Текст книги "Фамильные ценности"

Глава 32

Через час блужданий по рыночным рядам ноги Зои отяжелели, а мысли в голове затуманились. Вещи уже не притягивали её взгляд, а плыли мимо сплошным мутно-разноцветным потоком, и каждая из них по какой-нибудь причине не подходила ей. И казалось, что вот здесь, именно по этому кварталу она проходила уже множество раз…

– Ну что вы всё трогаете, всё щупаете! – горестно вскрикнул кто-то рядом. – И никто не покупает!

Оказалось, это была молоденькая продавщица из палатки с нижним бельём. Её покупательница, вертевшая в руках чёрный бюстгальтер, фыркнула и отошла прочь. Девушка кинула бюстгальтер на стопку розовых трусиков и пожаловалась Зое:

– Я пришла сюда продавать, а никто не покупает. Посмотрят, пощупают – и отходят!

У неё было румяное детское личико с белёсыми бровками и косая чёлка, выкрашенная в угольно-чёрный цвет. Она была чем-то похожа на Тонечку Федченко. Зоя сочувственно улыбнулась ей и неожиданно для себя предложила:

– А давайте… я у вас что-нибудь куплю!

– Давайте! – встрепенулась девочка и вся просияла. – Есть классные модели! Сейчас покажу… Вы носите стринги?

– Да я в общем-то… мне, наверно, лучше что-нибудь утягивающее, – промямлила Зоя, уже раскаиваясь в своём порыве.

– Ва-ам? Зачем вам утяжка?! – вытаращила девчушка подведённые чёрным глаза. – Это же нарушение кровообращения! Я ещё понимаю, у кого живот висит, а с вашей фигурой… Ну-ка, расстегните куртку! – деловито распорядилась она, и Зоя послушно взялась за молнию. – Ага, всё ясно… Одну минуточку!

Она кинулась к сумкам в глубине палатки и, яростно шурша кульками и упаковками, сообщила оттуда:

– Знаете что? Этот новый год встретите совсем по-другому! Как никогда раньше! Вот увидите!

Дальше Зоя шла, улыбаясь и ощущая приятную тяжесть пакета с обновками. Девчушка и не подозревала, как она права – этот новый год и так не похож ни на один прежний! А может, она по-своему права и насчёт её фигуры? Не модель, конечно (и к тому же, как выяснилось, никакая не дворянка), а вполне обычная, рядовая женщина за сорок… но всё-таки которую кое-кто узнаёт даже спустя тридцать лет! И даже просит разрешения ещё раз позвонить…

Пожалуй, стоит поискать платье, решила она во внезапном озарении. И, конечно, сапоги – как это она умудрилась о них забыть?

Через час руки ей оттягивали уже три пакета. В двух новых покоились старые свитер, юбка и унты, на которые парень-продавец взглянул с нескрываемым удивлением. Окутывало же её тело и ласкало душу чёрное платье – строгое и узкое, как карандаш, но с кружевным верхом и рукавами; а на ногах красовались высокие лаковые сапожки, не имеющие ничего общего с уличной грязью и слякотью. В таких сапожках возможно было двигаться лишь по строго определённым маршрутам, вроде «подъезд – машина» или «машина – театральное фойе», а может быть, «машина – ресторан». Она осознавала это, однако дальше её мысль отказывалась двигаться. Или это девочка-продавщица заколдовала её? Или, наоборот, расколдовала, так что исчезли вдруг и усталость, и сомнения, и все тревоги? Сбросив их, словно старые унты, она двинулась дальше упругим, почти танцующим шагом. Ибо ТЕПЕРЬ множество важных и увлекательных дел ожидали её, Зоиного, вмешательства!

Да, она не была дворянкой, и в жилах её не текла кровь старинного и прославленного многими заслугами рода.

Но и её близкие защищали отечество, и её предки тоже совершали свои скромные, неведомые молве подвиги – всеми забытые бабушки в платочках, вечные труженицы, и мужчины-кормильцы, не дожившие до старости, и женщины, рожавшие детей невзирая на запреты врачей. И хотелось сказать спасибо тем ещё, кто растил клубнику на даче и приносил домой в эмалированных вёдрах, и тем, кто варил из неё варенье, и солил огурцы, и записывал редкие рецепты в особые тетрадки, и водил заболевшего ребёнка в поликлинику, и отстаивал очереди, отвлекая и развлекая хнычущее дитя, и вернувшись домой, подавал обед из трёх блюд, а потом садился дотачивать рукава на детской шубке… И свои особенные фамильные ценности могли сложить все эти люди в резную шкатулку – а может быть, их набралось бы даже и не на шкатулку, а на целую комнату, на семейный музей! И как знать – быть может, и ей самой предстояло внести в этот музей что-то своё…

Внезапно подумалось: теперь, встреть она Толика с ДЕВУШКОЙ… да, пожалуй, теперь… она бы смогла это пережить. Теперь она смогла бы даже посмотреть ему в лицо без стыда и страха! Ибо теперь её охраняла новая жизнь, и новые люди, и вот это новое платье. Каким-то образом её охраняли даже новые трудности и проблемы: например, устройство синтезатора, сущность свинга и неуклюжие попытки держать квадрат!

Невольно расправила она плечи, расстегнула куртку и бросила вокруг как бы небрежный, как бы равнодушный взор… и тут же наткнулась на знакомое лицо.

– Люська! – крикнула она с облегчением и почти восторгом.

Люси кивнула и посмотрела на неё странно: с фальшиво-любезной улыбкой. И только приблизившись, ахнула:

– Зойка, ты, что ли? Обалдеть… Что это с тобой?

– В каком смысле? – в свою очередь фальшиво удивилась Зоя.

Красной перчаткой Люси начертила в воздухе нечто неопределённое, после чего объяснила словами:

– На человека стала похожа! Первый раз в жизни!

Зоя собралась было изобразить фальшивую обиду, но не выдержала и рассмеялась: очень уж простодушное удивление выражалось на кузинином лице.

– А у тебя нос синий! Замёрзла?

Люси кивнула и ещё раз обвела её сосредоточенным взглядом сверху донизу и обратно.

– Так пошли куда-нибудь кофе выпьем! – предложила Зоя.

Люси опять послушно кивнула. Кажется, новое Зоино обличье произвело на неё гипнотическое воздействие.

– Ну, рассказывай, что новенького? Как вообще жизнь?

– Нормально, – наконец-то включилась в разговор кузина и перевела взгляд на Зоины пакеты. – А… там у тебя что?

– Да так… остатки прошлой жизни!

Зоя осмотрелась и пристроила кулёк с унтами на пустой прилавок. Потом, подумав, бросила рядом и кулёк со свитером и юбкой. Люси зачарованно следила за её манипуляциями.

– Где здесь можно перекусить, ты знаешь?

– А?

– Я говорю – пе-ре-ку-сить!

Она вдруг почувствовала такой голод, как будто только что вернулась со сдвоенной физкультуры на третьем курсе училища. Как будто только что сдавала нормативы на серебряный значок ГТО. Никогда с тех пор она так не хотела есть.

– Ну, вон за теми рядами «Наша пицца», можно туда…

– Ну так пошли, пошли!

В «Нашей пицце» оказалось тепло и празднично. Красноватые светильники на стенах бросали весёлые блики на маленькие деревянные столики и стулья, на лица девушек-официанток и их длинные чёрные фартуки.

Пицца, которую им принесли, была истинным шедевром кулинарии. Чай «Липтон» в пакетиках – колдовским напитком, возвращающим силы и молодость. Через десять минут Зоя почувствовала себя волшебницей, способной изменить мир.

– У тебя кто-то появился, – утвердительно спросила Люси, пристально и как-то профессионально глядя ей в лицо.

– Именно! – подтвердила Зоя. – Электросинтезатор на пять октав.

– Чего?! Зачем это тебе?

– Решила поменять работу, – сжалилась Зоя. – Хочу устроиться в джаз-кафе. У меня там друг работает, пригласил.

– Кру-у-у-то! – восхитилась Люси. – Ты – в джаз-кафе!

Глаза её загорелись. Вот кто оценил её выбор!

– Веришь, никогда не думала, что менять работу – такое удовольствие, – поделилась Зоя. – А хочешь – попробуй сама! Всё заново, с чистого листа!

– Мне нельзя, – отрезала кузина, и лицо её посуровело.

Вообще, сегодня она выглядела как-то бледнее обычного: вся в коричнево-чёрном, и помада неопределённого оттенка… Или просто забыла накрасить губы? Хотя уж такого с ней сроду не случалось.

– Я решила взять мальчика на воспитание, – сказала она.

Зоя решила, что ослышалась. В этом тёплом, вкусно пахнущем воздухе, среди красных отблесков, да ещё в предновогодний день поистине могло почудиться всякое!

– Усыновить мальчика из детдома. А это лучше, пока я на своей работе. Настя сказала.

– Кто… сказал?

– Настя. Я к ней один раз ходила без тебя. Она сказала, что сама хочет взять ребёнка, но теперь уже не успеет. А мне можно…

Казалось, ничто в мире не изменилось. Так же позвякивала посуда вокруг, и гомонили возбуждённые голоса. Та же кузина Люси сидела напротив Зои.

– Это правильно… молодец. Конечно, надо.

– Я как посмотрю на твоего Пашку, всегда тебе завидую, – пожаловалась она. – Не сердишься?

Зоя покачала головой. Кузина ли это была? Она ли спрашивала «не сердишься»?

– Мы все хотим у тёти Лоры собраться на Новый год. Олег, Коля, тётя Таня с тётей Аллой… Приходи, а! Придёшь?

– Н-не знаю… Я бы с удовольствием, но уже своим обещала… В смысле, обещала вместе с музыкантами, в кафе. Они приглашают. Такая у них традиция.

– А-а, ну тогда конечно… Я от тебя нашим привет передам.

– Обязательно…

Они помолчали. И так легко и уютно было молчать, словно сидели не с Люськой, а с Ирусей. Или как в детстве – с Умницей Галкой в соседском саду, на тёплом бревне!

– Слушай, Люсь! Ты же в детстве часто ко мне приходила, во дворе всех знала, да?

– Ну, наверно, – удивилась она. – А кого «всех»? У вас и было-то всего: ты, Машка да Галка… ну, и пацаны, конечно. Акробат был один, мальчик, помню. Накачанный такой, всегда в джинсах… Славик, по-моему, или Марик.

– А ещё был такой… Дмитрий. Из соседнего дома. Такого не помнишь?

– Дмитрий? Да нет вроде… Димуля вот был! Светленький, скромный такой. Он же в тебя, по-моему, был влюблён? Мы ещё над ним смеялись.

– «МЫ?!» – вскричала Зоя. – Я не смеялась! Я вообще понятия не имела!

– Да? Ну, значит, мы с Машкой…

– С Машкой? Ну спасибочки! Подруги, называется! Близкие люди!

Глава 33

Посмотреть со стороны – это был бесшабашный праздник, звёздный фейерверк, новогоднее сумасшествие. В просторном зале сияли потолочные люстры, мерцала россыпь огоньков над барной стойкой, подмигивали разноцветные свечки на ёлочной гирлянде. Сверкали стеклянные рамочки на фотографиях знаменитых джазменов и джаз-банд на стенах. Официантки-снегурочки сновали между столиками, на каждом из которых красовалась маленькая ёлочка с крошечной гирляндой. Дед Мороз – не кто иной, как сам Гарик Флух – приветствовал гостей и совместно с Витьком и Борюней дарил музыкальные сувениры, а его персональная Снегурочка – Барби-Женя – осуществляла культурную программу, состоящую преимущественно из конкурсов, загадок и анекдотов. Гости участвовали в программе активно, взрывы хохота учащались, и узенькое пространство между столиками уже не вмещало всех желающих потанцевать.

И всё бы было хорошо, всё было бы просто замечательно… если бы в этот праздничный вечер Зоя осталась дома. Пригласила бы, например, к себе маму, дядю Гришу, накупила бы разных вкусностей – глядишь, и Пашка остался бы, никуда не побежал… А может, сама поехала бы к ним. Или встретила бы Новый год, как последние дет десять, у Ируси – чем плохо? Или отправилась бы с Люськой к тёте Лоре.

Всё было бы лучше, чем опять попасться на удочку Флуха, как сопливая девчонка. Права, опять права Ируся: на её ушах уже просто килограммы лапши! Мочки на плечах!

И как только могла она поверить, что в Новогоднюю ночь музыканты не работают? Мыслимо ли, чтобы кафе понесло такие убытки?

– А мы разве работаем? – переспросил Флух-Дед-Мороз голосом подвыпившей лисы Алисы, встретив её в дверях. – Мы… э-э-э… отдыхаем с друзьями! И время от времени что-нибудь играем… э-э-э… практически для своего удовольствия. Не правда ли, друзья?

Витёк утвердительно грянул в свои литавры. Борюня согласно уронил голову на грудь и, кажется, задремал.

И это были джазмены? Музыканты, чьё искусство казалось ей недосягаемым?! Глаза бы Зои на них не смотрели! И на всю эту пьяную публику заодно! А она-то в кои веки собиралась на настоящую вечеринку – в чёрном платье с ажурными рукавами, при полном макияже… Даже не поздравила маму с дядей Гришей! Не дождалась даже, пока Пашка убежит к друзьям! Мчалась, летела, как восьмиклассница на дискотеку… И вот теперь даже сесть ей, кажется, некуда!

Жека за спинами музыкантов делала ей какие-то знаки. Зоя кивнула ей и как могла постаралась улыбнуться.

– Сюда, сю-у-у-да-а-а! Здесь у нас столик для почётных гостей, – ухватив красной варежкой за локоть, Флух повлёк её вперёд, но вдруг остановился и хлопнул себя варежкой по лбу. – Хотя какие же гости… Друзья! Дамы и господа! Позвольте представить вам лауреата… э-э… двух международных конкурсов!

Дальше Зоя слышала смутно. Наверное, сработала защитная реакция организма, и барабанные перепонки утратили чувствительность. А может, мозг отказался принимать их сигналы. Отвесив «дамам и господам» какое-то подобие полупоклона, она протиснулась к почётному столику и опустилась на стул. В тот же момент барабанные перепонки, очевидно, снова настроились на обычную частоту, и до неё донеслась заключительная часть Флуховой речи:

– …возможность по достоинству оценить её искусство! Попросим!

После чего грянули аплодисменты вперемешку с пьяными выкриками.

Так закончилась последняя минута нормальной Зоиной жизни. Жизни, которая когда-то чем-то не устраивала её. А в следующую – она должна была прыгнуть вниз головой в стихию незнакомых звуков, ритмов, стилей… и всё это без единой нормальной репетиции, без понятия об импровизации… Через три такта её ожидали позор и бесчестье. «Бесчестье»… Где-то она слышала это слово. Да, эта Настина книга, которую взяла читать Люси… А надо было бы прочитать ей, Зое. Теперь уже не успеть. Теперь, сию минуту, она за какие-то грехи должна навек опозориться перед так называемыми друзьями и гостями. Вот перед этим здоровенным, толстым, бритым наголо, с такой же толстухой-женой… Перед группкой наглых мальчишек-тинэйджеров, глазеющих с зоологическим интересом… И перед девочками-официантками, и перед Жекой… И ничего сделать нельзя. А что ещё остаётся? Разреветься и убежать? Дать пощёчину Флуху и убежать? Убежать… убежать… до двери всего метров десять… если проскользнуть между теми столиками…

«Ну коне-е-е-чно! Ты же у нас любишь, чтоб всё на лоп-а-а-а-те!» – вдруг издевательски пропела Марина Львовна. И фыркнула ей в самое ухо.

Зоя вздрогнула и, неестественно выпрямившись, двинулась к музыкантам.

Ей казалось, что по щеке у неё расползается след пощёчины.

– С богом! – шепнула из-за ёлки Жека. – Ля мажор!

Борис кивнул, и лицо его стало строгим и отрешённым.

– Поехали! – сам себе скомандовал Витёк и легонько тронул свои тарелки, задавая ритм.

Зоя не знала названия этой композиции. Но она точно помнила, что когда-то слышала её и даже напевала. Темп её был энергичен, однако не суетлив. В этом темпе можно было легко шагать по городу – не на работу и не в магазин, а просто куда глаза глядят. Идти себе свободным и упругим шагом, порой притормаживая, чтобы полюбоваться старым двориком, или новенькой клумбой, или влюблённой парочкой за стеклом кафе… Почему Зоя никогда не умела погулять по городу просто так? Или умела когда-то давным-давно, во времена Марины Львовны? А потом разучилась и больше не могла поймать вот именно этот ритм: тум-м-с… ту-дум-м-с… тум-м-с… ту-дум-м-с… Ну а если бы не разучилась? Возможно, она увидела бы вокруг совсем другие вещи! Возможно, и вся её жизнь сложилась бы по-другому! Ибо под этот ритм по-другому дышалось, и думалось, и чувствовалось. И МОЖНО было всё то, что давным-давно было НЕЛЬЗЯ. Например, чувствовать себя молодой. И даже легкомысленной. И даже улыбаться беспричинно. И так же беспричинно надеяться, что всё лучшее впереди! В этой музыке продолжалась юность, и можно было запросто вступить в её поток, сбросив всё, что доселе мешало быть счастливой.

– Класс! – беззвучно вскрикнула из-за ёлки, словно из-за кулис, Жека. И вскинула два больших пальца.

Зоя коротко улыбнулась ей и перевела взгляд на свои руки. Пальцы двигались с виду спокойно и даже немного небрежно – словно всю жизнь вот так пританцовывали в такт мелодии, были к ней привычны, жили такт в такт с ней. И совершенно неважно стало, сколько именно часов провела она, изучая обозначения на пульте синтезатора и пробуя разные тембры. Не имело значения даже, сколько лет минуло со времени, когда шесть часов в день она посвящала звукам и аккордам. И уж подавно ни при чём оказались синкопы, триоли и свинг! Просто время от времени, чтобы вдохнуть свежего воздуха, музыка стремилась сдвинуть ритм или перейти в иную тональность – и оставалось только повиноваться ей, чтобы изменился её цвет и строй, играя новыми оттенками. А иногда двое из играющих почтительно приглушали звук и переходили на лёгкое стаккато, чтобы третий мог пропеть своё соло в полную силу и красоту. Оказалось также, что для понимания им не нужно ни слов, ни внешних знаков; музыка была их дирижёром, командиром и связующим звеном, и никаких усилий не составляло держать квадрат – он держался сам, как прирождённый пловец держится на воде.

Примерно к середине пьесы Зоя обнаружила, что синтезатор здесь другой, не как у Флуха. Но испугаться толком не успела: настала её очередь поддержать мелодию, и инструмент с готовностью выдал последовательность аккордов. При этом верхние звуки сложились во фразу из двух частей: сначала мотив двигался вверх, а потом, потоптавшись по секундам вокруг высокой ноты, скачком опускался в тонику. Дважды, с небольшой оттяжкой, она повторила этот мотив, похожий на вопрос и ответ, и уложилась точно в квадрат. Она не поняла, почему и Борюня и Витёк разом посмотрели на неё с удивлением и переглянулись. Она что-то сделала не так?! Но поздно: музыка уже шла дальше. Борис, дождавшись начала нового квадрата, сразу взял высокую ноту – чисто, мощно, уверенно, и та парила, вибрируя, над залом – такт, и два, и три, пока Витёк рассыпал свои дроби, а Зоя чуть намечала сопровождающие гармонии. И вдруг в четвёртом такте саксофон ринулся в стремительный пассаж, в мелодическую петлю вниз-вверх-вниз, и ещё раз вниз, в тонику, и она догадалась: то была вариация её фразы, вольная аранжировка, озорное, с вызовом, передразнивание! И она не уклонилась от вызова, а, дождавшись очереди, вступила в этот поединок, и синтезатор был заодно с ней, на её стороне, меняя тембры, подсказывая ритмы и модуляции, но саксофон и не думал сдаваться, не позволял опередить себя, не отставал ни на шаг, а порой играючи опережал её скользящими глиссадами, а ударник Витёк невозмутимо подстраивался то под одного, то под другого – и вдруг ворвался в мелодию, несколькими ударами разломал ритм, перебил поединок и разразился замысловатой ускоряющейся дробью. И тогда Борис подхватил её заключительную часть, приподнял мелодию ещё на полтона и кивнул замешкавшейся Зое, и она, догадавшись, вступила в последний такт нисходящими аккордами и остановилась на трепещущем тремоло.

За то время, пока они играли, вокруг произошли изменения.

Зал кафе уменьшился примерно в полтора раза и уподобился уютной домашней гостиной.

Гости превратились в добрых знакомых и старинных приятелей. Они аплодировали, улыбались и кричали «Браво!», «Молодцы!» и почему-то «Жги, Паганини!»

Классики-джазмены приветственно подмигивали со стен.

А к Зое приблизился элегантный мужчина с букетом цветов.

Его рост был удобен для того, чтобы смотреть ему в глаза, слегка закинув голову.

Его фигура отлично смотрелась бы рядом с любой женской фигурой.

И он сказал, глядя на неё тёмными мягкими глазами:

– Твой сын дал мне адрес кафе. Хороший парень!

Глава 34

– Вот и начали новый год, – сказала мама.

Обыкновенные слова она умела произносить таким голосом, что недоброе предчувствие охватывало Зою как озноб.

– Ну, я, наверно, пойду сразу домой… Ещё дел полно, – пробормотала она, пристроив кульки с рыночными покупками у входа и глядя в пол.

Врать маме было тяжело и, в общем-то, небезопасно.

– Заболела, что ли? Знобит тебя? – тут же вскинулась она.

– Ничего не знобит, всё нормально, – вяло отозвалась Зоя, отворачиваясь.

– Рассказывай! Я же вижу – бледная! А температура? Дай-ка лоб… Да вроде бы нет, – озадаченно заключила мама и заглянула в самую глубину Зоиных зрачков, ища подвоха. – Скажи честно – горло болит? А голова?

– Всё болит. Короче, умираю! – сообщила та загробным голосом и закатила глаза. – Пойду с сыном попрощаюсь…

– Тебе бы всё шуточки! – рассердилась мама. – А я, между прочим, хотела серьёзно с тобой поговорить! И Гриша тоже. Так что будь добра, зайди, присядь на пять минут!

Сердце у Зои упало. Этот тон не предвещал ничего хорошего. Если предстояла речь о пятом десятке…

– Поговорим как взрослые люди! Зоя, тебе сорок пять лет… – неумолимо начала мама, не дожидаясь прихода дяди Гриши, едва Зоя послушно присела на диван.

– Сорок три!

– …будет через каких-то два года. Объясни толком: с чего это ты вдруг решила испытывать судьбу? Менять работу? И бросать специальность, которая кормила тебя всю жизнь!

Кажется, речь пока что не касалась личной жизни! Зоя перевела дух.

– Мам, но зарабатывать-то я буду здесь не меньше. Наоборот…

– А дело-то не только в деньгах! Не хлебом единым!

Возвысив тон, в комнату вступил дядя Гриша: сегодня он был определённо в голосе. Против двоих ей, пожалуй, не выстоять…

– А в чём же дело? – обречённо подала она реплику.

– Должна бы и сама понимать! – грянул дядя Гриша и, как опытный оратор, выдержал вескую паузу. – Дело прежде всего в твоём статусе! В призвании, которому ты изменила! В благороднейшей из профессий, к которой ты шла с детства! И которую предала при первой же возможности!

Его последовательное красноречие могло сокрушить не то что племянницу – каменную стену!

– Что-то долго пришлось ожидать эту первую возможность, – сделала она неуклюжую попытку увернуться и бросила искоса взгляд на маму. Но мама стояла молча, упрямо сдвинув брови и глядя в пол. И была в этот момент очень похожа на своего брата. Просто семейный портрет!

– А дети, которые верили тебе? Как ты могла бросить их? Променять на ресторан? – понизив интонацию, перешёл дядя Гриша к задушевным риторическим вопросам. – Почему они должны страдать?

«Актёр, – пронеслось в голове у Зои. – Да ведь он же – актёр по призванию! Как это я раньше не догадалась? В амплуа… как же это… резонёра! А вот папа бы никогда…»

Но думать о папе в такой момент категорически воспрещалось. Недоставало ещё разреветься, как маленькой!

– Должны страдать – кто именно? – переспросила она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. – Те дети, которых я отдала прекрасной учительнице… да, по-настоящему талантливой? Или двое бездельников, которые по полгода играют полтора этюда, а в дневниках я пишу – соната в четырёх частях? Потому что если их выгнать, то мне не за что будет платить зарплату?

– А как же ты хотела – чтобы без всяких трудностей? Знаешь ли, профессия учителя во все времена… – начал было он, но тут силы её иссякли, и она дерзко перебила его, чувствуя, что сбивается на вульгарный визг, но не в силах управлять голосом:

– И вообще, это моё дело! И профессия тоже моя! И никакой не ресторан, а кафе! Мне, в конце концов, ещё Пашку воспитывать!

– А-а, всё-таки вспомнила про Пашку, – негромко сказала мама, и они с дядей Гришей разом замолчали и повернулись к ней. – А я думала, ты забыла, что у тебя есть сын.

После этого дядя Гриша вдруг махнул рукой и пошёл в свою комнату. Но от его ухода Зое стало не легче, а, наоборот, страшнее, как будто они не кричали только что друг на друга, а мирно беседовали, а вот теперь он ушёл и лишил её последней поддержки. Тихий мамин голос был в сто раз ужаснее громовых дяди-Гришиных обличений. От него хотелось спрятаться, как от стихийного бедствия, укрыться где-нибудь в безопасном месте, заползти в нору или ущелье…

– Ты начала встречаться с мужчиной, – сказала мама. – А ты подумала, как это отразится на его психике? И на его судьбе?

…и с каждым услышанным словом пробиваться всё дальше, в спасительную темноту и тесноту… чувствуя, как вход в пещеру заваливают камнями, и остаётся всё меньше света и воздуха…

– …в переходном возрасте! Когда ребёнку особенно нужна мать! Когда утратить доверие ничего не стоит!

– Да! Ничего не стоит! – услышала Зоя собственный голос. Нет, не голос: это был истеричный визг! – Особенно в таком возрасте, когда мать отчитывает совершенно взрослого человека! Когда унижает его… Её! Свою дочь!

– Зоя, посмотри на меня, – вдруг велела мама совершенно спокойным тоном. Ужасающе спокойным тоном.

Зоя отлично знала этот тон, а потому лишь на секунду подняла глаза и сразу отвернулась. Тогда мама подошла вплотную – лицом к лицу. Сейчас возьмёт её за подбородок, как в детстве! Зоя машинально отшатнулась…

– Скажи: кто-нибудь ещё относится к тебе так же, как мать? Скажи: я когда-нибудь желала тебе зла?

…и лучше бы схватила за подбородок! Или отшлёпала бы!

– Мама, не надо! – в тоске взмолилась она.

– Я не узнаю свою дочь! Что с тобой случилось? Ты же никогда не была легкомысленной, как Люська! Пойми же, девочка моя: это чужой человек! Ты его совершенно не знаешь! Мало ли что он тебе рассказал! Вы абсолютно разные, практически неизвестные друг другу люди! И сколько это продлится? Месяц? Полгода? А в какое положение ты себя ставишь?

– В нормальное положение! И я не девочка… не девочка твоя! Я… сама своя! – крикнула Зоя уже из прихожей, лихорадочно натягивая сапоги. Удушье сжимало её горло, давило на грудь. Она не помнила, как сбежала по ступенькам. И остановилась только во дворе.

И наконец смогла вздохнуть.

Теперь главное было – не думать. Не думать, не вспоминать, не представлять себе… Потому что ведь мама – волшебница! Когда она говорила в детстве: «У кошки заболи, у Зайки заживи!» – все болячки сразу проходили! А если она сказала…

Не думать, не думать! Отвлечься чем-нибудь. Рассмотреть вот эту лужу, по форме напоминающую Африку… В школе Зоя плохо знала географию, и мама всегда сердилась и поправляла…

Не думать! Посчитать, сколько деревьев осталось в саду… Одно, два, три, четыре… Не отвлекаться на эту женщину с кульками мусора… Хотя что-то в ней как будто знакомое…

– Зойка!

– Ма… Машка?

Но Зоя, в общем, удивилась не сильно. Наверное, запас эмоций на сегодня иссяк. Ну, стоит себе и стоит перед ней Машка. В общем, не особо изменилась. Разве что потолстела размера на три. И волосы почти совсем седые. А голос совершенно тот же, что и тридцать лет назад. И улыбается так же.

– Давно не виделись, – светски заметила Зоя. Будто вернулась летом из пионерлагеря.

И Машка отозвалась так же:

– Ну! Пошли ко мне?

И пока шли до мусорки и обратно, к дальнему Машкиному подъезду, пока поднимались по лестнице и ошеломлённо перебивали друг друга вопросами: «Так ты насовсем вернулась, что ли? А всё это время в Норильске жила?», «А ты всё так и здесь?», пока перечисляли имена и возраст детей, болячки родителей и проблемы с работой, – всё НАСТОЯЩЕЕ было забыто.

Потому что время в противовес смыслу беседы стремительно неслось вспять, возвращая две беседки во дворе, и не спиленную ещё скамейку, и пьянящий запах майской травы, на которую разрешалось лечь, подстелив байковое одеяло, и топот босых ног, и отчаянные вопли: «Стук за себя!» И всё это обступало их плотнее и плотнее, и вот уже настоящее стало будущим, – таким туманным, отдалённым, таким фантастическим…

Примерно на втором этаже они очутились в роскошном шалаше – размерами не меньше чем метр на метр. Правда, в нём невозможно было стоять, зато как удобно было сидеть на травяном полу, надёжно отгородившись от всего мира! Это было их первое СОБСТВЕННОЕ жильё – не дом, не школа! – где так сладко было делиться тайнами и угощать друг друга чудесными воображаемыми яствами на тарелках из листьев лопуха!

А на третьем поджидал знакомый зал летнего кинотеатра «Искра» – с длиннющими деревянными скамьями, с россыпью летних звёзд над головой, со щёлканьем семечек… С его экрана мерцала и манила чудесная взрослая жизнь, и каждый отбирал из неё в своё собственное будущее кому что нравилось: опасную погоню на взмыленных конях, колдовской красоты бальное платье или пламенный поцелуй сквозь финальные титры…

Так, значит, вот с кем выпало ей встретиться, чтобы забыть печали! Вот кого послала ей судьба, чтобы утешиться от обид и поделиться тайнами!

…Детство оборвалось на четвёртом, Машкином, этаже.

В ту минуту, когда из знакомой, обитой чёрным дерматином двери вместе с удушливым больничным запахом донеслось невнятное:

– Ма-а! Ма-а!

И оказалось, что то был голос тёти Инны.

Машка вернулась ухаживать за матерью.

У тёти Инны недавно был инсульт – только теперь Зоя расслышала и осознала эти слова. Пострадала левая сторона тела и частично – речь.

Зоя отшатнулась. Вместо тёти Инны, вместо красавицы Инессы за порогом стояла старуха в ночной сорочке – седая и иссохшая. Когда это Инесса успела превратиться в неё?

Старуха устремила на Зою пронзительный и страдающий взгляд, и «Здравствуйте, тётя Инна!» замерло у той на губах.

Она была уже не рада, что встретила Машку. Лучше бы она встретила её… как-нибудь в другой раз.

Впрочем, справиться с собой кое-как удалось: Зоя всё-таки поздоровалась, улыбнулась и даже поцеловала тётю Инну в увядшую (неужто её?!) щеку.

Встреча с Машкой была закончена. Она превратилась во встречу с Ужасной Старостью.

При каждом взгляде на Инессу внутри Зои что-то сжималось и как будто леденело.

– Ну, проходи, садись! Мы как раз ужинать собираемся! – как ни в чём не бывало позвала Машка. И Зоя почему-то не могла отказаться и, не без труда пристроив сумку на край дивана, заваленного какими-то тряпками, послушно села к знакомому с детства столу.

Только теперь она разглядела царящее вокруг запустение. Обои стёрлись и кое-где отклеились. Вещи словно затеяли великое переселение: часть одежды вырвалась из полуотверстого шкафа и расположилась на диване и кресле, какие-то стаканы сгрудились на подоконнике, книги же завоевали практически всё пространство комнаты, включая швейную машинку и телевизор.

– Мы с мамой, ты же помнишь, великие книгочеи, – извиняющимся тоном пояснила Машка, когда Зоя машинально всмотрелась в одну из обложек. – О’Генри вот… Вчера заметили: у него, оказывается, столько фразеологизмов!

Она оживлённо сновала туда-сюда, расставляя тарелки, подводя мать к столу и помогая ей сесть.

– О-э! – Инесса кивала в сторону миски с салатом.

– Оливье положу, положу! Но сперва таблетку… оп! – Машка ловко забросила пилюлю в приоткрытый рот, подставила чашку с водой. – А ты, Зось, почему не берёшь? Ты ж у нас, я помню, была любительница оливье!

Зоя послушно взяла вилку, но тут же отложила. Как можно было есть в этом доме детской радости, вдруг ставшем домом скорби?!

– Я же только из-за стола. От мамы! – объяснила она, старательно улыбаясь.