Текст книги "Идеалист. Психология в художественной прозе"

X

Каникулы в Братстве давно закончились, и уже два месяца как шли занятия. За это время я посетил всего несколько лекций в своей группе, все остальные пропустил. Марину Мирославовну я видел в Доме лишь один раз, мельком. Она прошла мимо, не обратив на меня никакого внимания, даже не взглянув. Все было, как прежде, как будто в канун Нового года ничего не произошло. С одной стороны, меня это, конечно же, обидело, я рассчитывал хотя бы на дружелюбное приветствие. С другой – был рад, что не заметил с ее стороны враждебности. Ведь если она думает, что я связан со спецслужбами или тайной разведкой, отношение ко мне могло стать совершенно иным. Я не знаю, как вообще все это могло случиться. Произошло чистой воды недоразумение, из которого я теперь не знал, как выпутаться. Было ясно, что, если я во всем ей признаюсь и попытаюсь объяснить, она все равно мне не поверит. Я стоял и смотрел ей вслед. В груди у меня защемило. Мне был нужен ее взгляд, я жаждал заглянуть ей в глаза и увидеть в них что-нибудь, предназначенное только мне. Я вспомнил, как сидел у нее на кухне, как она ко мне прикоснулась, вспомнил, как я оказался у ее ног, завязывая шнурки на ботинках в коридоре, как она приблизилась ко мне, открывая дверь, и как я почувствовал ее дыхание и запах волос. Желание пронзило меня как током и разлилось по всему телу. Я еле удержался, чтобы не броситься вслед за ней.

Я по-прежнему мог ходить к г-же Марине на вводный курс. Это был самый верный способ ее увидеть. Я имел на это право и пользовался им в полной мере. Но следующую пятницу я решил пропустить, терпеть и не ходить еще целую неделю. Испытание для меня оказалось адским. Я и не думал, что мне будет настолько сложно его выдержать. Всю неделю я томился ожиданием, даже не посещал занятия в университете, бесцельно бродя по городу. Вечерами сидел дома, не выходя из своей комнаты. Сложнее всего далась среда, которую я тоже должен был пропустить. Уже с самого утра меня одолевал соблазн нарушить мною же наложенное табу и, дотерпев до вечера, отправиться в актовый зал колледжа. Усидеть дома в этот день, казалось, выше моих сил, но я решил все же выдержать испытание и на лекцию не ходить. Я бродил по территории колледжа. Был март, еще холодно, но этим вечером я и не заметил, как провел на улице около двух часов кряду. Несколько раз я видел г-жу Марину в окне. Во время лекции она иногда чертила на доске, которая находилась возле окна. Я стоял, ждал, не двигаясь с места, и увидел ее снова.

Затем я спустился в переход ближайшей станции метро, чтобы выпить кофе. Согреваясь горячим напитком, рассматривал афиши театральных касс. Мой взгляд остановился на названии спектакля с романтическим названием одного из молодых современных театров. Об этой постановке Аня прожужжала мне все уши. Спектакль настолько ей понравился, что теперь она зазывала в театр всех своих друзей и знакомых, а сама была готова смотреть его несчетное количество раз. Собиралась сводить на него и меня.

Только теперь я понял, почему брожу, как волк одиночка, под окнами, а не сижу на лекции, как обычно. Я жаждал действий. Выведав адрес и явившись на Новый год к Марине Мирославовне, я сделал первый шаг и теперь хотел идти дальше. Отступать я не собирался. Я просто не мог выбросить из головы то, что увидел: в Доме и на лекциях она была одна, а у себя в квартире совсем другая. Влюбился я, увидев первую, а при виде второй лишился покоя окончательно. Я уже знал, что сделаю и с чем приду на долгожданную лекцию в пятницу. Нужно было спешить, потому что, пока я в раздумье пил кофе, окошко театральной кассы закрылось. Женщина уже была в пальто и собиралась уходить. Я взмолился, и она сжалилась надо мной. Я ехал в вагоне метро, сжимая в кармане четыре билета в театр: два в седьмой ряд партера и два на первый ряд балкона. До пятницы оставался всего один день, и ожидание сделалось совершенно невыносимым. Переполненный волнующими фантазиями, заснул я в тот вечер с трудом. Я представлял, как приглашу Марину Мирославовну в театр.

И вот этот день наступил. Всю лекцию я просидел как на иголках. Голос г-жи Марины доносился откуда-то издалека, мне сложно было сосредоточиться. Если бы меня спросили, я не смог бы назвать тему лекции: я витал в облаках. Сегодня эта женщина была особенно хороша, или мне так казалось оттого, что я долго ее не видел? Я больше не опускал глаз, смотрел не отрываясь, хотя она не обращала на меня никакого внимания. Мои чувства обострились в тысячу раз. Тем вечером, тридцать первого декабря, что-то во мне изменилось. Мои чувства обрели иное качество. Я не мог выразить это словами. И теперь я так сильно желал ее благосклонности, что, казалось, был готов на все.

Большинство людей, сидящих в аудитории, что-то записывали в тетрадях. Очнулся я от задумчивости, когда лекция уже закончилась. Стало шумно, все расходились. К счастью, она не спешила, как бывало порой, а сидела за столом. Обступивших ее слушателей на этот раз не было, возможно, свои вопросы они успели задать во время лекции. Я достал из сумки конверт и направился к ней. Ноги у меня подкашивались. Я с трудом преодолел расстояние в метр. Г-жа Марина просматривала какие-то записи. Я застыл на месте и ждал, пока она поднимет голову. Сердце ушло в пятки. Оказывается, это выражение имеет и прямой смысл. Я именно это и прочувствовал. Не знаю, сколько я так стоял, наконец она провела рукой по волосам и, откинув челку, подняла глаза. Дрожащей рукой я положил на стол конверт. Нужно было что-нибудь сказать, и я сказал:

– Это вам.

– Что это? – настороженно спросила она, глядя на конверт.

– Билеты в театр! Два. Вам и… и мужу, ну, или еще кому-нибудь!

После моих слов г-жа Марина с интересом посмотрела на меня, а затем заглянула в конверт.

– А когда?

– В это воскресенье. В семь часов. На Подоле.

– Воскресенье. Так, это у нас… пожалуй, да, получится! Ты угадал! Это единственный день на неделе, который у нас свободен. Сто лет не была в театре. Мы придем!

– Спасибо, Марина Мирославовна!

– Вообще-то, это тебе спасибо, Саша.

– До свидания, Марина Мирославовна!

– Всего доброго!

Ничего не объясняя Ане, я объявил, что мы идем на ее любимый спектакль и что билеты уже куплены. Она нисколько не возражала и даже обрадовалась. Наверное, Аня хотела бы пойти с Виталиком, но я об этом не подумал. Все было решено, и мы шли вдвоем. Г-жа Марина будет в театре с Фортунатэ, поэтому и я должен быть не один. И хорошо, что у меня есть Аня. Ждать воскресенья оказалось еще сложнее, чем пятницы. Чтобы как-нибудь убить время, я отправился на книжный рынок и приобрел книгу, по которой был поставлен спектакль. Я прочел ее за одну ночь. Спектакль обещал быть интересным, о любви.

С самого утра в воскресенье я был в приподнятом настроении. Встал пораньше, на радость маме, плотно позавтракал и даже за покупками отправился, как на праздник. Костюм был приготовлен с вечера. Я подумал, что следует и Аню попросить принарядиться, хотя она и так всегда прекрасно одевалась. Как я и ожидал, сначала посыпались насмешки, затем вопросы. Но я настоял на том, что хоть театр и современный, мы должны быть одеты как полагается.

Мое самообладание и выдержка оставляли желать лучшего, я заехал за своей спутницей намного раньше положенного. Аня была еще не готова, с мокрой после душа головой. Я страшно беспокоился о том, действительно ли спектакль так хорош, как рассказывала о нем Аня. Понятно, что я сильно рисковал: пригласи я г-жу Марину на что-нибудь классическое, у меня были бы гарантии, а так… Я попросил Аню, пока она собирается, пересказать во всех подробностях, что там происходит на сцене? Ее вдохновенный рассказ меня несколько успокоил. В спектакле, как и в книге, присутствовала философия, а это было добрым знаком. Я ерзал на стуле и то и дело просил Аню поторопиться, хотя мы вовсе не опаздывали.

Мы зашли в зал одними из первых и заняли свои места. Партер только начинал заполняться. Аня недоумевала, зачем мы приехали так рано и почему я взял билеты на балкон, а не в партер. Я собирался ей все рассказать, но чуть позже. Мне нужно было удостовериться в том, что моя затея осуществится и Марина Мирославовна придет. До этого у меня не было сил ни думать, ни говорить. Никогда еще так внимательно и сосредоточенно я не всматривался во входившую и рассаживающуюся публику. Я не пропускал ни одного человека, причем умудрялся следить и за правым и за левым входами одновременно. Народу становилось все больше. В какой-то момент я понял, что уже не успеваю отслеживать всех, в глазах рябило. Тогда я сосредоточился на входе справа, и не ошибся. Ее я заметил сразу же, как только она вошла в зал. Марина Мирославовна была в вечернем платье бирюзового цвета, его я видел на ней впервые. Кроме того, у нее была новая стрижка, ее вьющиеся волосы лежали просто идеально. Билеты она держала в руках, заглянув в них, направилась к указанному в них ряду. За ней следовала высокая, несуразная фигура в сером костюме. Это был Форт. Рядом со своей дамой он выглядел неуклюже, сильно сутулился и, судя по сдвинутым бровям, был чем-то недоволен. Зал заполнялся очень быстро. Аня поинтересовалась, кого я там все время высматриваю? Только я хотел указать ей на седьмой ряд партера, как в зале погас свет. На радость мне, спектакль начался с прекрасной музыки, а трое в белом на сцене исполняли не менее красивый танец. Я почти не дышал. Волнение по поводу современных веяний потихоньку стихало, пока все было прилично. Никогда еще ни одно театральное действо не вызывало у меня столь сильных эмоций. Постановка была хороша, но, главное, в зале была она! Я смотрел и слушал вместе с ней, я старался видеть ее глазами и думать ее мыслями. А в это время энергия на сцене била ключом, молодые актеры играли воодушевленно и с полной отдачей. Им нравилось то, что они делали, то, чем они занимались, это чувствовалось.

Как бы внимательно я не следил за происходящим на сцене, я не упускал из виду ее силуэт. Несмотря на затемнение в зале, мне казалось, я улавливаю каждое ее легкое движение, каждый вдох, каждый поворот головы. Несколько раз она что-то прошептала Форту на ухо. В этот момент я страшно ему позавидовал. Спектакль шел без антракта. В конце последнего акта один из актеров переместился со сцены в зал и остановился прямо возле Марины Мирославовны. Их осветил прожектор. Она развернулась к нему в пол-оборота, и теперь я мог видеть ее лицо. Она улыбалась. Шансы на то, что я не разочарую ее приглашением, возрастали. Я указал Ане на женщину в зрительном зале. Она не поверила своим глазам. Из-за Аниных дальнейших расспросов мне с трудом удалось досмотреть спектакль. Пока зал аплодировал, я утащил ее вниз, в правое крыло партера. Это не было чем-то запланированным, я действовал спонтанно. Или я только так думал? Если я собирался остаться незамеченным и для этого даже взял билеты на балкон, для чего-то же я надел костюм и притащил с собой Аню? Значит, я предусматривал нашу встречу. Теперь я желал ее видеть вопреки всему. Я должен был убедиться, что спектакль ей действительно понравился. Иначе, теряясь в догадках и сомневаясь, я не смогу найти себе места. Публика аплодировала стоя. Кричали «браво»! Пробравшись к центральному проходу, мы слились с толпой. Понятно, смотрел я уже не на сцену и не на актеров. После продолжительных и бурных аплодисментов, люди все же начали расходиться. Марина Мирославовна с Фортунатэ шли прямо на нас. Я сделал шаг им навстречу, не выпуская Аниной руки.

– Добрый вечер, Марина Мирославовна!

– Ой, и вы здесь, Саша? Форт, это тот самый Александр, благодаря которому мы здесь. Помнишь, я говорила? А это Аня, девушка Александра. Она тоже посещает наши занятия.

– Добрый вечер, – Форт улыбался Ане своей дежурной улыбкой, хотя до этого был мрачнее тучи.

Пока Аня здоровалась с ним, мы отошли чуть в сторону, чтобы не мешать потоку людей. Я видел, что Аня в полной растерянности, а у Марины Мирославовны на щеках появился румянец.

– Нам очень понравилось. Так что спасибо, что вытащили нас! Нам весьма сложно куда-нибудь выбраться. Обычно на это нет времени. Мы с мужем практически никуда не ходим. И что интересно, – Марина Мирославовна говорила, глядя прямо мне в глаза, – режиссером-постановщиком этого спектакля оказался мой бывший однокурсник. Мы вместе учились. Вот ведь совпадение! Я и не знала, что ему настолько близок театр. Помнится, он тогда увлекался совершенно другими вещами.

Тут я начал соображать, не ведет ли она к тому, что я об этом знал заранее и специально пригласил ее на спектакль к ее бывшему однокурснику! Но я же действительно ни о чем подобном не знал! Форт в нашей беседе не участвовал и все время смотрел куда-то в сторону. Затем бросил пронзительный взгляд на супругу, давая понять, что собирается незамедлительно уйти.

– Теперь мы будем рекомендовать этот спектакль всем в Доме. Так что еще раз спасибо, ребята, за вечер. Нам пора.

– Спасибо, что пришли. До свидания! – сказал я и только в последний момент снова отважился на нее взглянуть.

– До свидания, Саша, – еле слышно произнесла она и поспешила вслед за мужем.

Не останавливаясь, я вышагивал по театральным коридорам до тех пор, пока Аня не одернула меня. Только теперь я огляделся по сторонам. Людей вокруг не было. Лишь на улице я смог глубоко вдохнуть.

Тема нашего с Аней разговора по дороге домой была предопределена. Но и у меня теперь было много вопросов. Когда я вручал билеты, не ожидал, что г-жа Марина вот так просто примет мое приглашение. Припоминая выражение лица ее супруга, можно было предположить, что ей пришлось потрудиться, чтобы уговорить его. Интересно, а знал ли он, что билеты именно от меня? Быть может, она ему не сказала, и поэтому была немного встревожена при встрече? Я точно помнил, как она сказала ему: «Это тот самый Александр». Она просто могла сказать ему, что билеты принес ученик по имени Александр, и дальше не уточнять, что это именно я. Но об этом мне вряд ли суждено когда-нибудь узнать. Зато ее голос, произносящий мое имя, еще долго ласкал слух, и это: «До свидания, Саша!»…

Искусству в Братстве отводилась отдельная ниша. Классика была, определенно, в почете. Об искусстве, кроме современного, всегда говорилось с благоговейным придыханием. В Братстве проходили вечера классической музыки, встречи, посвященные жизни и творчеству выдающихся художников, об истории античного театра можно было не раз услышать в вводном курсе. Но при всем выказываемом Братством почтении к данному виду искусства, театр представлял собой общественное место вне Братства, то есть «в миру». И чтобы приобщиться к театру не только в теории, но и на практике, требовалось свободное вечернее время, которого как раз и не имели ни старшие ученики, ни учителя Братства. То есть в театр они не ходили, но говорили о нем. Я прекрасно помнил, что трехдневный летний слет Братства ознаменовался театральным действом. Пусть это и самодеятельность, но один из главных принципов театра, коллективный труд, они отлично продемонстрировали. В результате появилась постановка, которая, в свою очередь, явилась целостным живым организмом, творением идейно сплоченного, увлеченного общими идеями коллектива, каждый участник которого вложил свою лепту в общее дело. Режиссером-постановщиком этого спектакля была Марина Мирославовна.

«Коллективное творчество, – писал К. С. Станиславский, – обязательно требует ансамбля, и те, кто нарушает его, совершает преступление не только против своих товарищей, но и против самого искусства, которому они служат». Костяк Братства являл собою именно ансамбль, сплоченный коллектив. Вопрос заключался только в том, чему они служат, ведь искусство здесь ни при чем. Близкие отношения с кем-либо «в миру» негласно приравнивались к предательству товарищей, учителей и самого Братства. Случай, когда Виталик бросил своих товарищей в их коллективном творчестве и пошел с нами на речку, они расценили как проступок. Правда, не тяжкий, но только потому, что все мы имели отношение к Братству, являясь его членами. Мы же, отделившись от коллектива, в свою очередь, также совершили проступок. Нашу вину смягчало то обстоятельство, что на спектакле мы все же присутствовали.

Еще грекам было известно, что театральное действо имеет собирательную и информационную составляющие – собирает вокруг себя людей, объединяет их в едином порыве чувств и при этом сообщает нечто значимое и важное для всех. И о чем же сообщила нам постановка, ради которой так трудился сплоченный коллектив Братства? В тот вечер на поляне живая речь, движения и действия ребят на сцене собрали всех нас, объединили общей мыслью, чувством и порывом, воздействуя на нас, зрителей. Правда, на сцене они не столько играли, сколько философствовали. А мы, еще не примкнувшие песчинки, нарушающие правила и сеющие разобщенность, в тот вечер были заворожены общностью, сопричастностью и желали стать с ними одним целым, понимая, что этого еще не произошло. Мы были теми самыми узниками. А они, старшие ученики, были философами, ведущими нас к свету. Об этом они нам и сообщили, это и был информационный посыл.

Для развития актера в театре условия создает режиссер. Он для актера является учителем и в театре и в жизни. В Братстве условия для развития ученика создавали учителя. Они занимались и внешней стороной обучения, и внутренней. Занимаясь духовным развитием своих учеников, они старались сделать его образом их жизни, который существенно отличался от поведенческой модели повседневного времяпрепровождения людей в современном обществе, молодежи в особенности. С устройством Братства совпадал и еще один из принципов театра – синтез взаимодействующих друг с другом искусств. Братство активно использовало принцип эклектики. В лекциях было всего понемножку: немного философии и упоминания о различных видах искусств, чуть литературы и намек на психологию, сравнительное изучение культур и религий Востока и Запада, и в результате всего этого мы оказались на пороге эзотерического учения. При этом мне вспомнилось, как на одной из лекций сама же г-жа Марина, рассказывая о желании изучать все, дала определение возможному результату такой любознательности – «всесторонне недоразвитый».

В накоплении знаний обязательно должен быть вертикальный вектор, который и станет осью, устойчивой и непоколебимой, на которую будут нанизываться все полученные знания, обвивая ее в виде спирали и устремляясь вверх. В противном случае человек рискует прийти именно к тому, о чем сказала Марина Мирославовна. Вот я и не понимал, на чем именно рекомендуется остановить свой выбор в Братстве из существующего разнообразия. На эту тему были только намеки, и никогда не говорилось прямо. Как только ученик сосредоточивался на чем-нибудь одном, старшие ученики Братства тут же давали понять, что увлеченность – это хорошо, но ни одно из направлений в отдельности не приведет к истине и внутренней гармонии. Об этом мне рассказала Аня, а Ане Виталик. Он часто жаловался ей на то, что Братство отвергло его предложение привнести в их организацию нечто лично от себя. Например, как-то он предложил проводить занятия по каратэ для членов Братства, естественно бесплатно. В Братстве были кружки и творческие направления, но не было ничего спортивного. А, как говорится, в здоровом теле – здоровый дух. Но эта его инициатива была отклонена без каких-либо объяснений. Нет и все. А затем была беседа с Фортом. Что именно он сказал Виталику, Аня понять так и не смогла. По всей видимости, оттого, что этого не понимал и сам Виталик. Аня попросила привести хотя бы несколько фраз из их беседы. В ответ услышала что-то о пути, по которому нужно идти, и о наставниках, которые знают, за что ученику следует браться, а за что не следует. Служение и послушание. Виталик внял увещеваниям своего учителя и не поднимал больше этой темы, но в душе у него затаилась обида.

Сомнительность учения Братства, по моему мнению, заключалась в намеренном смешении отдельных понятий, взятых из трудов разных авторов. Иными словами, определенным образом комбинируя фразы, вырванные из контекста, при желании можно сделать выводы, противоречащие смыслу первоисточника. Возможно, это делалось для того, чтобы завуалированно и осторожно подвести к тому новому и мистическому, которое, наверное, не было бы воспринято без ссылок на имена великих философов и философских школ, течений и направлений, без терминов и определений, истории и учебников. Как правило, все новое принимается неохотно и настороженно. Поэтому, ссылаясь на классику, можно легко усыпить бдительность и незаметно, шаг за шагом, подвести к чему-то непонятному, мистическому, абстрактному и общему, чем и занималось Братство.

Теперь, когда мы встречались с Аней, темой наших разговоров только и было что Братство. Мы анализировали, сопоставляли, наблюдали. В своем расследовании мы старались руководствоваться теми правилами и принципами, которые восприняли, анализируя литературные произведения с Валерией Викторовной. Единственным источником информации для нас теперь являлся Виталик, так как наше собственное членство в Братстве вряд ли могло дать результат. Ведь мы с Аней были внесены в негласный «черный список», и вряд ли нас еще хоть на шаг подпустят к святыням Братства. Мы это почувствовали по поведению старших учеников, – они перестали нам улыбаться. Первой это заметила Аня и сказала об этом мне. Я присмотрелся и через некоторое время пришел к тому же выводу. Меня отстранили от работы в библиотеке, и у курирующей меня барышни пружинки в щеках вдруг перестали раздвигать ее губы в улыбку. Остальные старшие тоже стали относиться формально. Теперь они не хлопали меня по плечу и ни о чем не расспрашивали. Проходя мимо, больше не останавливались поболтать, а быстро удалялись по своим делам. Но при всем этом мы с Аней по-прежнему состояли в Братстве, бывали в Доме, то есть могли использовать все, что удавалось увидеть или услышать.

Шло время, и в нашем арсенале что-то новое да появлялось. Например, нам стало известно о беседе, проведенной с Виталиком в Братстве по возвращении с летнего слета. Об этом он не рассказал тогда, но теперь почему-то об этом вспомнил. С ним мягко поговорили старшие учителя. Они намекнули на его принадлежность к кругу избранных и более сведущих в вопросах поиска истины товарищей и единомышленников, нежели мы с Аней. И хоть мы уже и стали на правильный путь, но находимся еще в самом его начале. А заниматься новичками поручено другим, старшим ученикам, вот пусть каждый и занимается своим делом. Мне не терпелось узнать, какую роль во всем этом играла г-жа Марина. Виталик сказал, что она в этой беседе участия не принимала. Но Аня утверждала, что не знать об этом она не могла.

Полугодие подходило к концу, нас ожидал экзамен, который в Братстве представлял собой беседу с куратором группы либо с одним из старших учеников. Только на вводном курсе такую беседу проводила сама Марина Мирославовна. Вопросы ставились с целью выяснить степень понимания учеником тех понятий, о которых было рассказано на лекциях. Интересовали экзаменатора не заученные определения, а личный взгляд и соотнесение его с жизнью: что из услышанного и как применяется учеником в жизни, и применяется ли? Результат оглашался сразу же по окончании беседы. То есть становилось ясно, переходит экзаменуемый в следующую группу или нет. Никаких разъяснений по этому поводу не давалось. Понимание либо есть, либо его нет. И если понимания нет, тогда есть смысл послушать тот же курс еще раз. При этом никого не выгоняли, а вот вперед не пускали. Тот, кто не хотел слушать одно и то же, мог уйти из Братства, его никто не держал. И такие были.

До сих пор мы с Аней без проблем проходили все экзаменационные беседы. Теперь же мы понимали, что на этот раз нам могут и не дать зеленый свет, тогда мы должны будем оставаться на тех же курсах, чего нам очень не хотелось. И во всем был виноват я. Попади я в старшую группу, я общался бы со старшими учениками и мог бы узнать по интересующим нас вопросам куда больше. А так тупик. Теперь я мог руководствоваться только пересказами пересказов, интерпретациями Ани и Виталика. К тому же Виталик многое не договаривал. Его откровения о Братстве были явлением весьма редким. Аня как могла провоцировала его на эти разговоры, однако в результате все сводилось только к нашим предположениям и догадкам, ничего конкретного у нас не было. Ко всему прочему, мы были слишком эмоциональны, и поэтому многое могли преувеличивать, выдавая желаемое за действительное. Сам Виталик не был посвящен ни в наше с Аней увлечение анализом, ни в то, что все сказанное им Ане, становится известно мне. Если сам Виталий не видел ничего предосудительного в том, чтобы сообщать подробности своих отношений с девушкой, включая интимные, своему учителю, Форту, возможно, и Аня не считала чем-то некорректным делиться информацией касательно Братства и Виталика со мной.

Аня увлеклась сбором данных не менее моего, теперь она не обвиняла меня в предвзятости. Она призналась, что с самого начала не была в Братстве свободной, чувствовалось какое-то внутреннее сопротивление, которое она не могла объяснить. Что-то ей не нравилось, но она не могла проанализировать свои противоречивые чувства и тем более не могла облечь их в слова. Теперь мы занимались этим вместе, и наши мысли чаще всего совпадали. Виталик уже давно утратил некоторую долю уважения в глазах Ани, в то время как г-жа Марина, несмотря на все сделанные нами выводы, не теряла моего уважения. В наших дискуссиях Аня периодически пыталась нападать на Марину Мирославовну, но я останавливал ее. Мне хотелось верить, что г-жа Марина чиста в своих помыслах. Я понимал, что такая умная женщина вряд ли попалась бы в расставленную кем-то ловушку. Поэтому она точно знала и понимала, что делает. Но я снова и снова искал этому какое-нибудь объяснение. Если в игре под названием «Братство» Виталик исполнял роль пешки, то Марине Мирославовне была отведена роль королевы, что было очевидно. Она работает с новичками, а это самое сложное и важное. Она первая, кого видел каждый вновь пришедший в Братство. Она формулировала и закладывала в умы слушателей основу основ Братства – принцип служения и ученичества. Да, это манипуляция. Но, предположим, она делает это во имя Братства, являющегося смыслом ее жизни. Свято верит в его пользу, потому что, по ее мнению, оно делает людей и мир лучше. Это могло бы служить для нее оправданием.

В конце концов, реклама, которая сейчас повсюду, – это тоже манипуляция. Каждый продает свой товар, как может. Об этом говорила она сама на одной из лекций, на которой разбиралась модель идеального государства Платона. А на лекции в своей группе я слышал, что у нашего Братства имеются филиалы и что оно существует во многих странах мира. На этой же лекции говорилось и о цепи учителей, продолжателях тайного учения, тайных обществах и орденах. Тогда я подумал только об одном: если речь идет о реально существующей иерархии какого-нибудь ордена, то где в этой цепи Марина Мирославовна и наше Братство? В нашем Братстве главной была она, хоть и старалась делить свое первенство с Фортунатэ, являющимся главой официальным. Но не она придумала Братство! И даже не Форт! Выходило, что существует еще и руководство над ними. И теперь я был склонен предположить, что и сама г-жа Марина вполне может быть введена в заблуждение, видеть только одну, доступную ей часть некого неизвестного целого, деталь в механизме, которая сама по себе безобидна и работает на износ. На той лекции о филиалах и цепи учителей я написал в своей тетради:

 
Тайное общество – это интрига,
нет в ней начала, нет в ней конца.
Братство истины и общности духа
всегда запредельно, вне рамок ума!
 
 
Поверивший раз, никогда не отступит
и в беге по кругу увидит мечту.
Признать пораженье, вернуться обратно
под силу лишь мудрым, и лишь одному.
 
 
Чудо во всем, нет границ и предела,
но вектор быть должен, направленность, цель.
А форма меняется в мире природы,
как рек быстротечность и смена времен.
 

Я даже хотел показать эти строки Валерии Викторовне, потому что не понимал, как это вышло и что именно я хотел ими сказать. Думал, может, она мне объяснит. Потом передумал, потому что нужно было бы рассказывать и все остальное – о Братстве, о Марине Мирославовне. И вообще, не хватало еще, чтобы Валерия Викторовна узнала, что я начал писать стишки. А я действительно начал их писать. Потому что это был уже второй по счету стишок, первый был менее замысловатым и о страсти. Я сочинил его, когда она уезжала на свою творческую фиесту. Я тогда не находил себе места, а Валерия Викторовна еще и запретила мне звонить и даже писать сообщения! Представляя ее в поезде, я и схватил листок и начал писать:

 
Вы зашли в купе, и сразу
мое сердце взволновалось,
как же мне себя не выдать?
Постараюсь, может, выйдет.
 
 
Я сижу, и Вы так близко,
Ваши руки, Ваша шея.
Взгляд пронзает, и я слышу:.
«Что ты медлишь, ну же, действуй!».
 
 
Как же я скажу Вам честно,
что желать Вас – неизбежность,
что хочу припасть к ладоням,
Целовать их страстно, нежно.
 
 
Так сейчас Вы посмотрели,
что мороз пошел по коже,
но ловлю себя на мысли:
Боже, разве это можно?
 

Когда я написал эти строки, мне стало легче, настроение тут же улучшилось, я даже посмеялся и над собой и над всей ситуацией. Это были мои первые стихотворные пробы, и я собирался сделать все, чтобы о них никто не узнал, а Валерия Викторовна в особенности. Но здесь все было ясно как Божий день. А вот с первым стишком ничего не было ясно. Я попытался его анализировать и пришел к выводу, что в идее Братства, ордена, масонства есть что-то ужасно притягательное и ровно настолько же пугающе отталкивающее. Тайное знание, неординарность и избранность, цена за них – безусловная вера и вечное служение. Для не реализовавших себя интеллектуалов масонство может быть очень привлекательным. Низкий коэффициент интеллекта предполагает другие формы сект и фанатизма, более прямолинейные и менее изысканные. Когда Марина Мирославовна говорила об «Игре в бисер» Германа Гессе, за которую автор получил Нобелевскую премию, ее глаза светились особым огнем. «Игра в бисер» и «Паломничество в страну Востока», они связаны. Когда я читал эти произведения, с чем я мог сопоставить Касталию – царство духовности и братство хранителей истины? Только с нашим Братством. Она на это и намекала, отсюда и огонь в ее глазах. Говоря о мирской жизни, она подразумевала жизнь слушателей вне Братства, ту, в которую мы возвращались после каждой лекции. Но мне уже было известно, что в нее возвращались все члены Братства, но старшие ученики делали это только, чтобы переночевать. Члены ордена в книге Гессе отказываются от семьи, от собственности, от других житейских интересов. И живут они в удивительном государстве внутри государства, в Касталии. Над ней не властно время. В «Паломничестве в Страну Востока» бывший член братства, будучи уверенным, что оно распалось, вдруг обнаруживает, что все это время оно продолжало свое существование и свой путь, но без него. Он его оставил, ибо был слаб. Снова ассоциация с нашим Братством и учениками, которые его покидали. Со своим очередным открытием я уже хотел бежать к Ане, но подумал о том, чем же закончилась история главного героя великого произведения «Игра в бисер»? Он утонул. Он достиг вершины в Братстве и стал Магистром Игры, а после этого покинул его. Из Империи Духа он ушел в мирскую жизнь. И погиб. А кто Мастер в Братстве?