фонарь и камыш загорелся, она каким-то образом сделалась маяком на его черной дороге. Он возомнил, что она ему нужна, возомнил, что она может спасти его. Она не могла пока догадаться, что именно он задумал, но знала, что ее беременность играет в этом важную роль. Он коснулся ее живота только раз – послушать, как шевелится ребенок.

Но не один Кайлок что-то замышляет – есть свой замысел и у Мелли. Да, она заперта здесь – даже высокоградская армия не спасет ее, хотя отец, конечно, сделает все возможное. Ее стерегут день и ночь, и дверь ее на замке. Единственная надежда – это Таул. Когда они с Джеком завершат свое дело на Юге, он вернется и спасет ее. И ничто не остановит его – ни стены замка, ни вражеская армия, ни Кайлок, ни даже Баралис.

Все, что от нее требуется, – это дожить до его возвращения.

И если один только Кайлок мешает Баралису казнить ее, она будет терпеть, будет поощрять его и даже вести себя почтительно. Будет, чего бы это ни стоило.

Кайлок опустился перед ней на колени и взял ее руку в свои. Перевернув ее обожженной ладонью вверх, он спросил:

– Прояснила ли боль твое зрение?

Мелли уже знала, что вопрос этот – с подвохом. Если ответить «нет», он опять сделает ей больно, где-нибудь в другом месте. Ответишь «да» – он причинит боль там же. «По крайней мере я могу выбирать», с угрюмой улыбкой подумала Мелли.

Она кляла свою руку за то, что та дрожит, и сердце – за то, что оно так сильно бьется. Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, она вытянула руку перед собой. Пусть ладонь будет подальше от живота.

– Прояснила, государь. Ночью я увидела мои грехи, выложенные в ряд и снабженные ярлыками, – точь-в-точь на прилавке.

Просто удивительно, какую чушь она способна нести. Она метнула взгляд на Кайлока.

Он кивнул и встал. Мелли знала зачем – чтобы взять свечу у кровати. Грил ставила свечу, но не давала зажигательных приборов. Кайлок всегда носил с собой огниво.

Кремень ударил о железо, и Мелли закрыла глаза, охваченная ребяческим ужасом перед болью. Желудок сжался в комок, и она задрожала всем телом. Кайлок подошел к ней с горящей свечой в руке. Глаза его стали пустыми. Мелли, чувствуя жжение в горле, сглотнула и сосредоточилась на одной мысли – на том, что только и имело смысл в этой безумной муке, звавшейся теперь ее жизнью.

Одной опорой ей служили мечты, другой – дитя во чреве.

* * *

До гавани было недалеко, но они как-то умудрились потерять по дороге Хвата.

Для Джека это утро стало незабываемым. На Севере, по его расчетам, близилась зима, а рорнский бриз нес легкую прохладу. В голубом небе кружили чайки и светило большое золотое солнце. В гавани кипела суета. Люди, свиньи, ящики и ослы не давали проходу. Воздух благоухал сточной канавой, и вокруг было столько диковин, что у Джека разбежались глаза.

Они вышли из таверны втроем меньше четверти часа назад, но теперь тени на запад падали только от Джека с Таулом – третья пропала.

Таул только плечами пожал.

– Когда мы увидим его снова, он будет везти свой мешок на тачке.

Джек сообразил, что Хват отправился шарить по карманам и что Таула это как нельзя более устраивает.

Рыцарь этим утром казался еще больше погруженным в себя, чем обычно, – напряжен, скуп на слова и движения. Судя по темным кругам у глаз, вчерашнее происшествие в таверне лишило его сна. Джеку хотелось спросить, как он себя чувствует, но Таула явно было лучше не трогать. Джек не мог не восхищаться стойкой верой Таула в Тирена, хотя и знал, что рыцарю скоро придется расстаться с этой иллюзией. Это очень трудно – верить в кого-то наперекор всему.

Джек топнул ногой о доски причала. Его вера в Тариссу такого испытания не выдержала. Стоило Тариссе оступиться – и он осудил, приговорил и покинул ее. Сейчас он горько сожалел об этом. Он был слишком суров, слишком скор на суд и видел все только в черном и белом цвете, забыв, что есть и серый.

– Сюда, – сказал Таул, хлопнув его по плечу.

Джек был рад отвлечься: думы о Тариссе опасны. Как и сожаления. Пусть все, что прошло, остается в прошлом – хотя бы до конца его странствия. Настоящее слишком многого требует от него.

Таул вел его по узкому причалу меж двух рядов кораблей. Шаткие доски были мокры и скользки. Моряки справа и слева выгружали товары – они ловко перебрасывались огромными ящиками и бегали с ними по причалу, словно по твердой гладкой дороге.

– Назовите меня похотливым моржом, если это не наш старый приятель Таул! Обязуюсь неделю есть одни рыбьи хвосты!

Джек вскинул голову. У конца причала стояло большое судно с двумя мачтами. На той мачте, что повыше, сидел человек с буйными рыжими волосами и дьявольской ухмылкой. Таул помахал ему рукой.

– Несет от тебя точно как от моржа, Карвер. Я отсюда чую.

На палубе появился еще один рыжий.

– Я слышал, он и с бабами управляется как морж. Гогочет и похваляется.

– Файлер! – Таул бросился вперед и перепрыгнул через борт прямо на палубу. Рыжий, который был внизу, принял его в медвежьи объятия, а первый скалился со своей мачты.

– А ты никак соскучился без меня, а, Таул?

– Страдал в разлуке с твоей красотой и погребцом капитана Квейна.

Джек последовал за Таулом, дивясь произошедшей в нем перемене, – кто бы мог подумать, что этот добродушный весельчак и есть тот человек, с которым Джек только что шел по пирсу. Таул поманил его к себе.

– Иди сюда, Джек, и познакомься с самыми славными моряками из всех, что когда-либо поднимали якорь в Рорне.

Таула окружали уже несколько матросов – большей частью рыжих. Насмешки порхали словно чайки над головой, но в радушности приема сомнений не было.

– Джек, – повторил тот, что сидел на мачте. – Это имя еще хуже, чем Таул. Я бы и корабельного кота так не назвал.

– Зачем давать имя тому, кого хочешь съесть? – откликнулся Файлер. – Я видел, как ты приглядывался к коту на прошлой неделе, – прикидывал, видно, каков он будет в пироге.

– Если учесть, как он ловит крыс, то в пироге от него будет больше пользы.

– Ну, если пирог нам испечет старина Таул, то мы все поляжем, и крысы в том числе.

Все рассмеялись, толкуя что-то о сырой репе и сухопутных жителях, не умеющих разжечь корабельную плиту. Джек увидел краем глаза еще одного человека, который поднялся на палубу снизу, – тоже рыжего, но постарше и погрузнее других.

– Что за гвалт вы тут подняли? – спросил он.

Матросы заговорили все разом и расступились, показав пришедшему Таула.

– Клянусь приливом! Да никак это Таул, наш старый товарищ. – Человек подошел и пожал Таулу обе руки. – Прямо сердце радуется, на тебя глядя.

Таул ответил на пожатие так сердечно, что костяшки пальцев побелели.

– Давно мы не виделись, капитан.

– Нет, парень. Для друзей слова «давно» не существует. Они всегда встречаются вовремя.

Теплые слова капитана заставили Джека почувствовать, что тут он словно бы в стороне. Он ни разу еще не встречался со старыми друзьями – он всегда шел вперед и никогда не возвращался. Джек медленно отошел от веселого сборища. Карвер с мачты заметил это и заорал во всю глотку:

– Эй, капитан, Таул притащил с собой еще одну сухопутную крысу. Зовут Джеком, как это ни прискорбно.

Капитан повернулся в сторону, куда указывал Карвер, и Джек ощутил на себе взгляд острых серых глаз.

– Капитан Квейн, – сказал Таул, – это мой добрый друг Джек.

И тогда капитан, на вид здоровый как бык, прижал руку к груди и повалился на палубу.

* * *

– Не знаю, что такое на меня нашло, – сказал капитан. Он поднес ко рту стакан с ромом и выпил его единым духом. – А-а. Вот так-то лучше. – Он со стуком поставил стакан на окруженный бортиком стол. – Вот уж почти полвека я плаваю по морям, и ни разу со мной такого конфуза не случалось.

Джек заметил, что капитан старается не смотреть на него.

Они сидели внизу, в маленькой, ярко освещенной каюте. Файлер только что вышел. Хотя капитан настаивал, что спустится вниз сам, «своими морскими ногами», Файлер не успокоился, пока благополучно не водрузил его на стул.

– Я вижу, капитан, вы только что пришли из Марльса? – сказал Таул.

Джек взглянул на рыцаря, удивляясь такой резкой смене разговора. Таул ответил быстрым суровым взглядом, и Джек понял: капитан Квейн – гордый человек, а гордые люди не любят обнаруживать своей слабости. Таул, не упоминая больше о случае на палубе, помогает капитану обрести душевное равновесие.

– Да, на рассвете, с грузом исроанского шелка на борту. Целое состояние.

Капитан, взяв бутылку, наполнил все три стакана. На Джека он упорно не смотрел.

– Вы всегда возите шелк, капитан? – спросил Джек, вознамерившись добиться-таки его внимания.

Капитан опрокинул второй стакан и даже улыбнулся, когда их взоры наконец встретились.

– Шелк, специи, порох для осады – что грузят, то и везу. – Лицо капитана выражало явное облегчение. Точно он прыгнул в холодную воду, а она на поверку оказалась теплой. Не отводя больше глаз, он продолжал: – Дела у нас оживились, когда началась война. Те, что уже дерутся, берут все подряд; те, что собираются вступить в драку, запасаются, а все прочие так трясутся, что тоже делают запасы на черный день.

– Стало быть, с пустыми трюмами «Чудаки-рыбаки» в рейс не пойдут? – спросил Таул.

Капитан Квейн встал. Его мощная фигура заполнила собой почти всю каюту, а зычный голос занял то немногое, что осталось.

– В деньгах я не нуждаюсь, парень, честно тебе скажу. Сейчас курсировать между Марльсом и Рорном стало выгодно как никогда. Я могу плавать там с завязанными глазами, а на жизнь между тем зарабатываю. – Капитан устремил взгляд на огороженную бортиком полку с книгами. – Но кое-что мне на этой дороге не нравится.

– Что же это, капитан? – спросил Джек.

– Проливы, парень. В это время года море между Рорном и Марльсом что твой кисель. Ни ветра, ни волн, ни течения – зацепиться не за что. Судно, можно сказать, плывет само по себе. – Капитан печально покачал головой. – Тоска, да и только.

На этот раз Джек не нуждался в выразительном взгляде Таула.

– А как насчет плавания на восток, капитан? Как там в это время года?

– Прямо скажу тебе, парень, – хуже и не бывает.

– И около Ларна тоже? – спросил Таул.

Капитан даже не моргнул.

– Я так и знал, что до этого дойдет. – Он улыбнулся, и его серые глаза засверкали как море. – Вы ведь на Ларн собрались, так ведь?

Джеку начинал нравиться капитан – его громкий ворчливый голос, его уютная каюта, озорной блеск его глаз. Квейн знал, чего им надобно, с самого начала – возможно, с той минуты, когда впервые увидел Таула. Джек выпил второй стакан рому. Брага – просто лампадное масло по сравнению с этим золотистым напитком. Таул перегнулся через стол:

– Да, мы хотим попасть на Ларн как можно скорее.

Капитан потер щеки и перевел взгляд с Джека на Таула.

– Стало быть, дело срочное?

– Будущее Севера зависит от этого, – сказал Таул.

Джек подумал и добавил:

– И жизнь прекрасной женщины. – Таул с недоумением посмотрел на него, но Джек знал, что сказал это не напрасно. Капитан Квейн не похож на человека, которого так уж заботят судьбы Севера.

– Прекрасной женщины, говоришь?

– Самой прекрасной на свете. Глаза у нее как вечернее небо, кожа – как шелк, а волосы... волосы темные и ароматные, как черное дерево. – Говоря это, Джек смотрел только на капитана, избегая встретиться взглядом с Таулом.

Квейн поднес бутылку с ромом к свету, нашел ее содержимое недостаточным и достал из шкафчика другую, закупоренную и запечатанную воском. Потом взял с полки свечу и стал разогревать ею воск. Поймав озадаченный взгляд Джека, он сказал:

– Я знаю, парень, о чем ты думаешь. Сломать печать рукой было бы быстрее. Но тогда я лишился бы самого большого удовольствия во всем этом деле.

– Предвкушения?

– Ты мне нравишься, Джек, – улыбнулся ему капитан. – Ты умный парнишка.

И он бросил на Джека пристальный взгляд, словно стараясь вспомнить имя знакомого с виду человека – только, похоже, он уже знал это имя. Мотнув головой, капитан стер с горлышка расплавленный воск и вытащил пробку. Потом махнул Джеку с Таулом, предлагая допить то, что осталось в стаканах, и налил им по новой порции, которую они в молчании и прикончили. Дав рому впитаться в язык, капитан сказал:

– Ради женщины с глазами как вечернее небо стоит отправиться в плавание. Мое судно поднимало якорь для куда менее стоящих вещей. Мужчины выходят в море по разным причинам: ради золота, ради приключений, убегая от прошлого или надеясь обрести новое будущее. А вот я это делаю по одной-единственной причине: потому что люблю это дело. – Взор Квейна устремился куда-то далеко, за пределы каюты. – Я выхожу в море, потому что оно меняет цвет каждый день, а ветер то хлещет, то ластится к тебе. Выхожу, потому что во мне больше соли, чем крови, и моя душа никогда не сходит вместе со мной на берег. – Взгляд капитана вернулся в каюту и остановился на Джеке. – Я пойду на Ларн, приятель. Ради прекрасной женщины, из любви к морю и еще потому, что моряк не может знать места как следует, пока не побывает там трижды.

Сердце Джека громко стучало. Капитан говорил с таким чувством, что нельзя было не проникнуться его словами. Джек чувствовал зов моря, тот самый, о котором говорил Квейн, хотя на корабле оказался впервые в жизни. Он поспешно допил свой ром. Чудеса, да и только.

– Когда мы отплываем? – спросил Таул.

– А когда надо?

– Завтра, как рассветет.

– Завтра на рассвете не будет прилива, парень, – улыбнулся капитан. – Нынче вечером или никогда.

Джек с Таулом переглянулись – на это они и не надеялись.

– Не знаю, как вас благодарить, капитан, – сказал Таул.

– У меня на этот счет найдется пара мыслишек, – заверил капитан. – Начнем с того, что в трюме у меня полно шелка, и мы не тронемся с места, пока не разгрузим его. Потом надо будет запасти провизии – и, само собой, рому. Поскольку вас на этот раз двое, мне не придется оставлять кока на берегу, но лишние руки ему не помешают.

– А как же Хват? – спросил Джек у Таула.

– Он останется здесь. Ларн – не место для ребенка. У нас сейчас нет денег, чтобы заплатить вам, капитан, но, я полагаю, наш юный друг наберет достаточно к нашему возвращению. А если не наберет, я отдам вам все, что у нас есть, двух наших лошадей и вексель в придачу.

– Значит, Старик на этот раз не расщедрился? – Таул покачал головой. – Вот и хорошо. Так оно мне больше по вкусу. Не то чтобы я имел что-то против Старика, нет. Просто мне спокойнее, когда руль в моих руках, а кошелек – в твоих. – Капитан открыл дверь. – Что будет у тебя, тем и расплатишься. Ты человек слова, Таул, и не захочешь оставить ребят с пустыми карманами.

– Попробовал бы я – они бы меня под килем протащили.

Таул и Джек, поочередно пожав руку капитану, вышли на палубу – им предстояло потрудиться не на шутку.

* * *

Тавалиск гонял лягушек. Его повар мастер Буньон недавно явился к нему с вопросом – от которой из них оторвать ножки. Тавалиск тут же выпустил лягушек на пол и устроил бега, пообещав съесть проигравшую в лимонно-чесночном соусе.

Ни одна из двух соперниц не желала состязаться – это так разозлило архиепископа, что он уже хотел раздавить самую сонную ногой, но тут вошел Гамил.

– Ты понимаешь что-нибудь в лягушках, Гамил?

– Лягушка есть бесхвостое земноводное, ваше преосвященство. – Со своего места у двери Гамил еще не видел упомянутых тварей. – Отличительная черта – длинные задние ноги. Водятся эти животные в сырых местах или у воды.

Шмяк!

– Угу, – сказал архиепископ. – Их также очень легко раздавить. – Он поманил секретаря к себе, и они вместе оглядели останки лягушки. – Ты совершенно прав, Гамил, – хвоста у нее нет.

Внезапная гибель товарки по несчастью заставила вторую лягушку пересмотреть свое поведение – она проскакала по полу, миновав и Гамила, и мастера Буньона, и укрылась под столом архиепископа.

– А ну-ка встань! – сказал Тавалиск секретарю, нырнувшему под стол за беглянкой. – Я хочу видеть хотя бы каплю достоинства в тех, кто мне служит. – Тавалиск понимал, что Гамил хотел ему угодить, но любил держать секретаря в состоянии растерянности, чтобы тот не забывался. – А ты чего стоишь? – гаркнул он на повара. – Соскреби раздавленную тварь с пола и приготовь мне.

– Так ведь ножки пропали, ваше преосвященство.

– Ну так взбей ее с яйцами. Запеки в пирог. Делай с ней что хочешь, но подай мне ее сей же час.

Как только за мастером Буньоном закрылась дверь, Гамил метнулся вперед.

– Нужно действовать, ваше преосвященство.

– Что там еще стряслось, Гамил? – простонал Тавалиск. – Рыцари взяли Марльс? Или Кайлок стал именовать себя богом?

– Нет, ваше преосвященство. Рыцарь вернулся в Рорн и, судя по всему, собирается отплыть на Ларн.

Шлеп-шлеп, послышалось из-под стола.

– Интересно. Когда он прибыл?

– Его заметили ночью в портовой таверне. Мальчишка карманник все еще с ним, но есть и третий – какой-то юноша. Утром они вместе отправились в гавань – и как нарочно судно «Чудаки-рыбаки» только что вернулось из Марльса. – Гамилу было явно не по себе – лоб его блестел от пота, и секретарь промокал его рукавом. – Надо помешать им отплыть из города, ваше преосвященство.

– Чего ради, Гамил? Какое нам дело до богом проклятого острова Ларна?

– Но рыцарь разыскивается за убийство герцога Бренского. И за убийство Катерины. Он закоренелый злодей.

– Не я ведь его разыскиваю. Это Баралис жаждет насадить его голову на кол. – Тавалиск снял левый башмак с подошвой, запачканной о дохлую лягушку. – Не лучше ли просто понаблюдать за ним, как обычно?

– Но вы обязаны что-то предпринять, ваше преосвященство. Ведь вы избранник.

Что это, лесть? Положительно Гамил ведет себя сегодня как-то странно.

– Чего ты, собственно, от меня хочешь, Гамил?

– Пошлите стражу взять рыцаря и его нового спутника, подвергните их пыткам и убейте.

– К чему такая спешка?

– Но вы же сами все время говорите, ваше преосвященство, что рыцарь должен сыграть какую-то роль в северных событиях. Что, если его роль вступит в противоречие с вашей? Он может лишить вас грядущей славы.

– Гамил, такой человек, как я, все равно прославится рано или поздно. – Тавалиск пошевелил пухлыми пальцами ноги. – Слава – моя стихия. Она омывает меня подобно солнечным лучам. Никто не отнимет ее у меня – кроме смерти, конечно. В таком случае я обрету посмертную славу.

– Непременно обретете, ваше преосвященство.

Тавалиск сердито глянул на секретаря – тот стоял, потупив взор.

Шлеп-шлеп, прыгала под столом лягушка.

– Где они остановились? – с тяжким вздохом спросил архиепископ. – Допросить их в самом деле не помешает.

– В «Розе и короне», ваше преосвященство.

– Отлично. Я пошлю людей завтра с утра пораньше. Перед рассветом их легче будет взять.

– А не лучше ли схватить их сегодня, ваше преосвященство?

Рвение Гамила начинало вызывать у Тавалиска подозрения.

– Нет надобности. Если корабль только что пришел из Марльса, то до утра, уж конечно, не отплывет. – Он протянул Гамилу свой башмак. – Раз уж ты раздавил эту проклятую лягушку, будь добр, отчисти эту грязь. И на весь остаток дня ты будешь нужен мне во дворце. Поможешь разобраться с бумагами его святейшества.

– Но у меня много неотложных дел, ваше преосвященство.

Пухлые губы Тавалиска сморщились, точно сушеное яблоко.

– Ты останешься здесь – и больше я не желаю говорить об этом.

* * *

С причала отдали последний швартовый канат, а Карвер с другим матросом разворачивали паруса. Уже смеркалось. Скоро Рорн станет белым пятном, мерцающим над волнами. Белым пятнышком на горизонте, похожим на молодой месяц. Что-то случится до того, как Таул увидит его снова? И увидит ли?

Если и есть на земле ад, то это Ларн, а дьявол всегда охраняет свое достояние.

Таул уже теперь чувствовал остров, лежащий там, в восточных водах, и поджидающий их.

Джек спрашивал у Файлера, почему Карвер дразнит его, Джека, бледно-зеленым. Из-за морской болезни, пояснил Файлер: все новички, как правило, страдают ею. Таул с улыбкой отвел взгляд. Джеку есть от чего зеленеть и помимо морской болезни. Он плывет на Ларн, не имея ни малейшего понятия, что должен там делать. Таулу куда проще, чем Джеку. Ему нужно всего лишь обеспечить высадку на остров, расчищать дорогу и отражать жрецов, в то время как Джек... Таулу не хотелось даже думать о том, что предстоит Джеку. Как может один человек разрушить храм? Такая задача способна сокрушить любой дух и помутить любой разум. А Джек стоит себе на палубе и болтает с матросами, будто у него нет никаких забот.

Таул отправился на нос. Придется ему, как видно, беспокоиться за двоих.

Хват так и не показался. Возможно, оно и к лучшему: он стал бы топать ногами и требовать, чтобы его взяли с собой. И Таул был бы вынужден ему отказать. Зная, что Хват остался в Рорне, Таул будет спать спокойнее. Если с ними что-то случится на Ларне, то хотя бы мальчуган будет благополучно существовать в том месте, которое зовет своей родиной.

Хвату нечего делать на Ларне – Таул и Джек должны управиться сами. Таул желал бы даже отправиться туда в одиночку. Он заслужил право уничтожить этот остров. Ларн загубил его жизнь, ларнские жрецы сделали его убийцей – пора им расплатиться за это.

«Чудаки-рыбаки» начали качаться и поскрипывать, и паруса наполнились ветром. Корабль отправился в путь.

Таул спустился вниз, не желая испытывать свое сухопутное нутро. Закрывая за собой люк, он встретился глазами с Джеком и понял, что заблуждался. Напрасно он корил Джека за беззаботность: в глазах у юноши был страх.