Текст книги "Ты самая любимая (сборник)"

Под эти новости и стук касок Надя наглухо застегнула полог палатки, разделась, налила себе на ладони водку из бутылки и растерлась вся – плечи, руки, живот. А в палатке-штабе руководитель пикета, сидя в тесном кругу шахтеров, уже распеленал завернутого в детдомовские тряпки Ванечку и стал растирать его мохнатым полотенцем. На что Ванечка тут же ответил фонтаном – описал своего спасителя.

Шахтеры засмеялись, а руководитель сказал:

– Ладно, с кем не бывает? Все писаем, пока живем! Главное – не ссать! А писать можно. – И посадил Ванечку на попку. – Давай, парень, пей молоко! Из кружки пить умеешь? Учись – шахтерская кружка!

Ваня, сидя, взял кружку обеими руками и, обливаясь молоком, стал жадно пить.

– Крестить его нужно, – сказал юный священник.

– Достал ты нас! – отмахнулся руководитель.

– Если крестить – болеть не будет, – заметил один из шахтеров.

– Ага! – усмехнулся второй. – Я крещеный. – И стал загибать пальцы: – Гриппом болел, малярией, язву в шахте заработал…

Утром после грозы над Москвой-рекой стояла радуга, и это было очень красиво – чистая высокая радуга над златоглавой Москвой.

Но под этой радугой все теле– и радиостанции сообщали:

– Правительство официально объявило, что не способно платить по своим финансовым обязательствам. Это дефолт и банкротство всей экономики. Иностранные инвесторы бегут из России, банки закрываются…

– Люди, обезумев, штурмуют банки…

– В Совете Федерации спикер Егор Строев открыто заявил: «4,8 миллиарда долларов, которые дал нам МВФ, правительство просто профукало…»

– Чем отличаются ГКО от «МММ» и «Властилины»? Оказалось – только размерами. Ну и еще тем, что «Властилине» мы наши бабки сами несли, а правительство через банки отняло деньги у всей страны, а потом всех кинуло…

– На Горбатом мосту шахтеры повесили чучело Ельцина…

Чучело действительно повисело, а затем шахтеры огромными гвоздями-«костылями» прибили его к бутафорским шпалам.

А в ближайшей к Горбатому мосту церкви юный священник читал молитву и, обмакнув кисточку в сосуд с миррой, крестообразно помазал Ванечке лоб, глаза и грудь, говоря при каждом помазании:

– Печать дара Духа Святого. Аминь! – После чего священник забрал у руководителя Ванечку и совершил обряд крещения – троекратно погрузил малыша в купель.

Глядя, как Ваню с головой погружают в воду, Надя испуганно дернулась к нему, но руководитель удержал ее, сказал на ухо:

– Он из Раменского дома малютки?

Надя посмотрела на него в испуге.

– Вас по телику в розыск объявили, – шепотом сказал ей руководитель. – Но мы тебя не выдадим, не сцы…

Священник, подняв Ваню над купелью, отдал его Наде со словами:

– Приняв на руки крестного, вы берете на себя обязательство всю жизнь воспитывать его в православном духе и держать на Страшном суде ответ за это воспитание. Берете?

– Беру, – сказала Надя.

– Беру, – сказал руководитель.

– Аминь! – произнес священник.

Ночью Ванечка спал рядом с Надей на раскладушке в глубине палатки. В палатке горела неяркая лампа-переноска, руководитель пикета и несколько шахтеров сидели у стола, юный священник негромко читал им Библию. Остальные были заняты своими делами – кто писал письмо, кто зашивал вощеной ниткой сапог, кто пытался заклеить треснувшую каску…

– «Рождество Иисуса Христа было так, – читал священник, – по обручении Матери Его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святого»…

Руководитель пикета прошел в глубину палатки к Наде и Ване, поправил сползающее с раскладушки одеяло.

– Я так устала, крестный! – негромко сказала ему Надя. – Ну почему у нас все через я не знаю что?

Руководитель смолчал, думая о чем-то своем. Священник продолжил по Библии:

– «Иосиф же, муж ее, будучи праведен…»

Зашивая вощеной ниткой сапог, кто-то из пожилых шахтеров спросил у Нади:

– Надь, а ты артистка?

– Пока еще нет.

– Спой нам что-нибудь…

Надя после паузы негромко сказала речитативом:

– «На ложе моем ночью искала я того, кого любит душа моя…»

– Это кто? – спросил шахтер помоложе. – Земфира?

– Нет, это царь Соломон, – ответила Надя. – «Песнь песней». Слушайте:

 
На ложе моем ночью искала я того,
Кого любит душа моя.
Искала и не нашла его.
Встану же я, пойду по городу,
По улицам и площадям,
И буду искать того,
Кого любит душа моя…
 

Накативший рев машин, грохот ботинок, треск разрываемого брезента и крики «Стоять! Ни с места!» прервали ее выступление. Это омоновцы крушили палаточный городок шахтеров.

Заревел проснувшийся Ванечка. Надя, вскочив, схватила его на руки, шахтеры стенкой закрыли их от омоновцев. Руководитель пикетчиков, зверея, поднял над головой шахтерскую кирку и заорал солдатам:

– К сыну не подходи, бля! Убью!

Командир омоновцев успокоил его:

– Да на хрена он нам нужен?

Омоновцы забрали с рельсов чучело Ельцина и уехали.

Шахтеры принялись поднимать поваленные палатки, собирать разбросанные вещи. Надя с Ванечкой на руках бродила по темному и разрушенному палаточному городку, спрашивала:

– А где Петрович? Где наш крестный?

Шахтеры пожимали плечами.

И вдруг она увидела его у высокой решетчатой ограды Белого дома. Он двумя руками держался за решетку и молча тряс ее – все сильней и сильней.

А за решеткой стояли охранники, и один из них уже взвел затвор автомата.

Видя это, руководитель пикета стал еще сильнее сотрясать ограду и заорал:

– Да! Стреляй! Стреляйте, суки! Ну!!! Стреляйте!!!

Охранники подняли автоматы.

Надя с Ванечкой на руках бросилась к Петровичу и закричала охранникам:

– Не-ет! Не стреляйте! Нет!!!

– Уйди, дура! – крикнул ей Петрович и снова стал трясти решетку, в истерике крича охранникам: – Давайте! Сволочи! Убейте меня! Ну! Убейте!!!

– Нет! – кричала Надя. – Тут ребенок! – И оглянулась на шахтеров. – Люди!

Шахтеры уже и сами набежали, силой оттащили своего руководителя от ограды.

– Идиоты, пусть бы меня убили! – орал он. – Восстание бы началось!..

Назавтра по Москве-реке с пароходными гудками плыла мимо Белого дома баржа с большим транспарантом:

ТРЕБУЕМ ОТСТАВКИ АНТИНАРОДНОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА!

Под эти гудки шахтеры сворачивали палаточный городок, Надя умывалась у рукомойника, Петрович, руководитель пикета, кормил Ванечку фруктовым пюре из банки, а Ваня стучал шахтерской каской и охотно ел.

– Вот, крестник, – говорил Ване Петрович, – ешь, правильно! У меня не было такой мамки, как у тебя. Ты ее береги!.. Мою мамку беременной сослали в Воркуту – вечно воевала с советской властью. Дали 15 лет, а уморили за пять, я тоже в детдоме вырос… Видишь, ни хрена у нас не получается всеобщая забастовка. И не вышло из меня вождя мирового пролетариата – объелся народ революциями, и толку от них… Ты доедай, доедай!.. Вырастешь – может, ты чего сделаешь…

Надя, умывшись, подошла к ним.

– Ты меня понял? – спросил Петрович у Вани и повернулся к Наде: – Мы домой. Поедешь с нами? Там, правда, жрать нечего. Зато люди хорошие.

Переносной телевизор сообщал очередные новости:

– Население потеряло все свои сбережения, «скорые» замотались по вызовам инфарктников, резко увеличилось количество самоубийц. Вчера на улице Заморенова двадцатишестилетний мужчина выпрыгнул из окна пятнадцатого этажа и разбился насмерть. На Крымском мосту прыжком в воду пытался покончить жизнь некто Александр Баронин. И вот прямо сейчас новый инцидент – на Бородинском мосту президент банка «Энергия века» собирается покончить с собой…

Надя оглянулась на телевизор:

– Что??? Как он сказал? Какого банка?

Кто-то из шахтеров пожал плечами:

– Какая-то «Энергия века»…

А телеведущий продолжал, нагнетая сенсационность:

– Наша съемочная группа уже подъехала к Бородинскому мосту, и сейчас нам покажут самоубийцу. Да, вот мне говорят, что наш корреспондент уже на связи, а фамилия самоубийцы – Кибицкий… Да, вот мне принесли справку: Павел Кибицкий, президент банка «Энергия века»…

– Боже мой! – в ужасе вскрикнула Надя. – Бородинский мост – где это?

– Тут рядом, – сказал Петрович, – на Смоленской набережной.

Надя, схватив Ванечку, сорвалась с места и бегом рванула к Смоленской набережной.

– Надежда, ты куда? – крикнул Петрович. – Ты же в розыске!

Но Надя не слышала, а с Ванечкой на руках что есть сил бежала по набережной. От тряски Ванечка расплакался, Надя просила его на ходу:

– Терпи, Ваня! Потерпи!..

У Бородинского моста была гигантская пробка, а вокруг моста – милицейское оцепление, густая толпа зевак, радиокомментаторы, машины и передвижные тарелки-антенны съемочных групп РТР, НТВ и ОРТ.

Надя ворвалась в эту толпу, крича в истерике:

– Пропустите!.. Пустите!..

Милицейские заступили ей дорогу:

– Стой! Куда ты?

– Там мой муж! Пустите! – закричала Надя. – Это мой муж!..

На пустом мосту, отгороженный от толпы милицейским кордоном, Кибицкий, какой-то взъерошенный и с дикими глазами, уже стоял с наружной стороны перил. Свисая одной ногой над водой, он безумными глазами оглянулся на Надин крик и увидел Надю, которая вырвалась из рук милиции и бежала к нему по мосту с ребенком в руках.

За ее спиной один из ментов, посмотрев ей вслед, стал озабоченно листать оперативки с фотографиями разыскиваемых преступников.

– Стой! – закричал Наде Кибицкий. – Стой, а то прыгну!..

– Нет! Павел! Вы же высоты боитесь! – крикнула Надя.

– Боюсь, но прыгну! Уйди! – И Кибицкий сделал движение вперед, с моста.

Надя рухнула на колени:

– НЕТ!!!

Тем временем телекомментатор, стоя перед операторским краном, взахлеб рассказывал зрителям:

– Мы ведем репортаж прямо с места события! Только что молодая женщина с ребенком на руках прорвалась к самоубийце. К сожалению, мы не слышим, что она говорит ему…

А на мосту Надя медленно, на коленях двигалась к Кибицкому:

– У вас мама парализованная – как она будет без вас?

Кибицкий смотрел на нее.

– Слезайте, пожалуйста! – просила Надя.

Вдали, вокруг моста толпа, жадная до зрелищ, жала на милицейское оцепление. Милиционеры, взявшись за руки, с трудом сдерживали этот напор.

Кибицкий через решетку моста объяснял Наде:

– Я нищий, пойми!

– Слезайте, я вас прошу! – говорила она. – Ваня, скажи ему!

– Ты не понимаешь, – продолжал Кибицкий. – Я даже мамину квартиру заложил.

– Это не важно. Мы будем книги на улице продавать…

– Я чужие деньги угробил! Меня посадят в тюрьму!

– Мы будем вам передачи носить, за мамой будем смотреть… – Надя опустила Ванечку на асфальт. – Ваня, иди! Иди к папе, сынок! Как я люблю тебя? Я люблю тебя так, что скажи мне лишь слово…

Ванечка, еще нетвердо стоя на ножках, сделал несколько шатких шажков к Кибицкому.

Кибицкий смотрел на него, а Ваня, шатко шагая, на ходу протягивал к нему руки.

1977–2005

Р.S. Фильм «Ванечка», поставленный Е. Николаевой, уже был на киноэкранах, и я не вижу нужды его комментировать – тем паче, что его видело, мягко говоря, не так уж много зрителей. Наверно, это и к лучшему – посмотрев первые 20 минут этого фильма, я ушел с просмотра, чтобы вконец не убиваться от того, что с моим «Ванечкой» сделали режиссер и продюсеры. Конечно, я сделал большую ошибку, доверив «Ванечку» режиссеру Николаевой. Но, слава Богу, мой «Ванечка» пережил этот фильм, и теперь существуете вы, читатели, – мне куда спокойней и безопасней передать этого чистого ребенка вам прямо с рук на руки, без киношных посредников.

Недотепа Кэрол
Рассказ, написанный в 1981 году в Хантсвилле, штат Алабама, США

Если вы найдете на карте Оклахомы наш маленький Редстоун, вы сразу поймете, что это не место для рохлей и недотеп. Здесь живут настоящие ковбои, и даже самая сопливая девчонка вам на ходу заарканит двухлетнего мустанга. Здесь каждый умеет в минуту остричь овцу так, что она выскакивает из рук голенькая, как девица из финской сауны. А на фермерской ярмарке стоят очереди к силовым аттракционам, и нет у нас парня, который не смог бы одним ударом топора расколоть дубовый пень или влет сбить из «винчестера» американский квотер.

Поэтому рыжий Кэрол Виндстон был просто посмешищем наших мест. Рохля или Недотепа – вот и все, что можно сказать об этом неудачнике. Дожить до 25 лет и падать с семилетней кобылы, как мешок овса, мог, конечно, только такой простак, как наш Кэрол. Перевернуться на тракторе, тонуть в Зеленом ручье, испугаться выскочившего из загона быка и позорно бежать от него, тряся своим толстым животом, – это все, конечно, Кэрол, кто же еще? Да что тут говорить! А получить при рождении женское имя Кэрол только потому, что родители уже имели четырех пацанов и хотели девочку – это, по-вашему, что? Везение? В нашем баре «Игл нэст», орлиное гнездо, каждый вечер можно было услышать: «Слыхали, что вчера случилось с рыжим Кэролом?»

И тут в бар входил Кэрол.

Все замолкали и пялились на него, ожидая, что еще выкинет наш Недотепа, и от этого у бедняги даже простое пиво застревало в горле. Правда, и у вас бы застряло, если бы в вашу кружку незаметно подсыпали унцию перца, но ведь вам-то не подсыпают, правда? И другим тоже. А вот Кэролу…

Короче, теперь вы понимаете, что толстяк Кэрол был действительно посмешищем Редстоуна. Даже пятилетние мальчишки издевались над ним – скажем, привяжут длинной леской его велосипед у почты и ждут, когда Кэрол взгромоздится на него со своей почтарской сумкой. И Кэрол – он у нас почтальоном работал – только разгонится на своем велике вниз по дороге, а тут – бац, натянутая леска дергает велик, и Кэрол летит через руль на дорогу, а сумка – на него.

Недотепа, Пугало, Поросячья задница – как только не дразнили у нас Кэрола, как только не потешались над ним! Из-за этих насмешек Кэрол, конечно, еще с детства стал сторониться людей и все свободное время проводил в лесу у Гремучего ручья. Там над ним никто не смеялся. Там он бродил один, без ружья, иногда – целыми днями, там у него была своя жизнь, в которой он был главный! И там он научился так подражать птицам, что на тетеревином токовище глупые тетерки летели не на голос своих хохлатых ухажеров, а на токование Кэрола. И жужжать пчелой, и хрюкать по-кабаньи, и петь иволгой, и стрекотать сверчком, и квакать по-лягушачьи, и трубить лосем – все у него получалось там замечательно. И Кэрол был счастлив в своем лесу, в этой глухой чащобе у Гремучего ручья.

Но счастье не бывает долгосрочным – вы это знаете.

Однажды кто-то подсмотрел Кэрола в лесу, как он хрюкал там у кабаньей норы, развлекая диких поросят и кабаниху. Подсмотрел и рассказал об этом в «Игл нэст», и вся компания молодежи ринулась на своих «форд-мустангах», джипах и вэнах в лес поразвлечься над Кэролом. С тех пор и пошло! Лучшее развлечение – выследить Кэрола в лесу или поймать его на улице и заставить хрюкать по-кабаньи и квакать лягушкой. Наша сельская шпана, подростки просто гонялись за ним на мотоциклах, окружали, наезжали на него и ревели ему в лицо моторами своих «байков» до тех пор, пока он не сдавался и не начинал изображать какую-нибудь тетерку, индюшку, лося или жабу.

И надо же такому случиться, чтобы именно наш Недотепа, Посмешище, Рохля, Мешок с овсом, Поросячья задница влюбился ни больше ни меньше как в первую красавицу Редстоуна Сюзанн Лампак! Это какой-то недосмотр Всевышнего, я вам скажу, это какой-то непорядок в природе. Почему Всевышний позволяет всяким уродам влюбляться в наипервых красавиц и наоборот?! И люди мучаются потом всю жизнь, честное слово! Нет чтобы уроды влюблялись в уродок, а красотки в красавцев, и был бы полный порядок, справедливость и – никаких проблем! Так ведь нате – Кэрол Виндстон влюбляется не в кого-нибудь, а в саму Сюзанн Лампак! Видали?! Ну какие у него, бедняги, шансы, как вы думаете? Конечно, у него только один шанс – стать еще большим посмешищем.

И вот они выдумывают такую штуку. Они – это Сюзанн Лампак и ее компания нашей редстоунской золотой молодежи. Они собираются как-то в баре и пишут письмо на телевидение в программу «Инкредибл», «Невероятное», что у нас в Редстоуне тоже есть уникальный талант – Кэрол Виндстон. Он, мол, и хрюкает по-кабаньи так, что дикие кабаны ластятся к нему, как котята, и иволгой так свищет, что птицы со всего леса к нему на плечи слетаются. Ну и так далее, уж они расписали! И Сюзанн Лампак сама отвезла это письмо на почту и проследила, чтобы Кэрол – весь красный от любви, он как увидел эту Сюзанн, просто дар речи потерял, – чтобы Кэрол все печати на письме правильно поставил и отправил письмо с первой же почтой.

И что вы думаете?

Не прошло и двух недель, как из Нью-Йорка прилетает к нам целая киногруппа – патлатый кинооператор, два ассистента и тощая баба-редактор в темных очках. И вот они гоняются за Кэролом, чтобы он им весь свой репертуар показал. И не как-нибудь, а в лесу, среди кабанов и прочей дичи. А Кэрол, конечно, ни в какую – стесняется и боится вообще на всю страну стать посмешищем. Да и как звери будут с ним в кино сниматься – разбегутся, и всё, и он своих единственных друзей лишится. Короче, бегает Кэрол от этих киношников, прячется от них в лесной чащобе. А всему Редстоуну это новая потеха, и в баре «Игл нэст» кто как может этих киношников накручивает – какой, мол, Кэрол уникальный талант. Только застенчивый, скромный, нужно к нему ключ подобрать. А ключ, конечно, единственный и всем известный – Сюзанн Лампак.

Киношники, конечно, к Сюзанн – ты, мол, такая красавица, помоги нам достать этого Кэрола, мы тебя тоже в кино снимем. И Сюзанн на своем жеребце Уисл-Свист скачет в лес, находит там Кэрола и разговаривает с ним так, будто влюблена в него по уши, и просит ради нее показать этим киношникам, на что он способен. Ну мог ли Кэрол ей отказать? Уж если Сюзанн Лампак чего захотела – ей никто не отказывал, и вы бы не отказали.

На следующий день ведет Кэрол этих киношников в лес (и Сюзанн с ними), прячет их там в каком-то шалаше, чтоб они своей кинокамерой зверей не распугали, а потом на полянке перед шалашом устраивает целый спектакль – токует, как тетерев, так, что все тетерки своих мужей побросали и, хлопая крыльями, на эту поляну слетелись. Иволгой свищет – иволги со всего леса поприлетали. Лосем трубит – лоси из чащи повыходили и из рук у Кэрола морковку едят.

А киношники, знай, снимают и только пришептывают: «Бьютифул! Икредибл! Фантастик!» А Кэрол уже и забыл про них. Так своими зверьми увлекся – на него просто как вдохновение нашло. Лосей отпустил и вдруг лягушкой заквакал: «Куа-куа-ква-а! Куа-куа-ква-а-а!» И – представляете? – от воды, от ручья сотни лягушек прыснули на поляну. А напоследок Кэрол еще и кабаном захрюкал, да так натурально, что из чащи кабаниха с поросятами-кабанчиками пришла, повалилась у ног Кэрола на землю и захрюкала с ним в унисон.

Но тут Сюзанн Лампак не выдержала, рассмеялась в шалаше. А смех у нее, сами понимаете, какой звонкий. Кабаниха озверела, и ринулась на шалаш, и снесла бы его к чертям вместе с киношниками, если бы не Кэрол. Уж какой он ни трус, какой ни рохля, но когда на его любимую Сюзанн кабаниха бросилась, он ринулся за ней, завизжал поросенком недорезанным и шарах – в кусты. Ну, кабаниха, конечно, за ним – спасать детеныша. Короче, отвлек Кэрол кабаниху от шалаша, и пока она за Кэролом по кустам гонялась, киношники и Сюзанн смылись из леса.

Вечером весь истерзанный и помятый приплелся Кэрол в Редстоун. А киношники его ждут, обнимают и поздравляют, и говорят ему, что он гениальный артист, что ему нужно в шоу выступать, в кино сниматься, что зря он свой талант в Редстоуне хоронит, ну и всякие такие слова, которые для нормального человека ничего не значат, потому что это стандартное киношное вранье. Они так каждому говорят, кого для своей программы снимают. Но тем не менее выписывают ему за эту съемку чек на 200 баксов, и сама Сюзанн Лампак целует его в губы, и еще этот патлатый кинооператор дает Кэролу свою визитную карточку.

А наутро они уезжают, эти киношники, и, конечно, прихватывают с собой Сюзанн Лампак. Никто и не заметил, когда она успела с тем патлатым спутаться и что он ей наобещал – наверняка наобещал сделать из нее кинозвезду. Вы не знаете, почему все бабы хотят стать кинозвездами и готовы ради этого бог знает на что? Почему им так обязательно крутить на киноэкранах своими попками перед всем миром?

Короче, факт остается фактом – смылась Сюзанн Лампак в Нью-Йорк вместе с этими киношниками. И если все только покачали головами и повздыхали, то для Кэрола Виндстона это стало настоящей трагедией. Он порвал киношный чек, ушел в лес и ревел там, как раненый лось, и волком выл – все зверье поразбежалось от страха.

Целую неделю не было Кэрола в Редстоуне, и никто не знал, идти его искать или нет, может, он там, в лесу, так озверел, что сунешься, а он на тебя волков или кабанов напустит. А сезон-то не охотничий, и отстреливаться не сможешь…

А через неделю Кэрол, небритый, хмурый и исхудавший, снял в банке все свои деньги – четыреста с чем-то долларов, – побрился у Сэма-парикмахера, надел свой выходной костюм, сказал своей матери «Гуд бай!» и с небольшим чемоданчиком в руке сел в проходящий через Редстоун автобус «Грейхаунд» – «Гончий пес». Мальчишки на автобусной остановке пробовали пристать к нему, чтобы он еще насмешил их как-нибудь, но Кэрол таким медведем рявкнул на них, что они разбежались.

Так и отчалил Кэрол Виндстон из Редстоуна. И куда бы вы думали? В Нью-Йорк! Да, представьте себе: Кэрол Виндстон, Простофиля, Рохля, Мешок с овсом, Поросячья задница, Пугало и Недотепа поехал в Нью-Йорк, чтобы стать знаменитым артистом и найти свою Сюзанн.

В четыре утра самолет из Оклахома-Сити прибыл в JFK, аэропорт имени Кеннеди. Кэрол Виндстон – в дешевом, но приличном костюме от «Биг бразерс», побритый и решительный – вышел из аэровокзала в новую жизнь. Пассажиры разъезжались на своих машинах и на такси, а на автобусной остановке висело объявление, что автобусы бастуют. Кэрол в нерешительности топтался на тротуаре – тратить деньги на такси было для него непривычно, да он и не знал, сколько это стоит, после автобуса «Грейхаунд» и самолета компании «Юнайтэн» у него в кармане оставалось всего 18 долларов.

И тут его подобрала Линда.

Линда, проститутка-мулатка, медленно катила в стареньком красном кабриолете вдоль тротуара, миновала знакомых копов в полицейской машине, увидела Кэрола, опытным взглядом опознала в нем реднека и сельского простачка и, вопросительно улыбаясь, сбавила ход.

– В Нью-Йорк? – спросила она, поравнявшись с Кэролом.

– Да, – сказал он.

Кивком Линда пригласила его в машину.

И Кэрол, привыкший в нашей сельской местности к тому, что подвезти попутчика – дело бесплатное, простая вежливость, обрадованно забросил к ней в машину свой чемоданчик и сел рядом с Линдой.

Линда лихо вырулила на хайвей и повезла в Нью-Йорк очередного клиента. Уже начинался рассвет, и впереди солнце высветило небоскребы Манхэттена. Нижняя, грязная часть города была еще укрыта предрассветным туманом, и только панорама сияющих стеклянных небоскребов парила над этим облаком, как мираж. Кэрол, как зачарованный, смотрел на это видение.

– Первый раз в Нью-Йорке? – спросила Линда.

– Да… – тихо сказал Кэрол.

При въезде в Манхэттен был туннель под Ист-Ривер, а перед туннелем – будки кассиров, которые брали деньги за проезд.

– Дай мне десятку, – сказала Линда Кэролу, хотя на табло было написано, что проезд стоит три бакса.

Кэрол не спорил, отдал ей десять долларов. В конце концов, она же тратится на бензин, а бензин из-за инфляции, кризиса и президента Картера стал очень дорогой – 95 центов за галлон!

В Манхэттене Кэрол вертел головой налево и направо, поражаясь небоскребам, гигантской неоновой рекламе, потокам машин в такую рань – и вообще всему. А Линда привезла его к себе, в крохотную студию в старом доме без лифта на 43-й улице.

– Раз уж я должна тебе десятку, выпей чашку кофе, – сказала Линда, как говорила всегда этим простодушным провинциальным реднекам, завлекая их к себе.

И Кэрол доверчиво поднялся к ней с чемоданом, а она тут же отправила его принять душ с дороги, и Кэрол вообще повеселел – он кричал ей через дверь, что, вот, он боялся ехать в Нью-Йорк, а оказывается, это прекрасный город, и люди тут прекрасные – не успел он приехать, а его уже и в машине до города подвезли, и кофе предлагают, и…

Тут он вышел из душа и увидел Линду в таком коротеньком и просвечивающем пеньюаре, что у него дыхание остановилось.

В постели, в самом начале их страстных объятий, Линда мельком спросила, есть ли у него деньги, и Кэрол сказал, что, конечно, есть – целых восемь долларов!

Линда выгнала его в ту же минуту – он даже не успел одеться. Швыряя ему брюки и туфли, она кричала, что она профессиональная проститутка, а не какая-нибудь шлюха, и что ее еще никто так не обманывал, как этот красошеий идиот. Нет денег – нечего приезжать в Нью-Йорк, сидел бы в своей Оклахоме и курам зады ощипывал, а то приезжают тут нашармачка! Думаешь, тут легко? Деньги на Парк-авеню валяются? Она из-за него рабочий день потеряла! Линда даже заплакала от злости, и Кэрол хотел утешить ее, сказать, что он обязательно принесет ей деньги, пусть не плачет, но она и слушать не стала, спихнула его с лестницы, а чемодан оставила у себя в залог. Вот принесет он ей сорок долларов, тогда и получит свой чемодан, Нью-Йорк дураков учит!

А утро было уже в разгаре, люди потоком шли на работу, и Кэрола понесло этим потоком в центр, к Таймс-сквер. Но через пару шагов он почувствовал, что не может идти – Линда прервала их любовь в самый острый момент прелюдии. И теперь у Кэрола так болело в паху, что ноги не передвигались. Наклонившись вперед, держа руки в карманах и успокаивая там боль, Кэрол с трудом добрел до Таймс-сквер и сел на скамейку.

А Нью-Йорк начинал свою обычную летнюю жизнь, и эта жизнь вокруг Кэрола была удивительна. Сначала он услышал черного саксофониста, который всегда играет у Таймс-сквер на своем бронзово-золотом саксофоне. Потом возле входа в паблик лайбрери, публичную библиотеку, зазвучал диковинный круглый ксилофон, а на эстраде Таймс-сквер, собирая прохожих, заиграл джаз-оркестр. Потом какие-то черные ребята стали что-то танцевать прямо на тротуаре 42-й улицы.

А вокруг никто этому не удивлялся, все шли праздным потоком, гуляли, завихряясь у магазинов и уличных музыкантов и фокусников, катили на роликовых коньках и ехали на велосипедах, в такси, в кабриолетах и даже в конных пролетках. Они ели хот-доги и бананы, несли на плечах громыхающие джазом транзисторы, целовались посреди улицы – Кэрол до того обалдел от этой увертюры своей нью-йоркской жизни, что забыл о боли в паху, купил себе хот-дог и ел, шагая по Манхэттену и глазея по сторонам. На Парк-авеню бастующие водители автобусов раздавали прохожим листовки и кричали что-то в мегафоны, а по 42-й улице шла красочная детская демонстрация во главе с католическим священником. Дети скандировали, что они требуют закрыть на 42-й порнокинотеатры и открыть здесь Диснейленд.

Кэрол пошел за ними и увидел впереди, на углу 42-й и Десятой авеню, толпу. Там был не то митинг, не то скандал – высоченный Эдвард Коч, мэр Нью-Йорка, приехал закрывать какой-то публичный дом, но его окружили проститутки и кричали ему, что Америка – это страна свободного предпринимательства, и никто не имеет права запретить им делать свой бизнес.

Кэрол совершенно ошалел от этих впечатлений. Но тут он вспомнил, что ему пора идти на телевидение искать патлатого кинооператора и пропавшую Сюзанн Лампак. Он достал из кармана визитную карточку этого оператора, и кто-то из прохожих объяснил Кэролу, что ему нужно ехать в Даунтаун, сабвеем, поездом № 1 до Четвертой стрит. Кэрол пошел обратно по 42-й искать вход в сабвей, а по дороге его на каждом шагу стали осаждать черные, желтые и белые продавцы наркотиков и зазывалы в порнокинотеатры. Его простодушное лицо выдавало в нем провинциала, и продавцы наркотиков – страшные полуголые парни в рваных джинсах – просто липли к нему: «Смок! Герлс! Смок!»

На углу Восьмой авеню Кэрол спустился в сабвей. Здесь было грязно и душно, как на дне ада. Пассажиры, изнемогая от духоты, стояли на платформах, уткнувшись в газеты. Газеты огромными буквами и фотографиями сообщали о преступности в сабвее, грабежах банков, уличных перестрелках и очередной забастовке мусорщиков. Сжимаясь в комок от страха, Кэрол смотрел, как на соседних путях грохотали поезда, размалеванные граффити. Рядом с Кэролом несколько черных парней курили марихуану и слушали громыхающий музыкой транзистор величиной с посылочный ящик. Стоявшие вокруг пассажиры делали вид, что ничего не видят и не слышат, а увлеченно читают газеты.

Наконец пришел поезд. В вагоне было невыносимо душно, рубашка и брюки на Кэроле стали мокрыми. Рядом с ним трое парней грязно ругались и хохотали, а все пассажиры, уцепившись в свои портфели и сумочки, делали вид, что ничего не происходит, и только изредка выглядывали из-за газетных страниц, чтобы не пропустить свою остановку, потому что машинист объявлял их по радио с таким жутким ямайским акцентом, что никто его не понимал. На остановках некоторые пассажиры мгновенно выскакивали из вагона и перебегали в другой, где, по их мнению, было безопаснее. Кэрол никуда не перебегал, он только считал остановки до Четвертой стрит.

На Фултон-стрит в вагон вошел огромный черный нищий с могучим голым торсом, в рваных джинсовых шортах, вместо левой ноги у него был ярко-красный деревянный протез, а в руке он держал консервную банку. С этой банкой он подходил к каждому пассажиру и пассажирке, наклонялся низко-низко к их лицам, страшно улыбался и требовательно звенел мелочью в консервной банке. Перепуганные пассажиры торопливо ссыпали ему в банку даймы и квотеры, и Кэрол тоже отдал всю свою мелочь – почти доллар.

Затем пришли два высоких индуса-миссионера в белых сутанах, стали проповедовать всемирное братство и собирать деньги для голодающих непальцев.

Потом толстый полицейский, увешанный всевозможным снаряжением – от пистолета и дубинки до рации и наручников, – медленно прошел через вагон и исчез в следующем.

Вдруг поезд остановился – не на станции, а в туннеле.

Кэрол испуганно посмотрел по сторонам.

Но пассажиры по-прежнему молча сидели, стояли и потели – пять минут, десять…

Наконец пожилая соседка Кэрола взглянула из-за своей «Дейли ньюс» и, ища сочувствия, поглядела на Кэрола.

– Это Нью-Йорк. Вот так мы тут живем! – сказала она. – Совсем не то, что в вашей кантри-сайд, правда?

– Да, конечно… – ответил Кэрол, удивляясь, что и она распознала в нем провинциала.

Тут голос по радио сказал:

– Черт возьми, куда мы заехали? Это трэйн «Ди» или «И»?

– Джим, это Ван-трэйн! Ты что, спятил? – ответил ему другой голос – возможно, того самого полицейского.

– О, шит! – выругался первый голос. – Так я ж не туда заехал!