Текст книги "Тарзан (Сборник рассказов)"

Сильно забилось ее сердце. Где-то поблизости хрустели сучья под ногами мощного зверя. Вокруг Момайи возвышались гигантские деревья джунглей, покрытые мхом и цепкими вьющимися растениями. Она схватилась рукой за сук ближайшего дерева и с ловкостью обезьяны вскарабкалась на него. Уже сидя на нем, она видела, как огромный зверь с грозным ревом, от которого дрожала земля, пробежал мимо и толкнул ствол того дерева, где она нашла себе приют.

Момайя сидела, притаившись в листве дерева. Она не могла не отдать должного своей предусмотрительности: к счастью, она не забыла захватить с собой сушеное человеческое ухо, которое висело сейчас на ее груди. Она получила этот амулет от кудесника своего племени еще в детстве, и по своей силе это средство было куда действеннее, чем все бессмысленные заклинания колдуна в деревне Мбонги.

Всю ночь просидела Момайя на дереве, не решаясь спуститься вниз в беспросветную тьму, несмотря на то, что лев давно уже скрылся в джунглях. Она боялась попасть в лапы других зверей. И только на рассвете рискнула она продолжать свое прерванное путешествие.

***

Тарзан-обезьяна убедился, что его балу не может подавить инстинктивного страха перед обезьянами племени Керчака, что в то же время мальчику угрожает постоянная опасность со стороны взрослых обезьян. Поэтому Тарзан боялся оставлять его одного и брал чернокожего детеныша с собой на охоту, все более удаляясь от постоянного пристанища антропоидов.

Углубляясь в джунгли, он проник в незнакомую ему местность к северу от стоянки обезьян. Эта местность изобиловала дичью и водой, и поэтому Тарзан не торопился возвращаться к своему племени.

Маленький Гоубюбалу стал по мере удаления от племени Керчака проявлять все больший интерес к жизни. Он бежал вслед за Тарзаном, когда тот спускался на землю, и даже карабкался вместе со своим защитником на верхушки деревьев. Однако мальчик был печален и чувствовал себя одиноким в джунглях. Он стал заметно худеть. Этот юный каннибал не был особенно разборчив в еде, но все же часто брезговал той пищей, которая считалась изысканным гастрономическим блюдом у обезьян.

Зрачки его больших глаз расширились, щеки впали. Он так похудел, что можно было пересчитать все косточки на его теле. Может быть, постоянный страх оставил на нем более глубокие следы, чем дурное питание. Тарзан с грустью заметил, как негритенок тает с каждым днем. Он уже начинал терять надежду, что его балу станет здоровым и сильным мальчиком. В одном только направлении Гоубюбалу сделал большие успехи – он начал говорить на языке обезьян. Теперь Тарзан уже мог объясняться с ним, дополняя скудный язык обезьян оживленной жестикуляцией, но Гоубюбалу говорил мало и ограничивался короткими ответами на заданные вопросы. Его скорбь была слишком велика и тяжела, чтобы он мог с легким сердцем окунуться в жизнь джунглей. Он тосковал по Момайе, которая для нас с вами казалась бы отвратительной, страшной, отталкивающей негритянкой, а для Тяйбо же она была его дорогой мамой, воплощением единственной великой самоотверженной любви, которая не сгорает в пламени огненной страсти.

Во время охоты Тарзан замечал многое и думал о многом. Однажды они встретили Сабор. Львица выла, лежа на низкой траве. Вокруг нее резвились и играли ее балу – два пушистых шарика. Но ее большие глаза были обращены вниз – на неподвижно лежавшее у нее в ногах существо, которому никогда не суждено было больше играть.

Тарзан понял скорбь матери. Увидев львицу, он хотел, было, подразнить ее, но горе Сабор тронуло его. У него самого был свой Гоубюбалу, и он знал по себе, что дети причиняют родителям одни только заботы и хлопоты. Он сочувствовал Сабор, а несколько месяцев тому назад он не понял бы ее горя. Глядя на нее, он неожиданно вспомнил Момайю, с ее спицей в носу и отвисшей нижней губой. Тарзан понял теперь, какое сильное горе испытала эта безобразная женщина; и он вздрогнул. Странная работа ума, которая называется ассоциацией идей, соединила в его мыслях Момайю с Тикой. Что станется с Тикой, если у нее отнимут Газана? Тарзан даже свирепо зарычал при этой мысли, словно Газан был его балу. Услыхав крик своего защитника, Гобюбалу стал всматриваться в чащу, думая, что Тарзан выследил добычу. С горящими желто-зелеными глазами вскочила Сабор с земли. Навострив уши, она размахивала своим хвостом и, раздув ноздри, стала нюхать. Оба ее детеныша, бросив играть, тесно прижались к ней. Оттопырив уши и наклонив головы, выглянули они из-под ее ног, боязливо озираясь по сторонам.

Тряхнув черной шевелюрой, Тарзан отвернулся от Сабор и умчался в джунгли; но весь день вставали перед ним один за другим образы Сабор, Момайи и Тики – львицы, людоедки и обезьяны-самки, которых в глазах Тарзана равняло общее им всем чувство материнской любви.

***

На третьи сутки в полдень Момайя наконец увидела перед собой пещеру Буковаи-нечистого. Для защиты от диких зверей старый колдун устроил при входе в свою берлогу решетчатую дверь из скрещенных сучьев гигантских деревьев джунглей, которая была теперь полуоткрыта. За дверью зияла пещера – темная, таинственная и страшная. Момайя вздрогнула, словно подул холодный ветер в дождливую погоду. Никаких признаков жизни не было заметно внутри жилища колдуна, но у Момайи было такое чувство, словно из темноты злобно глядели на нее чьи-то жуткие, невидимые глаза. Снова вздрогнула она, но превозмогла страх и шагнула внутрь. И вдруг из глубины подземелья раздался неистовый, не человеческий и не звериный крик – и даже не крик, а адский хохот.

Со стоном отпрыгнула Момайя назад и кинулась обратно в джунгли. Сотню ярдов пробежала она по лесу, пока не пришла в себя. Затем остановилась и стала прислушиваться. Неужели все ее труды, перенесенные страдания и опасности пропали даром?

Она пыталась заставить себя подойти к пещере ближе, но ужас парализовал ее.

Печальная, унылая шла она обратно в село Мбонги. Она шла, сгорбившись, словно старуха, несущая на своих плечах тяжелое бремя прожитых лет, печалей и страданий, усталой походкой, спотыкаясь на каждом шагу. Весна ее молодости прошла.

Слепой страх и страдания парализовали ее ум, и она еле протащилась еще сотню ярдов. И внезапно ее воображению представился грудной ребенок, сосущий ее грудь, а потом стройный мальчик, который, резвясь и играя, скакал вокруг нее, и оба они были Тяйбо – ее Тяйбо! Момайя выпрямилась. Она тряхнула головой, повернулась и смело пошла обратно к пещере Буковаи-нечистого, Буковаи-колдуна.

Снова раздался внутри пещеры нечеловеческий хохот, который не был смехом. Момайя поняла теперь, что это такое. Это был жуткий голос гиены. Держа свое копье наготове, она громко позвала Буковаи.

Вместо Буковаи вынырнула из глубины пещеры отталкивающая голова гиены. Момайя замахнулась над ней копьем. С сердитым фырканьем угрюмый безобразный зверь попятился назад. Снова позвала Момайя колдуна по имени. И в ответ из мрака раздалось неясное бормотание не то человека, не то зверя.

– Кто пришел к Буковаи? – услыхала она.

– Это Момайя! – отвечала женщина. – Момайя из села Мбонги.

– Что тебе надо?

– Мне нужно хорошее зелье, которое было бы лучше тех, что делает наш колдун в селе Мбонги, – отвечала Момайя. – Великий белый бог джунглей украл моего Тяйбо, и мне нужно достать зелье, которое вернет мне его, или укажет, где он находится.

– Кто это Тяйбо? – спросил Буковаи.

Момайя ответила.

– Зелья Буковаи очень хороши! – раздался тот же голос. – Даже пяти коз и новой циновки будет мало, чтобы заплатить за зелье Буковаи.

– Достаточно и двух коз, – заявила Момайя. Желание выторговать лишних трех коз было настолько сильно, что Буковаи вышел из пещеры. Когда Момайя увидела его, то она пожалела, что он не остался в пещере. Словами нельзя передать, как безобразно было разъеденное язвой лицо Буковаи. Момайя поняла, почему Буковаи не слышно, когда он говорит. Справа и слева от него стояли две гиены, которые, как твердила молва, были его единственными постоянными спутниками. Они оглушительно визжали, выли и хохотали. Все вместе они составляли необыкновенное трио – самые отталкивающие звери вместе с самым безобразным человеком.

– Пять коз и новую циновку, – пробормотал Буковаи. Момайя надбавила цену.

– Две козы и циновку.

Но Буковаи твердо стоял на своем.

Торг длился около получаса. Гиены все это время фыркали, рычали и заливались своим ужасным хохотом. Момайя решила в крайнем случае дать колдуну все, что он требовал, но она, как негритянка, не могла не торговаться. Отчасти ее старания увенчались успехом, так как в конце концов было достигнуто соглашение. Была установлена следующая плата: три жирные козы, новая циновка и кусок медной проволоки.

– Приди сегодня ночью, – сказал Буковаи, – когда луна будет стоять на небе третий час. Тогда я приготовлю зелье, которое вернет тебе Тяйбо. Принеси с собой трех жирных коз, новую циновку и кусок медной проволоки, длиной в человеческую руку.

– Я не могу принести тебе их. Ты должен потом сам прийти за ними. Когда ты вернешь мне Тяйбо, ты получишь все это в селении Мбонги.

Буковаи покачал головой.

– Я не дам тебе зелья, – сказал он, – до тех пор, пока не получу коз, циновки и медной проволоки.

Момайя снова стала торговаться и ругаться, но все было тщетно. Она повернулась и ушла по направлению к селу Мбонги. Каким образом ей удастся вывести из деревни трех коз и захватить циновку, она и сама не знала. Но она не сомневалась в том, что ей это удастся: или она принесет Буковаи трех коз и циновку, или умрет. Она должна вернуть своего Тяйбо.

***

Охотясь в джунглях, Тарзан почуял запах Бары-оленя. Тарзан очень любил оленье мясо, но охотиться и в то же время смотреть в оба за Гоубюбалу было невозможно, и поэтому Тарзан посадил мальчика на сук дерева. Листва скрывала Гоубюбалу от глаз хищника, и Тарзан быстро и безмолвно устремился по следам Бары.

Тяйбо боялся одиночества еще сильнее, чем обезьян. Действительные опасности не так страшны, как воображаемые, и лишь богам племени Тяйбо было известно, чего только он не вообразил себе в это время.

Немного погодя, мальчик услыхал поблизости какой-то шум. Он прижался к суку и стал молиться богам, чтобы Тарзан скорее пришел. Широко раскрытыми глазами глядел он вниз. Что, если это леопард, которого привлек человеческий запах. Зверь в мгновение ока растерзает его.

Горячие слезы капнули из широких глаз маленького Тяйбо. Листва шуршала где-то рядом. Зверь находится от него всего на расстоянии нескольких шагов. У Тяйбо глаза чуть не выскочили из своих орбит – с таким ужасом черный мальчик ждал появления страшного существа.

Завеса листвы раздвинулась, и на поляну вышла женщина. С раздирающим душу криком Тяйбо спрыгнул наземь и помчался ей навстречу. Момайя вздрогнула и подняла свое копье, но секундой позже она отбросила его в сторону и приняла исхудавшего мальчика в свои объятия.

Прижимая его к себе, она плакала и смеялась в одно и то же время: горячие слезы радости, смешавшись со слезами Тяйбо, капали по ее голой груди.

Недалеко в густом кустарнике проснулся от внезапного шума Нума-лев. Он взглянул сквозь спутанные сучья куста и вдруг увидел чернокожую женщину с мальчиком. Он зевнул, окинул расстояние между собой и ими и сразу рассчитал, что одним быстрым прыжком поймает их. Размахивая концом своего хвоста, он еще раз зевнул…

***

Чуткие ноздри Бары-оленя уловили в дуновении встречного ветра запах Тарзана. Оттопырились огромные уши, судорожно напряглись мускулы; и, подавшись назад, добыча Тарзана исчезла в джунглях. Сердито тряся головой, человек-обезьяна пошел обратно к дереву, на котором сидел Гоубюбалу. Мягко ступая, шел он по лесу. Но еще по дороге он услышал странные звуки – смех женщины и плач женщины: казалось, будто смеется и плачет один и тот же человек. Затем раздалось судорожное рыдание ребенка. Тарзан прибавил шагу. Когда Тарзан спешил, то лишь птицы и ветер могли поспеть за ним.

Но вскоре Тарзан услыхал иной звук – словно кто-то глубоко зевнул. Момайя не слышала этого, не слышал и Тяйбо, но уши Тарзана были чутки, как уши Бары-оленя. Он узнал знакомый голос и быстро взял в руки висевшее за плечами тяжелое копье с такой легкостью, как мы с вами вынимаем во время прогулки носовой платок из кармана.

Нума-лев никогда не кидался безрассудно вперед. Так и сейчас: он подождал, и когда убедился, что добыча в его власти, он выскочил из своей засады и остановился напротив людей, глядя на них сверкающими почерневшими глазами.

Момайя вскрикнула, прижав к себе Тяйбо. Можно ли было ожидать такой беды? Найти своего ребенка и тотчас же его потерять! Она замахнулась своим копьем. Нума заревел и медленно подошел ближе. Момайя бросила в него копье. Оно скользнуло по красно-бурой шерсти, слегка задев плечо. Лев рассвирепел и бросился вперед.

Момайя хотела закрыть глаза, но не могла заставить себя сделать это. Она чувствовала, как приближается к ней страшная смерть.

Но случилось то, чего она никак не ожидала: словно прилетев откуда-то с небесных высот, между нею и львом выросла гигантская человеческая фигура. Не был ли это страшный белый бог джунглей, похитивший ее ребенка?

При ярком свете тропического солнца Момайя видела, как судорожно напряглись мускулы гиганта, державшего тяжелое копье. И внезапно, описав в воздухе кривую линию, копье вонзилось во льва.

Разъяренный Нума бросился на человека-обезьяну, но тот отскочил в сторону. Дважды сверкнула в воздухе сталь ножа. Дважды вонзилась она в спину Нумы, который уже ослабел от удара копья, попавшего ему почти в самое сердце. Второй удар ножа раздробил спинной хребет зверя. И, взмахнув в последний раз передними лапами в воздухе, Нума грохнулся наземь, парализованный и умирающий.

***

Буковаи пожелал лично удостовериться в том, что чернокожая женщина выполнит свое обещание. Он пошел вслед за Момайей, чтобы убедить ее дать ему в задаток свои медные и железные украшения. Буковаи, как и наши европейские ходатаи по делам, знал себе цену и поэтому предпочел получить авансом большую часть вознаграждения.

Колдун натолкнулся как раз на борьбу Тарзана со львом. Он пришел в большое изумление и решил, что смелый воин несомненно и есть тот страшный белый демон, про которого он не раз слышал еще до прихода Момайи.

Момайя, взглянув на мертвого льва, окинула Тарзана испуганным взором. Перед нею стоял похититель Тяйбо. Конечно, он сейчас снова отнимет у нее мальчика. Момайя обхватила Тяйбо обеими руками. Она предпочтет умереть, чем расстаться со своим сыном.

Безмолвно глядел Тарзан на них. Он видел, как мальчик плакал и прижимался к матери. Снова почувствовал Тарзан горечь одиночества. Никто не прижимался так к Тарзану, а он страстно жаждал любви.

Тяйбо оглянулся: такая тишина наступила вдруг в джунглях – и увидел Тарзана.

– Тарзан, – сказал он ему на языке исполинских обезьян, – не отнимай меня от моей матери Момайи. Не уводи меня с собой к племени волосатых людей, живущих на деревьях. Я боюсь Тога и Гунто и других. О, Тарзан, бог джунглей! Оставь меня у моей матери Момайи, и до конца нашей жизни мы будем благословлять тебя и выставлять пищу перед оградой села Мбонги, чтобы ты был всегда сыт.

Тарзан вздохнул.

– Иди, – сказал он, – обратно в село Мбонги, а Тарзан проводит и защитит тебя.

Тяйбо передал эти слова своей матери, и они оба, сопровождаемые Тарзаном, двинулись в обратный путь. Момайя была в сильном волнении, так как ей никогда не приходилось раньше идти рядом с богом. И никогда еще она не была так счастлива. Она шла, прижимая к себе Тяйбо, и гладила его впалые щеки. Тарзан видел это и снова вздохнул.

– Тика имеет своего балу, – рассуждал он. – Сабор тоже имеет детенышей, также как и самка Гомангани, как и Бара, и Ману, и даже Намба-крыса, но у Тарзана нет ни самки, ни балу. Тарзан – человек, а люди одиноки. Буковаи смотрел им вслед и своими гниющими губами бормотал проклятия. Его гонорар пропал! Но он тут же дал великую клятву, что все-таки получит трех жирных коз, новую циновку и кусок медной проволоки.

VI
МЕСТЬ КОЛДУНА

Лорд Грейсток охотился в Чемистон-Хединге на фазанов. Соответственно этому случаю, он был одет в безукоризненный охотничий костюм, сшитый фешенебельным портным по последней мода. Лорд Грейсток был одним из самых известных в Англии охотников. Хотя он и не получал призов на спортивных состязаниях, но зато его пробелы в этом искусстве покрывались образцовым по корректности внешним видом.

В его распоряжении имелись два ружья и проворный слуга, который быстро заряжал их; к концу дня он, конечно, вернется домой со множеством убитых птиц, которых ему хватило бы на долгое время, если бы он был даже очень голоден. Но он не был голоден, так как только что плотно позавтракал.

Загонщикам – их было двадцать три человека, и все они были в белых куртках – наконец, удалось заманить птиц в куст дикого терна. Теперь им оставалось обойти куст с противоположной стороны, спугнуть добычу и погнать ее под выстрелы. Лорд Грейсток был в сильном возбуждении, конечно, настолько, насколько ему позволяло его достоинство. Он должен был сознаться, что этот спорт занимателен. Кровь быстрее обращалась в его жилах, когда загонщики подкрадывались к птицам. Какое-то необъяснимое чувство овладевало им в эти минуты. Казалось, в нем заговорила горячая кровь отдаленного предка – волосатого, полуголого первобытного человека, жившего плодами своей охоты.

И в это же самое время, на экваторе, в девственной чаще джунглей, охотился другой лорд Грейсток – настоящий лорд Грейсток. Он тоже был одет по моде – по моде наших прародителей до грехопадения. Был жаркий день, и он не надел шкуры леопарда.

Настоящий лорд Грейсток не имел ни двух ружей, ни даже одного; не было у него и проворного слуги, но зато он обладал кое-чем более существенным и важным, чем ружья, слуги и даже двадцать три загонщика в белых куртках – он имел аппетит, меткий глаз и крепкие, как сталь, мускулы.

За обедом лорд Грейсток, живший в Англии, ел вкусно приготовленное мясо животных, не им убитых и даже не им приготовленных, и пил дорогие вина. Кончив есть, он вытер губы белоснежной салфеткой и встал из-за стола. Этот лорд Грейсток и не подозревал, что он только самозванец, и что законный обладатель его титула одновременно с ним кончает свой обед в далекой Африке, в глубине джунглей. Настоящий лорд Грейсток не вытирал салфеткой своих губ, он вытер губы окровавленными руками, а руки обтер о бедра и медленно пошел к водопою. Подойдя к реке, он опустился на четвереньки, как его соплеменники-обезьяны, и стал жадно пить воду.

В это время к водопою направился другой обитатель мрачного леса. То был Нума-лев, с красно-бурой шерстью и черной гривой. Он важно и мрачно приближался к реке. Тарзан-обезьяна услышал грозное рычание зверя еще задолго до его появления, но он спокойно продолжал пить. Напившись вдоволь, он медленно поднялся с земли с легкой грацией дикаря и с самообладанием, достойным его высокого происхождения.

Увидев, что человек стоит на том месте, которое облюбовал себе он, Нума, царь зверей остановился. Он широко раскрыл пасть, и его свирепые глаза метнули искры. Спустя мгновение, он глухо зарычал и стал медленно наступать на Тарзана. Тарзан тоже зарычал и стал медленно отступать, не спуская глаз с хвоста Нумы. Если лев судорожно и быстро машет хвостом, то надо быть настороже; если же Нума поднимает хвост стрелой кверху, то это значит, что надо или защищаться, или бежать. Но хвост у льва пока был спокоен.

Тарзан уступил дорогу льву. Тот подошел к реке и стал пить, уже не обращая внимания на Тарзана, стоявшего на расстоянии всего каких-нибудь пятидесяти шагов от него.

Завтра они, может быть, перегрызут друг другу горло, но сегодня между ними царило согласие. Тарзан оставил своего противника в покое и помчался по лесу к селу Мбонги, вождя чернокожих.

Прошел один лунный месяц с тех пор, как человек-обезьяна в последний раз был в селе Мбонги. Он уже давно не видел своего черного балу. Тарзан взял тогда его к себе, чтобы любить его и заботиться о нем, как любила и заботилась о своем балу Тика. Но он скоро убедился, что с черным балу такие отношения невозможны.

Его любовь к чернокожему мальчику не уничтожила неутолимой жажды мести и ненависти к чернокожим убийцам Калы. Гомангани были самыми непримиримыми его врагами, и он иначе не мог смотреть на них. Сегодня он решил сыграть с неграми одну из своих злых шуток.

Еще засветло подошел он к селению Мбонги и уселся на своем обычном месте – на ветке дерева, что росло у ограды деревни. В одной из крайних хижин селения кто-то плакал навзрыд. Тарзана раздражал этот неумолчный, горестный плач, и он решил пока уйти. Но и вернувшись через несколько часов, он услыхал все те же надоедливые рыдания.

Решив положить этому конец, Тарзан бесшумно прыгнул с дерева и медленно подкрался к хижине, откуда доносились эти печальные звуки. Костер ярко пылал перед ней, также, как и перед другими лачугами села Мбонги. Несколько женщин сидели на корточках у костра и громко завывали. Они вторили доносившемуся из хижины плачу.

Человек-обезьяна усмехнулся, живо представив себе ужас чернокожих женщин, когда он неожиданно предстанет пред ними при свете огня. Он воспользуется их растерянностью для того, чтобы проскользнуть в избу, задушит там плачущего и так быстро исчезнет в джунглях, что чернокожие не успеют прийти в себя от неожиданности.

Много раз проникал Тарзан в хижины чернокожих Мбонги таким образом. Таинственность и неожиданность, с которой он появлялся, всегда приводили в ужас несчастных, суеверных негров. Их страх забавлял Тарзана и придавал в его глазах этим приключениям особый интерес. Недостаточно было просто убить. Тарзан, привыкший к зрелищу смерти, не находил в нем никакой особой прелести. Давно уже отомстил он за смерть Калы, но лишь недавно стал дразнить негров и находить в этом источник особых радостных ощущений.

Но только что он хотел прыгнуть в хижину, как на ее пороге показалась какая-то фигура. Это была женщина с деревянной спицей в носу, с тяжелой металлической серьгой, висевшей на нижней губе, и со своеобразной прической, которая держалась на голове, благодаря грязи и проволоке. Лоб, щеки и грудь у нее были татуированы.

Женщина подошла к огню, и Тарзан узнал в ней Момайю, мать Тяйбо. Момайя взглянула на стоявшего в свете костра белого гиганта и в свою очередь узнала его. С криком кинулась она к Тарзану. Сидевшие у костра женщины оглянулись, но, узнав Тарзана, поступили совсем не так, как Момайя: они не кинулись к нему навстречу, но как один человек вскочили и с испуганными криками бросились бежать в противоположную сторону.

Момайя упала перед Тарзаном на колени, с поднятыми кверху руками. Она стала быстро говорить, оглушив Тарзана целым водопадом слов, ему совершенно непонятных. Тарзан взглянул на перепуганное лицо женщины, стоявшей на коленях. Человек-обезьяна пришел в деревню, чтобы убить, но этот неудержимый поток слов привел его в недоумение и даже ужас. Какое-то сложное чувство охватило его. Он не мог убить мать маленького Тяйбо, но с другой стороны ему надоели эти бурные каскады слов. Весь его вечер был испорчен, удовольствие от затеянной шутки было отравлено, и он с нетерпеливым жестом повернулся и скрылся в темноте. В следующее мгновение он уже мчался по темным джунглям, а крики и плач Момайи становились все слабее и слабее.

Когда же их совсем не стало слышно, он облегченно вздохнул. Удобно устроившись на дереве, под которым грозно ревел лев, Тарзан крепко заснул.

А в это самое время, в далекой Англии другой лорд Грейсток, раздевшись с помощью лакея, лег на чистую простыню, громко выражая свое неудовольствие: ему мешал кошачий концерт под самым его окном.

Настало утро. Тарзан пошел по свежим следам Хорты-кабана. Случайно нагнувшись, он заметил на земле следы двух Гомангани – взрослого и мальчика. Человек-обезьяна, имевший обыкновение тщательно исследовать все то, что происходило кругом него, склонился к земле, чтобы прочесть историю следов, написанную в мягкой грязи звериной тропы. Мы с вами не сумели бы ее прочесть, если б даже заметили эти следы. Если б кто-нибудь указал их нам, мы увидели бы только ряд углублений, расположенных одно за другим и взаимно перекрещивающихся. Но Тарзан знал историю каждого такого углубления. Ему стало ясно, что дня три тому назад здесь проходил Тантор-слон, что Нума охотился тут на тропе прошлой ночью, и Хорта-кабан медленно шел по ней час тому назад. Но особенно заинтересовали Тарзана следы Гомангани. Исследовав их, он заключил, что в течение вчерашнего дня здесь проходил старик, который в сопровождении мальчика и двух гиен направлялся к северу.

В недоумении Тарзан запустил пальцы в волосы. По отпечаткам лап гиен было ясно, что они не выслеживали обоих Гомангани, а спокойно сопровождали их; он видел, что звери шли то рядом с людьми, то отставая от них, а иногда один шел впереди, а другой позади. Это было странно и непонятно, особенно когда Тарзан убедился, что в одном месте звери шли, почти соприкасаясь с людьми. Кроме того, Тарзан по следу маленького Гомангани видел, что мальчик страшно боялся идущего рядом с ним зверя, в то время, как старик шел спокойно и не уделял гиенам особого внимания.

Тарзана прежде всего поразили странные взаимоотношения Данго и обоих Гомангани, но его острые глаза уловили в следу маленького Гомангани нечто такое, что заставило его сразу же остановиться, как остановились бы и вы, найдя случайно на улице письмо и узнав по почерку, что оно написано вашим другом.

– Гоубюбалу!

Человек-обезьяна невольно вскрикнул, и в то же мгновение он вспомнил умоляющую позу Момайи, бросившейся ему в ноги, и ее плач. Все было теперь ему понятно – рыдания матери, причитания чернокожих женщин, сидевших у костра, и мольбы упавшей на колени Момайи. Маленький Гоубюбалу украден снова кем-то. Мать Тяйбо, очевидно, была уверена в том, что похититель – Тарзан, и поэтому умоляла его вернуть ей сына.

Да, теперь все было понятно; но кто же мог украсть Гоубюбалу? Тарзан недоумевал; странно было также и то, что Тяйбо сопровождали две гиены Данго. Этого нельзя так оставить! Он должен все разузнать. Тарзан решил пойти по следам.

Во многих местах следы обоих Гомангани совершенно терялись под отпечатками бесчисленных звериных лап, и даже Тарзан становился часто в тупик; но еле уловимый запах негров приводил его всякий раз снова на верную дорогу.

***

Все это случилось внезапно и неожиданно для маленького Тяйбо, в течение двух дней. Началось с того, что явился Буковаи-колдун, Буковаи-нечистый, у которого лицо было изъедено язвой. Он пришел один, в солнечный полдень, к тому месту реки, где ежедневно купались Момайя и Тяйбо. Страшный колдун вышел неожиданно из-за большого куста около самого берега и своим появлением так напугал маленького мальчика, что тот с громким плачем кинулся к матери. Хотя Момайя и была в первый момент ошеломлена криком ребенка, она все же с лютой звериной свирепостью повернулась, чтобы лицом к лицу встретить надвигавшуюся опасность. Узнав Буковаи, она облегченно вздохнула и лишь крепко прижала к себе Тяйбо.

Буковаи приступил прямо к делу.

– Я пришел, – сказал он, – за тремя жирными козами, новой циновкой и куском медной проволоки длиной в человеческую руку.

– У меня нет для тебя коз, – отрезала Момайя, – ни циновки, ни проволоки. Никакого зелья ты мне не давал! Белый бог джунглей вернул мне моего Тяйбо. Ты здесь ни при чем.

– Нет, я устроил это! – пробормотал Буковаи своими изъеденными язвой губами. – Ты ничего не знаешь! Это я приказал белому богу джунглей отдать тебе Тяйбо.

Момайя засмеялась ему в лицо.

– Лгун! – кричала она. – Ступай обратно в свою гадкую берлогу к гиенам! Уходи и спрячь свое мерзкое лицо в недра гор, чтобы солнце, увидев тебя, не закрыло своего лица черной тучей.

– Я пришел, – настаивал Буковаи, – за тремя жирными козами, новой циновкой и куском медной проволоки длиной в руку статного воина, которые ты должна мне дать.

– Кусок проволоки длиной в человеческую руку только до локтя, – поправила Момайя, – но ты не получишь ничего, старый вор! Ты сказал, что возьмешься за работу только когда я тебе принесу плату. Когда я шла обратно к своему селу, великий белый бог джунглей отдал мне моего Тяйбо и спас его от Нумы. Его помощь – настоящая помощь, а все твои зелья лишь обман! И сам ты просто гадкий старик с дырой вместо лица.

– Я пришел, – терпеливо повторил Буковаи, – за тремя жир…

Но Мамайя не дождалась конца фразы, которую она уже знала наизусть. Плотно прижимая к себе Тяйбо, она быстро скрылась за частоколом деревни.

На следующий день, когда Момайя работала в поле вместе с женщинами племени Мбонга, а маленький Тяйбо играл на опушке леса игрушечным копьем, Буковаи явился снова.

Тяйбо увидел белку, взбиравшуюся по стволу на высокое дерево. Но это вовсе не белка, а грозный воин, и он сейчас нападет на Тяйбо! Маленький Тяйбо замахнулся копьем – сердце его трепетало от радости.

В нем заговорил кровожадный инстинкт его расы. Он живо представил себе картину ночного праздника в честь его победы, дикую пляску у трупа убитого им воина и буйный пир, которым закончится торжество.

Он бросил копье, но промахнулся, и его оружие упало в густой кустарник за деревом. Но достать его нетрудно: надо лишь пролезть в чащу леса на несколько шагов вперед. Женщины работают в поле. Несколько воинов находятся поблизости. Их можно всегда кликнуть, и потому маленький Тяйбо смело двинулся вперед.

Но в чаще леса за завесой вьющихся растений и спутанной листвы, притаились три фигуры: старый, престарый человек, черный, как могила, с разъеденным проказой лицом, с острыми желтыми зубами людоеда, торчавшими на том месте, где прежде находился рот, а теперь была зияющая зловонная яма. А рядом с ним стояли такие же отвратительные, как он сам, две рослые гиены – пожиратели падали рядом с падалью.

Тяйбо не заметил их. Забравшись с головой в дикий виноградник, он искал свое маленькое копье. И вдруг увидел и старика и гиен. Но было уже слишком поздно. Он не успел оглянуться, как старый колдун быстро схватил его и закрыл ему рот ладонью, чтобы мальчик не кричал.

Затем страшный старик погнал мальчика по темным ужасным джунглям. Две отвратительные гиены шли вместе с ними – иногда рядом – одна справа, другая слева, иногда спереди, иногда сзади, фыркая, урча, ворча. И, что было хуже всего, они дико и жутко хохотали. Для маленького Тяйбо, который в течение своей короткой жизни пережил столько, сколько другому хватило бы на всю жизнь, это путешествие на север представлялось сплошным кошмаром. Он вспомнил то время, которое он провел в плену у великого белого бога джунглей, и всей силой своей маленькой души захотел теперь обратно к белому великану, жившему среди волосатых обезьян. Да, он тогда был в постоянном ужасе и страхе, но по сравнению с теперешним положением все прежние страхи были пустяками.