Текст книги "Чародей и Дурак"

XXXVII

Он очнулся внезапно, не успев освоиться с окружающим. Кайлок стоял над ним с письмом в руке.

– Ага, очухался наконец! Хорошие ли сны тебе снились? – Король был спокоен, но в голосе чувствовалась нотка безумия и в глазах мерцал неестественный огонек.

Джек пытался вспомнить, как оказался здесь. Баралис! Взгляд Джека устремился к стене. Тело Баралиса исчезло. Сколько же времени прошло? Сколько он пролежал здесь под испытующим взором Кайлока?

– Так ты, выходит, отродье Лескета?

Джек ощупал свой камзол, и боль стрельнула от плеча к животу.

– Ты это ищешь? – Кайлок смял письмо в кулаке. – Трогательное послание от матушки к сыну? – Голос Кайлока стал тонким, и он вдруг повернулся к Джеку спиной.

Джек сел и проверил, не осталось ли в нем магии. Нет, не осталось. Чары, уничтожившие Баралиса, исчерпали всю его силу. Джек стал потихоньку искать нож.

Два звука отвлекли его от этого занятия. Первым был шорох, как будто по полу волокли что-то тяжелое. Этот звук шел из-за двери, и Джек догадался, что это Кроп тащит прочь тело Баралиса. Второй звук издавал Кайлок: тихий, отрывистый смех, похожий на кашель.

Плечи Кайлока тряслись, костяшки пальцев, сжимавших письмо, побелели. Сами пальцы были ободраны до живого мяса.

– А я – отродье Баралиса. Пока король искал утех на стороне, мать моя путалась с советником. – Кайлок повернулся к Джеку лицом, глаза его горели. – Баралис. Ну кто бы мог подумать? Кто бы мог догадаться?

По телу Джека побежали мурашки. Он чувствовал, как в Кайлоке медленно растет колдовская сила.

– Ты обокрал меня! – крикнул король. – Твой отец должен был стать моим отцом, твое лицо – моим. – Кайлок брызгал слюной, и жилы у него на шее напряглись, как веревки. – Мои руки, мой рот, мои зубы – ты все забрал себе!

Джек привалился к стене. Во рту у него было сухо. Кайлок терял власть над собой. Джек отчаянно шарил по полу, ища нож, но ничего не находил. Он отважился посмотреть вбок – справа, недосягаемый, блестел нож.

Кайлок подступил к нему, тряся головой.

– Не думай, что ты выйдешь из этой комнаты, чтобы явить себя миру и разоблачить меня. Клянусь, этому не бывать. Ни сегодня, ни завтра – никогда.

Джек почувствовал жар на щеках. Сперва он принял это за прилив крови, подобный тому, что привел его к Кайлоку. Но нет, это тепло уже не просто грело, а жгло. Джека обуял ужас. Все его существо повелевало ему бежать, но он был слишком скован ужасом, чтобы двигаться.

– Сын короля. Короля и служанки, прирабатывавшей блудом!

Джек знал теперь, что мать его не блудница, и это чудовище не смело так ее называть. Джек вскочил, чтобы вцепиться Кайлоку в горло, но палящий жар отбросил его назад. На лбу и на носу вздулись пузыри, от волос запахло паленым. И руки. Прислонясь к стене, Джек поднес их к лицу. Глаза слезились, и он с трудом различал ожоги на ладонях.

– Эти руки должны были принадлежать мне, – сказал Кайлок.

Джек исполнился гневом. Ему опостылело слушать этот бред.

– А вот мне твоего не надо! – крикнул он. – И трон твой мне ни к чему.

Воздух жег легкие. Давешняя палящая волна рассеялась, но ее сменил медленно нарастающий жар. Все стало горячим: пол, стены, одежда. Кольчуга обжигала кожу.

Взор Кайлока сделался пустым. Воздух вокруг него заколебался. Письмо в его кулаке вспыхнуло, и пламя лизнуло руку. Кайлок даже не поморщился.

Жара давила, поджаривая лицо Джека, словно кусок мяса. Выставив ладони вперед, Джек крикнул:

– Смотри – это руки пекаря, а не короля!

Жуткая горящая пустота на миг сменилась осмысленным взором, и жар дрогнул.

Джек подался вбок, где лежал нож. Кайлок покачал головой.

– Нет, королевский сын, – очень тихо сказал он. – Ничего моего ты не получишь.

Джек нагнулся за ножом. Жар опалил его, и стало нечем дышать. Но его пальцы уже нащупали рукоять. Идя наперекор природе, Джек сжал в ладонях раскаленный докрасна клинок. Пару мгновений он несся витками вниз, в огненный ад, но запах собственного горелого мяса отрезвил его.

Его окружал огонь. Шелковый ковер на полу воспламенился, за ним занялись гобелены и мебель. Задыхаясь в дыму, объятый ужасом, Джек старался не потерять рассудок. В этом ему, как ни странно, помогала страшная боль в руках. Она пульсировала в лад с его сердцем. Точно Ларн бил его по щекам, не давая впасть в беспамятство.

И силы Джека стали прибывать. Он знал теперь, что отец его не бросил. Знал, кто была его мать, откуда она пришла и что замышляла сделать всю свою жизнь. После бесконечной лжи и умолчаний Джек наконец-то обрел правду – и в этом была его сила.

Он заставил себя встать и ринулся через огонь к Кайлоку. Пламя слепило его, дым душил, жар опалял его плоть. Тяжелая волна ударила в Джека, и он очутился лицом к лицу с Кайлоком. Тот явно не ждал этого, и Джеку показалось, что в глазах короля мелькнул страх – но когда Джек сморгнул выступившие от дыма слезы, это выражение исчезло.

Время растянулось тонким слоем, будто масло по воде. Огонь трещал и шипел вокруг обоих. Джек чувствовал спиной его жар. Плечи и торс Кайлока окружало золотое сияние, мерцающее как свеча. Никогда еще он не был так похож на Баралиса.

Джек смотрел на короля, и страх сжимал ему горло. Сомнений нет: Кайлок – сын Баралиса.

Баралис. Даже и теперь, убив его, Джек мог лишь догадываться о границах его мощи. И кто знает, не обладает ли сын еще большей силой. Глаза Кайлока горели безумием – в них угадывался ум Баралиса, переродившийся в нечто чудовищное. Губы Кайлока сложились в улыбку. Да, этот будет посильнее отца.

Джек содрогнулся.

В ладонях пульсировала боль. Ларн не дремал и не давал уснуть разуму. Джек невольно, в ответ на боль, вскинул руку, а вместе с ней и нож.

Кайлок, увидев занесенный клинок, попытался заслониться рукой, но Джек опередил его. Боль изводила его, и он двигался с быстротой безумца. Кайлок прикрыл сердце, но кинжал устремился к его горлу. На лице Кайлока отразился слепой ужас, и он вдруг стал похож на ребенка, которого ударили ни за что.

И нож вошел в горло. Кайлок открыл рот. Джек дрогнул, ожидая колдовства, и повернул нож, чтобы задеть гортань. Кайлок отчаянно сопротивлялся.

Джек ощутил металлический колдовской дух. Губы Кайлока шевелились, и язык дрожал внутри мокрого красного рта.

Рука Джека болела нестерпимо. От пота и дыма щипало глаза. Тело Кайлока напряглось. Джек в панике тыкал ножом куда попало. Кровь лилась по его руке и по груди Кайлока. Еще немного – и клинок нащупал гибкую стенку гортани.

Кайлок широко разинул рот, воздух вокруг его губ сгустился, и запах горячего металла обратился в смрад.

И тут Джек одним движением перерезал Кайлоку горло.

С губ короля сорвался легкий свист. Животный ужас читался в его взоре. Он моргнул, и свет в его глазах угас.

Джека по-прежнему била дрожь. Он сжимал нож так крепко, что костяшки побелели. Он глотнул воздуха – и втянул в себя последний вздох Кайлока.

Этот вздох был последним, что их связывало. Он осел в легких Джека и проник в его кровь. Он был напитан магией и заключал в себе самую суть умершего. Джек лишь теперь осознал в полной мере всю мощь Кайлока и содрогнулся при мысли о том, что тот мог бы натворить. Сила Кайлока была густа и черна, как деготь. Но воздух нес не только весть о гибели. Джек познал могущество воли Кайлока, широту его гения и темные глубины его безумия. Он ощутил трагедию блестящего ума, загубленного ядовитым зельем, кознями и ложью. Кайлок, истинное творение Баралиса, существовал в бредовом мире, где его помешательство поощряли, а на склонность к мучительству смотрели сквозь пальцы.

Джек познал все это в один миг – как и многое, многое другое. У него не было повода торжествовать – он всего лишь прекратил жизнь, обреченную с самого начала.

Беспредельно усталый Джек сделал долгий выдох, стремясь избавиться от дыхания Кайлока. Истины, которые оно открыло ему, были слишком жестоки и оставили мерзкий вкус во рту.

Баралис превратил родного сына в чудовище.

Джек выдернул клинок, и из раны хлынула кровь. Глаза Кайлока закрылись, напряженные мускулы обмякли. Почерневшее письмо выпало из его пальцев на горящий ковер. Джек не стал его подбирать.

Кайлок упал, и пламя охватило его со всех сторон.

Джек был отрезан. Вокруг бушевали языки пламени, доходившие ему до плеча. Не было больше ни стен, ни двери: красно-белое зарево поглотило все. Пламени сопутствовали клубы густого и едкого дыма. Джек старался не дышать, но долго ли он мог так протянуть?

Если боль лишила его сил, то дым лишал сознания. Джек боролся с беспамятством из последних сил, а пламя подступало к нему все ближе. Его шатало – еще немного, и он упадет. Он не мог больше выносить этот палящий жар. Ему хотелось одного – упокоиться рядом с Кайлоком.

Его уносило все дальше. Там, впереди, ждал покой. Покой, избавление и правда.

– Джек!!

В огне возникла темная тень. На миг сердце Джека радостно затрепетало: это Таул пришел вывести его из храма. Но нет, здесь не Ларн, да и на пришельце желтые с черным цвета Вальдиса – Таул ни за что не надел бы на себя рыцарскую одежду.

– Джек!

Фигура маячила за огненным кольцом. К ней присоединились другие, тоже в желтом и черном. Они кричали, суетились и гасили огонь своими плащами.

Джек почувствовал, что падает. Огонь тянулся навстречу множеством маленьких жадных пальцев.

Но чьи-то руки подхватили его бережно, как ребенка, и вынесли из огня. Сквозь текущие без удержу слезы Джек взглянул в лицо тому, кто его нес. Это и вправду был Таул. Таул в рыцарских одеждах, командующий другими рыцарями, с незнакомой Джеку твердостью в голубом взоре. Они вместе прошли сквозь пламя и вышли в мир, где обитали свет, надежда и смех.

– Ведь ты... – обожженным горлом прохрипел Джек, – ведь ты не должен был возвращаться за мной.

– Я предупреждал тебя, Джек, – улыбнулся Таул. – Мое сердце может воспротивиться этому решению.

Пожар сопровождал их через весь дворец – он катился по коридорам и лизал им пятки. Повсюду клубился дым и летела копоть. Люди с паническими воплями спасались бегством. Никто не обращал внимания на дюжину рыцарей в полном облачении ордена, идущих впереди огня. Если взоры и останавливались на ком-то, то это был высокий золотоволосый рыцарь, несущий на руках чье-то безжизненное тело. Было в лице этого рыцаря нечто внушающее надежду, а глаза его, казалось, смотрели прямо в душу.

* * *

Мелли наблюдала, как горит дворец, из рыцарского лагеря. Яркое, буйное, несущее свободу зарево пылало на северном небосклоне. Все тревоги, как ни странно, покинули ее. В воздухе, кроме дыма, носилось еще что-то: предчувствие того, что все еще будет хорошо.

– Они возвращаются, госпожа, – сказал Берлин. – Я только что заметил их там, на севере.

Мелли не спросила, с ними ли Таул, – она и так знала, что да.

– Приготовь брагу и одеяла, – сказала она Грифту, который грелся у огня.

– Слушаюсь, госпожа.

Проходя через лагерь, Мелли услышала пение. Красивый звучный голос выпевал слова, идущие из самого сердца. Мелли повернула в ту сторону. В песню вступили другие голоса, и Мелли, обогнув командный шатер, увидела картину, вызвавшую у нее радостную улыбку.

Человек двадцать рыцарей, собравшись вокруг наспех устроенной колыбели, пели песню маленькому Герберту.

Андрис, совсем недавно доставивший сюда Мелли из Ясных Дубов, заметил ее и поманил к себе. Ее поставили в круг рядом с ребенком – теперь рыцари пели и для нее. Мелли казалось, что сердце ее вот-вот разорвется. Никто, услышав эту песню, не усомнился бы в доброте рыцарей. Глядя в их просветленные лица, слушая их нежное пение, Мелли поняла, почему Таул шел на все, чтобы спасти их. Есть на свете такое, за что стоит отдать свою жизнь.

И к тому времени, когда песня кончилась, а Таул въехал в лагерь, Мелли дала себе слово никогда не становиться у него на пути. Она освободит Таула от его клятвы, чтобы он мог стать главой ордена. После всего, что он для нее сделал, она просто обязана так поступить.

– Лекаря сюда. Быстро! – крикнул Таул с седла.

За спиной у него кто-то сидел. У Мелли перехватило дыхание. Быть этого не может!

И все же это был Джек, одетый в одну лишь покореженную почерневшую кольчугу и сам весь черный от дыма и ожогов. Мелли бросилась к нему со слезами на глазах. Значит, бывают еще чудеса на свете, и ее золотоволосый рыцарь способен их творить.

Мелли любила его безгранично.

* * *

Лекарь провозился с Джеком добрую часть ночи, пока пожар пылал в лиге к северу от них. Все эти долгие мучительные часы Мелли держала Джека за руку, вливала воду в его обожженные губы, мазала бальзамом его раны. Больше всего пострадали его лоб и руки, на теле было множество более мелких ожогов. Подходившие к ним рыцари предлагали помощь и советы, а Берлин принес сонное зелье. Лишь когда дыхание Джека стало легким и ровным, Мелли заснула сама.

Таул разбудил ее на рассвете.

– Вставай, Мелли. Надо ехать в город.

– Но... – Мелли посмотрела на обвязанную голову Джека, прислоненную к ее коленям.

– Джеку нужен сон. Ты уже сделала все, что могла. Хват присмотрит за ним, пока нас не будет. – Таул говорил ласково, но твердо. – Ты и ребенок должны ехать со мной.

Мелли не спорила. Она уже смирилась со своими новыми обязанностями.

Перед отъездом она постаралась принарядиться. Она до блеска расчесала волосы и скрыла ожоги под пудрой и притираниями. Старшая дочь хозяина гостиницы отдала ей свое лучшее зимнее платье, и Мелли переоделась в палатке Тирена. Ей было трудно из-за сломанной руки, но она не желала никого просить о помощи. Таул уже приготовил славного гнедого мерина и подсадил ее в седло – и тут, к великому неудовольствию Мелли, к ним подъехала Грил.

– Она что, собирается ехать с нами? – прошипела Мелли сквозь зубы.

– Она одна знает, что герцога приказал убить Баралис.

Мелли не нашла, что на это возразить, и только фыркнула.

– Но ребенка она не получит. Я сама его повезу.

Таул прыснул, и Мелли поразилась тому, какой юный и счастливый у него вид: он точно сам стал ребенком.

– Ладно, если хочешь, мы привяжем Герберта у тебя за спиной.

– Очень хорошо. – Мелли старалась сохранить серьезность, но не могла устоять против заразительной улыбки Таула. – Ну ладно, ладно. Пусть едет с нянькой.

Няня Грил лучезарно улыбнулась Таулу. Он ответил ей тем же.

Мелли сердито посмотрела на обоих, но заулыбалась, как только они отвернулись. Она чувствовала себя безумно, бесконечно счастливой.

Дорога до города заняла у них меньше часа. Мелли ехала во главе двухсот пятидесяти рыцарей и семидесяти высокоградцев. Прошел слух, что Баралис и Кайлок погибли, и в городе, оставшемся без начала, царила неразбериха. У ворот их встретила рота черношлемников, но вальдисские стрелки уложили несколько солдат, и пыл остальных сразу угас.

Мелли въехала в город не без тревоги. Люди стояли вдоль улиц и пялили на нее глаза. Многие не скрывали своей враждебности, а некоторые посылали вслед проклятия. Недавняя ликующая радость оставила Мелли. Будущее великого древнего города колебалось на весах, и его судьба зависела от Мелли и ее сына.

Как всегда в тревожные минуты, Мелли приняла самый гордый вид. Вскинув голову, она обжигала гневными взорами поносивших ее горожан. Она была замужем за герцогом и родила Брену наследника – она здесь в своем праве.

Когда отряд свернул на главную площадь, Мелли впервые увидела дымящийся остов, оставшийся от герцогского дворца.

Стены сохранились, но внутри зияла пустота: огонь пожрал мебель, деревянные балки и половицы. Дворец погиб, но Мелли не слишком сожалела о его гибели.

Завороженная этим зрелищем, Мелли не сразу заметила, что на площади собралась большая толпа. Она взглянула на Таула.

– Ничего, все в порядке. Чем больше, тем лучше, – улыбнулся он ей.

Мелли смотрела, как сотни людей запруживают улицы и переулки, клубятся вокруг фонтанов и заполняют каждую пядь мощенного булыжником пространства. Ей было страшно, но она не подавала виду.

Рыцари в полных парадных доспехах, с пиками, на статных, вычищенных до блеска конях полукольцом охватили Мелли, Таула и Грил. Желтое с черным виднелось даже на крышах: там на всякий случай разместились стрелки.

Когда площадь наполнилась народом до отказа, Таул въехал по нескольким ступеням на лобное место. Толпа, узнав в нем бывшего герцогского бойца, зароптала.

– Тихо, – скомандовал Таул, вскинув руки. – Выслушайте меня, прежде чем осуждать. – Его голос донесся до всех четырех углов площади, и народ затих. – Баралис и Кайлок прошлой ночью погибли в огне. Ваш город и ваша армия освободились из-под начала чужеземного короля...

– С какой стати мы должны тебя слушать? – крикнул кто-то из первых рядов. – Ты убил нашего герцога.

– Верно, – поддержали сто других голосов.

Таул потемнел, сжал губы, словно удерживая себя от ответа, и поманил к себе Грил. Мелли взяла у нее ребенка, и Грил поднялась на коне к Таулу.

Приосанившись в седле и распрямив свои узкие плечи, она рассказала о том, как подслушала разговор Баралиса с наемником, назвала сумму, уплаченную Баралисом, и имя убийцы.

А после поведала все еще не верящей толпе, как Кайлок десятками убивал аристократов, бросая их изувеченные тела в озеро. Когда кто-то обозвал ее лгуньей, она достала книжечку в переплете из свиной кожи и прочла имена всех жертв. Когда она назвала лорда Батроя, в толпе послышался голос:

– Эта дама говорит правду.

Старик, тощий как скелет, одетый в лохмотья, вышел вперед. Левой руки у него не было. Он медленно поднялся на помост.

– Батроя нет в живых.

Таул посмотрел на Мелли.

– А ты почем знаешь? – крикнули из толпы. Старик показал всем обрубок на месте левой руки.

– Знаю, потому что сам стал одной из жертв Кайлока. – Он обвел толпу взглядом, но никто не посмел оспорить его слова. – Я сидел с Батроем в одной темнице. Я видел, как его увели, и его крики не давали мне спать всю ночь напролет. И поверьте, он был не единственным. Ночь за ночью я слышал, как люди кричат, и ночь за ночью благодарил Бога за то, что Кайлок не присылает за мной.

Притихшая толпа беспокойно переминалась на месте.

– Но однажды настал и мой черед. Ночью наш король, наш герцог, наш воевода прислал и за мной.

Руки Мелли покрылись гусиной кожей, и в горле пересохло.

– Связанного и с кляпом во рту, меня ввели в комнату, освещенную ясно, как лекарский кабинет. Посередине стояла колода для рубки мяса. Стража вышла, Кайлок положил мою руку на эту колоду и отсек ее по локоть большим тесаком.

Ропот ужаса пронесся над толпой.

Таул крепко сжал руку Мелли. Ей казалось, что она сейчас лишится чувств.

– Кайлок не остановился бы на этом, но тут он срочно понадобился зачем-то наверху, и меня отвели обратно в темницу. Больше он не требовал меня к себе – то ли забыл обо мне, то ли хотел продлить мои мучения. – Голос старика утратил прежнюю силу и сделался слабым и дребезжащим. – Я хочу, чтобы вы знали одно: Кайлок, быть может, и вел нас к победе, но на этом пути нас ожидала погибель...

Одинокая слеза скатилась по щеке Мелли, и она поспешно смахнула ее прочь. Мелли одна здесь знала, как прав старик.

Люди стояли молча, опустив глаза.

Мелли хотелось подойти к старику и как-нибудь утешить его. Она оказалась не одинока: молодая девушка с темными блестящими волосами и розовыми щечками подошла и взяла старика за уцелевшую руку. Он сошел к ней с помоста. Толпа тихо раздалась перед ними. Было что-то невыразимо печальное в том, как они шли рука об руку и как старик опирался на плечо девушки.

У Мелли сжалось горло от этого зрелища. Сколько еще горожан стали жертвой безумия Кайлока? Сколько лет должно пройти, чтобы изгладилась память об этом?

После недолгого молчания слово опять взяла Грил. Громко прочистив горло, она повела рассказ о том, как Мелли, носившую ребенка от герцога, пять месяцев держали в заточении. Толпа внимала ей без единого звука. Грил дошла до родов и до приказа, данного ей Баралисом: «Как только ребенок родится, унеси его прочь и придуши, а трупик уничтожь».

Толпа ответила глухим ропотом.

Мелли содрогнулась. Ей казалось, что она слышит самого Баралиса. Только теперь она поняла, какой опасности подвергалась Грил, ослушавшись Баралиса. Надо будет потом поблагодарить ее – и Мелли сделает это от чистого сердца.

Но первым делом она должна показать своего сына городу Брену. Пришпорив коня, Мелли въехала на помост к Таулу и няне Грил. Таул принял у нее поводья, и она подняла ребенка над толпой.

– Смотрите, – крикнула она. – Смотрите на своего будущего герцога. Смотрите на сына Ястреба.

Толпа разразилась восторженными криками, но кое-где слышались и свист и ругань.

– Шлюха иноземная! Мало ли от кого ты принесла своего ублюдка?

Таул набрал в грудь воздуха, но Мелли удержала его, шепнув:

– Я сама.

Она сняла с мальчика левый башмачок и не оттолкнула Грил, когда та потянулась помочь ей.

– Вот! – Мелли вновь подняла над толпой разутого и шумно негодующего малыша. – Глядите – на нем метка Ястреба.

Теперь почти все кричали «ура», но Мелли не довольствовалась этим. Она поманила к себе оскорбившего ее человека.

– Подите-ка сюда, сударь, и взгляните на ребенка вблизи. Можете потрогать метку – не бойтесь, она не сотрется. – В толпе послышался смех. – Идите же, – настаивала Мелли, видя, что мужчина колеблется. – Раз у вас такой скорый язык, ноги должны быть под стать ему.

Впоследствии этот человек прославился в Брене под именем Язвы Тарвольда. Он вошел в историю как тот, что сперва усомнился, а потом уверовал. Его слова: «А дама-то правду сказала, ребята, – метка не стирается», – вызвали самое громкое и продолжительное «ура» за всю тысячелетнюю историю города.

Предание гласит, что это «ура» остановила сама госпожа Меллиандра, которая простерла над толпой раскрытую ладонь и поклялась, что принесет городу мир. После этого все затихли – больше сказать было нечего.