Текст книги "Ты самая любимая (сборник)"

– Нет, я ничего не слышал…

– Правильно. А теперь послушайте, как любовь ударяет женщину.

Тут трубка громыхнула так, что Бережковский оглушенно отвел ее от уха.

– Елена, что это? Алло!

– Это я бросила трубку об асфальт. Странно, что он работает… Алло! Вы слышите меня?

– Слышу.

– Да, странно – работает. А ведь иногда так ударяет, что уже ничего не работает. И поэтому не нужно смеяться над женщиной, ушибленной любовью. Не нужно.

– Я не смеюсь.

– Знаете, как я вас люблю? Я мечтаю идти вам навстречу с цветами и улыбаться…

– Приезжай ко мне.

– Зимой – с орхидеями, весной – с колокольчиками, летом – с фиалками, осенью…

– Приезжай, я хочу тебя!

– Я мечтаю чувствовать, как ваша сила входит в меня, как ваша энергия заполняет меня всю и исцеляет, побеждает все мои хвори…

– Сейчас же вылетай! Ты слышишь?

– Я не могу. Это будет самоубийство. Ведь я поклялась Господу Богу – если вы позвоните, я отпущу вас, а Ему отдам свою любовь к вам… И потом – Боже мой, что я для вас? Ведь у вас столько поклонниц! Спасибо, что вы меня снова вылечили…

– Постой, не клади трубку! – испугался он.

– Я буду молиться за вас…

– Не клади трубку! – закричал он. – Не смей!

– Я буду ставить за вас свечи, буду заказывать молебны за вас и вашу семью. Никто вас так больше не полюбит, потому что больше – просто не бывает. А теперь…

– Нет! Не смей! Не клади трубку!!!

– А теперь я попрошу у вас прощения за свою любовь. Я знаю, что я достала вас своими дурацкими звонками, своей жаждой слышать ваш голос. Я залезла в чужой дом. Но больше я не буду, я обещаю…

– Нет! Не смей класть трубку! Скажи, откуда ты звонишь?

– Я еще не знаю, как буду жить без вас и что я буду делать с этой любовью. Но я обещала Богу…

– Сейчас четыре утра! Где твой муж? Откуда ты звонишь?

– Я звоню из Москвы…

– Из Москвы?! Как – из Москвы? Откуда?

– Я прохожу тут обследование…

– Где? В какой больнице?

– В онкологическом центре…

– Адрес! – закричал он. – Скажи мне адрес! Я сейчас приеду!

– Я не могу…

– Почему? Отвечай! Почему?

– Я сбежала оттуда…

– Как сбежала? Куда?

– К вам…

– Я не понимаю. Где ты? Где ты находишься? Отвечай!!!

– Я не могу! Я же обещала в церкви, я клялась…

– Плевать! Я беру на себя! Я беру этот грех на себя, ты слышишь?

– Нет! Господь накажет меня, Он убьет меня, я знаю…

– Никто тебя не убьет! Никто…

– Если я… если я сделаю это… всё, метастазы… – Ее голос захлебнулся слезами.

– Никаких метастаз! Я все вылечу! Где ты? Говори! Я уже выезжаю!

– Но ведь я же умру, я знаю…

– Лена, что за ерунда? Ну пожалуйста, Леночка! Скажи мне, где ты сейчас? Ну пожалуйста!

– У вашего подъезда…

– Где???

– Мне… Мне тут очень холодно…

– Блин!.. – Он бросил трубку и выбежал из студии.

А она действительно стояла на улице у его подъезда и, обнимая себя за плечи, повторяла как в лихорадке:

– Господи, мне очень холодно… И страшно… И Ты не простишь меня… Но ведь я все равно не смогу жить без этой любви…

Тут он выбежал из подъезда.

– Елена!!!

– Господи! – сказала она, глядя на него. – Прости его… Его прости…

Прошло несколько лет. Восемь или девять – не важно. Важно, что мансарда Бережковского существенно изменилась – разгороженная надвое, она превратилась в жилую квартиру – кабинет и спальню. Причем даже в кабинете на окнах появились гардины в цветочек, в углу – икона, а на рабочем столе – еще три телефона.

Но главное изменение совсем иное.

Теперь, когда рано утром здесь раздается первый телефонный звонок, первой входит сюда заспанная и располневшая Елена, включает торшер и берет телефонную трубку:

– Кабинет Бережковского.

– Пожалуйста, извините за ранний звонок. А можно услышать Андрея Петровича?

– Нет, услышать Андрея Петровича нельзя, он занят. Вы по какому вопросу?

– Мне сказали, он лечит голосом. И в газете объявление…

– Вам правильно сказали. Андрей Петрович лечит голосом. Но чтобы его услышать, вы должны сообщить мне номер своего мобильного телефона. У нас договор с МТС, «Мобиль», «Би Лайн» и «Мегафоном». За каждый сеанс голосовой терапии они будут снимать с вашего счета по восемь у.е. Вы согласны?

– Я знаю, я согласна. Но мне нужно срочно…

Тут звонит второй телефон.

Но Елена не обращает внимания, а открывает журнал записи:

– Могу записать вас на февраль…

Трезвонит первый телефон, и тут же звонит третий.

Елена, снимая трубки, отвечает на звонки:

– Минуточку!.. Подождите!.. Алло, я вас пишу на февраль.

– На февраль? А раньше нельзя? – умоляет голос. – Я вас очень прошу! У меня плохие анализы…

– А с хорошими нам не звонят. Нет, девушка, раньше все занято.

– Но вы понимаете, у меня онкология…

– Я знаю. Теперь у всех онкология.

– Но…

– Послушайте, девушка! У меня тут еще две трубки. Вас записывать или нет?

– Да, конечно.

– Диктуйте. У вас МТС, «Мобиль» или «Би Лайн»?

– «Мобиль». Номер 472-00-43…

– Хорошо, я записала. Звоните 27 февраля в 10 утра по компьютерной связи. Сеансы групповые, номер указан в газете. Все! – Елена дает отбой и берет следующую трубку: – Кабинет Бережковского.

– Андрея Петровича, пожалуйста, – говорит низкий женский голос.

– Андрей Петрович занят. Вы по какому вопросу?

– По личному. А когда можно ему позвонить?

– Андрей Петрович занят всегда. Он работает.

– Хорошо, передайте, что звонила Алина Полонская. Это по поводу съемок…

– Конечно! Съемок! – насмешливо говорит Елена и дает отбой. – Сволочь, еще звонит! – И берет следующую трубку. – Алло, кабинет Бережковского.

Тут входит Бережковский с мобильником в руке. Он тоже изменился – постарел, растолстел, с брюшком.

– Слушай, зачем ты отключила мой мобильник? Вытащила сим-карту…

– Потому что он тебе совершенно не нужен.

– Но мне могут позвонить.

– Кто тебе может позвонить?

– Ну мало ли! Эраст, Добровольский, Швыдкой…

– Очнись! Ни Эраст, ни Добровольский тебе не звонили уже четыре года!

– А если позвонят?

– А если позвонят, я тебя соединю, не бойся.

– И со Швыдким…

– Швыдкой – посол в Бразилии, зачем ему тебе звонить?

– Ну мало ли! А Кароян? А эти Сережа с Колей?

– Да? Может, еще эта, как ее? Полонская? Или твои бывшие жены?

– Но ты меня совершенно отрезала от мира!

– Я? – возмутилась Елена. – Я тебя отрезала?! Да, пожалуйста! Вот! – И она шумно распахнула окна. – Вот! Вот тебе твой мир! Пожалуйста! Говори им! Пиши! Если тебе есть что… Ну, что ж ты молчишь? Они ждут!

В окно задувает снегом, и Бережковский начинает кашлять.

– Закрой окна… Ты с ума сошла… Там зима, у меня астма…

И сам закрывает окна.

– То-то! – говорит Елена. – Ты забываешь – тебе уже семьдесят!..

– Да, ты права, – с горечью говорит Бережковский, – я уже все написал… – И добавляет хвастливо, как ребенок: – Между прочим, Толстой бросил писать в пятьдесят шесть лет, а я – только в шестьдесят шесть!

– Лучше бы ты поступил как Толстой.

– Как тебе не стыдно? Ты безжалостная…

– Я безжалостная?! Да я тебя спасла от голода! И позора! Что ты можешь им написать? «Мужчину к Новому году»? Ужас!

– Почему? По телику до сих пор крутят рекламный роман «Интимные связи».

– Вот именно! От всего твоего таланта остались только твои интимные связи! Но, слава Богу – и мне! – ты этими связками теперь зарабатываешь больше, чем своими книгами и пьесками. Так что ты мне ноги должен целовать!

– И целую. Каждый день…

И Бережковский действительно опускается на колени, гладит ей ноги выше колен, хочет поцеловать.

– Перестань. Не корчи из себя прежнего Бережковского. Прекрати, я сказала! – отталкивает его Елена и отходит.

Но он идет за ней на коленях.

– Елена, а кто тебя спас? Вспомни! Я хочу тебя!..

– «Хочу» и «могу» – это разные вещи.

– Неправда! Когда я хочу, я могу! Ты знаешь…

– Еще бы! Если я тебе помогу. Да, если я тебе помогу, ты еще что-то сможешь. Пару секунд.

Звонит телефон.

– Ты ужасная! – говорит Бережковский. – Ужасная! Да выключи ты этот телефон!

Но Елена берет трубку.

– Кабинет Бережковского… Да, могу вас записать на февраль… Да, диктуйте номер вашего мобильного… Нет, кредитные карточки мы не берем, у нас договор с МТС, «Мобиль», «Би Лайн» и «Мегафоном»… Записываю…

Бережковский на коленях подходит к ней сзади и начинает целовать ее ноги – все выше, выше…

У нее садится голос, но она еще говорит в трубку:

– Да, записала… Спасибо…

А положив трубку, тяжело дышит, закрывает глаза и опускается на пол к Бережковскому.

Они целуются, Бережковский выдергивает шнур торшера, в темноте слышно лишь их тяжелое дыхание и почти сразу же – голос Елены:

– Ну еще!.. Еще!!! Ну!!!

А после паузы голос Бережковского:

– Извини…

И отчаянный голос Елены:

– Я больше не могу так!..

– Извини, – просит он. – Пожалуйста, извини…

– Мне тридцать пять лет! Мне нужен мужчина… – плачет она, лежа на полу.

– Ну не плачь! – говорит он. – Что я могу сделать? Ну хочешь, я буду принимать виагру…

– Тебе нельзя, у тебя давление.

– Плевать! Так я умру, как Пырьев или Рафаэль. Это прекрасная смерть!

– Я не хочу, чтоб ты умер. Я тебя люблю.

– Что же нам делать? Искать тебе любовника?

– «Ищу жене любовника». Ты забыл? Эту пьесу ты написал двадцать лет назад.

– Действительно забыл. Впрочем, и Толстой со временем забыл «Анну Каренину». Так что же нам делать?

– Включить свет.

Бережковский включает торшер.

– И что ты себя все время сравниваешь с Толстым? – говорит Елена и тяжело поднимается с пола.

– А с кем ты хочешь, чтобы я себя сравнивал? С Марининой?

– А почему бы и нет?

– Потому что это недосягаемо. Раньше у нас были Толстой, Тургенев, Достоевский. С ними еще как-то можно было тягаться. Но с этими… Куда нам! Они каждую неделю пишут по роману!

Елена включает компьютер.

– У тебя сеанс через пятнадцать минут… Я вхожу в Интернет. Ты готов?

– Кажется, я понял, почему Бисмарк впал в депрессию после смерти Кэти. Потому что он разрешил Орлову увезти ее в Россию. Понимаешь, этот Орлов привез ее из Парижа сюда… Сюда, в Россию! И не на пару месяцев, а насовсем…

– Я тебя последний раз спрашиваю! – перебивает Елена.

– Как я могу быть готов, когда я еще чай не пил? – отвечает он. – И потом – у меня почему-то совершенно нет сил…

– Потому что по утрам надо заниматься зарядкой, а не сексом.

– Раньше это была лучшая зарядка. Ты мне дашь чай?

– Сейчас принесу. Господи, как мне надоел этот бардак! Почему роскошную квартиру нужно было отдать твоей жене, а самим ютиться здесь?

– А ты стала ворчливой. Тоже стареешь.

– Здесь даже плита не работает!

– А кто говорил: «Отдай ей все, оставь мне только свой голос»?

– От тебя только голос и остался, – ворчливо говорит Елена и уходит в другую комнату.

Бережковский идет за ней, выглядывает за дверь. Затем резво подбегает к телефону, поспешно набирает номер.

– Алло! – говорит он негромко, прикрыв трубку ладонью. – Ты мне звонила?

– Да, – отвечает ему низкий женский голос. – Она тебе сообщила?

– Нет, но я догадался. Представляешь, она отключила мой мобильный!

– Как отключила? Отняла?

– Нет, просто вытащила сим-карту…

– И ты не зайдешь сегодня?

– Конечно, зайду – я хочу тебя как безумный! Сразу после сеанса пойду на прогулку и… Все! Она идет. Целую…

Он кладет трубку. Входит Елена с чаем на подносе и говорит подозрительно:

– Ты кому-то звонил?

– Кому я мог звонить? Шесть утра!

– Черт тебя знает. Вот твой чай. Только пей быстрей. Осталось шесть минут. – Она ставит поднос на письменный стол и садится к компьютеру. – Все, я в Интернете.

Бережковский прихлебывает чай.

– Да перестань ты сюпать! – просит Елена и смотрит на монитор. – Сумасшедший дом! Больные люди! Еще шесть минут, а уже подключилось девяносто три человека! Ты просто Кашпировский!

– А сколько всего? – спрашивает Бережковский.

Елена смотрит в свои записи:

– Сегодня на первый сеанс – как всегда, четыреста человек.

– Я не понимаю – почему нужно пять сеансов в день? Почему не записать их всех вместе? Я бы мог подольше гулять…

– Потому что очередь – двигатель торговли. Есть очередь – и все прутся, как на Кашпировского. Хотя по мне лучше бы ты был Чумаком.

– Почему?

– Потому что Чумак паровозы толкал! А ты…

– Опять эти грязные намеки. Как тебе не стыдно каждую минуту делать из меня импотента!

– Все! – перебивает она. – Десять секунд до сеанса!

– Так иди же!

– Не понимаю – почему я не могу присутствовать?

– Я сказал – иди. Ты меня отвлекаешь.

Елена пожимает плечами и уходит с обиженным видом, Бережковский кричит ей вдогонку:

– Я тебя люблю!

Затем, пройдясь по кабинету, надевает пальто, шарф, шапку. Берет со стола микрофон со шнуром к компьютеру и…

Решительно открыв балконную дверь, выходит на террасу, смотрит на заснеженную рассветную Москву.

– Ну что ж, начнем, – буднично и не повышая голоса, говорит он в микрофон. – «Я опять выхожу нечесаный, с головой, как керосиновая лампа на плечах. Ваших душ безлиственную осень мне нравится в потемках освещать…»

Внизу под его террасой просыпается город – люди спешат на работу… катят машины, троллейбусы…

А он, не меняя будничного тона, продолжает в микрофон:

– «Мне нравится, когда потоки брани в меня летят, как град рыгающей грозы, я только крепче жму тогда руками своих волос качнувшийся пузырь…» Это Есенин, как вы понимаете. А я… «Я все такой же, сердцем я все тот же. Как васильки во ржи, цветут в лице глаза. Стеля стихов злаченые рогожи, мне хочется вам нежное сказать…» Да… – И, глядя вниз, на пешеходов: – Так что ж вам нежное сказать, дорогие мои? Знаете, мне тысяча лет, но за эти короткие, по сути, годы я понял главный секрет природы: нужно говорить нежности. Нет, вы слышите меня? Нежностью и только нежностью можно и нужно упреждать все болезни. – И со вздохом после паузы: – Да, да, говорите друг другу нежности, говорите их каждый день, говорите их многократно, говорите их наедине и прилюдно, не стесняясь того, что это-де банально, интимно, нескромно… Говорите – и вы поразитесь результату, просто поразитесь!.. Кажется, это так мало и так примитивно говорить жене по утрам «дорогая», «милая» – но говорить это с нежностью, как первый раз. А потом позвонить ей днем, позвонить просто так и сказать тоже с нежностью: «Знаешь, я тебя так хочу!» О, «хочу» – это волшебное слово, волшебное! Одним этим словом можно… я не знаю – ну, все можно, все! Можно вылечить больного, увести жену от мужа, а мужа от жены, да что я говорю! Поверьте мне: одним этим словом, которое я тупо, как дятел, твердил по телефону одной женщине, я не только вылечил ей рак груди, но и увел от мужа, который вдвое младше меня, охотится в Африке на тигров и вообще такой мачо! – в постели сильней меня, наверное, в сотню раз! А она ушла от него… как вы думаете – почему? Разве он не хотел ее? Хотел! Разве он не имел ее? Еще как имел! Но он имел ее без нежности, а когда женщина живет без нежностей, у нее развивается чахотка и рак груди! Да, представьте себе, вот такое простое открытие – женская грудь не может без нежностей, без нежности ее съедает рак! Или я не прав? Или я ошибаюсь? Где тут критики, которые потом напишут, что я говорю пошлости? Нежить, нежить и хотеть друг друга, согревать своей нежностью и хотеть друг друга каждый день – и вам никогда не будет нужен ни Чумак, ни Кашпировский, ни Бережковский и вообще никакие врачи!.. – Бережковский молчит и, словно забываясь, говорит будто бы сам с собой: – Да… Кэти Орлова… Она жила тут без нежности, я уверен. Этот мудак Бисмарк строил великую Германию, покорял Европу, а в это время женщина его жизни – единственная, по которой он с ума сходил! – чахла здесь без нежности. И умерла! Умерла, понимаете?! И только тогда он понял! Понял, что все его великие достижения и вся его слава – полная херня по сравнению с… Зерно пробивает асфальт навстречу нежности солнца, женщина может уйти за нежностью, бросив богатства и сытую жизнь, но Бисмарк ее не позвал! Не позвал, струсил! И она зачахла. А когда до него дошло!.. А про нас, мужчин, и говорить нечего – нежностью нас можно как на веревочке водить за нос и за все остальные места, разве не так? Так, дорогие мои, так, извините за прямолинейность! Мне тысяча лет, я больной и старый, но, милые дамы, дайте мне ваши телефоны, и терапией нежности я не только излечу вас от всех болезней, но и уведу от мужей – если они немедленно, прямо с этой минуты не возьмут вас за руку, не сожмут ее с нежностью. Ну, вы слышите меня?! Возьмитесь за руки! Возьмитесь, я вам говорю! И вам! И вам! Да, да, вы с этой блондинкой! Я вас серьезно предупреждаю! Возьмите ее за руку и держите с нежностью! Потому что иначе… смотрите, я вас предупредил!.. А вы, молодой человек? Да, вы, это ваше первое свидание? Ничего, за руку можете взять ее… За все остальное не нужно, а за руку – не робейте, она не откажет. Взяли? Ну вот, видите, не отказала же!.. А вы, девушка? В чем дело? Не слышу. Ах, вы не знакомы с этим парнем? Ничего. Возьмите его за руку, сами возьмите, скажите – Бережковский велел. Да, вот так. Вы с нежностью взялись?.. Очень хорошо, спасибо! Так и держитесь! Всю жизнь так держитесь – и вы никогда не будете болеть, никогда, я вам обещаю. А если вдруг захвораете какой-нибудь ерундой – насморком или простудой, то на самом деле это никакая не простуда, это первый сигнал тревоги, это признак дефицита нежности. Да, да, это значит: нужно увеличить нежность! Не витамины, не антибиотики нужны, а нежность! Нежность поднимает нам иммунитет лучше любых лекарств, нежность омолаживает и дает импульс жить. Короче, живите с нежностью, не стесняйтесь быть нежным и помните: нежности много не бывает. Вам ясно? Не слышу: ясно?.. Громче – ясно?! Замечательно, спасибо, сеанс окончен, до свидания.

Бережковский выключает микрофон и устало закрывает глаза.

Но тут входит Елена:

– Как? Ты опять на улице? Трибун! Я тебе сколько раз говорила! Марш домой!

Бережковский послушно уходит с террасы.

– Черт возьми, у меня сели голосовые связки. Сколько до следующего сеанса? – Он смотрит на часы и направляется к двери. – Я пойду пройдусь…

– Куда?! У тебя же связки!..

– Мне нужно пройтись, расслабиться…

– У тебя двадцать минут! Ты не успеешь…

– Я успею, – отвечает он и уходит. – Я – успею…

2005

Ванечка

Фильм по сценарию «Ванечка» вышел на киноэкраны в августе 2007 года.

Лето, кто помнит, было крутое – шахтеры, стуча касками на Горбатом мосту, пикетировали Белый дом и требовали зарплаты, а Ельцин играл в теннис. В Сибири рабочие ложились на рельсы, блокируя движение на железных дорогах, а в Лужниках проходил фестиваль джаза «Звуковая дорожка». Горняки врывались в Думу и заставляли депутатов голосовать за импичмент президенту, а в Назрани секретарь Совета Безопасности Б.А. Березовский вел переговоры с Масхадовым и Басаевым. Кириенко докладывал Ельцину об «Антикризисной программе», а в телепрограмме «Куклы» Ельцин, Березовский, Кириенко, Черномырдин, Чубайс, Жириновский и Зюганов обсуждали, куда им бежать в случае новой революции. В Петербурге хоронили царскую семью, а в Москве биржу лихорадило из-за слухов, что правительству нечем платить по ГКО. В центре Москвы бандиты средь бела дня расстреливали друг друга, а в творческих вузах шли вступительные экзамены. Рубль качался и падал, как осенний лист, МВФ задерживал выплату очередного спасительного транша, а во ВГИКе, в аудитории № 321 юноша-абитуриент декламировал:

– Вороне где-то Бог послал кусочек сыра…

Газеты кричали о неминуемом экономическом кризисе, а в 316-й аудитории девушка-абитуриентка сообщала:

– Только гордый буревестник реет плавно и свободно над седой равниной моря…

На Пушкинской площади, на митинге ЛДПР Жириновский обещал стать президентом и спасти страну, а в 312-й аудитории еще одна абитуриентка плясала и пела под Аллу Пугачеву:

– Арлекино! Арлекино! Трудно быть смешным для всех…

В кинотеатрах публика восторженно ревела, когда Бодров из чапаевского пулемета мочил в Нью-Йорке проклятых американцев, а в 305-й аудитории Надя Петелькина спрашивала профессора Джигарханяна и других членов приемной комиссии:

 
Как я люблю тебя?
Я люблю тебя так,
Что скажи мне хоть слово,
Подай мне лишь знак,
И я в небо взлечу,
Проплыву океаны,
Чтоб с тобою быть рядом,
Дорогой мой, желанный!..
 

У Петелькиной были такие сияющие глаза, такая трогательная наивность, свежесть и искренность не то природного таланта, не то первой девичьей влюбленности, что даже самые придирчивые члены комиссии не прерывали ее. И она продолжала, зардевшись:

 
Как я хочу тебя?
Я хочу тебя так,
Что душа замирает
И сердце томится,
И к тебе каждой клеточкой тело стремится!
О, как хочу, как хочу я тебе
Тоже ночами хоть изредка сниться!..
 

Даже Лариса Ивановна Удовиченко перестала обмахиваться газетой «Известия» с заголовком о неминуемом крахе экономики и с удивлением рассматривала Петелькину. А та все спрашивала у профессора Джигарханяна:

 
Как я люблю тебя?
Больше, чем свет!
Больше, чем радость!
Сильнее удачи!
Так я люблю тебя!
Так! Не иначе!..
 

И умолкла.

Члены комиссии тоже молчали, разглядывая ее – юную, лучеглазую, не то ребенка, не то уже взрослую.

– Гм… – сказала Удовиченко. – Детка, это чьи стихи?

Петелькина покраснела:

– М-м… мои…

– Твои? А сколько тебе лет?

– Шест… – начала Петелькина, но тут же поспешно поправилась: – Семнадцать. Вчера исполнилось, честное слово! – И показала паспорт. – Вот…

– Не нужно, – сказал Джигарханян. – Вы откуда приехали?

– Из Сибири, Уярска.

Тем временем в коридоре толпа абитуриентов, прильнув ухом к закрытой двери, недоумевала:

– Что там происходит? Они ее уже шесть минут держат! Другие за минуту вылетают…

А в душной аудитории профессор Джигарханян, трудно дыша и обмахиваясь газетой, произнес:

– Стихи… хорошие… А что вы еще умеете?

– Еще я танцую, пою…

– Хорошо. Спойте.

Но Петелькина успела спеть лишь два слова – «Сронила колечко со прав…» – как Удовиченко ее остановила:

– Достаточно. – И повернулась к секретарше комиссии: – Дайте ей направление в общежитие. – А Петелькиной: – Девушка, вы допущены к первому экзамену.

Петелькина пулей выскочила в коридор и, сшибая абитуриентов, ринулась к другой аудитории, под дверью которой стояла аналогичная толпа.

– Зина! Зинка! Меня допустили!!!

Зина, ее ровесница и землячка, бледная от страха перед экзаменом, бросилась ей навстречу.

– Дай подержаться! У меня колени дрожат! Дай за тебя подержаться!

Они обнялись, но Петелькина тут же вырвалась.

– Где телефон? Где тут телефон? Я Зое должна позвонить!

И, найдя телефон-автомат, сообщила в трубку:

– Теть Зой, мне только чемодан забрать! Я в общежитие переселяюсь! Я на первый тур прошла! Куда приехать? В мебельный? На Пресню? А где это?

Читая вывески магазинов, Петелькина – с заплечной сумочкой-рюкзачком – весело и чуть ли не вприпрыжку шла по Красной Пресне. Несмотря на чудовищную жару, она так ярко светилась счастьем, юностью и голыми коленками, что на нее заглядывались встречные мужчины, а сорокапятилетний Павел Кибицкий даже притормозил свой «лексус» и повел его рядом с ней.

Но заговорить не успел – всю улицу вдруг запрудила колонна шахтеров, направлявшихся к Белому дому в поддержку пикетчиков. Они стучали касками, трубили в рожки и несли транспаранты: «ШАХТЕРАМ – ЗАРПЛАТУ, ЕЛЬЦИНА – НА РЕЛЬСЫ!», «КУЗБАСС С ТОБОЙ, ВОРКУТА!», «ДОЛОЙ ВОРОВ-МИНИСТРОВ!», «НЕТ ПРАВИТЕЛЬСТВУ МАРОДЕРОВ!». В передней шеренге шагал сорокалетний руководитель с мегафоном и возглашал на всю Пресню:

– Хватит Ельцину рулить! Даешь всеобщую стачку!

А колонна шахтеров печатала шаг, стучала касками по крышам замерших на обочинах машин и скандировала в такт ударам:

– Кровососы и мародеры!

Верните

зарплату

шахтерам!

Петелькина остановилась – ей это шоу понравилось.

А руководитель продолжал выкрикивать в мегафон:

– Кремлевские засранцы! Хватит грабить страну!

А шахтеры опять:

– Кровососы и мародеры!

Верните

зарплату

шахтерам!

А он:

– Долой новых буржуев! Ельцина – в забой! Кириленко на мыло!

Тут накатившей колонной шахтеров Надю больно прижало к «лексусу», и Кибицкий опустил стекло:

– Девушка, садитесь, а то раздавят!

Надя подумала и села в машину, сказала, глядя на шахтеров:

– И правильно! У нас, вы знаете, света нет, мама уже семь месяцев зарплату не получает!

Проходящий мимо машины шахтер на ходу стукнул каской по крыше «лексуса» и ушел дальше, продолжая выкрикивать про кровососов и мародеров.

– У нас – это где? – снисходительно спросил Кибицкий.

– В Сибири, в Уярске. Уярская ГЭС – слышали?

– Никогда…

А Петелькина уже освоилась в машине:

– Ой, у вас прохладно!

Между тем колонна шахтеров иссякла, ее передние ряды свернули с Пресни к Белому дому, и Кибицкий тронул машину.

А Петелькина увидела мебельный магазин на углу Волкова переулка и Красной Пресни.

– Ой! А мне сюда, в мебельный!

– Жаль, – огорчился Кибицкий. – У вас есть телефон?

– Был, но уже нету. Я в общежитие переселяюсь.

– В общежитие? Зачем?

– А вгиковское! Я на первый тур прошла. – И Петелькина, взявшись за дверную ручку, улыбнулась: – Так что следите за экраном! И остановите, пока!

– Постой! Знаешь что? Вот моя визитка, позвони мне.

– Вы тут в Москве все чокнулись, что ли?

– Почему?

Петелькина открыла свою сумочку-рюкзачок:

– Смотрите! Я тут всего третий день, а у меня – смотрите! – И достала пачку визиток. – Какие-то банкиры, менеджеры, прокуроры… И все свои визитки суют. А ведь жулики! Вы не банкир, случайно?

– Банкир, – сказал Кибицкий.

– Очень жаль, – искренне огорчилась Петелькина. – А с виду хороший человек. Извините! Спасибо, что подвезли!

Кибицкий хотел удержать ее, но у него зазвонил мобильный телефон образца 1998 года – черный и большой, как пехотная граната. Петелькина вышла из машины, а Кибицкий нервно сказал в телефонную трубку:

– Да!.. Ну, мама, какая еще гроза? Не выдумывай! Нет никакой грозы и не будет!

Прогибаясь под тяжестью большой картонной коробки с цветным изображением детской кроватки, молодой потный мужчина притащил эту коробку к старенькой «девятке», запаркованной в переулке. Возле машины уже стоял новенький матрац в пластиковой упаковке, новенькая коробка с детским стулом, еще одна коробка с ходунком «Вокмэн» и большая хрустальная люстра. Эти вещи сторожила молодая женщина с орущим годовалым ребенком на руках. Она пыталась его укачать, но ребенок не унимался.

Мужчина, подойдя, сбросил со спины коробку с детской кроватью и сказал в ожесточении:

– Ну, Зой! Куда ты это все накупила? Как я все загружу?

– Как-нибудь загрузим, Коль, – ответила Зоя, тряся ребенка. – Вот и Надька пришла, поможет. Достань ее чемодан.

– Ой, какая люстра! – восхитилась Надя.

Николай вынул из багажника Надин чемодан:

– Держи.

Ребенок на руках у Зои продолжал орать и дрыгать ногами.

– Да успокой ты его! – раздраженно сказал Николай. – Давай загружать! Там футбол начинается!

– Как я буду загружать? – ответила Зоя. – Он орет…

– Не знаю! Соску дай ему! – нервно сказал Николай.

– Соску дома забыли.

– Ну сиську сунь! Или Надьке его отдай, пусть ей орет! Только быстрей! Там футбол, блин! Аргентина – Ямайка!

– Что тебе эта Аргентина?

Зоя отдала Наде ребенка, и тот мгновенно замолк.

Зоя, недоуменно глянув на замолчавшего ребенка, стала помогать мужу, вдвоем они втиснули в салон «девятки» матрац, коробки с кроватью и ходунком, а в багажник поставили коробку со стулом.

– А люстру я на руки возьму, – сказала Зоя. – Ну не могла я не взять эту люстру! Это ж, глянь, красота какая!

– А Ванька пешком пойдет? – спросил Николай и повернулся к сыну: – Вань, глянь на свою малахольную маманю! Ты пойдешь пешком?

– Да не тронь ты его, он же молчит! – сказала Зоя. – Надь, постой тут с ним, постоишь? Мы туда и обратно! Разгрузим и…

– Блин, я еще и обратно! – возмутился Николай. – Такси возьмешь!

Николай включил радио, и машина тут же огласилась лихорадочной скороговоркой футбольного комментатора:

– Аргентинские нападающие снова идут в атаку!..

– Ё-моё, уже играют! – застонал Николай. – Садись уже, Зой!

Зоя попыталась втиснуться с люстрой в машину, но дверь не закрывалась. Николай в бешенстве выскочил из-за руля, с силой – дверцей – вдавил жену в машину и спешно вернулся к своему месту за рулем.

Зоя опустила стекло:

– Надь, мы быстро, мы…

Машина, оглашая воздух криком футбольного комментатора «Го-о-о-ол!!!», рывком сорвалась с места.

Надя с ребенком в руках осталась у своего чемодана.

«Девятка» выехала из Волкова переулка на Красную Пресню.

И в этот момент шестисотый «мерседес», летя на огромной скорости по Пресне, проскочил красный светофор и с ходу врезался в «девятку» с такой силой, что «девятка», переворачиваясь и громыхая, кубарем отлетела в сторону и шмякнулась в телеграфный столб.

Вся Пресня оглянулась и замерла от грохота этой ужасающей сцены.

Всмятку разбитые «Жигули» лежали на своей продавленной крыше, как опрокинутый на спину жук, у них вращались колеса.

Казалось, что в воздухе еще стоит гул рокового удара, скрежет металла об асфальт и звон разбитых стекол.

Надя Петелькина, распахнув рот, остолбенело смотрела на то, что осталось от родителей Вани.

А от них осталось следующее: разлетевшиеся по мостовой фары и бамперы «Жигулей», осколки стекол и смятая в лепешку машина с распахнутыми и искореженными дверьми.

Крича задушенным голосом, Надя бросилась к этим останкам:

– Теть Зой!..

Тем временем из «мерседеса» выскочили три крепких, коротко стриженных парня в спортивных костюмах, озабоченно осмотрели свою машину, потрогали вмятину от удара на переднем бампере.

А Надя с ребенком на руках остановилась в трех шагах от разбитых «Жигулей», потому что ближе подойти было страшно – из выбитой дверцы сочилась кровь и выкатывались на асфальт окровавленные бусины хрустальной люстры.

А стриженые сели в свой «мерс» и, даже не взглянув на разбитые «Жигули», уехали.

Надя изумленно-недоумевающим взглядом посмотрела им вслед.

Между тем жизнь на Пресне возобновилась – несколько прохожих окружили разбитые «Жигули», откуда-то с воем сирены возникли «скорая» и милицейская машина.

Ребенок на руках у Нади зашевелился, и только теперь она посмотрела на него. А Ваня открыл глаза и посмотрел на Надю.

Приехавшие санитары направились к разбитой машине, а майор милиции с блокнотом в руках стал опрашивать свидетелей:

– Так, что тут случилось? Кто видел?

Свидетели столкновения заговорили разом:

– А что случилось? Бандиты! Гоняют как…

– Беспредел! Что хотят, то делают!

– Убили людей и уехали! На «мерседесе»!

– Да стрелять их надо!

– Понятно, – сказал майор. – Вы свидетель? Ваш паспорт, пожалуйста… Минуту, вы куда?.. А вы? Стойте!..

Но свидетели один за другим отворачивались и спешно расходились, не отвечая.

Майор подошел к Наде:

– А ты что стоишь? Ты свидетель?

– Что? – заторможенно ответила она, глядя на работу санитаров, извлекающих трупы из машины.

– Я говорю: ты свидетель? Видела, как что случилось?

– Конечно, видела…

– И номер машины видела?

– «МОГ 679 Л», – все так же заторможенно сообщила она.