Текст книги "Идеалист. Психология в художественной прозе"

Марина Мирославовна была в Братстве если и не на вершине всей огромной иерархической системы, то на вершине одного из маленьких, новых ее отделений. Я же являлся обычным представителем мирской жизни, которую любил всей душой. Да, в сердцах я все время противопоставлял свой мир Братству и стремился любым способом завлечь в него Марину Мирославовну. Я пригласил ее в театр, радовался, когда она шла из колледжа под Новый год по улице. Я был вне себя от счастья, когда она ехала со всеми в метро и когда общалась с обычными людьми, а не только с учениками. Но мирской жизнью довольствовались все, а Братством только избранные. Так почему же вместо того, чтобы примкнуть к ним, я всеми силами отстаивал свой мир? Быть может оттого, что именно в нем я впервые познал чувство любви и было это задолго до того, как я попал в Братство.

Тем временем эзотерика заняла главенствующее место во внутренних лекциях моей группы в Доме. Все то, что мы слушали и изучали до этого, оказалось все же приемом по привлечению слушателей. Делался акцент на ученичестве и служении в абсолютно любой теме. К этапу вступления в члены Братства эти понятия настолько глубоко проникали в сознание слушателей, укоренялись в нем, что было уже неважно, что изучать. Важно просто находиться в Братстве, знать, что ты причастен к тайному знанию и сонму избранных, и знать, что ты не одинок. Правда, действовало это далеко не на всех. На последующие курсы переходило все меньшее количество слушателей. Если сравнивать полный актовый зал колледжа и зал в Доме на одной из наших внутренних лекций, то разница была зримая. Это была даже не половина. Выходило, что почти половина слушателей отпадала еще на вводном курсе! Как же это возможно?.. Значит, далеко не все пребывали в такой же эйфории от лекций г-жи Марины, как я. Я не мог в это поверить. Теперь я припомнил и то, что среди слушателей находились люди, которые спорили с ней, пытались уличить ее в неверно излагаемых фактах, бросали реплики с места. Помню, мы проходили индуизм от Вед и учения о переселении душ до буддийской доктрины, Сиддхартхи Гаутамы и толкования понятия «нирвана» в контексте религиозных представлений древнейших индусов. Когда дело дошло до нирваны, один длинноволосый парень с серьгой в ухе дерзко и настойчиво пытался выяснить, знакома ли с упоминаемым состоянием сама Марина Мирославовна. Такая постановка вопроса вызвала улыбку на лицах всех слушателей. Г-жа Марина воспользовалась прецедентом и, не оставив от парня мокрого места, высмеяла его. Он покинул зал прямо во время лекции, капитулировал, а я остался доволен очередной победой непревзойденной женщины и лидера. Попадались и более компетентные оппоненты и спорщики, но страстность Марины Мирославовны не давала мне повода усомниться в ее словах. Тогда я не придавал особого значения сути сказанного, она всегда давала отпор любым нападкам, и была в такие моменты особенно хороша, я любовался появлявшимся на ее щеках румянцем и восхищался блеском в ее глазах.

Эзотерика в моем понимании всегда была чем-то антинаучным и в то же время интеллектуальным. Такие вот игры разума. Лавки по продаже книг эзотерического толка, включая и литературу по разным религиозным течениям, безусловно, отличались экзотичностью. Обычно я проходил мимо, хотя внимание привлекалось то запахом ароматических палочек, то медитативной мелодией. И только будучи в Братстве, я впервые решил заглянуть в одну из таких лавок, находившуюся по соседству с той, где я регулярно покупал интересующие меня книги по психологии. Еще с улицы я почувствовал приятный сандаловый аромат. Когда я открыл двери, зазвенел колокольчик. Я посмотрел вверх и увидел «музыку ветра» различных форм, размеров и материалов изготовления – от металлических до бамбуковых. От малейшего движения воздуха она издавала ласкающие слух гармоничные звуки пятиступенчатого ряда. В тесном соседстве с «музыкой ветра» под потолком раскинули свои узорчатые паутины «ловцы снов» со свисающими вниз перьями различной длины и всевозможных расцветок. Весь прилавок был уставлен нэцкэ катабори – небольшими резными фигурками, изображающими людей и животных, а также множеством разноцветных упаковок с благовониями, прозрачными баночками с эфирными маслами и огромным количеством мелочей: свечи, четки, массажные расчески, браслеты и прочее. Дальше размещался шкафчик с музыкальными инструментами. Чего там только не было! Варганы, дрымбы, хомусы, бубны, колокола и поющие чаши. Барабаны стояли прямо на полу, они имели характерную форму, различные размеры и орнамент. Мне запомнились резные с ручкой, длинные, двусторонние, мантровые. Я подошел к одному большому барабану с красивым узором. Как мне объяснили, это была керамика, а лучшими по звучанию являются барабаны из дерева и кожи, которые стояли отдельно в углу. Я обратил внимание на продолговатый футляр на окне. На мой вопрос приветливая женщина-продавец извлекла из него дождевую флейту, сообщив при этом еще одно название этого инструмента – «посох дождя». Это была длинная полая трубочка из высушенного ствола какого-то растения. Как она мне объяснила, звук во многом зависит от длины корпуса, спирали и сыпучего вещества внутри. Это может быть и рис, и бисер, и зерно, в идеале это должны быть семена кактуса. В зависимости от этого звук может быть более мягким или, наоборот, более грубым. Она начала переворачивать посох в руках, и я действительно услышал самый настоящий звук дождя. Она передала его мне, и я совершил те же движения, верх и вниз. Звук мне нравился. Положив инструмент обратно в футляр, я добрался до книжного отдела. К этому времени я уже немного разбирался в авторах. Я заметил пять-шесть книг, названия которых были на слуху в Братстве. Покупать не стал. Будь у меня такое желание, я смог бы это сделать и в Доме. Я пробежался взглядом по стеллажам и вернулся к прилавку с нэцкэ, так как приметил там чудного крокодильчика. Продавец тут же объяснила мне символическое значение фигурки: это символ защиты жилищ и храмов. Также крокодил охраняет людей от всяческих бед и напастей, мудр и обладает большой магической силой. Мне он очень понравился, и я его купил.

Уже в метро мне почему-то вдруг вспомнилась недавно прочитанная статья о цыганах и о методе, который они используют для дезориентации своих «жертв». Так вот, она достигается путем воздействия на три наших органа чувств одновременно. Так и есть, они редко подходят по одному, зачастую двое, трое. Одна начинает быстро, громко и безостановочно галдеть, включая в работу наш слух, вторая ходит вокруг, методично дотрагиваясь рукой то до плеча жертвы, то до спины, то до руки, осуществляя тем самым тактильный контакт и включая наше осязание. И, пытаясь не упустить цыган из виду, подключается зрение. Запуск трех чувств одновременно приводит к панике и полному рассредоточению внимания. Кстати, в эзотерической лавке товары наличествуют для четырех органов чувств из пяти существующих: благовония; музыка и гамма экзотического звучания; четки, массажные масла и другие, приятные на ощупь предметы; интерьерные необычные вещи, свечи и прочее. Выходит, что эзотерические лавки и цыгане, воздействуя на наши органы чувств, находят способ получить от нас деньги. А направлялся я тогда в гости к Валерии Викторовне, где собирался вручить ей приобретенного крокодила и блеснуть только что посетившими меня размышлениями.

Как я уже говорил, после окончания вводного курса на внутренних лекциях Братства эзотерики становилось все больше, психологии уже не было вовсе, а философия сводилась к редким упоминаниям об античных мыслителях, как и раньше, с акцентом на ученичество, служение и поиск истины. Слова «ученичество», «служение» и «истина» употреблялись настолько часто, что начали вызывать во мне раздражение. Ударение делалось на ученичестве при рассмотрении абсолютно любой темы, в любой области. Эту закономерность я заметил далеко не сразу. Мне понадобилось довольно много времени, чтобы понять это. На лекции г-жи Марины я упорно продолжал ходить и часто по два раза в неделю. Думаю, правилом Братства о возможности посещать любой низший курс пользовался не я один, но только я делал это с такой частотой и преданностью одному-единственному лектору. Продолжая посещать курс Марины Мирославовны с завидным постоянством, я слышал по-прежнему интересные, умело выстроенные и складно изложенные взгляды в сопровождении все новых примеров, сравнений и аналогий. Ее лекции все еще мне нравились. Как перечитывая классику, каждый раз открываешь для себя что-нибудь новое, так и здесь, с каждым разом для меня появлялось все больше оттенков, понятий, значений, закономерностей и параллелей. Что-то я слышал, словно впервые. Похоже, увлекшись женской красотой, я многое пропускал мимо ушей. Ничего не изменилось, я по-прежнему мог просидеть как завороженный два, а то и все три часа и понять, что лекция уже закончилась только по движению в аудитории. Но, слушая некоторые темы уже в третий, а то и в пятый раз, даже в том зачарованном состоянии, в котором я пребывал, слова все равно проникали в сознание и обретали какой-то смысл.

Как-то я пропустил несколько лекций подряд. Когда после довольно значительного перерыва я снова начал посещать занятия в своей группе, мне стало резать слух буквально все, что я слышал. Реинкарнация, космический закон, структура вселенной, планетарная цепь, глобусы, по которым путешествуют наши души, и много чего еще в таком же духе. Все это робко и прилежно излагала Юля. В какой-то момент я даже огляделся по сторонам. Люди в моей группе сидели как ни в чем не бывало, слушали и… записывали! И только одна девушка, художница, которая сидела прямо передо мной, вместо записей набрасывала у себя в блокноте какие-то эскизы. Хотя позже, на перемене, я услышал, что делала она это вовсе не от скуки, а оттого, что, рисуя, лучше усваивает информацию.

Из уст г-жи Марины порой звучали не менее замысловатые вещи: мифы, поверья, размышления о мироустройстве, но в ее изложении обходилось без мистики. Ничто из сказанного ею не коробило меня, при этом было интересно, причем захватывающе интересно! Разбирая платоновскую модель идеального государства, мне совершенно не казалось странным проводить параллели с нынешним положением вещей. То же самое с нравами и традициями изучаемых эпох, культур, их ценностями и особенностями, отличиями и достижениями. Было, о чем задуматься, что анализировать и сопоставлять. Кроме того, мифы, притчи и личное мнение Марины Мирославовны отнюдь не претендовали на научность.

Великое множество и разнообразие источников по излагаемому материалу говорило лишь о ценности и значении затрагиваемых тем, это были и учебники в том числе. При желании я мог углубляться в любую из них для самостоятельного изучения, пользуясь литературой не только из Дома, но и из своей университетской библиотеки. А вот книги на темы, которые затрагивала Юля, в нашей университетской библиотеке отсутствовали. И все, что она говорила, казалось странным. Странными казались и речи Форта, не по содержанию, по манере. Хотя и содержание, как я уже говорил, было слишком общим и расплывчатым, обо всем и ни о чем.

Он, когда читал свои лекции, выдавал себя за эдакого мудреца, который владеет неким тайным знанием, недоступным нам, простым смертным. Демонстрация превосходства подчеркивалась театрально затянувшимися паузами, будто на него нисходило озарение, он погружался во внутреннее его созерцание, ведя диалог с высшими силами, а потом вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, замечал устремленные на него глаза. Тогда он якобы смущенно покашливал в кулачок, как бы извиняясь за такое свое свойство бывать где-то не здесь. И потом наигранно выказывал свое нетерпение поделиться обретенным знанием и мудростью с нами. Как бы хорошо ему ни было там, где он витал, ведь его долг и предназначение – делиться этим с другими, а не эгоистично пользоваться самому. Тогда он возводил глаза к потолку, пытаясь припомнить то свое состояние, и со сладенькой улыбочкой, расплывающейся по всему его неприятному лицу, облекал свое видение в слова, слишком абстрактные и не очень связные. Говорил, что благодаря великим учителям человечества, явно приобщая к таковым и себя, мы можем хотя бы вскользь прикоснуться, а в случае послушания в какой-то степени и приобщиться к тайному знанию. Вот только вновь и вновь у меня возникал вопрос, к какому знанию? Что это за знание такое, почему оно за семью печатями и откуда о нем ведает Форт? И если об этом спросить, ответ будет таков: «Ученик должен быть готов, и только тогда тайное станет явным. Тайное знание доступно только избранным, но никак не каждому. И доступ к этому знанию нужно заслужить». Он, Фортунатэ, стало быть, уже заслужил! «Если же допускать к тайному знанию всех подряд, то неизвестно, к чему это может привести, как оно будет истолковано и в каких целях использовано». Его к этому знанию, стало быть, допускать можно, он его истолкует правильно!

Его жена все это делала иначе. Говорила увлеченно и свободно, вела себя скромно. О целых эпохах она рассказывала просто и доступно, без закатывания глаз и приступов просветления. Поэтому я находил удовольствие и смысл в посещении одних и тех же лекций. И даже если слушал я отвлеченно, больше ловя взгляд, всматриваясь в жесты и движения, наслаждаясь интонациями и тембром ее голоса, нежели вникая в смысл, информация все равно поступала и откладывалась в памяти, пусть это были и поверхностные знания. Например, слушая лекцию о гностиках, я только и вынес, что были такие, гностики, с очередным тайным знанием о человеке, о Боге и о Вселенной. Кроме них, таким знанием, понятно, больше никто не обладал. Они отрицали материю, верили, что наша материальная Вселенная создана не Богом, а Демиургом, который сродни Сатане. И еще что-то об интуитивно постигаемом знании и иллюзорности мира. Вот, собственно, и все, что я усвоил на первой лекции. Потом я долго еще мог думать и говорить о Марине Мирославовне и мало о гностиках. Но затем, через полгода, была вторая, а затем и третья лекция на эту же тему. Мной уже давно был прочитан весь Герман Гессе.

И вот однажды Валерия Викторовна по своему предмету, зарубежной литературе, задала студентам «Демиана» Германа Гессе и «Процесс» Кафки. И в связи с этими двумя произведениями ею был произнесен уже знакомый мне термин: «гностики»! Я навострил уши. Речь шла о гностицизме, но теперь в изложении Валерии Викторовны. Как-то одно совпадение уже было – Платон. Теперь вот второе – гностицизм. То есть мне представился случай услышать еще одну лекцию на тему, которая освещалась в Братстве Мариной Мирославовной, но на этот раз в исполнении Валерии Викторовны! И, признаться, я ждал совпадений. Но Валерия Викторовна сразу же обратилась к Юнгу и говорила о модернизме ХХ столетия, в духе которого Гессе переосмыслил и изложил миф о Боге Абраксасе (существо или божество из «Демиана» – «Абраксас»). Как я уже знал из мифа, наш, низший, отрицаемый гностиками материальный мир, куда мы все попали, был миром, который создал не Бог, а Демиург. А целью было лишь проверить, действительно ли велико наше стремление к Богу. И если г-жа Марина говорила о духах и потусторонних существах Царства Света, коих, как дней в году, триста шестьдесят пять; о гностиках, отрекшихся от низшего мира во имя вечности; об учителях, живших одной лишь верой в общину, за что также предоставлялся билет в вечность, то Валерия Викторовна вела речь о модернизме и творческом процессе. Новый Бог Абраксас из царства разума, который упоминается в «Демиане» и который на изображениях имеет тело человека, голову петуха – символ восхода солнца, первым встречает всякий новый день, а вместо ног у него две змеи, олицетворяющие разум и слово. В руках он держит щит и меч – орудие борьбы со злом, выражает творческую волю, творческую активность, которая и порождает все сущее. Абраксас – источник творения, а стало быть, повелитель пространства и времени. Мир Абраксаса либо поглощает, либо порождает человека, дух противостоит материи, а сам Абраксас – и Бог, и Сатана, он дуалистичен, это светлая и темная энергии. Изо всех сил он искушает нас в ожидании нашего осознанного выбора между низшим, чувственным, и высшим, духовным миром. И если человек выбирает второе, Абраксас несказанно этому радуется. В свете этой лекции Валерии Викторовны многое, что оставалось для меня сокрытым и непонятным при чтении «Демиана», вдруг начало проясняться. Теперь я собирался прочесть его еще раз, уже с более глубоким пониманием, между чем и чем делал свой выбор герой романа. Да, лекции на одну и ту же тему были совершенно разными, да и совпадений почти не было. В одном и том же материале были расставлены совершенно разные акценты. И лекцию Валерии Викторовны я находил более академичной. Она мне понравилась больше, по крайней мере, вынес из нее я точно больше. Я так соскучился по смысловым нагрузкам, которых давно уже не получал в Доме!

А ведь я отлично помнил, какие слова произнес при первой встрече с Валерией Викторовной после разлуки в несколько лет: «Здравствуйте! Мой любимый писатель Герман Гессе». И теперь я думал, а не поэтому ли она включила в свою лекцию, помимо «Процесса» Кафки, еще и «Демиана» Гессе…

О моем членстве в Братстве Валерия Викторовна знала, но только в общих чертах. Я старался как можно меньше об этом говорить и не поддавался ни на какие провокации с ее стороны. При ней я никогда не критиковал Братство и даже не заикался о расследовании, которое я вел, чтобы раскрыть истинную сущность и цель этой организации. Даже наоборот, при необходимости я был готов его яростно защищать. Я бы отстаивал даже Форта, сам не зная почему. И, конечно же, я свято охранял от кого-либо, тем более от Валерии Викторовны, истинную причину своей увлеченности Братством – влюбленность в г-жу Марину.

Как только Валерия Викторовна замечала, что я категорически не желаю говорить на какую-нибудь определенную тему, она сразу же переходила в наступление. Если оно не удавалось, она брала это на заметку и через некоторое время обязательно затевала тот же разговор, только с иными к нему подходами. Иногда мне казалось, что она надо мной издевается. Порой я увлекался, а когда понимал, что сказал больше, чем хотел, было уже поздно. Тогда она и сама меняла тему, но от меня не мог укрыться ее при этом победоносный вид. Бывали моменты, когда я уже хотел ей обо всем рассказать, поделиться всеми своими сомнениями и догадками. Но Братство было моей тайной, моим тайным миром. Мне хотелось, чтобы он таковым и оставался. Мы с Валерией Викторовной как будто играли в какую-то игру. Частенько она пыталась подвести меня к откровенному разговору о Братстве или о моих чувствах к ней. И если я не хотел об этом говорить, она провоцировала меня снова и снова. Особо интересовавшие Валерию Викторовну и ставшие, таким образом, табу, были темы Братства и моих взаимоотношений с Аней. Я никоим образом не собирался позволять себя контролировать. Когда Валерия Викторовна, несмотря на мои протесты, продолжала давить, мы ссорились. Такие инциденты между нами случались все чаще. Я, как мог, противостоял ей. Бывали и другие периоды, когда поведение ее менялось. Обычно это бывало после ссоры, когда мы долго с ней не виделись. Она становилась мягче, исчезал ее пристальный взгляд, она больше говорила сама и не задавала никаких наводящих вопросов. Это было похоже на перемирие. Такие периоды наступали крайне редко и были весьма краткими, надолго ее не хватало. И все начиналось снова. Бой продолжался и становился все горячее, полем битвы стали даже лекции. Теперь я не мог слушать их расслабленно и спокойно, она затеяла какую-то игру, и я должен был быть настороже. Я начал замечать, что на своих лекциях Валерия Викторовна говорит со мной. Как-то студентам по литературе был задан «Стоик» Драйзера. А это еще одна тема, которая читалась в Братстве и о которой я, кажется, как-то обмолвился в разговоре с Валерией Викторовной. Лекция г-жи Марины о стоиках стала одной из моих любимых. И теперь у меня снова появилась возможность сравнения. Только вот что я сравнивал, лекции или двух женщин, в которых был влюблен? Валерия Викторовна меня явно искушала. Она стала вносить в учебную программу изменения только на основании того, что слышала от меня о Братстве. Конечно же, я говорил о Платоне, упоминал о гностиках в контексте произведения моего любимого Германа Гессе и за чашкой кофе я как-то пустился в разглагольствования на тему ценности духовного содержания жизни и возвышения нравственности стоиками. Но я не хотел сравнивать этих женщин! Они были подобно двум сторонам одной медали. Одна вела речи о преобладающем в человеке стремлении к возвышенному, вторая признавала арсенал различного рода страстей, придавая им значение, но не давая оценок «хорошо» или «плохо».

Я совру, если скажу, что игра не увлекала. Азарта ни мне, ни Валерии Викторовне было не занимать. И, конечно же, все это мне льстило. Передо мной стоял тот самый преподаватель, на которого я и посмотреть-то боялся на первом курсе, а теперь ее взгляд и слова из полусотни с лишним человек были обращены лишь ко мне одному.

О стоиках на тот момент мне было известно так же мало, как и в свое время о гностиках. Но кто из влюбленных молодых людей мог бы пропустить мимо ушей красивые фразы о стойкости и непоколебимости духа из уст красивой женщины? Лекцию я слушал отвлеченно, больше интересуясь не предметом, а лектором. Возвратившись домой, я не читал дополнительную литературу, не рылся в материалах по теме, не искал первоисточники, а предавался тем чувствам, которые вызывал во мне мой предмет страсти. Для этого мне вполне хватало того, что было сообщено мне на лекции. Ведь раньше я не знал и этого. Всегда чувствовалось, когда тема лекции наиболее близка Марине Мирославовне. Тогда у нее на щеках разгорался румянец, она жестикулировала больше обычного, много чертила на доске, приводила множество примеров и аналогий, прибегала к ярким художественным образам и вникала в детали, а в глазах была страсть. Порой г-жа Марина так увлекалась изложением материала, что мы лишались перерыва, а отведенные на лекцию два часа превращались в три. Такие темы я брал на заметку, чтобы как-нибудь, когда будет время, вникнуть в них поглубже. Я думал, что так смогу лучше узнать ее.

Итак, у меня было только общее представление о стоицизме. То есть я знал то, что, в принципе, знают все – это качество, позволяющее твердо и мужественно встречать, а также преодолевать любые жизненные невзгоды. Твердость характера, одним словом. Для меня стоик был человеком, готовым стоять до конца. Говоря об учении стоиков, Марина Мирославовна начала со сравнения с фруктовым садом, где три части учения соответствовали ограде, дереву и плодам дерева. Логика была оградой, физика – деревом, а этика – его плодами. Г-жа Марина всегда приводила такие образные сравнения, услышав которые однажды, вряд ли когда-нибудь позабудешь. То есть, если мне понадобится вспомнить три составляющие учения стоиков, достаточно подумать о саде, и сразу же на ум придут дерево, его плоды и ограда, после чего физика, этика и логика с легкостью займут в этом саду свои места. Ассоциативное запоминание включало воображение. Помнить составляющие сада куда проще, чем части стоического или какого-нибудь другого философского учения. Под троичные классификации подходит много чего, например, яйцо и три его составляющие – скорлупа, белок и желток, или же клетка с оболочкой, ядром и цитоплазмой. Но в данном случае был избран поэтический вариант – сад.

Далее речь шла о римском императоре Марке Аврелии. У меня имелась его книга «Наедине с собой», которую я, впрочем, так и не прочел. Я приобрел ее в прошлом году, потому что ее тогда в Доме покупали все. Это была тоненькая, около ста с чем-то страниц, книжечка с черно-белой обложкой. Я прочел только предисловие, из которого узнал, что это был император, презиравший войну, изучавший физические явления и, будучи, философом-аскетом, искавший истину. Политик, философ и физик – на сегодняшний день сочетание, прямо скажем, необычное, можно даже сказать взаимоисключающее. Книга содержала размышления на разные темы уже вступившего в зрелый возраст императора. Итоги умозаключений автора помещались в одну из книг, имеющих номер (подобно главам), коих всего было двенадцать. В первой книге в семнадцати пунктах перечислялись качества, которые унаследовал Марк Аврелий, а также от кого он их унаследовал. На них я и остановился. Морализаторства мне хватало и в Братстве (из лекции в лекцию я слушал, каким должен быть человек, к чему он должен стремиться и какой должен вести образ жизни).

От Марка Аврелия, философии как единственной опоры человека в трудные времена и доброго гения, дающегося Богом каждому в руководители, Марина Мирославовна перешла к Эпиктету, добродетельному поведению на пути к совершенству, беспристрастию, подчинению страстей разуму и служению долгу с непререкаемым выполнением взятых на себя обязательств.

А теперь – лекция Валерии Викторовны. Она говорила о созданной стоиками целостной системе знаний о слове, единстве речи и мысли в слове. Говорила о диалектике как о науке правильного рассуждения и учении о движении речи в форме вопросов и ответов, о риторике как об умении говорить красиво. Она рассказывала о понятии языкового знака и семиотической теории языка, основателями которой являлись стоики; о классификации предложений-суждений, о синтаксисе, родоначальниками которого были стоики; о Льве Толстом и о том, как на него повлияли стоики, в частности об Эпиктете, учение которого являлось для Льва Николаевича азбукой христианской истины.

Затем мы перешли к рассмотрению произведения Теодора Драйзера. Так как «Стоик» являлся завершающей частью «Трилогии желания», то Валерия Викторовна сделала краткий обзор по первым двум – «Финансист» и «Титан». Главным героем трилогии являлся Фрэнк Каупервуд, которому были присущи такие три страсти, как деньги, женщины и произведения искусства. Мне уже не терпелось прочесть все три книги! Валерия Викторовна всегда умела заинтересовать. Я начал читать. Запоем. Я читал все те произведения, которые были рекомендованы. Читал уже после лекций Валерии Викторовны и обсуждения на семинарских занятиях, что позволило учитывать тонкости, на которые самостоятельно, скорее всего, я не обратил бы внимания. Обсуждение произведения на семинарах было процессом увлекательнейшим. Всего один раз я попал на такое занятие, не подготовившись. В аудитории кипели страсти, каждый высказывал свое мнение, доходило даже до сверхэмоциональных споров, а я сидел и кусал себе локти оттого, что не знал, о чем речь. Помню, как прозвенел звонок, а студенты не унимались. Это была последняя пара, время было позднее, на улице темно, но никто не хотел уходить. Преподаватель решил напомнить, что занятие окончено и что дискуссия может быть продолжена на следующем занятии, но народ не унимался и требовал ее трактовки предмета спора. Валерия Викторовна попросила всех еще подумать до следующей встречи. И только после этого ребята разошлись.

Тогда я понял одну простую вещь: лекции Марины Мирославовны отличались поверхностностью, упрощенностью в подаче материала, тогда как освещение обсуждаемой темы Валерией Викторовной было гораздо глубже и многогранней.

Лекции г-жи Марины воспринимались легко, потому что она никогда ни во что не углублялась, а в речи не использовала профессиональную терминологию, стараясь говорить только обо всем понятных вещах и на всем понятном языке. Если какой-либо термин все же встречался, тут же давалось его определение. Простота изложения удавалась ей за счет того, что освещался только один аспект из множества.

Лекции Валерии Викторовны всегда были более детальны и, как правило, изобиловали специфическими терминами. Иногда их было столько, что содержание лекции улавливалось с трудом. Для усвоения материала нужно было прикладывать немалые усилия и много думать еще и потому, что основные положения изучаемого труда рассматривались в разных аспектах. На то они и университетские лекции!

Понятно, что лекции имеют временные ограничения, а материал объемный, и всегда приходится его ужимать. Это делали обе, и Марина Мирославовна, и Валерия Викторовна. Но основное отличие между ними заключалось в том, что Валерия Викторовна не преследовала никаких скрытых целей и просто раскрывала тему. Марина же Мирославовна давала несколько общих положений в самом начале, а дальше выбирала только то, что сыграло бы на руку Братству, привлекло бы в его ряды больше новых членов, то, что указывало или намекало на Братство, что способствовало бы вере и служению в Братстве, что вело бы к поиску учителей, которыми стали бы учителя Братства. Поэтому после лекций г-жи Марины я так мало знал и оказался совершенно некомпетентен во многих темах.

Если лекции Валерии Викторовны были вполне соотносимы с предметом зарубежной литературы и с родом ее деятельности как преподавателя и писателя, то специфичность расставляемых Мариной Мирославовной акцентов являлась не чем иным, как манипуляцией, и с философией не имела ничего общего. Причем доказать это было практически невозможно, так как упоминаемые ею описания действительно наличествовали в книгах.

По программе вводного курса в Братстве за гностиками и стоиками следовали киники и эпикурейцы. Теперь я решил внимательно следить за каждым произнесенным г-жой Мариной словом. На сей раз я старался не вовлекаться эмоционально и слушать с холодной головой, при этом отмечать и фиксировать все моменты, связанные с ученичеством и со всем тем, что можно было бы соотнести с Братством.

Как обычно, все начиналось с подробной информации об основателе школы: где и когда родился, чьим был последователем. Затем основание своей школы, ее отличия и ориентиры, предпочтения и взгляды. Киники, полностью отказывавшиеся от материальных благ, приверженцев своей философии находили среди тех, кто утратил в жизни надежду на перемены к лучшему. Все многочисленные и, в общем-то, справедливые выпады в сторону нашего времени и современного общества, которые я слышал на лекциях в Братстве, подводили к желанию что-то изменить. А дальше я услышал о принципе киников неукоснительно следовать избранному жизненному пути, претворяя философию в жизнь. То есть слушать лекцию можно было двумя способами: просто слушать на уровне информации или все услышанное тут же проецировать на себя и Братство, видя в этом прямое указание на возможный способ реализации услышанного на практике.