Текст книги "Ты самая любимая (сборник)"

25

Через неделю все русские офицеры собрались в кабинете начальника лагеря. В полной тишине Антоновский, сидя за столом в своем кресле, внимательно изучал их письменные рапорты и доклады. Потом он уперся взглядом в стол и глубоко задумался. Никто не посмел ни кашлянуть, ни шевельнуться – было почти физически видно, как в его большой лысой голове происходит обработка всей информации, сопоставление всех фактов и извлечение выводов. Наверное, эта была очень тяжелая работа, потому что Антоновский при этом тяжело сопел.

Вдруг он резко протянул руку к телефону и коротко сказал телефонистке:

– Кулича, управляющего Канским рудоуправлением! – А пока телефонистка соединяла, махнул всем офицерам: – Вы свободны!

Никто не знает, о чем он говорил с Куличем, офицеры успели услышать только первые фразы этого разговора:

– Товарищ Кулич, здравствуйте. Это подполковник Антоновский. Вы знаете, что свело в могилу 290 пленных японцев? Нет? Не знаете? Так я вам сейчас объясню!

После этого Антоновский говорил с Куличем еще сорок минут, причем иногда даже через закрытые двери и окна его кабинета офицеры, которые курили в коридоре и на улице, слышали его грохочущий партизанский голос и крепкие русские выражения.

Затем, закончив разговор, он вызвал к себе Крохина и Кедрова.

– Значит, так! – объявил он им. – Вы берете все эти документы и немедленно едете с ними в Канск к Куличу, он вас ждет. И возьмите с собой Ёсиду, он знает все детали этого дела.

Посланцы спешно погнали повозку в Канск. Управляющий Кулич действительно ждал их в своем кабинете. Он полностью соответствовал своей фамилии – был весь круглый, мягкий, гладкий, масленый и даже пушистый, как белый кот.

– С приездом, товарищи, – сказал он теплым голосом. – Я ждал вас. Хотите чаю? Сейчас Наташа даст нам чайку, и мы приступим к работе.

Очень красивая, молодая, стройная женщина с длинными русыми волосами встала в углу из-за письменного столика с пишущей машинкой и вышла, чтобы приготовить чай. Прибывшие осмотрелись. Кулич сидел в глубоком кожаном кресле, за большим и крепким письменным столом с тяжелым чугунным канцелярским прибором. За спиной у него был, конечно, портрет генералиссимуса Сталина, а на другой стене висела красивая картина работы японского художника Кисимото, которую прошлой зимой подарил Куличу майор Каминский. На картине был нарисован орел, который стремительно налетал на убегающего зайца. Какое-то неуловимое сходство было у этого могучего орла с мягким и масленым Куличем.

Прибывшие терпеливо и подробно объяснили Куличу причины, препятствующие выполнению нормы добычи угля, рассказали об условиях, в которых работают шахтеры, показали, насколько нереально составлены нормы. Разговор длился больше двух часов, Кулич, слушая, кивал головой. В конце концов он сказал:

– Я вас понял, товарищи. Оставьте мне все эти документы, я передам их в свой плановый и производственный отделы, и через неделю мы вам ответим официально.

И действительно, через неделю подполковник Антоновский зачитал подполковнику Якогаве и остальным офицерам новый проект договора Канского рудодобывающего комбината с лагерем, который пришел от Кулича. В этом договоре были совершенно удивительные пункты: «В случае если работа останавливается не по вине шахтеров, а в силу непреодолимых обстоятельств (прекращение подачи электроэнергии, поломка транспорта, некачественные взрывные работы и т. п.), шахтерам за все время вынужденного простоя выплачивается средняя зарплата… Все японцы, работающие в шахтах, получают продукты наравне с русскими шахтерами по повышенным нормам питания для работающих на подземных работах… Руководство производством и все работы на Южной шахте передать японским бригадирам и рабочим…»

Это была полная победа! Это была реализация самой большой мечты японцев – после, конечно, мечты о возвращении в Японию! Это был триумф партизанской тактики броска и натиска подполковника Антоновского! Он доказал, что даже при железобетонной советской системе централизованного планирования что-то все-таки можно изменить в соответствии со здравым смыслом.

Японцы кричали «Ура!», а Антоновский, подняв руку, грозно сказал:

– Но теперь, епёнать, попробуйте только не выполнить нормы! Особенно на Южной шахте! Я вас на всю Японию опозорю!

Но в голосе у него не было строгости.

26

Незаметно пожелтели листья березы, что стояла у ворот лагеря. А потом они и вовсе опали, как листки отрывного календаря.

Настало зимнее увядание.

Прошел целый год пребывания японцев в советском плену.

Правда, за этот год их жизнь тут разительно изменилась. Они стали жить в теплых бараках без вшей и клопов. Появился водопровод, заработали баня, хлебопекарня, прачечная. Производственные нормы были откорректированы и исправлены, японские бригады стали не только выполнять эти нормы, но, например, бригады Фукутоми и Хатанды, часто давали 125 % нормы! И снабжение продуктами японских шахтеров происходило теперь наравне с русскими. А когда японец перевыполнял норму, он получал спецснабжение. Но и это не всё! В каждой шахте японцы теперь развернули стахановское движение. Что это такое? Антоновский объяснил японцам:

– Еще до войны, во время первой пятилетки – пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР, – в Донецкой области молодой шахтер по имени Стаханов в несколько раз перевыполнил в забое норму добычи угля, за что ему присвоили звание «Герой Социалистического Труда». После чего во всех республиках СССР шахтеры и рабочие последовали его примеру, то есть развернули, как у нас говорят, стахановское движение. И теперь даже вы, пленные японцы, тоже должны участвовать в этом движении.

Еще до приезда японцев в СССР у входа в контору шахты каждый день вешали на стену объявление с именами лучших шахтеров и результатами их дневного труда. Над этим объявлением был длинный красный кумач с надписью белой краской: «Все за героем Стахановым! Выполним пятилетку за четыре года!» Еще выше висели портреты Ленина и Сталина, убранные свежими еловыми ветками. Теперь на этой Доске почета все чаще стали появляться номера японских бригад и фамилии японских шахтеров.

Конечно, начальник лагеря и руководители шахт были довольны таким поворотом дел. Когда бригады возвращались с работы, Антоновский и его подчиненные стали выходить к воротам, и Антоновский с улыбкой сам слушал рапорты бригадиров об их сегодняшних успехах. Он пожимал руки бригадирам, желал им хорошего отдыха, спрашивал, есть ли больные или другие жалобы. На улицах Заречной и в поселке Ирша репутация японцев среди русских стала подниматься. И русские шахтеры начали уважать японских шахтеров. Если раньше многие из них смотрели на японцев свысока, пренебрежительно и даже презрительно, то теперь все стало иначе – многие русские рабочие и даже шахтеры перешли в подчинение к японцам.

– Эй ты, чурбан! Давай шевелись!

– Нажми, японать!

– Давай, давай! Работай, болван!

– Осел! Лентяй! Шевели ногами, ёптать!

Это можно было услышать везде – и в лаве, и в забое, и возле люка, и у транспортной ленты. Только теперь это японские шахтеры кричали на русских – теми же словами, какими раньше русские кричали на японцев. И русские не обижались, они были благодарны японцам за то, что те заставили начальство пересмотреть нормы, ввести плату за простои и другие изменения условий труда. К тому же они видели, что японские шахтеры работают отлично.

У транспортной ленты всегда было самое шумное место. Тут постоянно стоял переполох из-за неразберихи с порожняками и составами, полными угля, – не было ни графика их движения, ни регулировщика, они постоянно мешали друг другу, устраивали заторы. Из-за этого женщины-«мадамы» вечно скандалили, кричали и ссорились друг с другом. Но японцы тут же поставили сюда молодого японца-регулировщика, который отвечал за движение транспорта.

– Эй! – кричал он теперь. – «Мадам» п…рванка! Гони порожняки в забой номер 13!

«Мадамы» с радостью подчинялись его расторопным указаниям.

И постепенно японцы все больше и больше стали забирать себе власть в подземной работе.

* * *

Но каждый раз, когда они возвращались с работы в лагерь, радость от их рабочих успехов испарялась.

Чем ближе колонна пленных подходила к лагерю, тем яснее они видели холм-кладбище с могилами своих товарищей. И высокий лагерный забор с вышками вооруженных охранников, которые круглосуточно держали их под прицелом своих автоматов ППШ. И перелетных птиц, которые опять устремлялись по небу на юг, в теплые страны, в Японию.

– О, птицы, птицы! Мы слышим, как вы зовете нас! Но нет у нас крыльев, а если бы и были, охранники все равно не дали бы нам улететь – они каждый день тренируются в стрельбе по мишеням. Так отнесите же домой нашу тоску по родине…

27

– Комбат Якогава, вам известно, что скоро всю работу на Южной шахте передадут японцам?

Начальник Южной шахты Константин Перов был очень молодым инженером. Он окончил горный институт в Свердловске, несколько лет проработал инженером и совсем недавно был назначен начальником Южной шахты – самой маленькой из всех. Пожав ему руку, комбат Якогава спросил:

– Извините, господин Перов, а кто будет нести ответственность за работу шахты? Кто будет руководить?

– Я понимаю вас, – сказал Перов. – Ответственность и руководство останутся за нами, русскими, поскольку это касается выполнения государственного пятилетнего плана по рудопромышленности. Передать это в руки военнопленных мы не можем. А вот всю организацию рабочего процесса мы целиком доверим вашим специалистам и бригадирам. Я уверен, что вы сделаете нашу Южную шахту стахановской шахтой!

– Ой, господин начальник шахты, вы переоцениваете нас, японцев!

– Нет, нет, комбат Якогава. Помните, недавно ваш бригадир Сакамото совершил геройский поступок, ценой своей жизни спас нашу шахту. Мы такие вещи не забываем. Я целиком доверяю вам и вашим рабочим и уверен, что вы справитесь с заданием для нашей шахты – давать в сутки 550 тонн угля.

– Вы сказали: 550 тонн в сутки? Значит, за смену нужно добывать 190 тонн, 380 вагонов, правильно?

– Да, комбат Якогава. Но это не все. Я хочу с вашей помощью целиком переоборудовать Южную шахту, поставить новую рудо-бурильную машину, проложить рельсы для электровозов, построить лесопильный завод и кузницу для ремонта инструмента. Вот посмотрите, мы с вами превратим нашу шахту в самую современную и лучшую в Сибири!

– Спасибо вам за доверие, господин Перов. Но если нам предстоит все это сделать, то когда же нас отправят в Японию?

– Комбат Якогава, это у вас очень риторический вопрос. А вот у меня есть очень конкретный вопрос: когда вы последний раз были в санчасти?

– А что такое? – испугался Якогава. – Я плохо выгляжу?

– Да, комбат, мне не нравятся ваши круги под глазами. Мне кажется, что вы плохо спите или не спите совсем. Я позвоню доктору Калининой. Я хочу, чтобы она проверила ваше здоровье. Нам с вами нужно еще многое сделать в этой жизни.

Комбат озадаченно посмотрел на переводчика Юдзи Ёкояму. Но Юдзи с невинным видом отвел глаза в сторону. Зачем комбату знать о его маленьких интригах?

28

Кроме Южной шахты, которая была рядом с лагерем, все остальные шахты находились от него на расстоянии трех, четырех и даже шести километров. Пленные японцы ходили туда на работу пешком и очень уставали – особенно зимой, во время сорокаградусных морозов, на плохой дороге, при скудном питании и в плохой одежде, да еще в сопровождении злых охранников и их ужасных, безжалостных собак.

Поэтому в забой люди спускались усталые, измотанные, и это не могло не отражаться на производительности труда.

Но теперь, когда мало-помалу вся организация жизни стала подчиняться здравому смыслу повышения добычи угля, японцы потребовали возить их на работу в автомобилях. И к их изумлению, разрешение из Красноярского УЛАГа пришло даже быстрее, чем они ожидали. Не то подполковник Антоновский снова применил свой метод бури и натиска, не то на руководство произвел впечатление резкий подъем производительности труда на Канском комбинате.

Но так или иначе, теперь японцы каждый день ездили на работу в грузовиках, с веселыми песнями:

– Когда б имел златые горы и реки, полные вина, все отдал бы за ласки-взоры, чтоб ты владела мной одна!..

– Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек! Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…

– Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю? Виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему?..

– Миленький ты мой, возьми меня с собой! Там, в краю далеком, буду тебе женой! Милая моя, взял бы я тебя, но там, в краю далеком, есть у меня жена…

Японцы приезжали на работу веселые, бодро брались за дело, и отношение к ним русских шахтерок-«мадам» круто переменилось. Ведь во время войны многие русские молодые люди погибли на фронте, и в 1945–1947 годах в СССР на одного мужчину приходилось пять женщин. Это ужасная статистика, но она оказалась полезной для японских пленных. Ведь не по своей охоте приехали они сюда – молодые, сильные, энергичные и сумевшие выжить даже в таких ужасных условиях, какими встретила их Сибирь в первую зиму. Да, 290 японцев погибли, но 1200 выжили!

И теперь, когда крепкие, молодые и веселые японцы стали приезжать на работу, русские женщины-шахтерки начали проявлять к ним возбужденное внимание. А с японской стороны к ним был не меньший интерес. Молодые японцы уже больше года были оторваны от женщин, но если прошлой зимой им было не до любовных романов и секса, то теперь…

– Эй, брат, ты не знаешь? Эстакадница Маруся уже занята, она любовница шахтера Кооно.

– Канатчица Аня влюбилась в забойщика Оцукаву.

– Лебедчица Тома – симпатия люковщика Хэйджимо. Я видел, как они в обнимку ушли в глубину забоя…

Слухи, сплетни, разговоры на эту тему до ночи не затихали в бараках.

– Кооно, будь мужчиной, расскажи, как тебе с Марусей? Неужели у русских «мадамов» и правда волосы в том месте такие же русые и шелковые, как на голове?

– Боже мой, если я смогу переспать со Светой, я не пожалею, что попал в русский плен!

– Слушайте, братья! Вчера на Второй шахте во время перерыва опять отключили свет, и лавщик Тимура сидел на бревне, ничего не делал…

– Снова эти разговоры о работе! Прекрати! Сколько можно?

– Нет, нет, слушайте! Он сидел на бревне, вокруг темень, конвейер не работает. И вдруг к нему со спины тихо подкрались люковщицы Нина и Зина, схватили его за руки с двух сторон!

– Нина и Зина? Неужели? И что?

– Ну, ты же знаешь, какие люковщицы силачки! Они его так схватили, он не мог пошевелиться!

– Так, интересно…

– Не перебивай, сука, слушай! Потом они расстегнули ему штаны, залезли туда руками и стали ругаться: «Фу! Боже мой! Какой у японцев маленький член! Черт возьми, епёнать!» Но тут от их рук – ну, ты сам понимаешь, что случилось. Они ужасно обрадовались и стали спорить между собой: «Я первая!» – «Нет, я первая!» – «Нет, я первая, я мужской член во рту уже год не держала!» – «А я два года!» Но пока они так ругались, вдруг включили свет – вы представляете, какая открылась картина?!

Все расхохотались.

Однажды вечером после ужина Юдзи сидел в штабе батальона. Неожиданно молодой ефрейтор Сигемото, только что вернувшийся с работы на лесном складе, робко заглянул в дверь:

– Добрый вечер, сержант Ёкояма, можно войти?

– Входи, Сигемото, добрый вечер.

Он, низко кланяясь, подошел к Юдзи:

– Сержант Ёкояма, у меня к вам большая просьба. Но я не знаю, могу ли обратиться…

– Не стесняйся, говори, в чем дело. Я постараюсь помочь тебе, ведь мы земляки и ровесники.

– Спасибо. Вот моя просьба. – Он робко достал из кармана измятую бумажку и сказал: – Прошу вас перевести это письмо на русский язык.

Прочитав письмо, Юдзи ответил:

– Гм, Сигемото… Это же любовное письмо. В кого ты влюбился?

Он покраснел.

– В Зину…

– В Зину с лесосклада?

– Да, – сказал тот, краснея еще больше. – В нее…

– Понятно. Но понимаешь, Сигемото, ведь твое письмо написано стихами. А я никогда не писал стихов по-русски. Не знаю, справлюсь ли я с такой сложной задачей.

– Ёкояма-сан! Я не смею вас утруждать. Но если вы попробуете…

– Ладно, ладно, иди. Я попробую.

Юдзи взял ручку и стал переводить его стихи на русский язык:

 
Если луна превратится в зеркало,
Я смогу всю ночь смотреть
На твое милое и любимое лицо!
Если ветер коснется листвы за окном,
Я тут же услышу в нем твой нежный голос…
 

На следующий вечер Сигемото радостно вбежал в наш штаб.

– Ёкояма-сан! Благодарю вас! – еще больше закланялся он. – Я добился цели! Прочитав мое письмо, Зина залилась слезами от радости! Ура! Спасибо вам!

И, сказав это, Сигемото подарил Юдзи целый кисет махорки.

29

Пурга мела трое суток, но к утру четвертого дня перестала. Небо прояснилось и стало голубым и прозрачным, без единого облачка.

Скрипя валенками-катанками по свежему снегу, лейтенант-казначей Лысенко со своей помощницей Татьяной прошли через караульное помещение и направились к штабу батальона. У входа в барак лейтенант Лысенко, пожилой обстоятельный украинец, стряхнул рукавицей снег со своей овчинной шубы, веником обмел валенки, потом вошел к японцам и сказал:

– Доброе утро, товарищи! Как дела? Ночью была сильная пурга, вы хорошо спали?

С тех пор как жизнь в лагере стала меняться к лучшему, кое-что изменилось и в манерах русских офицеров. Они почти перестали кричать и грязно ругаться и даже усвоили японскую манеру никогда сразу не говорить о делах.

– Спасибо, господин лейтенант. А как вы? Как ваш сын Виктор?

Виктор, очень живой и смышленый мальчик, учился в начальной школе и, как все дети русских офицеров, часто бывал в русском штабе.

Лысенко польщенно улыбнулся.

– Растет! – гордо сказал он. – Знаете, мне кажется, что из-за этой пурги Дед Мороз никак не мог найти к вам дорогу и приехал только сегодня на рассвете.

– Что? Какой Дед Мороз? – спросил комбат Якогава.

За то время, что прошло после его последнего разговора с начальником шахты Перовым, комбат Якогава стал действительно лучше выглядеть. То ли потому что теперь доктор Калинина регулярно измеряла его давление, то ли еще по какой-то другой причине, но после каждого визита в санчасть комбат Якогава мог уже беспробудно проспать всю ночь напролет…

Юдзи сказал лейтенанту Лысенко:

– Вы, наверное, шутите про Деда Мороза, господин лейтенант. Или это еще одно иносказание, как про царя Гороха. Да?

– Ничего подобного! Просто вы, японцы, живете в теплой стране и ничего не знаете про живого Деда Мороза. Он к вам не может приехать, поскольку у вас нет настоящих морозов. Бедные вы, бедные!

Мигнув синими глазами, Татьяна прыснула, не смогла сдержать смех. Но Лысенко даже не улыбнулся, продолжал совершенно серьезно:

– А у нас в Советском Союзе каждую ночь во время пурги разъезжает на санях и оленях настоящий Дед Мороз и развозит людям счастье. Понятно?

– Теперь понятно, господин лейтенант. Как я забыл? Действительно, какой-то дед ночью проезжал на санях через лагерные ворота, я слышал, как скрипели сани. И кажется, его фамилия Лысенко. Да, Татьяна?

– То-то! – сказал Лысенко, сел за стол и положил на него свой тяжелый портфель. – Давай, Татьяна, открывай портфель, доставай документы Деда Мороза.

Татьяна открыла портфель и вытащила огромную пачку рапортов японцев и еще каких-то документов с чернильными надписями «Ведомость».

– А теперь посмотрите сюда, – сказал Лысенко. – Вот столбец, в нем фамилии японцев. Вот их ежедневное выполнение нормы за ноябрь. Вот заработок, то есть норма оплаты труда, помноженная на процент выработки. Непонятно? Показываю. Например, согласно этим рапортам, ваш солдат Китагава заработал в ноябре 920 рублей. А солдат Такигава – 880 рублей. На ваше содержание в лагере наше правительство тратит в месяц 470 рублей. Значит, удерживаем 470 и получаем, что Китагава заработал в ноябре 450 рублей, а Такигава – 410. Теперь ясно?

Комбат Якогава изумленно уставился на лейтенанта:

– Господин лейтенант, неужели вы… неужели вы будете выдавать нам зарплату?!

– Конечно, буду.

– Но как? Чем? Продуктами?

Лысенко усмехнулся:

– Советскими рублями! А продукты и все остальное, кроме водки, конечно, вы сами купите в магазине. Дошло?

Японцы потрясенно молчали. Неужели им в руки дадут настоящие деньги и они смогут купить на них все, что захотят?! Ведь до сих пор японцы лишь тайком выменивали у русских сахар, хлеб и махорку за свои свитера или другую одежду.

Лысенко сказал:

– Но нам нужна ваша помощь. Ведь вас 1200 человек, Татьяна одна не может рассчитать каждому зарплату. Ей нужен японский помощник-математик.

На следующее утро Татьяна принесла в японский штаб тяжелый портфель с документами и большие счеты. Русские счеты – интересный инструмент. Хотя Нонака, помощник переводчика, служил в финансовом управлении Квантунской армии, он такие счеты никогда не видел. Татьяна научила его, и целую неделю в японском штабе с утра до ночи стучали эти счеты.

– Шахтер Отисама, выполнение месячной нормы 117 процентов…

– Люковщик Фудзикама, выполнение нормы 122 процента…

А через неделю состоялась выдача первой зарплаты.

Ура!

Огромная очередь терпеливо стояла у штаба, люди заходили, получали красивые советские деньги с портретом Ленина, щупали их, нюхали, смотрели на свет и выходили, совершенно потрясенные. А назавтра, сжимая в руках эти деньги, все устремились в магазин при шахте. Теперь пленные могли купить всё, что им нравится, – хлеб, булочки, колбасу, рыбу, молоко, сахар, табак…

Только свободу нельзя было купить ни за какие деньги.