Текст книги "Истина"

Амстердам. Борис Кондрашов по кличке Капитан

Вечером в баре гостиницы «Ланкастер» к нему подошел Лобанов.

– Для тебя сообщение.

– Давай.

– Завтра в одиннадцать быть на Цветочном аукционе. На третьем этаже, у пятой аукционной кабины тебя будет ждать связник.

– Пароль?

– Не надо, он тебя знает, и ты с ним прекрасно знаком. От него получишь дальнейшие инструкции.

Пока он ехал до Аальзмеер, где на Легемеедюик, 313 располагался Цветочный аукцион, шофер такси, прилично знавший английский, рассказывал Борису о чудесах цветочной торговли.

И когда машина наконец остановилась на паркинге, рядом со светлым зданием, на стене которого пересекались два красных тюльпана, Борис вздохнул с облегчением. Поднадоел ему малость этот говорливый мужичок. Он вылез из машины, огляделся. На стоянке теснились туристские автобусы. Видимо, посещение этого места входило в обязательную программу.

У здания толпились люди с рекламными проспектами. Какие-то милые старушки рассматривали в киоске луковицы тюльпанов.

Кондрашов вспомнил свою покойную бабушку Надю, страстную любительницу цветов. Она, наверное, была бы счастлива попасть в этот заповедник растительной роскоши.

Борис поднялся по лестнице на второй этаж. До назначенного времени оставалось еще семь минут.

Он с любопытством поглядел вниз. Там сновали вагонетки, наполненные гвоздиками, тюльпанами, розами.

Он стоял на овальной галерее. По бокам ее расположились аукционные кабинки. За их стеклянными стенами, как в немом кино, люди кричали, поднимали карточки. На электронном табло загорались цифры и непонятные Борису знаки.

Беззвучно кричали маклеры, с легким гулом двигались на первом этаже вагонетки с цветами, шустрили по галерее туристы.

Густой цветочный запах что-то неясное напоминал Кондрашову, а вот что – он никак не мог вспомнить. Борис посмотрел на часы. Пора.

На третьем этаже посетителей почти не было, да и аукционные кабинки пока были пустыми. Он начал считать.

Первая.

Вторая.

Третья.

Четвертая.

У пятой, облокотившись на перила галереи, стоял Серега Попов.

Борис даже обрадоваться не успел.

Он увидел, как его дружок поднимает пистолет.

Вот и все. Вот и отгулял ты, Борис Кондрашов.

За его спиной раздался тихий хлопок.

Серега дернул головой и, перекинувшись через перила, рухнул вниз, в вагонетку с цветами.

– Скорее! – Бернар схватил Бориса за руку, потащил к выходу.

– Откуда ты?

– Я же обещал тебя прикрывать.

В машине Бернар протянул ему бутылку виски.

– Пей.

Кондрашов сделал два жадных глотка. Стало легче, и он вспомнил, откуда знаком ему этот цветочный запах. Так обычно пахнет в ритуальных залах на похоронах.

– Я узнал этого парня, – сказал Бернар, – это один из твоих друзей, перед которыми у тебя есть обязательства. Не так ли?

– Неужели ты его запомнил с той ночи?

– Еще бы. Он снял с меня часы и отобрал деньги.

– Разве ты этого не делал, Бернар?

– Я? – Француз засмеялся. – Делал, конечно, когда служил в Иностранном легионе.

Борис замолчал. Выпитое виски хозяйничало в нем, расслабляя, делая все происшедшее простым и нестрашным.

Неужели Сережка Попов из-за своей глупой жадности приехал убивать человека, который трое суток тянул его, раненного, по джунглям, отбиваясь от южноафриканских коммандос и местных чернозадых инсургентов?

Неужели забыл все это Серега Попов? Продал его за золотые цепочки, джакузи в ванной, подержанный «мерседес».

Но он же не сам поехал в тихий Аальзмеер убивать своего командира и друга. Его послали. И дал команду Новожилов, потому что Вдовин не стал бы делать этого на свой страх и риск. Значит, Новожилов испугался, что всплывут московское и амстердамское убийства. Два банкира, связанные с «Астрой», умирают одинаковой смертью.

Но больше всего боялся тот, кто стоял за спиной Новожилова, и его-то Кондрашов прекрасно знал. По заданию Новожилова он перевозил сумку, полную долларов, в Париж для господина вице-премьера.

Он, сука, и приказал Новожилову убить его. Лживая, жадная, грязная тварь. Столп русской демократии. Надежда прогрессивных сил новой России.

Если бы эти кухонные трибуны, полудиссиденты, несостоявшиеся ученые, которых так щедро, на свою беду, вскормила советская власть, знали бы, кто выступает перед ними на демократических съездах в бывших цековских пансионатах, то они бы наверняка выбрали себе других вождей.

Значит, нужно сделать так, чтобы об этом узнали. А «ягуар» француза уже петлял по узким улочкам Амстердама, выскочил на набережную канала и остановился.

– Приехали, Борис, – Бернар вышел, – прошу в мой дворец.

Кондрашов увидел баржу, намертво пришвартованную к камню канала.

Они прошли по сходням. Бернар открыл дверь, и Борис очутился в красивой гостиной, уставленной кожаной мебелью.

– Хочешь есть? – спросил хозяин.

– Хочу, – ответил Кондрашов.

Бернар позвонил по телефону, и минут через десять мальчишка в куртке разносчика принес еду из китайского ресторана.

Пока Бернар накрывал на стол, Кондрашов курил и думал о том, что у него есть два пути.

Первый – безумный. Вернуться в Москву и разобраться со всей этой мразью.

Второй – принять предложение Бернара и начать жизнь с чистой страницы.

Он вдруг увидел все происходящее со стороны. Сидят два человека, едят салат из креветок и мясо под кисло-сладким соусом. Пьют кальвадос.

За иллюминаторами баржи-дома проплывает прогулочный пароходик; волна, поднятая им, бьет в борт и самую малость раскачивает жилище Бернара Жиро. Одного два часа назад хотели убить, а второй сегодня сам убил человека.

Но тем не менее они с аппетитом едят, пьют и говорят о пустяках. И, глядя со стороны, Борис Кондрашов понял, что это его жизнь и другой у него в ближайшие годы не будет.

– Ну что ты решил, Борис? – спросил Бернар, когда они перешли к кофе.

– Я еду с тобой.

– Ты молодец! – Француз вскочил, радостно хлопнул Бориса по плечу. – Завтра уезжаем в Париж.

– Дай мне еще один день, Бернар.

Француз внимательно посмотрел на Бориса, улыбнулся и развел руки.

Пообедав, Кондрашов ушел в другую комнату, взял бумагу и ручку. «В Федеральную службу безопасности…» – написал он на первом листе.

Писал он несколько часов. Бернар заглядывал и комнату и уходил, боясь помешать.

Борис закончил писать, когда чужой рассвет втиснулся в кружок иллюминатора.

Он вложил листочки в конверт, как в детстве, провел языком по клейкой полосе и прижал клапан.

Всё.

Борис вышел на палубу. Это был первый рассвет его новой, неведомой жизни. Он курил, смотрел на темные чужие дома, и ему очень захотелось к себе во двор у Чистых прудов. В открытое окно его квартиры доносился шум просыпающейся Москвы. Клейко и остро пахли старые липы во дворе. Вылезали из подвалов кошки, их подкармливали жильцы дома.

Дом был старый, и люди рождались, жили и умирали на глазах соседей. Это был редкий по нынешним лимитным временам уголок подлинной московской жизни.

Дом их облюбовал банкир Ерохин с товарищами и начал кампанию по выселению.

Горе жильцов было ни с чем не сравнимо.

Тогда Кондрашов взял своих ребят. Стремительно обезвредил охрану, а банкира увез в лес под Дмитров, где провел с ним воспитательную работу.

То же самое он проделал с начальником территориального управления.

Больше во дворе никто не появлялся.

Он любил свою квартиру, свой дом, своих соседей. На заднем дворе, под трубами водостоков еще стояли разлезшиеся бочки для воды. Зимой они замерзали. Лед в них был синий и ломкий.

Борис изымал на кухне несколько коробок спичек, сдирал серу, потом закладывал ее в отверстие, пробитое во льду.

Самодельная петарда взрывалась с шипением и треском, и по бугристой ледяной поверхности разбегались голубые трещины-лучи.

Все это оставлял в другой жизни Борис Кондрашов, выбравший профессию солдата удачи.

Леонид Кравцов

Он поехал с этой туристской группой только потому, что хотел увидеть Амстердам. Пленительный, веселый, изящный город.

Перед отъездом он собрал у себя дома близких друзей. Устроил веселые проводы. Позже всех приехал Витька Ионин, ставший нынче замдиректора ФСБ, привез корзину раков, и они ночью варили их.

Леонид оставил Юре Комарову ключи от своих боевых «жигулей» и отбыл на аэродром.

На прощание Ионин сказал:

– Мы твою машину к ордену представим за службу по обеспечению безопасности страны.

– Лучше резину смените.

– Ты грубый материалист, – махнул безнадежно рукой Комаров.

Днем и ночью шлялся Кравцов по Амстердаму. Он разыскивал следы антиквариата, контрабандно вывозившегося из России.

Он даже нашел лавку мадам Жанны. Той самой Жанны из Столешникова, с которой он когда-то крутился в общей развеселой московской компании. Сегодня он решил подкупить кое-что, поэтому отправился на главную торговую улицу Дамрак.

Когда он у отеля «Ланкастер» садился в игрушечный узенький трамвай, он почувствовал некий дискомфорт. Ощущение это не покидало его и на конечной остановке «Централь Статиен», и на набережной возле пристани прогулочных судов.

Только на главной торговой улице это странное ощущение покинуло его.

Кравцов сделал несколько покупок по мелочам и остановился у большого магазина, на витрине которого красовалось извещение о распродаже.

– Леонид Петрович. – Кто-то взял его за локоть. Кравцов оглянулся. Рядом с ним стоял его коллега по туристской группе Кондрашов.

– А, – улыбнулся Леонид, – наш таинственный спутник.

– У меня к вам дело, Леонид Петрович. Очень важное дело.

Кравцов посмотрел на него и понял, что дело действительно серьезное.

Они свернули в маленький переулок. Там прямо на мостовой стояли столики летнего кафе.

– Леонид Петрович, – Кондрашов достал пакет, – я читал ваши статьи и книги, а потом, мне просто некому довериться здесь.

– Вам нужны деньги? – спросил Кравцов.

– Нет, Леонид Петрович. Деньги мне не нужны. – Кондрашов заказал подбежавшему официанту два кофе и коньяк.

– Так в чем же дело? – Кравцов пригубил чашку с горячим, волшебно пахнущим кофе.

– Дело вот в чем. – Борис толкнул к нему пакет. – Вы можете, вернувшись в Москву, передать его в ФСБ? Да не оглядывайтесь. За вами от «Ланкастера» следил я.

– Что в нем?

– То, что прольет правду на ряд заказных убийств в Москве и здесь, в Амстердаме. О грязном бизнесе, которым занимаются весьма высокие люди.

– Я могу это прочесть?

– Как хотите, но вам тяжело и опасно будет жить с этими знаниями.

– А почему вы сами не поедете в Москву и не передадите письмо?

– Потому что я сам участник всех этих событий, и если меня не убьют мои шефы по дороге на Лубянку, то там меня просто посадят. Вы передадите письмо?

– Это очень важно?

– Да. Оно может остановить целую цепь убийств. Только упаси бог откровенничать с Лобановым.

– Он тоже?..

– Тоже.

– Тогда я улечу ночным рейсом.

Кондрашов полез в карман, положил на стол ключи.

– А это? – удивился Кравцов.

– Могу я попросить вас о личном одолжении? Сейчас я запишу вам телефон сестры, отдайте ей ключи от моей квартиры. Мне там уже никогда не жить. Прощайте и помните, что знания увеличивают скорбь. Так, кажется, сказал Екклесиаст.

Кондрашов встал и исчез за углом. Кравцов допил кофе, спрятал конверт и ключи в карман и поехал в гостиницу собирать вещи.

Москва. Сергей Никольский

Правильно говорят, что жизнь как матрас. Одна полоска черная, другая светлая. Вот и попал майор Никольский на светлую полоску.

Беляков, который оформлял пенсию, без звука подписал его рапорт об отпуске, генерал Колесников отбыл с делегацией Центрального округа в Пекин, а Воробьев, оставшийся на хозяйстве, подмахнул бумагу без звука. И наступил отпуск. Сорок свободных дней. Конечно, надо было уехать. Да куда денешься с жалкими майорскими отпускными.

Но все равно он был свободен. Раньше, уезжая на юг или в Прибалтику, Сергей звонил в отделение, узнавал, как движутся дела по всяким кражонкам и разбоям.

Но это было раньше.

Сразу после убийства Жилина он позвонил Олегу Кольцову, рассказал ему обо всем.

Конечно, показал билет из Таллина в Москву и паспорт с отметкой эстонских пограничников. Вечером в отделение приехал полковник Комаров и попросил показать материалы по убийству. В них он наткнулся на рапорт скрупулезного Миши Лепилова, в котором тот докладывал о работе на территории с перечислением фамилий людей, у которых проверял документы.

Там-то и всплыла фамилия Вдовина.

А через день пришло постановление горпрокуратуры передать дело по подследственности в ФСБ.

Так с отделения слетел глухой «висяк».

Раньше бы такое событие послужило поводом для двухдневной радостной пьянки, а нынче порадовались часок и забыли.

За последние дни Сергей близко сошелся с Олегом Кольцовым. У них оказалось так много сходного, словно этих людей специально готовили в каком-то особом учебном заведении. А все было просто. И Сергей, и Олег были московскими пареньками. Совестливыми и добрыми. Что нынче большая редкость.

Отпуск Сергея решено было отпраздновать широко. И взялся помочь вездесущий Стас. Он предложил отметить это событие в «Кабачке». Закуску гарантировал по разумным ценам, а выпивку можно было принести с собой.

Наутро после «Кабачка» Сергей проснулся, как всегда, в семь, но посмотрел на часы и понял, что сегодня не надо бежать в отделение допрашивать всякую мразь, утешать потерпевших. Он поспал еще несколько часов, потом встал, заварил кофе, выкурил сигарету, взял с полки томик Алексея Толстого и вместе с героями «Эмигрантов» окунулся в парижскую жизнь. Тихо шелестели липы во дворе, ворковали голуби под окном, весело кричали дети, а он читал, откладывал книжку, курил, и ему было хорошо и спокойно.

Борис Китаин по кличке Китаец

Ночевал он на Бронной у милой Марины. Связь их, многолетняя и прочная, в последнее время дала некоторую трещину. И он прекрасно понимал, что, если бы он остался просто писателем, прожившим сложную, пусть даже поганую жизнь, все бы оставалось по-прежнему.

Но Марина, человек в общем-то светский, узнавала о нем массу сплетен, в которых, впрочем, было и рациональное зерно.

Сегодня она простилась достаточно холодно, и Китаин, спускаясь пешком по лестнице – лифтом он никогда не пользовался, – понимал, что уходит из этого дома навсегда.

Но, как ни странно, чувства подлинной утраты не было. Легкая грусть. Эдакий романтический флер. Он понимал, что нельзя было разделить свою жизнь на две части. Эта маленькая квартира, в которой жили хорошие книги, висели милые картины, собирались умные люди, стала для него чужой.

И люди, с которыми он встречался, были чужими, и разговоры их последнее время стали неинтересными.

Ушла куда-то некая духовная общность, тянувшая Китаина к ним.

Новая жизнь провела четкую разделительную грань между ним и этими людьми. Раньше они были его щитом, огромной частью создаваемого им имиджа. Близость к ним придавала писателю Китаину общественный вес.

Нынче все изменилось. И люди эти для властей предержащих стали лишь забавными попрошайками, добывающими деньги на постановки, юбилеи, издание книг.

Он спускался с шестого этажа, оставляя за собой лестничные площадки, как прожитые годы.

Он даже некое освобождение почувствовал. Вот и все.

Китаин открыл дверь подъезда и увидел чудовищно элегантного Тарасова, небрежно прислонившегося к его машине.

– Алексей, – удивился он, – каким ветром…

– Добрым. Я бы даже сказал, ветром удачи. Китаин удивленно прищурился.

– Разговор не для улицы и не для машины. – Тарасов открыл дверцу и полез в «мерседес».

– Ладно. Поехали в клуб.

– А ты, Боря, – Тарасов усмехнулся, – вышел из подъезда со странным выражением лица.

– С каким же?

– С таким обычно из больницы выходят после выздоровления.

– Из больницы… – Китаин захихикал.

Смеялся он долго, до слез. Потом повернулся к Тарасову и спросил:

– Неужели заметно?

– А то.

В клубе по утреннему времени было пусто. Гудели пылесосы, уборщицы натирали пол, обслуга ресторана меняла скатерти. Пахло хорошим табаком, дорогими духами, алкоголем.

– Люблю утренние кабаки. Пустоту эту люблю, особый запах, ожидание нового дня. – Тарасов хрустко потянулся.

– Не спал, Леша?

– Не успел, я ветер удачи ловил в паруса.

Они прошли в кабинет. За ними, как тень, шел администратор.

– Кофе покрепче и побольше, – не оборачиваясь, сказал ему Китаин, – два омлета с беконом, тосты, джем, две рюмки моего коньяка.

Прежде чем сесть за стол, Китаин подошел к шкафу, вынул свернутый в трубочку плакат, протянул Тарасову:

– Читай.

Тарасов развернул его и увидел свой портрет.

«Всем нам нужны хорошие законы. Всем нам необходимы люди, которым мы можем доверять.

Юрист Алексей Тарасов – ваш выбор. Только он защитит пенсионеров и ветеранов от чиновничьего беспредела. Только он, проживший трудную жизнь вместе с вами, знает ваши беды и заботы…»

– Вот это да, – ахнул Тарасов, – неужели свершилось?!

– Через две недели будешь официально зарегистрирован как кандидат в депутаты Госдумы.

А администратор сноровисто накрыл на стол и растворился, исчез.

– Пошли.

Они сели за стол. Китаин взял рюмку с коньяком.

– Ох-хо-хо. С утра пить начинаю. Еще великий Пушкин устами Татьяны Лариной предупреждал нас об этом.

– Ты что-то путаешь, Борис, – удивился Тарасов.

– Нисколько. Помнишь, она говорит: «Не спиться б, няня…»

– Браво, – Тарасов дважды хлопнул в ладоши, – воистину писательская шутка. Ты, Боря, с этим репертуаром на Бронной выступал?

– Ладно, кандидат в депутаты, ладно. Художника всякий обидеть может…

– Лучше я тебе помогу материально.

– Ты – мне! – Китаин засмеялся, сверкнув золотыми коронками.

– Представь себе. Новожилова можно брать голыми руками.

– Не понял!

– Два дня назад застрелился Вдовин.

– Как?

– Обстоятельства странные. Несколько дней назад в Амстердаме убили человека Новожилова, того, который от нас ушел. Но главное, что готовится отставка вице-премьера.

– Звони Новожилову, настаивай на встрече. – Китаин бросил вилку, и она со звоном стукнулась о тарелку. – Вот это новость.

– Звонить прямо сейчас?

– Да.

Тарасов достал сотовый телефон, набрал номер.

– Юрий Сергеевич… Доброе утро… Тарасов беспокоит… Как номер этот узнал… Случайно, Юрий Сергеевич… Разговор есть. Мой доверитель хотел бы с вами встретиться… Где?.. Ну хотя бы в квартире на Спиридоновке… Знаю. Я много о вас знаю, дорогой вы наш… Когда?.. Будем.

Тарасов выключил телефон, положил его на стол.

– Ну вот, Боря, какие дела. Видать, клюнул жареный петух нашего генерала в задницу. Согласился легко и радостно.

– Так уж и радостно?

– Пусть с легкой грустью, но на встречу через два часа придет.

– Ты его здорово с адресом квартиры прикупил.

– С такими, как он, нужно быть хорошо вооруженными.

– А есть оружие-то?

– А то. За два часа до самоубийства Вдовина в Большом Козихинском уголовка накрыла секретную базу киллера. Кстати, накрыл ее и задержал киллера мой дружок…

– Как его… Никольский. Значит, на повышение пойдет. – Китаин налил себе еще чашку кофе.

– Нет, не пойдет. Я же тебе говорил, что он неудачник. Взятого киллера шлепнули прямо во дворе, на глазах милицейского начальства. И всю вину за это свалили на моего дружка.

– Вот суки, волчары позорные.

– А ты ему вроде как сочувствуешь, Боря?

– Леша, я про твоего дружка справки навел. Он честный мент. Живет на жалованье. Жена ушла. Девицу, которую он любил, ты в Париж отправил. Ему не везет, но он не неудачник. Нет. Он, Леша, счастливее нас с тобой. Ему деньги наши до фени, машины тоже. Он по другим понятиям свою жизнь строит и не нарушает их никогда. Мне говорили, что ему всякие места предлагали, а он ходит пятнадцать лет в отделение свое да старую «победу» чинит. Нет, Леша, он счастливее нас.

– Почему?

– Да потому, что он секрет знает, как быть честным даже в этой новой России. Так уж и быть, расскажу тебе занятную историю про твоего Никольского.

Тарасов насторожился.

– Велел я ребятам последить, когда он идет домой, и бумажник ему подбросить.

– А что в бумажнике? – заинтересовался Тарасов.

– Пять тысяч баксов и визитка с телефоном.

– Рисковал.

– Нет. Но даже если бы он деньги эти присвоил, убыток небольшой.

– Не взял?

– Позвонил по телефону, что на карточке был, вызвал моего парня, деньги вернул и расписку взял.

– Да. Сложный он парень. – Тарасов встал.

– Не сложный, а обычный порядочный человек. Но мы отвлеклись.

– Да, киллера этого застрелили. А через некоторое время рядом с местом убийства Вдовина видели. Кстати, застрелили этого Жилина из мелкокалиберного пистолета. А если ты помнишь, Вдовин был чемпионом Европы именно по стрельбе из этого оружия.

– Как бы нам у Никольского это все подробнее узнать?

– Не выйдет. Дело об убийстве Жилина ФСБ забрала. Как я понял, киллер этот Рудермана в Таллине шлепнул.

– Откуда ты все это знаешь? – удивился Китаин. – Неужели в отделении купил кого-то?

– Купить мента нынче не премьера. Но я лучше сделал. Ты Катю помнишь?

– Эту шлюшку-журналистку?

– Да. Девка она красивая, загребущая. А у Никольского правая рука – опер молодой, Лепилов. Парень классный. Вот я ее под него и положил. Она якобы для книги все из него тянет.

– Жаль парня, эта сука его до добра не доведет. Ты говоришь, он парень красивый, а если она в него влюбится?

– А полторы штуки баксов в месяц, а эксклюзивный материал?

– Опять твоя правда, Леша. Сегодня у нас Новожилов, а завтра приятель наш сановный. Мы его в бане хорошо поснимали. Учли ошибки, которые солнцевские допустили, снимая Ковалева. У нас картинки четкие и интересные. Завтра ему покажем. Или ты депутат, или пусть Катька телепередачу делает. А то она этой даме из ТАСС очень завидует.