Текст книги "Фамильные ценности"

Глава 21

Предновогоднее сумасшествие охватило школу в одночасье, подобно пожару.

Случилось это в день декабрьской зарплаты.

Не то чтобы можно было всерьёз рассчитывать на полученную символическую сумму. Но всё же само её наличие отрадно утяжеляло как кокетливые сумочки и раздутые от нотных сборников портфели из искусственной кожи, так и статус их обладательниц.

Приятно было в этот день, спустившись в столовую, отдать тёте Розе старинный долг за плитку шоколада «Мечта» и два бутерброда с костромским сыром. Приятно было спросить с озабоченным видом, не знает ли кто телефона мастера Ларисы из парикмахерской на соседнем квартале. А что уж говорить о тех счастливицах, у которых подошёл срок выплаты в «чёрной кассе»!

Но мало того: как раз в этот-то день и выяснилось, что часть педагогов и концертмейстеров виртуозно совмещает служение искусству с коммерческой деятельностью на благо разнообразных торгово-закупочных, косметических либо медицинских фирм.

Ибо в некоторых ящиках столов вместо карандашей, резинок, разрозненных листов нотной бумаги и сломанных расчёсок вдруг явились картонные коробки, заполненные пузырьками сверкающих лаков для ногтей, синими тюбиками помады и карандашами для губ и глаз. А кое-где в шкафах поверх стопок нот обнаружились глянцевые каталоги с призывно улыбающимися красотками от фирм «Орифлэйм», «Эйвон» и «Эдельстар». Хоровичка Эльвира, успевшая не только вступить в компанию по продаже пищевых биодобавок, но и дорасти в ней до звучного звания «серебряного консультанта», устроила у себя в классе пресс-конференцию для желающих поправить здоровье. Не отстала и секретарша Зинуля, проворно демонстрировавшая по соседству наборы ёлочных игрушек.

Ближе к вечеру явилась новая когорта искусителей. В кабинете сольфеджио раскинулась выставка ажурных скатертей и занавесок, теснимая пестрыми стопками полотенец и махровых простыней. А дерматиновый диван на лестничной площадке ровно через пять минут после ухода администрации скрылся под грудой строгих элегантных костюмов и обольстительных блузок на плечиках.

Учебный процесс был скомкан. В спешке получив задание, а то и оставшись без такового, дети резво разбежались по домам. Учителя же – как с утра собиравшиеся на «толчок», так и твёрдо решившие донести зарплату домой в полной сохранности – упоенно рылись в горках трикотажа и шифона, страстно восклицая: «Бери немедленно! И даже не снимай!» – «Да? И с чем же я буду её носить, интересно?!» – «Вот! Вот это и есть твой стиль – запомни!» – «А мне братик привёз платье из Москвы. Тёмно-голубое, фасон простенький, но главное – сидит!» – «Эх, нет у меня братика в Москве!» – «Ой, не могу… Снимай скорей! Ну просто девушка по вызову!»

Собрав всю свою волю в кулак, Зоя хладнокровно обогнула всё это великолепие и спустилась по лестнице, ни разу не оглянувшись.

В полутёмном фойе на одном из кресел, обычно занятых ожидающими бабушками и дедушками, сидела Илона.

Зоя приостановилась.

– Илона Ильинична! Вы почему домой не идёте? Или вам нехорошо?

– Хорошо-хорошо, не беспокойтесь! Спасибо, – отозвалась старушка.

Но странное дело: Зое почему-то показалось, что та её не узнала.

– А… точно хорошо? – недоверчиво переспросила она.

– Да иди себе, Зоя Никитична, своей дорогой! Паникёрша! – прикрикнула Илона своим обычным пронзительным голоском.

Зоя пожала плечами, толкнула входную дверь и шагнула в сумеречный, беспорядочно грохающий петардами внешний мир.

С этого дня она твёрдо решила начать новую жизнь. Дворянка или не дворянка (тут она мысленно подмигнула Ирусе), но она должна, наконец, навести хоть какой-то порядок в своей судьбе!

Главное – положить конец ночным истерикам и утренним опозданиям. А также прекратить самой и отучить Пашку от поздних чаепитий и стихийного приёма пищи. Пора наконец взяться за здоровье и нервы – или хоть за то, что от них осталось.

Хорошо бы, кстати, научиться беречь ещё и время (на первых порах хоть Ирусино, если уж своего не жалко), а заодно и деньги.

И кстати, учиться последнему предстояло прямо сейчас, в магазине «Магнит».

Странно: «Магнит» был явлением куда более поздним, а кроме того, несравнимо более удобным и организованным, чем безалаберный «толчок», но душа Зои к нему не лежала. Все эти ровно разложенные коробочки с чаем и три сорта растворимого кофе по соседству с картонными прямоугольниками сока «Доброго» и «Никитиной усадьбы» почему-то наводили на неё тоску.

Молочный и хлебный прилавки уже наполовину пустовали, тощенькие старушки добирали кефир в плёночных пакетах и городские хлебы-«кирпичики». Женщины помоложе, отодвинув треснувшее и кое-как заклеенное скотчем стекло холодильника, озабоченно высматривали дату упаковки куриных голеней и котлет «Домашних». Редкие здесь мужчины не вышагивали с гордым видом кормильцев, как на просторах гипермаркета «Красная площадь», а стыдливо теснились за спинами жён, пропуская деловитых молодых служащих в синих рубашках (мерчендайзеров? менеджеров по погрузке?), ловко снующих по узким проходам с горками пачек сахара или крупы в руках.

Не придавали шику даже контуры ёлочек, старательно выложенные на окнах блестящими гирляндами. И даже девчонки-подростки, упоенно разглядывавшие блестящую обложку «Гламура» у стойки с газетами, неизвестно почему вызывали у Зои брезгливую жалость.

Тем не менее, старательно объезжая прилавок за прилавком, она погрузила в проволочную тележку шесть упаковок круп разных видов, два пакета сахара, две бутылки масла (подсолнечное себе, кукурузное – маме) и сетку картошки. Подъезжая к кассе в окружении других аппетитных тележек, она пробормотала сквозь зубы, отгоняя соблазн: «Три тысячи!», имея в виду алименты Толика. Это помогло: остальные покупатели тут же представились ей безрассудными расточителями, по-видимому, то и дело стреляющими у соседей «стольник до получки». И она покинула «Магнит» с лёгкой душой, хотя и с неподъёмными пакетами.

– А у меня как раз масло кончается! – похвалила мама.

Это была первая Зоина награда за благоразумие.

– Можешь и крупы взять, – великодушно предложила она, – мне домой меньше тащить.

– Ну, если только гречку… Мой руки и садись! – распорядилась мама. – Есть паровые котлеты и пюре. Вы как, тридцать первого опять разбежитесь?

– Не знаю, Пашка ещё не говорил. Наверно, у своего Артура соберутся, и вроде новый друг у него, какой-то Серёгин. А меня Ирка пока не приглашала.

– Но пригласит?

– Куда денется!.. Ладно, давай ещё полкотлетки. А может, съездим на Новый год в Высоцкое? – Зое вдруг вспомнилась Катерина Ивановна. Что, если эта самая колдунья чего-нибудь недоговорила? Упустила? И вообще, можно было расспросить и поподробнее… Чего она, собственно, так испугалась? – Давай, а? Я имею в виду, на старый Новый год. Всё-таки родня, и бабе Анфисе сорок дней…

– Бери цéлую. И Паше положу, возьмёшь. А тётю Анфису мы здесь помянем. Повидались же, поговорили, и хватит… Как-нибудь потом.

– Я вот думаю: странный всё-таки обычай – собираться всем за столом и сидеть целый вечер! У них же дел полно, всякие там огороды, куры-утки… И каждый спрашивает что захочет: как Пашка, какая зарплата… А я, может, и не помню из них почти никого.

– А чего странного? Мы раньше каждый выходной с родственниками встречались. Роднились! Всё про всех знали.

– Ну как это – всё про всех? Я не представляю…

– Знали, – упрямо повторила мама.

Зоя попыталась вообразить, как рассказывает за общим столом, например, об академическом: как девчонка играла «Мельника», как выплясывал ансамбль «Прелюдия»… Хотя про «Прелюдию», пожалуй, Надя поняла бы. Да, Надя бы оценила.

– С утра все дела, огороды, куры, базары, а днём собирались, накрывали стол, садились… Разговаривали.

– И всегда всё тихо-мирно? Неужели не ссорились?

– Ну почему, бывало! Кто-нибудь лишнее скажет, другой обидится… Но как-то время проходило, и забывалось. Моя мама, бабушка Поля твоя, говорила: «Пускай на меня обижаются, а я ни на кого не обижаюсь!» Мужчины, бывало, выпьют и заспорят. Тётя Маня своего мужа поскорей увести старалась: он выпивши мог и руку поднять… А трезвый – добрейшей души человек! А дядя Никифор, все знали, мог чужое прихватить. Это вроде болезни: что попадётся на глаза, «плохо лежит», то и в карман.

– И что, его так и приглашали? К себе в дом?!

– А как же! – удивилась мама. – Ну, хорошие вещи убирали подальше, конечно… А так он и за столом всегда, и гулять на речку…

– Точно, я это во сне вспомнила! Как на речку гулять ходили!

– И к реке гулять ходили, и здесь, в городе – в горпарк. Тогда скамеек столько не было: стелили одеяла прямо на траву и сидели. А мама моя – та почти каждое воскресенье к бабе Анфисе ходила. Тётя Фиса, когда помоложе была, жила в городе, за дамбой, это километра три. А троллейбус ещё не провели, вот баба Поля и ходила… Роднились, да! А теперь вот все рассыпались. Что там в гости! Григория вон попробуй к столу дозовись! – мама в сердцах бросила ложку на стол. – Как обед, так сидит и пишет. Самое вдохновение у него, видите ли… Гри-ша! Остыло уже!

Зоя попыталась представить: в воскресенье они с Пашкой, принаряженные – он в наглаженной рубашке, она в «концертном» Ирусином костюме – чинно шествуют три километра… Ну уж это чересчур! И куда же? К кому? К маме с дядей Гришей? Но они же и так почти каждый праздник видятся. И вообще, телефон есть!

– Мам! А ты сына никогда не хотела? – спросила она с набитым ртом. – В смысле, второго ребёнка?

– Что это тебе в голову взбрело? – удивилась мама.

– Ну, просто… Был бы у меня сейчас брат! Сидели бы тут вместе…

– Мне, второго? – мама грустно усмехнулась. – Куда там! И первого-то врачи не разрешали, из-за сердца. Пугали до последнего: риск, риск! Только мама и уговорила. Всё упрашивала: ты только постарайся, ухитрись как-нибудь, роди младенчика, а уж я сама буду пелёнки стирать и всё остальное! Так что она тебе тоже отчасти мама.

– Бабушка Поля? – удивилась Зоя.

– Ну! Она к тебе и ночью вставала, твоя кроватка у неё в комнате стояла. Не помнишь? И покрестила тебя потихоньку, тогда же нельзя было… Ну что, чайку будем? Для кофе вроде поздновато.

Зоя рассеянно пожала плечами. Какая-то мысль не давалась ей, ходила вокруг да около. Что же, выходит, если бы не бабушка Поля… Что Зоя вообще о ней помнила? Тихий голос, какие-то тёмные платья, белый платочек… Да, и ещё она носила её портфель в школу. Дожила, кажется, до Зоиного второго класса… Так что же: если б не она – её, Зои, и на свете не было бы?

А с другой стороны, мало ли матерей упрашивают взрослых дочек: роди ты мне внучка, понянчиться на старости лет? Нормальное явление.

Ну а если бы бабушка Поля увлекалась не уходом за младенцами, а, скажем, писанием мемуаров?

Ещё один идиотский вопрос!

– Я насчёт брата почему говорю? – вернулась она к прежнему рассуждению. – Не надо мне от него никаких подарков, платьев там или денег. А вот сейчас посидел бы с нами, сказал бы: «Ну-ка, улыбнитесь! Новый год скоро! Вы у меня самые красивые. Давай помогу тебе, сестра, сумки домой донести… Или пойдём лучше ко мне в гости!»

– Фантазёрка… Тебе мужа надо бы, а не брата! И вот же судьба: я в сорок одна осталась, а ты и того раньше!

– Ну ничего… ещё может быть… мне, между прочим, одна бабка нагадала…

– Никто не смог победить героев! – зычно раздалось из-за двери. – Грядущий салют пламенел впереди!

И в кухню торжественно вступил дядя Гриша с новеньким блокнотом в руке и вдохновенным блеском в глазах.

– Родился новый вариант! – объявил он. – Сейчас будете оценивать!

Зоя с мамой переглянулись и покорно вздохнули.

На обратном пути Зоя разглядывала женщин в троллейбусе. Некоторые были с причёсками, почти все – при макияже, с маникюром. «Надо бы что-то с волосами сделать», – мимолётно мелькнуло в голове. А вот лица у женщин выглядели почему-то одинаковыми – в озлобленных морщинах. «И крем-лифтинг купить! Со следующей зарплаты, – решила Зоя. – Да, и обязательно начать какие-нибудь упражнения от целлюлита».

Впрочем, попадались изредка лица повеселее. Две старушки радостно болтали, перебивая друг друга, как девчонки, – только обращались на «вы»: «Вы не представляете себе…» – «Да что-о вы!» Мальчишки-подростки хохотали, стараясь удержать голос в низком регистре. Бросилось в глаза прелестное девичье личико – сияющие глаза, нежный румянец. Тёмные волосы свободно струились вдоль спины. На девушке были светло-голубые джинсы и розовая куртка. И так это всё шло одно к другому – волосы, куртка, джинсы – что глаза сами тянулись к ней. «Вот уж кому в парикмахерскую не нужно! – мечтательно вздохнула Зоя. – Ни лифтинга, ни упражнений…»

А потом на некоторое время она перестала дышать.

Чья-то рука по-хозяйски обхватила девушку за плечи, и очень знакомый голос снисходительно произнёс:

– Ну а размер твоей ёлки? Она хоть в комнату влезет?

Этот голос когда-то спрашивал по телефону: «Зоя дома?» А потом говорил ей: «Здравствуй!» И в этом слове звучала музыка, целая симфония, концерт для фортепиано с оркестром, с главными и побочными темами, с отдельными партиями для струнных и духовых, с нежно замирающим соло флейты и мощным «тутти» оркестра с тремоло литавр в финале. И Зоя – тогда ещё лёгкая, стройная, золотоволосая – звонко отвечала: «Здравствуй!», с ходу попадая в тональность и ритм.

А может быть, ничего этого никогда не было?

Пробираясь к двери, она лишь мельком увидела светло-коричневую дублёнку Толика, ещё сильнее округлявшую его. Раньше он бы ни за что не надел такую дублёнку. Впрочем, это ведь был теперь совершенно другой человек, и только голос у него по странному недоразумению остался от ТОГО Толика…

А от ТОЙ Зои не осталось и следа. И голоса не осталось. Впрочем, его ведь и не было никогда. Вместо него был абсолютный слух, не особенно пригодившийся в жизни…

Словно сбросив улыбающуюся предновогоднюю маску, мир явил ей своё истинное лицо. Очертания улиц, дорог и деревьев тошнотворно заколебались. Шестнадцатиэтажные дома-новостройки в отдалении корчили рожи, гнусно подмигивая окнами и криво разевая рты-двери.

«А как же бабка-гадалка… Катерина Ивановна… говорила: сойдётесь, он столько лет ждал! – память с тупой добросовестностью выполняла свою работу. Сыпала соль на рану. – Двухэтажный дом… шуба норковая… машина… за руль не садись! Не сяду, не сяду, теперь уж не сяду точно, зря волновалась баба Катя…»

Машины ехидно шуршали колёсами, проносясь мимо. А пешеходы и ветхие домишки старого квартала покорно глотали дорожную пыль.

Среди торжествующего безобразия вселенной ей кое-как удалось добраться до дома. И последним рывком преодолеть расстояние до телефонной трубки.

– Ируся… Мне плохо. Тошнит, и всё плывёт, – из последних сил выдохнула она.

– Давление, конечно, – без задержки отозвался уверенный голос на другом конце. – Сегодня же магнитный день! Слушай: возьми таблетку ко-ренитека, ну, я тебе давала в беленькой такой коробочке… Вспомнила? Только не пей натощак! Ты его, кстати, в холодильнике хранишь?

Увы! Сама Ируся в этом новом мире была не всемогуща. И даже не всеведуща…

Зоя открыла холодильник, но забыла зачем. Дверца морозилки давно отвалилась, и ледяная корка росла с мультипликационной скоростью, почти на глазах. В данный момент морозные сугробы уже нависали над пачкой пельменей, и блестящая упаковка масла матово заиндевела. «Надо разморозить», – механически отметила Зоя.

Вскоре её слух стал вдруг выделывать загадочные штуки.

Сначала он донёс до Зои игривые ксилофонные бубенчики. Они получались, если постучать хрустальной рюмкой о бутылку вина «Ласковые сети», забытую в холодильнике с Пашкиного дня рождения. Полная рюмка звучала глуше, опустевшая – звонче. А когда опустела и бутылка, Зое удалось освоить настоящую ксилофонную трель, используя вместо палочек край и донышко рюмки. Жаль, оценить её мастерство было некому – Пашка, как обычно, шатался по друзьям.

Вдохновившись успехом, она решила попробовать присоединить к партии ксилофона фортепианное сопровождение, хоть бы одной левой. В голове уже порхали такты вальса, и смущала только тональность: тональность трели она что-то никак не могла уловить, так что предстояло подбирать по слуху. Прихватив рюмку и бутылку, Зоя поспешила из кухни в комнату.

Однако вместо нужной тональности слух преподнёс ей новенький сюрприз: в комнате звучали голоса. Голос Марины Львовны, правда, мало удивил Зою, поскольку та и раньше имела обыкновение без спросу вторгаться в её жизнь. Другое дело, что к нему присоединился на сей раз голос Виктории Громовой! Похоже было, что её наставницы горячо спорили, заняв позиции по обе стороны пианино.

– Григ! И ещё раз Григ! – восклицала Марина Львовна довольно-таки раздражённо. – Доброта, свет и изящество ритма! Как раз то, что ей нужно.

– Шо-пен! Фредерик. Шо-пен! – высокомерно перебивала Громова. – Посмотрите только на её руки! Пальцы, подушечки! Это же вес, мышцы, динамика звука!

Зоя посмотрела на свои пальцы. Третий и четвёртый слегка искривились навстречу друг другу. Или такие же были и раньше, просто она забыла?

Тем временем наставницы разругались не на шутку.

– Я вам давно хотела сказать, Викторь-Николавна, – гневно возглашала Марина Львовна, надвигаясь на собеседницу мощным бюстом, – что ваши приёмчики, вот эти ваши ехидные «ни крупицы содержания» и «не поняла ни звука» – они, знаете ли, кое-кому противопоказаны! Да! Абсолютно противопоказаны!

На это Викторь-Николавна, по-видимому, собралась что-то возразить, но не успела вставить ни слова и только всплеснула маленькими ручками.

– И в особенности доверчивым девочкам-первокурсницам! – энергично развивала мысль Марина Львовна, сверкая глазами. – Детям из хороших, интеллигентных семей, которых приучили, знаете ли, верить взрослым людям! И в особенности учителям! Да! Доверять!

«Как это точно! – думала Зоя, и слёзы давней обиды подступали к её глазам. – Вот именно – доверять!»

– А как же характер? – наконец пробилась жиденькая громовская колоратура сквозь раскаты Марининого меццо. – Как же бойцовские качества? Должно возникнуть противодействие. Доказать! Настоять на своём! Победить!

– А зачем было говорить девочке: «Мы здесь все фокусники – дрессируем вас, как попугаев»? – не отступала Марина. – Ребёнок понял это буквально!

«Конечно, буквально! – всхлипнула Зоя. – Упрямая грымза… Гениальная старая грымза! Таких гениев, может, вообще нельзя подпускать к детям! Это им… противопоказано!»

– Лично я уверена, что далеко не всех педагогов можно подпускать к детям, – сообщила Марина Львовна. – А что касается вашей так называемой гениальности…

– Да бросьте! – тоненько и пронзительно перебила Громова. – Увидите вот, как она заиграет на публике! Услышите! Ещё спасибо скажете! Да-да!

И для убедительности потрясла маленьким кулачком.

«На какой ещё публике?» – удивилась Зоя и посмотрела на Марину Львовну.

Но та почему-то молча отвернулась.

– А как насчёт Мендельсона? – не теряя времени, перешла в наступление Виктория.

– Мендельсон – да, пожалуй, – с неожиданной готовностью согласилась Марина.

И так же внезапно, как поссорились, наставницы вдруг примирились и затянули в два голоса романс «Не пробуждай воспоминанья…»

Зое же не оставалось ничего другого, кроме как подыграть. Получалось слабенько: половину аккордов она, конечно, успела забыть – с четвёртого-то курса, с выпускного! – да и вокалистки то и дело расходились в партиях. Зоя разрывалась, поддерживая то одну, то вторую, но в конце концов Марина Львовна всё-таки рассвирепела и, рявкнув: «Что за гадость!» – захлопнула крышку пианино. Зоя еле успела убрать руки…

И тут же проснулась.

– Что за гадость! – ещё раз фыркнул сынок, поднял с пола бутылку и сунул в мусорное ведро. – Есть же приличные вина: «Саперави» или, там, «Мукузани»!

– А ты… откуда знаешь? – с испугом спросила Зоя и не узнала своего голоса.

Пашка посмотрел на неё с терпеливым презрением и распорядился:

– Шла бы ты, мам, уже спать по-человечески! В комнату!

Оказалось, она уснула прямо за столом. В КУХНЕ!

Хватаясь за стол, она поднялась на неверные ноги и двинулась в коридор. И, добредя до комнаты, во все глаза уставилась на пианино.

Его крышка была открыта…

Глава 22

С некоторых пор Тонечка Федченко перестала учиться решительно и демонстративно.

Из урока в урок она приносила шестнадцать тактов пятой бетховенской сонаты и заплетающийся «Май» Чайковского. Было очевидно, что девица являлась в класс с одной-единственной целью – вывести Зою из себя. Выслушивая нотации, упрёки и гневные монологи, она протяжно вздыхала, уставившись в окно. В ясных светлых глазах отражались облака. Зоя сжимала губы и стискивала руки. Она сдерживалась из последних сил.

– Да эта ж твоя фифа влюбилась! – определила Эльвира, подметив однажды, как Тонечка взбивает кудри перед зеркалом в туалете. – Теперь прощай учёба – играй гормон!

И действительно, через пару дней по дороге на работу Зоя увидела знакомое сиреневое пальтишко в блестящих заклёпках рядом с чёрным пуховиком. Это были Тоня Федченко и её избранник. Они шли навстречу из школы, держась за руки, и лица у них были такие, какими бывают только лица влюбленных детей в пятнадцать лет. Когда они ещё ничего не соображают в жизни и так и рвутся расшибить лоб о самые острые её углы.

В одно мгновение стало ясно, что этот ребёнок совершенно не собирался злить Зою. Девочка просто не замечала её, как не замечала и всего остального населения земного шара.

Зоя отвернулась. Смотреть на них было нестерпимо. Мысли сразу запрыгали в двух направлениях. Одна – в направлении Пашки: что, если и он вот так же… с кем-то за ручку? Мысль была новая, диковинная и не особо приятная. Нахмурившись, Зоя отложила её на потом. Но вторая… на эту вторую она мгновенно кинулась коршуном и затолкала в самый что ни на есть глухой чулан сознания. Вместе с голубыми джинсами, розовой курткой и знакомой рукой, так по-хозяйски эту куртку обхватившей. Не нужны ей были такие мысли по дороге на работу, да и с работы тоже, ни при какой погоде не нужны!

Впрочем, отвлечься удалось без особого труда. В школе не то разгорался, не то затухал, судя по доносящимся до крыльца звукам, грандиозный скандал. Причём эпицентр его располагался сразу же за стеклянной дверью фойе – практически на глазах ожидающих мамаш и бабушек.

– Ну, я ещё понимаю – Зойка! Её кормить некому! – зычно воскликнула Анна Павловна, едва Зоя переступила порог этой двери, и простёрла в её сторону пухлую руку.

Несколько лиц повернулись вслед за рукой и сочувственно закивали. Мамаши и бабушки вытянули шеи. Зоя машинально попятилась.

– А та?! – возопила завуч, выдержав паузу. – Тебе семьдесят восемь лет, семь-де-сят во-семь! У тебя муж получает, как министр, чуть не тыщу долларов! Люди на такие деньги дачи на Канарах покупают! В Париж, или я не знаю куда, ездят! Или хотя бы в Турцию! И что тебе эта несчастная четверть ставки? Я вас спрашиваю! – по привычке прикрикнула было она на учительниц, но покосилась на ожидающих родственниц, спохватилась и сбавила тон. – В общем, поработал человек – дай бог каждому. Так что вопрос, я считаю, исчерпан. И не надо разводить сопли в классах и науськивать родителей. Все меня поняли?

Она окинула взглядом слушателей и, не дожидаясь ответа, повернулась и величественно ступила на первую ступеньку лестницы.

Оставшиеся переглянулись – кто испуганно, кто с усмешкой.

– Илона Ильинична! – шепнула Зинуля в ответ на вопросительный Зоин взгляд. – У неё две ученицы, сёстры Нестеренко, уезжают. А ещё один в этом году заканчивает – и всё. Последний ученик. А она уходить не хочет, плакала сегодня… Говорит: «Мне что на пенсию, что в могилу!» И жалко её, правда… Ан-Пална тоже хороша: заставляет заявление писать прямо среди года! Может, к сентябрю и набрали бы детей, так нет…

– А Илоне чо, правда – семьдесят восемь? – уточнила Нонна таким тоном, словно спрашивала: «Правда – сто семьдесят восемь?»

Зоя отвернулась и тоже двинулась к лестнице. Лестница сегодня что-то явно удлинилась.

Наверху уже дожидался Давыдов. Это в назначенное-то время!

– Отличный новогодний сюрприз! – приветствовала его Зоя. – Или это тебе подарили будильник?

Давыдов молча сделал загадочное лицо и, дождавшись, пока она откроет дверь, ступил на порог класса и важно осмотрелся.

Правда, вся важность разом слетела, едва он сел за пианино. Здесь он вздохнул, зачем-то нагнулся и перевязал шнурок на ботинке. Потом ещё раз длинно вздохнул и сознался:

– Сегодня не очень готов, Зой-Никитишна… Большие нагрузки в школе…

Учебный день входил в обычное русло.

– Ну, показывай, что принёс, – вздохнула в ответ Зоя.

Странно: целый день в школе искусств было непривычно тихо, словно во всех классах сговорились вместо «фортиссимо» играть «меццо-форте». А может, все, как Зоя, экономили силы для домашней генеральной уборки?

И не напрасно: вещи в этот день довольно послушно покидали свои места и ждали, пока эти места будут вытерты, вымыты и освобождены от лишнего хлама, чтобы заново занять их. Веник и тряпка тоже делали своё дело вполне удовлетворительно. Правда, без сюрпризов не обошлось: протирая круглый жёлтый настенный плафон, Зоя как-то умудрилась отвинтить его от основания, и он повис на проводах сломанным жёлтым цветком. Но каким-то образом его удалось прикрутить обратно. Квартира оживала и веселела на глазах: столетняя люстра молодо заблестела пластмассовыми висюльками-каплями, а в ответ ей заиграли грани хрустальных рюмочек и вазочек в серванте, таинственно сверкнула чёрная полировка пианино, и даже диван-лодка приосанился в таком сияющем окружении. Зоя обвела весь интерьер недоверчивым взглядом и вздохнула. Если бы почаще смотреть на такую комнату… садиться по вечерам к этому пианино… Помнится, иногда Виктория провозглашала с пафосом: «Мастерство приходит с возрастом!» Значит ли это, что и в сорок три можно надеяться чего-то достичь?

С Пашкиной берлогой пришлось потруднее. Зоя долго сортировала вещи по трём категориям: нужные – в шкаф и секретер, ненужные – в мусор, неизвестно какие – на диван. Потом вытерла пыль и пропылесосила палас. Мельком заглянула в ящик секретера и ужаснулась. Ну уж нет, ЭТО пусть разбирает сам!

Мятая картонная коробка из-под «Птичьего молока» вывалилась из щели батареи, а из неё посыпались бумажные обрывки. Она машинально сгребла их и сунула было в пакет с мусором, но в последний момент присмотрелась и отвела руку.

Это были не обрывки, а кукольная мебель – та самая, которую за минуту умела мама сооружать из листка бумаги в клеточку. Зоя совсем забыла, как любил маленький Павлушка эти столы, шкафчики и кроватки. Он без конца переставлял с места на место мебель в своих воображаемых крохотных комнатках: залах, спальнях и кухнях. И что за таинственная жизнь шла в этих игрушечных апартаментах? И почему она, мать, как-то ни разу не всмотрелась попристальней в бумажный мир, руководствуясь принципом «чем бы дитя ни тешилось»?

И вот – сохранил!

Сказать маме – то-то удивится: её строптивый внук, вечный спорщик и неслух!

И вот тебе фамильная ценность. А разве нет? Для Пашки, выходит, так и есть. Как для кого-нибудь – прадедушкин портрет или прабабушкино ожерелье…

При этой мысли Зоя тихо рассмеялась, осторожно засунула коробку с реликвиями обратно в батарею и, прихватив пакет с мусором, удалилась из комнаты сына. И наконец-то с облегчением плюхнулась в лодку.

Пожалуй, отсюда можно было окинуть взглядом берега своей жизни. Само течение её казалось сегодня не таким уж страшным, хотя перегибаться через борт не стоило… Да, не стоило разглядывать своё отражение, опасно наклонившись к воде. Гораздо спокойнее было издали смотреть на берега, узнавая привычные пейзажи и фигуры: вот Пашка со своей многострадальной школьной папкой; вот мама держит в объятиях сварливую Муху, а та, тряся ушами, лает в приветственной тональности; Ируся тащит к берегу упирающегося Славика и одной рукой машет Зое… Некоторые фигуры располагались довольно далеко, и оставалось лишь теряться в догадках: та парочка на огороде – действительно Надя с Сергеем? А в парке на колесе обозрения – Федченко со своим мальчиком? Баба ли Анфиса машет ей своей тетрадкой или это Виктория Громова потрясает сборником Листа? Мелькнул и скрылся за поворотом узорный платок Катерины Ивановны; живописно раскинулась на пляже фигура Люси в купальнике; а рядом – ещё одна очень знакомая парочка в обнимку; и разглядев Её и Его, Зоя вскочила и выпрыгнула из лодки, и чуть было не захлебнулась, и едва не потонула в разбушевавшихся волнах, но всё-таки снова очутилась в своей комнате, и…

…и как кстати зазвонил телефон! И как облегчительно было услышать в трубке Настин голос!

– Привет, – сказала она.

И от одного этого слова в квартире повеяло летом, детством, счастьем… А может, она была экстрасенсом? Доброй волшебницей? Только безо всяких цыганских серёг и объявлений «Лечу склюёз». И даже без Ирусиного таланта счастливой жизни…

– Как дела? – спросила она.

– Нормально, спасибо!

И Зое захотелось немедленно рассказать ей всю свою жизнь, поделиться всеми тайнами, пожаловаться на все проблемы… Впрочем, зачем жаловаться добрым волшебницам? Им и без того всё известно!

– А я тут разбираю книжные завалы, – сообщила волшебница. – И обнаружила пару книжек для тебя. Одна – «Развитие техники игры на фортепиано», для учителей музыки. А другая – «Константин Игумнов». Это же пианист, да?

– Игумнов? Да, пианист! – в восторге вскричала Зоя.

Эта книга-мечта, книга-легенда когда-то имелась у Виктории Громовой. И, обёрнутая прозрачной компрессной бумагой, давалась выпускницам-четверокурсницам для прочтения. Для приобщения к святая святых. И содержалась в ней не какая-нибудь художественная биография, а подлинные документы: концертный репертуар разных лет, снимки афиш, фотографии знаменитости с младых ногтей и до седых волос. В книге освещались также тонкости технического развития и особенности звукоизвлечения, а кроме того, индивидуальные секреты мастерства фортепианного гения. Говорили, что у прочитавшего эту книгу автоматически увеличивается темп этюдов и амплитуда оттенков в пьесах…

За год до Зоиного выпуска книгу оставил на троллейбусной остановке Кирилл Кривошеин, отличник по специальности и, быть может, единственный изо всего училища кандидат в НАСТОЯЩИЕ ИСПОЛНИТЕЛИ.

Не потому ли в том же году он провалился в Московскую консерваторию?

И не потому ли Зое так никогда и не удалось вновь обрести ОЩУЩЕНИЕ КЛАВИАТУРЫ?

– Ну так заходи! – предложила Настя. – Возьми!

Наверное, таким же голосом фея говорила Золушке: «Ну так надевай же своё новое платье! И хрустальные туфельки!»