Текст книги "Идеалист. Психология в художественной прозе"

Со всеми, кто оставался в лагере, мы попрощались, но у нас были провожающие. Меня провожала Аня, а Юра вызвался помочь нести вещи девушек, ясное дело, чтобы быть с Аней. Мы сидели на остановке в ожидании автобуса. Я взял в дорогу воды и купил всем по мороженому и соку. На этот раз Юлия не отказалась. Автобус подъехал точно по расписанию, и, к моему удивлению, Юля села не с Ликой, а со мной. Я пропустил ее к окну. Автобус еще долго стоял. Аня с Юрой не уходили. И тут я увидел их прямо перед нашим окном. Он притянул ее к себе и, не замечая никого и ничего вокруг, страстно целовал. Я не верил своим глазам, а во взгляде Юли снова была печаль, такая же, как при нашей игре в карты. К счастью, автобус тронулся, они оторвались друг от друга и махали нам вслед. Это было по-мужски, не то что Виталик. Но лучше бы я этого не видел. За такую смелость я Юру зауважал.

Мы приехали рано, до поезда оставалось около двух часов, и, чтобы не сидеть в здании вокзала, Юля предложила отыскать какой-нибудь двор, где было бы уютно и не так утомительно ждать. Я оставил их с вещами, а сам отправился на поиски подходящего места. Долго искать не пришлось, вскоре я привел их в тихий дворик с ухоженными палисадниками. Мы сидели, болтали и даже не заметили, как пролетело время. Так мы прощались с летом и этими местами, и нам не хотелось уезжать.

В поезде Галя и Лика заняли верхние полки и вскоре уснули. Мы с Юлей сидели друг против друга. Я предложил заказать чай, она не отказалась и на этот раз. Мы пили уже второю чашку с вафлями, которые я приобрел у проводника. Я рассказал ей об одном фильме, сюжет которого меня когда-то впечатлил, завязалась беседа. Я решил вернуться к тому эпизоду, когда в лагере она сказала, что в чем-то виновата и что-то не так делает. Я хотел узнать причину печали в ее глазах. Оказывается, вину за действия кого-либо из участников нашей группы, которые в ее понимании не являлись благочестивыми, она брала на себя. Регулярные игры в карты, обособленность нашей братии, то, что в городе мы с ребятами иногда выпивали по бутылке пива, а еще в связи со слишком свободным поведением некоторых членов нашего Братства Юля пришла к выводу, что несостоятельна как руководитель. Под свободным поведением, думаю, она имела в виду Веру с Анатолием, Аню с Виталиком и Юру с Аней. Говорила она об этом совершенно серьезно:

– Значит, я не умела вас заинтересовать, развлечь, придумать что-нибудь достойное. Значит, у меня не хватило на это личной силы. Ну ничего, может быть, когда-нибудь я достигну должного уровня.

Я хотел возразить, что мы взрослые люди и сами несем ответственность за свои поступки, мысли и увлечения, но подумал, что основными «нарушителями» в ее понимании являлись ребята, не состоящие в Братстве. Затем Аня, давно охладевшая к Братству, ну и Анатолий с Верой, которые прослушали лекции только второго и третьего семестров после вводного курса. Парни-каратисты были хорошими ребятами и общее дело делали исправно, просто в их головах еще не было навязанных Братством условностей. Чем они отличались от остальных? Они были дружны между собой больше, чем со всеми остальными, и занимались не в Братстве, а в спортивной секции. Других отличий я не видел. Они мне нравились больше всех, кто был в лагере, я подружился именно с ними. Мне нравилась их непосредственность, эмоциональность и открытость. Пару раз прозвучал не очень приличный анекдот, на этом, пожалуй, и все. В том, что мы играли в карты, я не видел ничего предосудительного. Я и в детстве играл в карты с бабушкой. В том, что ребята занимались спортом и тренировали свое тело, я также не видел ничего плохого. Виталик когда-то рассказывал Ане, что в Братстве это не поощряется и что именно из-за того, что он не хочет бросать спорт, он не в почете и не продвигается в иерархии. Пиво мы пили из чистого любопытства, чтобы попробовать местную марку. Ну а то, что мы с Юлей увидели в окне автобуса перед нашим отъездом… парень был молод, красив и влюблен. Влюблен был и я, поэтому в душе я даже завидовал его дерзкой решимости. В сравнении с ним Виталий – ни рыба ни мясо. Теперь я даже не мог ревновать к нему Аню. Между девушкой и Братством он выбрал второе, при этом не пользовался в нем особым успехом. Аню я не осуждал, так как знал об их с Виталиком недавнем разговоре. Оказывается, член Братства должен согласовывать свой выбор с ними. Если учителя Братства дают добро, парень и девушка становятся парой и даже женятся. А Виталий сам выбрал Аню, без одобрения учителя. Правда, приведя ее в Братство, он собирался его получить. Но не судилось из-за меня и моих выходок. Для Ани эта новость стала последней каплей. Поэтому она и ответила на Юрин поцелуй.

Я подумал о муже Юлии. Это была странная пара в силу своей абсолютной непохожести. Пожалуй, Братство было единственным, что их объединяло. Вели они себя, как брат с сестрой. Я не заметил между ними чувств. Как будто это был фиктивный брак, по договоренности. Они не держались за руки, не целовались. Будучи мужем и женой, спали в разных палатках. В их паре он был рабочей силой, а она умом. В наш лагерь он приехал вовсе не повидаться с любимой женой, а с определенной задачей. Когда он, как одержимый, копал и выкорчевывал, я совершенно ему не верил. Он задавал нам рабочий темп, отказывался от перерыва, выкручивал мокрую от пота футболку, принимался за работу первым и заканчивал последним. Но продолжалось это в его исполнении всего два дня, после чего он уехал. Где быть мужу, а где жене, решало Братство.

Поезд замедлял ход, проводница объявила время стоянки – двадцать минут. Лика с Галей крепко спали. Не знаю, сколько было времени, но стемнело уже давно. Юля предложила выйти подышать свежим воздухом. Мы вышли. Вдоль поезда бегали торговцы пивом, пирожками и чем-то еще. Размяться вышли многие, на перроне было людно. Я заметил, как следом за женщиной с булками, шатаясь из стороны в сторону, движется мужчина с огромным выпяченным вперед голым пузом. Юля стояла к нему спиной. Вышло так, что она оказалась у него на пути, и он двинулся прямо на нее. Я среагировал, когда он ее уже толкнул. Встав между ними, я оградил Юлю от громилы. Вместо извинений мы услышали ругательства. Он обругал Юлю всякими нехорошими словами. Я был возмущен и уже хотел за нее вступиться, когда она повернулась к нему и молча на него посмотрела. В ее взгляде не было злости, не было обиды, не было возмущения, но было нечто такое, от чего мужик крякнул, как утка, и замолчал. Его понесло дальше, а в это время проводница пригласила пассажиров заходить в вагон. Время было позднее, но ложиться спать Юля еще не собиралась. Я снова пытался вывести разговор на интересующую меня тему Братства, но она лишь рассказала мне о таком упражнении – человека, который тебе нагрубил или который не нравится, раздражает, нужно представить в младенческом возрасте. Малыш, который беспомощен и зависит от того, кто с ним рядом. Он смотрит на мир широко открытыми глазами, душа и сердце его чисты, все его радует, в ответ на улыбку он улыбается своим еще беззубым ртом. Ведь каждый человек когда-то был маленьким, в том числе и этот пьяный мужик, и старая ворчливая бабка, которая почему-то провожает тебя недобрым взглядом. Все мы когда-то были маленькими, чистыми и совершенно невинными. И если с человеком что-то не так, значит, что-то сделало его таким, что-то в его жизни пошло наперекосяк и теперь он испытывает боль. Так вот, стоит лишь представить себе его тем чистым, невинным малышом, которым он был когда-то, как обида, злость сразу же уходят, разум проясняется, и ты понимаешь, что не от хорошей жизни он стал таким. Быть может, ему нужна помощь. И тогда отвечать ему грубостью уж точно не захочется.

Пока Юля все это рассказывала, я успел опробовать метод. Он действительно работал! Мне даже стало стыдно за свой порыв ответить ему тем же. Я поблагодарил ее за увлекательную беседу, сказал, что она очень приятный и интересный собеседник, после чего мы пожелали друг другу спокойной ночи и легли спать.

Утром на вокзале все мы тепло обнялись на прощание и разошлись. Я поехал домой, а Юля в Дом Братства.

XV

Спал я сладко и долго до тех пор, пока глаза сами не открылись. Двадцать дней подряд я просыпался с отекшим от дыма костра лицом. Теперь же я был свеж, как тюльпан в весеннем саду. Часы показывали одиннадцать. Я отправился на кухню. Там меня ожидали любимые мамины блинчики с повидлом. Я сделал себе большую чашку кофе с молоком и уселся за стол. Да, по цивилизации я стосковался. Все было так просто и удобно, вода текла из крана, и за ней никуда не нужно было идти. Чтобы помыть руки, никого не нужно просить слить воду, так быстро и легко можно приготовить кофе в кофеварке и выпить чашечку, когда вздумается. Рука автоматически потянулась к пульту, я нашел музыкальный канал, после чего отправился в душ. Но как только я вышел из душа, понял, что скучаю по нашему лагерю, по ребятам, по Юле и что никакой комфорт не заменит мне живого общения и того ощущения общности, которое я испытал впервые с ними.

Ехать в Братство я не решался, потому что каникулы у них еще не закончились. Я отправился бы к Ане, но она еще не приехала. И тогда я набрал номер Валерии Викторовны. Она была в Киеве и приглашала меня сегодня вечером к себе в институт, где должна была состояться защита какой-то аспирантки, ради которой она специально вернулась в город. Сама защита меня не слишком интересовала, но я был рад возможности встретиться с В. В. Мне нужно было куда-нибудь выбраться, чтобы притупилось внезапно возникшее чувство одиночества. До вечера я решил оставаться дома и что-нибудь почитать. Я подошел к полке и начал перебирать книги, по которым успел соскучиться. За все время моего пребывания на лоне природы я ничего не читал и теперь снова мог вернуться к своему любимому занятию, что и сделал с радостью.

За чтением время пролетело быстро, и уже нужно было выходить. В синей выглаженной рубашке я стоял перед зеркалом, стараясь снова привыкнуть к городскому стилю одежды.

Направляясь в конец коридора, я ступал по старому вздыбленному паркету института, в который меня пригласили. Валерия Викторовна должна была уже быть на месте. Постучавшись, я заглянул в нужный кабинет и увидел ее. Она была в окружении мужчин, стояла в центре плотного кольца и пристального внимания. Она заметила меня и пригласила войти, но я решил подождать ее в коридоре и закрыл дверь. Она вышла ко мне сразу же. Подойдя вплотную, взяла меня за галстук и притянула к себе. От неожиданности я вжался в подоконник. Я не знаю, что произошло бы дальше, но в коридоре раздались чьи-то шаги. Она тут же отпустила меня, разгладила галстук и облокотилась на подоконник рядом со мной. Теперь она просто стояла рядом, мы разговаривали. Она отметила мой загар и подтянутость. Спросила, где я был и чем занимался. Мне не хотелось рассказывать. По коридору шел молодой мужчина с длинными, собранными в хвост волосами, в очках и совершенно пьяный. Он передвигался, шатаясь из стороны в сторону. Видеть в стенах научного заведения человека, пьяного до такой степени, было странно. Перед одним из кабинетов он остановился и долгое время пытался разглядеть его номер. Затем обернулся и направился к нам. Как только он разглядел Валерию Викторовну, бросился к ней. Валерия Викторовна успела вскочить на подоконник. Тогда мужчина прильнул к ее ногам и начал целовать руки, периодически повторяя ее имя. Она, называя и его по имени, пыталась отстраниться. Я был в недоумении. К моменту, когда я решил вмешаться, Валерия Викторовна спрыгнула с подоконника и решительно оттолкнула его. По коридору снова шли люди, из кабинета вышли ее коллеги, все направились в зал. Бросившийся на Валерию Викторовну пьяный тип с сальными волосами растворился в этом потоке. Я ждал каких-нибудь объяснений, но она только заметила, что это очень талантливый журналист, и велела мне вместе со всеми отправляться в зал.

Я занял место в последнем ряду. На столе, за которым уже сидели некоторые члены совета, стояли цветы. Защищалась какая-то барышня с пышной прической и неприятным голосом, я не слушал. Было ужасно скучно. Я все ждал появления Валерии Викторовны, ведь я пришел, чтобы увидеть ее. Но сидел на какой-то аспирантской защите и не знал, где она. После того что я увидел в коридоре, а до этого – в кабинете, мое воображение начало рисовать мне пестрые картинки. Я злился.

Валерия Викторовна появилась только в перерыве, перед следующим диссертантом. Ни на минуту она не оставалась без внимания, все время к ней кто-нибудь подходил. При этом она успела отыскать меня в зале взглядом.

Все снова заняли свои места. Теперь за кафедрой стояла девушка, на этот раз куда симпатичнее предыдущей. Она заметно нервничала. Я заинтересовался и внимательно слушал. Ее научным руководителем была названа не Валерия Викторовна, но я услышал многое из курса наших университетских лекций. Когда она закончила, наступил черед оппонентов. Дискуссия была гораздо оживленнее предыдущей. Девушка терялась и отвечала не совсем уверенно. В отличие от первой диссертантки, когда, казалось, что ответы на все вопросы у нее были заготовлены заранее, здесь все было по-честному. Судя по ответам, становилось ясно, что девушка не защитится. Глядя на нее, я волновался так, будто это не она, а я стоял там, за кафедрой. Когда все замечания официальных оппонентов были сделаны, перед заседанием членов совета к кафедре вышла Валерия Викторовна. Слушая ее не первый год, я смог отличить выступление спонтанное от заранее подготовленного. Она импровизировала. Ее речь началась со слов:

– Несмотря на то что я являюсь официальным оппонентом, мне хотелось бы поддержать соискателя за смелость в выборе темы, за решимость осваивать неизведанное. Мой отзыв…

Она продолжала дальше, и ни для кого не было секретом, что эта тема ей близка, здесь с ней мало кто мог тягаться. Члены совета перестали разговаривать между собой, лица их разгладились, и они обратились в слух.

Валерия Викторовна выступила сильнее и эмоциональнее руководителя самой диссертантки, низенького роста женщины в очках, которая говорила сухо и кратко, без какого-либо энтузиазма. Как будто ей было все равно, защитится ее подопечная или нет.

Девушка была спасена Валерией Викторовной, и теперь новоявленные кандидаты наук накрывали стол. Я вышел в коридор и стоял у того самого подоконника, на котором произошел инцидент с пьяным писателем-журналистом. Я стоял там и ревновал ее ко всем, к каждому, кто к ней приближался, даже к девушке, которая только что защитилась. Умом я понимал, что это глупо, но поделать с собой ничего не мог. А тем временем Валерия Викторовна снова стояла в окружении мужчин старше пятидесяти и слушала их, улыбаясь. Каждый так и норовил к ней прикоснуться, сказать что-нибудь на ушко или, взяв под локоток, отвести в сторонку. Я страшно злился. Мне вспомнилась Лиза и их с Валерией Викторовной путешествие на писательскую фиесту. Теперь я мог ее понять, мне стало ясно, почему она, непьющая девушка, напилась. Я тоже напился бы. Но в какой-то момент, извинившись, Валерия Викторовна оставила всех жаждущих общения с ней и подошла ко мне. Она смотрела на меня своими карими глазами и не отводила взгляд. Вся моя злость сразу же улетучилась, я торжествовал и готов был поцеловать ее у всех на виду. Попросив подождать ее, Валерия Викторовна нежно провела рукой по моему плечу. От этого прикосновения меня бросило в жар. Я готов был ждать, сколько угодно. Ведь она собиралась сбежать ото всех со мной! Я остался в коридоре один. Ожидать пришлось недолго, она вышла сразу же, только взяла вещи. Мы шли с ней по коридору, под ногами скрипел старый паркет. Спускаясь по лестнице, я резко остановился, и она оказалась прямо передо мной. Поднявшись на одну ступеньку, я подошел к ней ближе и хотел поцеловать. Я уже чувствовал ее дыхание и почти коснулся губ, как она вдруг отстранилась.

– Нашел место! Меня же здесь все знают. Хочешь дать повод для сплетен, здесь только этого и ждут! А вот станешь моим аспирантом, представь, сколько у нас будет времени. Мы же постоянно будем вместе.

– А как же сплетни?

– Вот тогда пусть будут, сколько угодно.

Весело, как ни в чем не бывало, она спускалась по лестнице дальше, я за ней. Момент был упущен. На проходной молодой толстый охранник, желая всего доброго, назвал ее по имени. Здесь ее, и правда, все знали.

Проснулся я рано и, несмотря на вчерашний день, проведенный с Валерией Викторовной, сразу же подумал о Братстве. Меня одолевала тоска по нашему лагерю. Я уже привык вставать и оказываться на диком, безлюдном обрыве, возле которого существовал островок теплых и заботливых людей. Я ко всем привык и по всем скучал. Когда пил на кухне свой любимый кофе из своей любимой чашки, один за столом, затосковал окончательно. Я решил дотерпеть до обеда за книгой, а потом ехать в Дом.

В Братстве, как всегда, были дежурные. Я только зашел и увидел Юлю, проходившую по коридору. Я ужасно обрадовался. Похоже, она обрадовалась не меньше меня. С распростертыми объятиями она двинулась ко мне навстречу, и мы на глазах у дежурного тепло обнялись. Дежурный меня ни о чем не спросил, моим пропуском стала Юля. Я остался в Доме и уже думал, чем бы заняться, как в окно увидел Виталика с каратистами. С рюкзаками они вошли во двор. Я обрадовался еще больше, их приезд был очень кстати. Они сложили принадлежащее Братству туристическое снаряжение в сарай, после чего все мы уселись во дворе за длинным деревянным столом, за тем самым, где я сидел с Мариной Мирославовной. Еще бы позвать Юлю, и я оказался бы в окружении участников нашего лагеря, но она была где-то в Доме, а я не хотел лишний раз привлекать к себе внимание старших. Уезжать никто не порывался, мы сидели, пили чай и разговаривали, как всего пару дней назад. От посетившего меня чувства грусти не осталось и следа. Место изменилось, но люди были все те же. Ведь все мы жили в одном городе. За такой, казалось бы, короткий срок в двадцать дней мы и сами не знали, насколько успели сблизиться. Ощущение было сродни тому, что возникает при встрече с земляком за границей. Теперь нас объединяло не только Братство, а нечто большее, как в песне Высоцкого, теперь мы были проверены походом.

Я и не заметил, как наступил вечер. Каратисты попрощались и уехали. За это время народу в Братстве прибавилось. Я зашел узнать, не намечается ли какое-нибудь мероприятие. И тут на столе у дежурного я увидел стопку снимков. Это были мои фотографии, те, что я подарил Юле в день ее рождения. Их смотрели все желающие. Я схватил со стеллажа первую попавшуюся книгу и, сидя за журнальным столиком, наблюдал, как люди просматривают фото. Возгласы восхищения природой и уточняющие вопросы от любопытствующих не смолкали. Вдруг я услышал свое имя. Меня спрашивала низенькая девушка, я видел ее в Доме и раньше. Я обозначился. У нее ко мне было какое-то дело. Я был удивлен и не представлял, что бы это могло быть? Как выяснилось, Юля передала Братству снимки, сообщив о моем авторстве. И теперь, как объяснила мне девушка, кадры на носителе нужны были Братству для архива. Поэтому она просила его у меня. И когда мы собирались с ней договориться о дате и времени встречи, вошла Марина Мирославовна. Оттого, что я давно ее не видел, а еще и от неожиданности мое сердце чуть не выскочило из груди. Марина Мирославовна направилась к стойке дежурного, и ее взгляд остановился на мне. Я попытался представить то, что она сейчас видит перед собой. А видела она меня, беседующего с девушкой из старших учеников, и это было куда лучше, чем она застала бы меня, слоняющегося по Дому без дела. Одновременно я пытался сообразить, какой день недели сегодня и в какой я смогу принести девушке флешку со снимками, при этом я не отрывал взгляда от г-жи Марины. Она что-то спросила у дежурного, затем просмотрела несколько фото и, бросив: «а, так это я уже видела», – ушла. Что она спрашивала у дежурного, я не слышал, но эти слова расслышал прекрасно. Как только девушка из фотокружка определилась с датой, я покинул Дом. А по дороге домой пытался вспомнить, на который же час мы с ней договорились.

Аня все звала меня на тренировки к Виталику, она возобновила свои занятия с каратистами. И я даже знал почему – теперь ее интересовал только Юра. Валерия Викторовна была занята с очередной своей аспиранткой, которая приехала из провинции и жила теперь у нее дома. На этот раз я не ревновал. Это была взрослая тетка, которая не могла конкурировать со мной, разве что по времени, которое уделялось теперь не мне, а ей. В благодарность за помощь, сколько бы Лера Викторовна ни запрещала ей этого, та снабжала ее всякой вкуснятиной и набивала холодильник доверху. Теперь я не мог удивить ее ничем вкусным, у них было все. При всей своей занятости Валерия Викторовна не запрещала мне приходить, наоборот, звала. Я расценивал эти приглашения как очередной трюк по заманиванию меня в аспирантуру и не ходил. На самом же деле меня все время, каждый день, влекло Братство. В метро я с трудом удерживал себя, чтобы не перейти на другую ветку и не поехать туда просто побродить рядом. Но я вовремя останавливался и ехал дальше по своим делам. На предложение Ани я согласился, потому что в общении с Виталием видел пусть и очень слабую, но все же связь с Братством. К тому же я не оставлял надежду узнать от него что-либо новое. Так я снова начал рано вставать и усилием воли заставлять себя тренироваться по утрам, после чего отправлялся на работу.

Несколько раз я все-таки зашел к Валерии Викторовне и, как и предполагал, увидел, что работу за свою великовозрастную ученицу делает она сама, а та только хлопочет, обхаживает ее да благодарит. Я вспомнил, как на одном из семейных празднеств, друзья родителей вспоминали свои аспирантские годы. Вот это я понимаю: заданием каждого было ни много ни мало – новый препарат! А здесь только слова, уже высказанные кем-то мысли, переиначивались, переставлялись до недоказуемости плагиата. Ничего нового по сути. Научной ценности и пользы обществу, на мой взгляд, такие «труды» не несут. Так я думал, так я это понимал, так я об этом говорил. Кроме того, было ясно, что всю работу сделает за меня Валерия Викторовна. Она мне так и сказала: «У меня ты защитишься». Вот как раз в этом я не сомневался. Но нужно ли мне все это. Я пришел к выводу, что не нужно, и предпочел оставаться от нее независимым.

С Валерией Викторовной я был достаточно откровенен, но все, что касалось Братства, оставалось нерушимым табу. Я и не замечал, что уже давно придерживался основных правил Братства, отстаивал их идеи и образ мышления. И сколько бы ни провоцировала меня Валерия Викторовна, я молчал. Причин было несколько. Во-первых, я знал, что мою веру в Братство она попытается развенчать с помощью психоанализа, а во-вторых, упоминать о любви к женщине в присутствии другой женщины было бы с моей стороны крайне неразумно. К тому же Братство было моим козырем, им я подогревал ее любопытство к своей персоне, иначе она давно потеряла бы ко мне всякий интерес. В спорах и разговорах с ней, не упоминая о самой г-же Марине, я все чаще пользовался ее выражениями, примерами, использовал ею рассказанные притчи, ссылался на указанные литературные источники, выдвигал ее аргументы, отстаивал ее убеждения.

Никто из студентов Валерии Викторовны не спорил с ней так, как это делал я. Я был самым упрямым и непокладистым. Студенты ходили за ней гуськом и действительно являлись почитателями ее литературного и преподавательского таланта. Меня же увлек только психоанализ, при этом я не считал, что она достаточно компетентна в этой области, так как специального образования у нее не было.

Я по-прежнему запоем читал художественную и научную литературу и, как и раньше, не испытывал абсолютно никакого желания писать самому. Черпаемый из книг материал я впитывал как губка, накапливал, но совершенно не желал ни с кем этим делиться. В этом плане я был скуп. С каждой прочитанной книгой список тем и авторов, которым хотелось бы уделить внимание, только возрастал. Я получал, но не отдавал.

Спустя какое-то время Валерия Викторовна ослабила усилия по приобщению меня к творческому процессу. Она или потеряла надежду добиться своей цели, или намеренно взяла паузу. Помимо наших довольно частых встреч, я вел с ней переписку. В один из выходных дней я, как обычно, с самого утра попытался зайти в свою почту, и у меня ничего не вышло. Отсутствовал интернет. Время в письмах Валерии Викторовны обычно стояло раннее, пять-шесть утра. Бывало, она просто желала мне приятного дня, а иногда писала длинные письма. Я всегда читал их с интересом. Как-то в одном из них она назвала меня «утромрачным», хотя никогда не видела меня утром. Она просто была ко мне внимательна и знала: чтобы от меня начала исходить хоть какая-нибудь активность, с момента моего пробуждения должно пройти довольно много времени. Энергичным я становился ближе к вечеру. В моей семье к этому все привыкли, и по утрам меня никто не беспокоил. Но этим утром, хоть у меня и не было тренировки и был выходной, я поднялся рано и сразу же сел за компьютер. Несколько раз я его перезагружал, но получить почту так и не удалось. Не знаю почему, но я был уверен, что меня ждет письмо от нее. Я помчался к Ане. О причине своего визита я заявил с самого порога. Еще сонная Аня включила мне компьютер и отправилась в душ. Я не ошибся, меня ожидало письмо от нее и на этот раз объемное. В нем она предлагала мне вместе написать роман, в соавторстве! Я внимательно вчитывался в каждое слово, снова и снова пробегал глазами каждое предложение. Валерия Викторовна предлагала дать волю всем моим страстям, обещая в свою очередь ответную откровенность, но только письменно. Когда Аня вернулась из ванной, то застала меня с таким выражением лица, что тут же решила поинтересоваться, все ли у меня в порядке. Я указал на монитор, чтобы дать ей прочесть, но вовремя спохватился. Не вдаваясь в детали, я только объяснил, что Валерия Викторовна предлагает мне совместную творческую деятельность в виде написания романа. А дальше на ничего еще не успевшую толком понять Аню обрушился поток моего возмущения. Аня то и дело удивленно пожимала плечами.

– Чего ты так нервничаешь, Саша, не хочешь писать роман, не пиши! Так ей и скажи!

– Ты что, издеваешься надо мной? Не имеет значения, хочу я или не хочу! Я не могу!

– Что значит не могу? Это еще почему?

– Ты что, действительно не понимаешь?

– Нет, Саша, я действительно не понимаю, – уже с обидой в голосе произнесла Аня, включила фен и начала сушить волосы. Шум фена заглушал мой голос. И хорошо. Потому что я как с цепи сорвался. И внятно объяснить свою реакцию вряд ли бы смог.

– Ань, ты знаешь, что такое сублимация?

– Конечно, знаю, и причем здесь она? – искренне не понимая, к чему я веду, продолжала сушить волосы Аня.

– Она! Вот именно она здесь и причем! Валерия Викторовна считает, что нужно быть открытым и честным с собой и что все в этой жизни сводится к сексуальному влечению! И если свое желание не удовлетворять, какой-нибудь невроз не за горами. Но если нет возможности его удовлетворить, а съехать с катушек ты не хочешь, тогда пиши роман. Так можно высвободить свою сексуальную энергию! Вот ее теория!

– И что в этом такого ужасного, не пойму…

– Ты меня вообще слушала?!

– Слушала!

– Объясняю: я должен превратить свою страсть в жажду творчества и познания! Как романтично! То есть моя к ней страсть – это низшее и низменное, и это притом, что я до нее ни разу не дотронулся! А какая-то писанина – это нечто возвышенное. Замечательно! Я должен заменить человека бумагой и излить на нее все свои чувства! Это все равно, что послать меня куда подальше, Аня! Читай между строк!

– Боже мой, не все так трагично, Саша! Во-первых, так думает не Валерия Викторовна, а Фрейд. Хотя она, похоже, с ним согласна. Ты же рассказывал мне, что не собираешься с ней спать. И в чем, собственно, проблема? И знаешь, она права, – у тебя невроз, причем явный. И чего ты здесь разорался, мама еще спит! Ты Валерию Викторовну сексуально хочешь или нет?

Я молчал. И так ясно, что хочу! Только теперь я понял, что меня так разозлило. Если я принимаю ее предложение писать роман, тем самым отказываюсь от какой-либо перспективы реального секса с ней. Писать роман с Валерией Викторовной я отказался.

Я дождался занятий в Братстве и теперь, помимо работы, снова ходил на лекции. Работа занимала намного больше времени, нежели раньше уходило на занятия в университете. Во время учебы я так стремился работать, а теперь мне необходим максимум усилий, чтобы привыкнуть большую часть своего времени находиться не там, где мне хочется, а там, где положено, – в офисе. Первое время мне никуда не хотелось. Работа и лекции заполняли все мое время, я даже перестал встречаться с друзьями. Но если бы не Братство, тоска повседневности, которая называется взрослой жизнью, съела бы меня с потрохами. А так оставалась надежда, что, помимо работы, в моей жизни еще что-то да происходит, что я куда-то иду и, возможно, к чему-то приду.

Мое ученичество продолжалось. Лекции теперь у нас читала не Юля, а Тата, и мы совсем уж погрузились в дебри эзотерического мира. Я по-прежнему оставался слушателем и членом Братства. Но, даже несмотря на мое участие в летних волонтерских работах, все старшие, кроме Юлии и Виталика, больше мне не улыбались. Искренне мне были рады в Братстве еще Галя и Полина Николаевна. Хоть мы ходили и в разные группы, на общих творческих вечерах или в выходные дни мы встречались, как старые добрые друзья.

Посещая лекции г-жи Марины все с той же частотой, я примелькался дежурным и стал для них уже кем-то привычным. Марина Мирославовна, конечно же, меня видела, иногда я ловил ее взгляд, но она тут же его отводила. Никаких особых знаков внимания с ее стороны я не заметил. Но, думаю, ко мне привыкли не только дежурные, но и она. Мне хотелось надеяться, что среди каждого нового набора я все же был для нее более близким, чем все эти незнакомые люди в зале. И эта надежда меня согревала.

Каждому из слушателей вводного курса еще только предстояло сделать выбор – продолжать ли курс, сдавать ли экзамен. В случае положительного решения слушатель будет проходить обязательный этап служения с последующим выбором учителя. Я свой выбор уже давно сделал, в самую первую секунду, как только увидел ее. Но я точно выбирал не Фортаа и точно не Тату. Однако в Братстве моими наставниками автоматически становились и они. Им я служить не собирался. Все, что я делал, было искренним, но не во имя идеи, а лишь для того, чтобы быть рядом с одним определенным человеком, что вне Братства было невозможно. Я готов был служить Марине Мирославовне, но не Братству.