Текст книги "Ты самая любимая (сборник)"

Ивана, поколебавшись, села в машину.

– Здравствуй, дочка, – сказал Сорокин.

Ивана не ответила, а, не глядя на Сорокина, смотрела прямо перед собой.

– Я хочу поговорить с тобой… – произнес он и замолчал выжидающе.

– Вы уже говорите, – ответила она после паузы.

– Да, действительно… Не знаю, с чего начать…

– Начните с того, что вы боитесь суда.

– И это тоже… – согласился он. – Но если ты нас посадишь, кто выиграет?

Ивана наконец повернулась к нему:

– Справедливость.

Глядя ей в глаза, он пожал плечами:

– Может быть… Но будут разбиты еще три семьи и пять детей останутся без отцов. Как ты себя будешь чувствовать после этого?

– Замечательно. Они будут знать, как я себя чувствовала четырнадцать лет!

– Но они же перед тобой не виноваты.

– А кто? Кто ответит за то, что я выблядок? – сорвалась Ивана. – Кто?!

– Я отвечу, – сказал Сорокин, достал пистолет и положил на сиденье между собой и Иваной. – Можешь меня убить.

Ивана с оторопью посмотрела сначала на пистолет, потом на Сорокина, потом снова на пистолет.

Затем вдруг усмехнулась, с любопытством взяла пистолет. На его ручке было выгравировано: «Лейтенанту А. Сорокину за храбрость. Генерал Романов. Чечня, 1993 год».

Прочитав надпись, Ивана посмотрела на Сорокина.

– Он заряжен, – сказал тот и показал: – Вот здесь снимается с предохранителя.

Ивана усмехнулась:

– А ты не боишься, что я действительно…

– Боюсь, – признался Сорокин. – Но что делать? Надо отвечать за…

Он не договорил, повисла пауза.

Ивана положила пистолет между собой и отцом.

– Хорошо, – сказала она. – Чего ты хочешь?

Он снова полез в карман, достал сберкнижку:

– Вот, это твоя. Мы открыли счет на твое имя, положили каждый по тысяче долларов. Конечно, нужно больше, но сейчас кризис. Обещаем до твоего совершеннолетия каждый год класть еще по тысяче. Все трое. Возьмешь?

Ивана посмотрела на эту сберкнижку, на пистолет и снова на сберкнижку. Затем – на отца. И усмехнулась:

– То есть я – дочь полка? Не было ни одного отца, а теперь сразу трое? Да? Сволочь ты, папа! И все вы сволочи! – Она дернулась открыть дверь машины.

Но он удержал ее за плечо:

– Подожди…

– Не трогай меня! – вырвалась она и – уже вся в слезах – принялась дергать дверь, которая никак не открывалась. – Открой мне дверь!

– Но послушай…

– Я плевала на ваши деньги! – закричала она. – Открой мне дверь!

– Сейчас. – Он вышел из машины, обошел ее и открыл правую дверцу.

Ивана выскочила из машины, но Сорокин не отступил, а стоял, преградив Иване путь.

– Пусти! – крикнула она в истерике.

– Ударь меня.

– Пусти, я сказала!

– Ударь меня. Пожалуйста.

Она ударила.

– Еще.

Она ударила.

– Сильней.

Она ударила изо всей силы, но он сказал снова:

– Еще.

И она стала бить его кулаками в грудь, по плечам, по шее, бить изо всех сил, но он стоял, не защищаясь, и только просил:

– Еще… еще…

Выдохшись, она, рыдая, уронила голову ему на грудь.

Он поднял ладонь и нерешительно, неумело погладил ее по голове.

– Дочка…

– Пусти меня!.. – сказала она.

Он выпустил ее, и она убежала в свой подъезд.

А он, нервно закурив, все стоял в темноте вечера у своей машины и смотрел на окна третьего этажа.

А там, на третьем этаже, Ивана стояла у окна спальни и, не зажигая света, смотрела вниз, на Сорокина.

Но потом за ее спиной дверь спальни открылась, в дверном проеме возникла бабушка:

– Ты идешь ужинать?

Ивана не ответила.

Бабушка подошла к ней, посмотрела в окно.

Внизу, в темноте вечера, мужская фигура стояла возле «тойоты».

– Это еще кто? – спросила бабушка.

– А мама где?

– В рейсе, где же еще? А кто это? Твой поклонник?

– Это мой отец… Сорокин…

– Сорокин?? – изумилась бабушка. – Убить его мало!

Поезд-экспресс стремительно пронесся мимо камеры…

Утром в школе был переполох – из рук в руки переходила местная газета с броским заголовком:

СПУСТЯ 14 ЛЕТ ПОСЛЕ ИЗНАСИЛОВАНИЯ ЖЕНЩИНА ПОДАЛА В СУД НА СВОИХ ОДНОКЛАССНИКОВ

Кто-то из учеников вслух читал:

– «В городской суд поступило исковое заявление ж.-д. проводницы Марии Малышкиной с требованием привлечь к ответственности за изнасилование весьма влиятельных людей нашего города – депутата городской думы Олега Карпатого, полковника ВВС Алексея Сорокина и врача Евгения Царицына…»

Входя в класс, Ивана в оторопи и ужасе от этих слов замерла на пороге.

А читавший продолжал:

– «По утверждению Малышкиной, изнасилование произошло 14 лет назад, когда она и трое обвиняемых заканчивали десятый класс…»

Но тут Ивана, придя в себя, стремительно подбежала к читавшему, вырвала из его рук газету и опрометью бросилась вон из класса.

Свист и улюлюканье одноклассников неслись ей вслед.

Выбегая из школы, Ивана чуть не сбила с ног Федю, который попытался ее остановить.

– Ива! В чем дело? – крикнул он ей в спину.

Она, не ответив, убежала.

И столь же стремительно, запыхаясь, взлетела по лестнице на третий этаж, ворвалась в свою квартиру.

– Где мама?!

– А что такое? – спросила бабушка, строча на ножной швейной машине очередную цветастую «бабу на чайник».

– Я спрашиваю, где мать?! – заорала Ивана.

– Тихо, тихо. Она в рейсе, – продолжала строчить бабушка. – А в чем дело?

– А вот в чем! Бля! – Ивана шлепнула газету на доску швейной машины.

Бабушка изумленно подняла на нее глаза:

– Ты что, сдурела? Материться стала?

– Ты читай! Читай! Блин!!

Бабушка мельком посмотрела на газету и пожала плечами:

– Да я читала уже… – И кивнула на тумбочку, где лежала точно такая же газета. – Ну и что?

– Читала? – изумилась Ивана. – Вы… вы охренели? Зачем вы это сделали?

– Ты свой язык-то прикуси, – сказала бабушка. – Совсем уже…

Ивана подскочила к ней вплотную:

– Я тя спрашиваю: зачем вы это сделали?! Отвечай!

– Так ты ж сама хотела. Ты ж кричала матери, что надо их под суд. Вот она и…

– Да мало ли что я кричала! Идиотки! Как я теперь буду в школу ходить? – Ивана заметалась по квартире. – Когда ее поезд приходит?

– Не знаю. Может, уже пришел. Успокойся. Их давно нужно было судить. Но лучше позже, чем…

Но Ивана уже не слышала ее – выскочила из квартиры.

Однако, выбежав из подъезда, замерла на месте, поскольку тут ее поджидали четверо подростков – Лена Сорокина, Витюша Карпатый и двое погодков-сыновей Царицына.

– Вот она! Бей ее! – крикнула Лена и первой набросилась на Ивану. – Сука! Стукачка!

Следом подключились остальные.

Они повалили Ивану на землю и избивали всерьез, не по-детски, а кулаками, ногами и в кровь.

– Сволочь! Выблядок! Паскуда! Стукачка!

Какой-то прохожий попытался вмешаться, но подростки грубо отмахнулись:

– Вали отсюда! Не встревай, курва! Яйца оторвем!

И прохожий, струсив, ушел.

Когда окровавленная Ивана, уже не сопротивляясь, мертвым кулем лежала на земле, Лена Сорокина объявила ей приговор:

– Значит, так, сеструха! Или твоя мать срочно заберет заявление, или я тебя лично убью на хрен! – И тряхнула Ивану: – Ты поняла?

Разбитым в кровь ртом Ивана утвердительно промычала в ответ.

Оставив ее на земле возле подъезда, подростки закурили и спокойно ушли.

Из открытого окна чьей-то квартиры гремела музыка очередного хита группы «Дважды два».

Но самое поразительное случилось не в этот день, а в последующие. Потому что газетная публикация произвела совсем не тот эффект, на который рассчитывала редакция. Вместо осуждения названных в газете насильников обыватели города стали кошмарить – кого бы вы думали? Марию Малышкину! Ее оскорбляли соседи, материли прохожие, выталкивали из городского транспорта, пинали в магазинах…

– Паскуда!..

– Да сама небось первая легла!..

– Нашлась, бля, правдоискательница!..

– Убивать таких надо! Сучка!..

Ивана, Мария и бабушка боялись выйти из дома и жили теперь как в осаде.

– Встать, суд идет!

В небольшом зале заседания суда народу было тьма – вся местная пресса, родственники подсудимых, просто любопытные.

Но судья, заняв свое место, объявил:

– Заседание суда будет закрытым, прошу всех посторонних освободить помещение.

Поднялся недовольный гул и ропот:

– На каком основании?

– Не имеете права!

– У нас свободная страна…

Но судья был непререкаем. Он дождался, когда пресса унесет свои телекамеры и все остальные тоже покинут зал. В зале остались только Мария Малышкина, трое обвиняемых – Карпатый, Царицын и Сорокин, – их адвокат, молоденький районный прокурор и стенографистка. После чего судья объявил:

– Итак, слушается дело об изнасиловании Марии Малышкиной ее одноклассниками Олегом Карпатым, Евгением Царицыным и Алексеем Сорокиным, которое случилось четырнадцать лет назад. Стороны имеют ходатайства?

– Я имею, – встала Мария Малышкина.

– Слушаю.

– Я хочу забрать свое исковое заявление и прошу прекратить дело.

– Почему? На вас оказали давление?

– На меня оказывали давление, но заявление я забираю не поэтому.

– А кто и какое на вас оказывал давление? – спросил молодой прокурор.

– Назавтра после публикации статьи мою дочь избили.

– Кто ее избил?

– Она не говорит.

– Со дня публикации прошло три месяца, и, значит, ее избили три месяца назад. Почему же вы тогда не забрали свое заявление?

– Я же сказала: я забираю заявление не из-за этого.

– А из-за чего?

– Из-за того, что я верующая. Я съездила в Петербург к Пресвятой Ксении, и она велела мне их простить. – Мария впервые повернулась к обвиняемым: – Я вас прощаю. Идите с миром.

И – не сводя взгляда с Сорокина – перекрестила всех троих.

Сорокин не отвел глаз, он смотрел на Марию, и в глазах его было изумление, благодарность и еще что-то неясное, но ликующее…

Однако молодой прокурор сказал:

– Ваша честь. Прокуратура протестует. Факт изнасилования имел место, обвиняемые его не отрицают. А то, что истица забирает свое заявление, для правосудия значения не имеет. Правосудие должно свершиться, и преступление должно быть наказано.

Судья повернулся к обвиняемым:

– У вас есть ходатайство?

Но Сорокин не отреагировал, он продолжал неотрывно смотреть на Марию. Зато встал адвокат обвиняемых:

– Есть, ваша честь. Я, как адвокат обвиняемых, хочу обратить ваше внимание на несколько обстоятельств чрезвычайной важности. Во-первых, прошу учесть, что преступление было совершено не этими взрослыми людьми, а несовершеннолетними подростками. То есть мы имеем если не юридический, то моральный казус – можно ли взрослых людей судить за хотя и очень серьезное, но, по сути говоря, детское правонарушение?

Прокурор вскочил:

– Я протестую…

Но адвокат поднял руку:

– Минуточку, я не закончил. Суть моего ходатайства в другом. Ваша честь, перед вами трое взрослых, состоявшихся людей, которые еще три месяца назад пользовались огромным уважением в городе и в своих семьях. Обращение в суд гражданки Малышкиной и последовавшая за этим публикация в газете буквально сломали их карьеру и разрушили жизнь. Доктор Царицын лишился всех пациентов – теперь, как вы понимаете, к нему, как к гинекологу, не обращается ни одна женщина. Олег Карпатый лишился звания депутата городской Думы. А у полковника Сорокина распалась семья. Таким образом, ваша честь, они уже понесли наказание, и даже если бы вы действительно «отпустили их с миром», как выразилась тут истица, они свое клеймо и свой крест будут нести теперь всю жизнь…

– Так в чем ваше ходатайство? – спросил судья.

– Очень простое: по просьбе истицы закрыть дело.

Но молодой прокурор вновь вскочил:

– Ни в коем случае! Прокуратура протестует! Ваша честь, адвокат обвиняемых выставил тут своих клиентов этакими пострадавшими овечками – семья распалась, звания лишились, пациенток лишились! Но вы-то прекрасно знаете, что все эти три месяца весь город был расколот надвое, причем большая половина, да что там половина! – восемьдесят процентов почему-то кошмарили именно истицу, именно пострадавшую! Я не знаю почему, я не знаю, что у нас за люди, но именно за то, что она назвала насильников и подала на них в суд, – именно за это ее же публично кошмарили и угрожали побоями, а дочь ее действительно избили. И потому – несмотря на христианское смирение и всепрощение гражданки Малышкиной – я от имени прокуратуры настаиваю на судебном разбирательстве по существу.

Судья деревянным молотком стукнул по столу:

– Суд удаляется на совещание.

И ушел, а следом за ним вышли молодой прокурор и стенографистка.

Дорогой читатель! Позволь мне прервать мое повествование и предложить тебе несколько вариантов финала этой истории. То есть представь себе, пожалуйста, что ты посмотрел эту историю в кино и в самом конце фильма на экране вдруг появляется надпись:

ФИНАЛ ИСТОРИИ ПО ВЫБОРУ ЗРИТЕЛЕЙ

ВАРИАНТ ПЕРВЫЙ

В зале остались только обвиняемые со своим адвокатом и Мария Малышкина. И томительная пауза повисла между ними.

Но Сорокин прервал ее.

Он встал, подошел к Марии и опустился перед ней на колени:

– Маша, ты правда меня простила?

– Правда, встань… – тихо ответила Мария. Слезы подступали к ее глазам.

– Сердцем простила?

– Да, сердцем. Встань, Алеша.

– Ты святая…

– Встань, Алеша…

Но он, стоя на коленях, взял ее руку и поцеловал:

– Спасибо за дочь, Маша. Она моя дочка. Я… я хочу ее удочерить…

За кадром звучит романтическая мелодия группы «Дважды два».

Под эту музыку Сорокин, Мария и Ивана выходят из здания суда.

И снова надпись:

ВАРИАНТ ВТОРОЙ

Судья возвращается в зал заседаний.

– Встать! Суд идет!

Судья занимает свое место и объявляет:

– Решением суда Олег Карпатый, Евгений Царицын и Алексей Сорокин приговариваются к двум годам исправительно-трудовых работ условно…

Карпатый, Царицын и Сорокин триумфаторами выходят из здания суда.

За кадром звучит бравурная песня группы «Дважды два».

А когда вслед за триумфаторами на улице появляются Мария и Ивана, толпа свистит, улюлюкает и швыряет в них яйца и помидоры…

Последняя надпись:

ВАРИАНТ ТРЕТИЙ

Судья в своем кабинете набирает номер на мобильном телефоне.

– Алло, Николай Петрович, это я… Ну я не знаю, как быть… С одной стороны, истица сама забирает свое заявление, а с другой стороны, прокуратура требует… Что? Нет, ну вы же губернатор, как вы скажете, так я и…

Отъезд камеры. Музыка или песня группы «Дважды два», в этой песне открытым текстом зрителей спрашивают, какой вариант финала они предпочитают или считают наиболее реалистичным.

Р.S. От автора: Дорогой читатель, мне очень интересно, какой финал вы хотели бы увидеть на экране. Напишите мне на адрес Издательства АСТ:

Москва, Звездный бульвар 21, Издательство АСТ, художественная редакция, Эдуарду Тополю.

Интимные связи

«Блондинка в открытом спортивном кабриолете была так хороша и так знакома по многим популярным фильмам, что водитель многотонного „КрАЗа“ просто не мог от нее оторваться – догонял у каждого красного светофора и любовался на нее сверху, из своей кабины.

Но «кирпич» для грузового транспорта при въезде на Тверскую положил этому конец, и блондинка уже выжала сцепление в своем кабриолете, как вдруг… Видя, что он ее теряет, парень из «КрАЗа» швырнул ей первое, что было у него под рукой, – свой мобильник.

Трубка упала на сиденье рядом с блондинкой, и они тут же разъехались: она на Тверскую, а он направо, на соседнюю стройку…»

«Спустя час или два, когда она была на съемочной площадке, этот мобильник в самый неподходящий момент зазвонил в ее сумочке – режиссер даже психанул и остановил съемку. А ей пришлось взять трубку: „Алло!“ – „Девушка, как мне получить мой телефон обратно?“ Но она не ответила, а в досаде вырубила этот телефон и – закрутилась в съемках, забыла о нем напрочь…»

«И только месяц спустя, когда ее машина вылетела с мокрой подмосковной дороги в болото и увязла там по уши, она в отчаянии схватилась за этот телефон, как за соломинку, включила его и нажала „возврат последнего звонка“: „Алло! Это вы были на „КрАЗе“? Вытащите меня, пожалуйста!..“»

Продукция Андрея Петровича Бережковского пользовалась успехом – как при советской власти, так и в наши дни. Книги, сценарии, пьесы, а в последнее время и реклама – он был, что называется, «многостаночником» (для завистников) или «трудоголиком» (для приятелей). И еще с прошлого века, со времен благословенной (для некоторых) советской власти считал себя небожителем в прямом смысле этого слова – имел не только хорошую квартиру в многоэтажной «элитке» у метро «Аэропорт», но и там же, в этом же доме, – «творческую мастерскую», мансарду или, попросту говоря, еще одну (и огромную по совковым стандартам) однокомнатную квартиру со скошенным потолком и обставленную с классически-творческим шиком. Кресло, стол с компьютером, телефон, факс, электроплита… (Кухню в таких мастерских иметь запрещалось, дабы творцы не пользовались ими как постоянным жильем.) Холодильник, диван, книжные полки с книгами хозяина. На стенах большой плазменный телеэкран, афиши его пьес и фильмов, фото со знаменитостями, африканские маски, охотничьи трофеи. На полу гантели, в углу – шведская стенка.

И – мужской беспорядок, поскольку жену свою Катю Андрей Петрович сюда не допускал категорически, а уборщицу – только раз в неделю.

Все остальное время Андрей Петрович здесь работал. Или готовился к работе (что тоже труд). Или отдыхал после работы (что трудом не считалось).

Закончив с таким вступлением, перейдем к нашей истории.

В то весеннее утро Андрей Петрович появился в своей мастерской, прямо скажем, в не очень свежем виде. То ли с ночной киносъемки, то ли из командировки, то ли… Впрочем, не будем гадать. Главное – появился. Открыл дверь на террасу, шуганул с нее наглых голубей и обругал их за то, что опять тут всё загадили, сволочи. Включил автоответчик.

Женским механическим голосом автоответчик сказал:

– У вас шесть новых сообщений. Сообщение первое…

Стоя у двери на террасу и слушая гул Ленинградского проспекта и голос автоответчика, Бережковский поднял гантели и стал выжимать их, мысленно сравнивая себя с Кавалеровым из «Зависти» Олеши и пытаясь вспомнить, когда он, Бережковский, последний раз пел в клозете.

А за спиной автоответчик воскликнул с кавказским акцентом:

– Алло, Андрей Петрович! Это Армен Кароян из Коктебеля! У нас утром съемка, смена заказана, а сцены нет! Пожалуйста, позвоните! Я жду!

И – женский автоматический голос:

– Сообщение второе.

После чего тоже женский, но требовательный:

– Алло, Андрей! Где тебя носит? Мобильный ты выключаешь! Имей в виду: мне это надоело!

Вздохнув, Бережковский положил гантели, подошел к шкафу и столику, насыпал кофе в джезву, залил водой из графина и поставил на электроплитку.

Автоответчик между тем продолжал:

– Сообщение третье.

И тут же – низкий женский голос эдак интимно:

– Алло, Андрей Петрович, меня зовут Алина Полонская, я актриса, мы познакомились на приеме в немецком посольстве. Пожалуйста, позвоните мне, мой телефон 787-43-17. Я буду очень ждать! Очень…

Автоответчик:

– Сообщение четвертое.

Мужской голос с кавказским акцентом:

– Алло! Андрей Петрович, это опять Кароян! Я не знаю, как быть! Актеры прилетели, натура уходит, а сцены нет! Я в панике! Пожалуйста, срочно позвоните!!!

Автоответчик:

– Сообщение пятое.

Женский голос скороговоркой:

– Андрей Петрович, здравствуйте! Это Перепелкина из «Культурной революции». Михаил Ефимович просит напомнить, что мы ждем вас завтра в двадцать один ноль-ноль на программу «Демократия во сне и наяву». Ваш оппонент Жириновский. Пожалуйста, не опаздывайте!..

Автоответчик:

– Сообщение шестое.

Мужской голос солидно:

– Андрей Петрович, это телефонная компания «Мобиль». Вы обещали придумать нам рекламный телероман, и мы терпеливо ждем. Мой телефон 797-17-11.

Автоответчик:

– У вас больше нет сообщений.

Бережковский стал наливать себе кофе в чашку, когда телефон загудел эдаким низким гудозвонком. Но Бережковский проигнорировал, не взял трубку, а подождал, пока авто-ответчик сообщит звонившему: «Здравствуйте. Вы позвонили по телефону 205-17-12. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение». После чего тут же раздался отчаянный крик Карояна:

– Алло! Андрей Петрович!!! Возьмите трубку!.. Ч-черт, опять его нет! Вот сук…

Гудки отбоя.

Бережковский на оскорбление не отреагировал, а включил свой компьютер и, отпивая кофе, снял телефонную трубку и набрал номер.

– Алло, Ирина? Доброе утро, Бережковский. Как там мои дела? Вы мне отправили гонорар?

Ирина на том конце провода явно обрадовалась, сказала даже с придыханием:

– Ой, Андрей Петрович! Здравствуйте! Извините, у нас компьютер завис. Как только включится, я вам сразу наберу! Сразу!

– Да уж, пожалуйста, – попросил Бережковский. – Я жду.

А положив трубку, добавил:

– Вот суки!..

Сел за компьютер и, собираясь работать, взъерошил волосы, прокашлялся, допил кофе.

Телефонный звонок. Бережковский рефлекторно взял трубку.

– Да.

Незнакомый женский голос осторожно сказал:

– Алло…

– Слушаю.

– Андрей Петрович?

– Да.

В трубке молчали.

– Слушаю. Говорите! – нетерпеливо сказал Бережковский. – Алло! Кто это?

Но трубка молчала, и он положил ее – почти бросил. Допил кофейную гущу и принялся стучать по клавиатуре компьютера.

Пронзительный звонок междугородней прервал его буквально через минуту.

– Алло! Это междугородняя! Вы чё трубку вешаете? С вами ж говорят! Не вешайте трубку!

Бережковский стоически промолчал. Но и трубка молчала.

– Алло! – сказал наконец Бережковский. – Алло, говорите!

Но трубка все равно молчала.

– Алло, междугородняя! – потребовал он.

– Это не междугородняя… – ответил грудной женский голос.

– А кто?

– Извините, Андрей Петрович, вы меня не знаете… – И снова пауза.

– Ну? – нетерпеливо сказал Бережковский. – Слушаю вас… Говорите!.. Говорите, а то я положу тру…

– Нет-нет! – испугался голос. – Только не кладите! Пожалуйста!

– Тогда говорите!

– А вы не бросите трубку?

– Ника, это ты? – осторожно спросил Бережковский.

– Нет, это не Ника. Ника – это ваша дочь. Вы посвятили ей свой роман «Яблоко раздора» и пьесу «Ошибки воспитания». Верно?

– Д-да… А кто это?!

– Мое имя вам ничего не скажет.

– Гм… Хорошо, а что вы хотите?

– Честно?

– Конечно, честно. – Бережковский начал раздражаться. – Говорите!

– Знаете, совсем честно я с вами еще не могу говорить, – вдруг признался голос. – Очень хочу, но не могу.

– Почему?

– Боюсь.

– Ну, тогда я не знаю…

– А вам и не нужно знать, Андрей Петрович! – поспешно, словно чувствуя его раздражение, сказал голос. – Я не собираюсь просить у вас ни денег, ни помощи. И вообще – ничего. Кроме голоса.

– Голоса? – удивился он. – В каком смысле? Голосовать за кого-то?

– Нет-нет! Что вы! Я имею в виду – просто послушать ваш голос.

– Послушать? Зачем?

– Знаете, я бы и этого не просила. Если бы…

– Если бы что?

– Хорошо. Я скажу. Только не пугайтесь. Это вас совершенно ни к чему не обяжет.

– Ну?

– Понимаете, я обожаю ваши книги. Можно сказать, я подсела на них. Давно, лет десять назад. Только, пожалуйста, не считайте меня сумасшедшей. Конечно, у вас полно фанаток! И какие-нибудь идиотки атакуют вас своими письмами, шлют свои фотографии и признания в любви. Правда?

– Ну-у… – польщенно сказал Бережковский. – В общем, бывает.

– Но я не из их числа, не бойтесь. Я бы вообще не стала вас беспокоить, если бы…

– Если бы что?

– Если бы не одно обстоятельство…

– Какое? Говорите. Ну говорите же!..

Но трубка молчала.

– Так, – сказал он. – Знаете что? Я не могу играть в эти игры, я занят. Считаю до трех. Или вы говорите, или я кладу трубку. Раз… Два…

– Хорошо, ладно! – сдался голос. – Только не надо считать, это безжалостно. Завтра… – И замолчал.

– Что завтра? – спросил Бережковский. – Что?!

– Завтра у меня операция. Онкология. Но вы не пугайтесь: врачи уверяют, что все обойдется. А я все равно боюсь. Понимаете, я очень боюсь! И я подумала: ну, имею я право перед такой операцией услышать голос Бережковского? Как вы думаете, имею?

Он молчал.

– Андрей Петрович! Неужели не имею? Если вы скажете…

Бережковский сменил тон, спросил спокойно:

– Алло. Сколько вам лет?

– А что? Это важно?

– Да. И откуда вы звоните? Можете дать мне свой номер?

– Хотите меня проверить?

– Ну… Нет, я подумал: вам, наверное, это дорого – звонить по межгороду?

– А вам дешевле? – улыбнулся ее голос. – Но пожалуйста, запишите. Вы набираете восьмерку, потом наш код 349-22 и телефон 4-87-76.

Бережковский записал на перекидном календаре рядом с компьютером.

А она спросила:

– Вы что? Правда мне позвоните? Прямо сейчас?

– А это ваш домашний? Или вы в больнице?

– Я дома. В больницу я иду вечером, в восемь.

– Тогда… Тогда я позвоню часа через три. Я должен кое-что дописать, я обещал продюсеру…

– Ой, конечно! – тут же согласился голос. – Вам нужно работать. Я извиняюсь! Я дико извиняюсь! Но я вас услышала! Это для меня огромный подарок! Удачи вам!

– Подождите! – спохватился он. – 349 – какой это город?

Но трубка уже гудела гудками отбоя.

– Блин! – сказал Бережковский и положил трубку.

Попробовал работать, но работа не пошла, он отодвинул в сердцах клавиатуру и сказал вслух:

– Нет! Так невозможно работать!

И набрал телефонный номер.

– Алло! – ответил женский голос.

– Ирина, это опять Бережковский! Как там с моими деньгами?

– Да все висит компьютер, Андрей Петрович, – виновато ответила Ирина.

– Висит? Скорей бы он грохнулся!

– Я тоже так считаю. Но вы не беспокойтесь. Как только включится, я печатаю платежку и несу Добровольскому.

Бережковский удивился:

– А он еще не подписал?

– Я же говорю: компьютер завис, Андрей Пет…

– Понятно, пока! – невежливо перебил Бережковский и дал отбой. – Вот суки!

Тут телефон загудел прямо у него под рукой, он машинально снял трубку.

– Да?

– Андрей Петрович, наконец! – завопил голос Карояна. – Вы меня режете! Мне сцена нуж…

Но Бережковский выдернул из розетки вилку телефонного шнура.

– Да пошел ты!

Встал и, ероша волосы, заходил по кабинету.

Опять сел за компьютер, тупо уставился на экран.

И опять встал, открыл холодильник, достал почерневший банан, почистил его, надкусил и тут же с отвращением выбросил в мусорку. Тьфу!

Снова сел за компьютер, откинулся в кресле, закрыл глаза.

Затем решительно вставил вилку телефонного шнура в розетку и, заглядывая в свою запись на столе, набрал телефонный номер.

После второго гудка грудной женский голос ответил:

– Алло! Слушаю…

– Это Бережковский. Извините, не знаю, как вас звать. Это вы мне звонили?

– Да, я… – и удивился, и обрадовался голос. – А вы уже поработали?

– Как вас зовут?

– Елена.

– И сколько вам лет?

– Пожалуйста: двадцать семь, замужем, ребенку четыре года, образование высшее. Шатенка. – И уже с иронией: – Остальные параметры нужны?

– Ну… – протянул он уклончиво.

– Пожалуйста, я скажу. Я знаю, что для вас это важно.

– С чего вы взяли?

– Из ваших книг. Вы предпочитаете стройных блондинок весом до пятидесяти килограмм. Чтобы легко вращать их в положении «верхом». Я правильно цитирую?

Бережковский смутился:

– Ну, знаете!.. Вкусы моих персонажей не всегда совпадают…

– Всегда, Андрей Петрович, – сказал голос. – Они совпадают во всех ваших книгах, и, следовательно, они совпадают с вашими. Так что тут я вам не угожу. Я выше вашего стандарта, не блондинка, и грудь у меня больше второго размера. А вы любите второй. Но с другой стороны, мы никогда не увидимся, так что это не важно, верно? Спасибо, что позвонили. Пожалуйста, расскажите мне что-нибудь. Какая в Москве погода? Что вы сейчас пишете?

– Какой у вас диагноз?

– Этого я вам не скажу.

– Но вы действительно ложитесь на операцию?

– Хотите проверить? Пожалуйста: больница имени Губкина, фамилия хирурга Гинзбург Семен Львович, телефон…

– Не нужно, я вам верю.

– Спасибо. Хотя… Думаю, на него произвело бы впечатление, если бы из-за меня ему позвонил сам Бережковский!

Тут на столе у Бережковского зазвонил мобильник, Бережковский глянул на его экранчик, включил и сказал:

– Армен, я работаю! Понимаешь – ра-бо-та-ю! Завтра отправлю сцену по электронной почте!

– Но съемка сегодня, Андрей Петрович! – умоляюще сказал Кароян.

– Нет, сегодня не успею! И вообще, почему я должен переделывать эту сцену? Сейчас по телевизору показывают и не такое! Снимайте как есть!

– Но вы же знаете… – начал Кароян, но Бережковский перебил:

– Я все знаю. Короче, перенеси съемку на завтра.

– Нет! Я не могу на завтра!

– Сможешь. До завтра никто не умрет! Все! Я работаю! Пока! – Бережковский бросил мобильный и сказал в трубку: – Извините, Лена…

– Андрей Петрович, – ответила она, – вам нужно работать, я даю отбой.

– Подождите.

– Нет-нет, вас ждут, вам нужно работать. Не думайте, что я тут просто схожу с ума от страха. Я переживу. Доживу до операции, а там будет наркоз. И вы правильно сказали: никто не умрет до завтра! Спасибо, что позвонили.

– Минуту! Вот что, Елена! Я не знаю, насколько серьезна у вас операция. Но вы хотели послушать мой голос, так ведь? Да или нет?

– Да…

– Тогда слушайте… – И Бережковский уселся плотнее к компьютеру. – Хотя…

– Что «хотя»?

– Не знаю, могу ли я вам это прочесть. Это немножко… Ну, как бы…

– Ниже пояса?

– Да. А как вы догадались?

Голос улыбнулся:

– Ну, я знаю этого автора. Читайте, не бойтесь!

– Хорошо… – Бережковский прокашлялся и стал читать с экрана монитора: – «Скалы, поросшие вереском, скрывали их от случайных курортников. Море, гулко ударявшее о песчаные дюны, заглушало ее вскрики. Он все просил – негромко, с хрипотцой и улыбкой в голосе: „Тихо, княгиня, тихо!“ – „Я не могу тихо! Нет! – пылко отвечала она и мотала головой из стороны в сторону. – Боже, вы дьявол!“ – „Тихо!“ – Обеими руками он в обхват держал ее тонкую талию и с медвежьей силой то возносил над собой, то опускал – все чаще, все яростней. „Все! – стонала она. – Я не могу больше! Я умру…“ – „Можешь! – настаивал он. – Еще как можешь!“ – „Да! – вдруг вскричала она. – Могу и хочу! Могу и хочу! Пусть я умру!“… А потом, бездыханная, она лежала на его груди – легкая, как пустая наволочка. И шептала с закрытыми глазами: „Вы дьявол, дьявол! У вас есть хвост?“ – „Проверь, – усмехался он. – Нет, не там…“ – „Как? Уже? – притворно пугалась она. – Господи, я вас обожаю! О! О-о-о!..“ И снова они были единой плотью, и он говорил ей: „Следующим летом ты опять приедешь сюда“. – „Молчите! – просила она. – Вы мне мешаете…“ – „Ничего, слушай. Продолжай и слушай! Ведь я много старше тебя! У вас в России мужчины так долго вообще не живут. И это наше алиби. Если твой муж что-то заподозрит, рассмейся ему в лицо и скажи: „Ты с ума сошел? Этому немцу скоро пятьдесят, и он, наверное, уже лет двадцать, как ничего не может“. Ты запомнила?“ – „Нет. Я скажу, что вы дьявол! И только с вами я умираю и живу! Умираю и живу! Вот так! Вот так! Господи, прости меня! Ведь я не раскаиваюсь! Я хочу еще! Еще!..“ Под звуки ее голоса камера поднимается над ними все выше и выше, открывая пустынный пляж, укромную бухту, залитое солнцем море и где-то вдали, за скалами – маленький и уютный курортный Биарриц…» Ну, что вы скажете?.. Алло, Елена, почему вы молчите?.. Алло, вы здесь?