Текст книги "Ларт Многодобрый"

Короче, извинился я перед Машкой. Мол, глупо пошутил. И дня два мы с ней не разговаривали. Или все три. Не до бесед мне было. Душевных. Заболел я. На том Столбе еще дело было. А теперь вот вспомнилось.

Да и сейчас мне болтать не хочется. В такое утро красоту мира надобно созерцать. Будь я древним эстетом, описал бы это утро в стихах и принял бы яду. Поскольку все самое лучшее в жизни уже видел. Кажется, харакири в те времена еще не увлекались.

Интересно, чего это меня на такую тему потянуло? Нет чтобы жизнерадостное чего вспомнить. «В лесу родилась елочка» спеть, – а что, самое то! Среди обгорелых пней очень бы жизнеутверждающе прозвучало. Несолидно, из детского репертуара? Можно и для взрослых подобрать. Стряхнуть пыль с архивов памяти и найти чего-нибудь веселенькое. Типа:

Как много в жизни мы теряем!

Находим много и не можем оценить.

Зачем слепому все краски мира?

И музыка зачем глухому?

И что есть смерть для кратко живущих?

А для бессмертных что такое жизнь?

Стоп! А вот этого я точно не писал. Размер незнакомый, тема, идея – не мои. Даже не читал я этого раньше. Не такой уж я любитель стихов, чтоб чьи-то, кроме своих, читать. Или тех, что навязывали нам в школе. Кажется, мой внутренний автоподсказчик начал глючить. Вот уже и странные звуки выдавать стал. Так, или почти так, гудят пустые кувшины в стенах старой крепости. Любили древние строители подобные приколы.

– Ларт, слышишь? – Машка проснулась и стала водить рукой у меня перед глазами. Вверх, вниз. Типа меня кто-нибудь видит?

– Вижу… Слышу то есть. Чего тебе?

– Ларт, караван идет.

15

Ходьба за караваном здорово напоминает прогулку по железной дороге – то же дерьмо под ногами, только через шпалы переступать не надо.

Мы с Машкой опять поцапались и молчим. Последние дни мы только тем и занимаемся. Караван ушел без нас, и Машка не может простить этого. Себе. Она так спешила, что совсем не смотрела под ноги. А гладких дорог в лесу не бывает – не проспект же. А после пожара тем более. Ну и… Как в том фильме: шел, упал, очнулся – нога бо-бо. Машке еще повезло, что не перелом.

С вывихом возни – минут пять, не больше. Четыре минуты, чтобы успокоить и подготовить пациента, и еще минута на работу. С ней же я часа два провозился. И не успокаивал даже, а посмотреть только просил. Ее ногу. Я бы не стал так уродоваться, будь она обычной малолеткой или находись поблизости другой врач. Но… и к сожалению… Лечить огненную ведьму – то еще удовольствие. «Не хочет сама, так насильно и прямо в ее присутствии?..» С Машкой такой номер не пройдет. Или пройдет, но только один раз: как с поганками. Их тоже можно есть. Раз в жизни.

Пока я ее уболтал, нога распухла. И синеть начала. Местами. А Машка все идти порывалась. Ненормальная.

– Ты не целитель! – вопила. – Ты ларт!

– Ларт – не ларт, а лечить умею.

– Ларт не может лечить!

Ларт, допустим, и не может, а я полжизни не асфальт укладывал. Однако Машка ничего понимать и слышать не желала. «Не целитель» – и все тут.

В конце концов я не выдержал.

– Еще раз вякнешь – дам в дыню и семечки посыплются!

И кулак дал понюхать. Свой.

Подействовало.

Ну посмотрел, вправил вывих и порекомендовал постельный режим, пока опухоль спадет. Стандартная рекомендация, короче.

А Машка на меня так посмотрела – я чуть не задымился. И это вместо благодарности.

– Ты мне глазки не строй! Нести я тебя не стану. Сама пойдешь. Завтра.

Вот так мы и упустили караван.

Но я еще не знал, как мне повезло.

У Машки свои планы имелись на мой счет. Хорошо, что я услышал о них потом. А то и здоровую ногу ей «неходильной» сделал бы.

– Ты неправильный ларт. И неправильный целитель, – заявила Машка на следующий день. После того как я ей палку принес. Чтоб идти легче было.

– Ну неправильный так неправильный, – отмахнулся я.

Мне, признаться, ее болтовня была по фигу. После той дряни, сжеванной утром, в пузе так урчало, что я не знал: бежать в кусты сразу или немного погодить.

– Вот догоним караван, и я найду тебе хозяина.

– Зачем?

Кусты подождут, решил я тогда. Не потому, что такой интересный разговор у нас начался, просто не так уж сильно мне приспичило.

– Чтобы хозяин приказывал, а ты выполнял приказы.

– Это с какой же радости?!

Брюхо поддержало мой возмущенный вопль.

– Рабы и слуги должны выполнять приказы хозяина, а хозяин…

– Раб?! Хозяин?!

Кажется, до Машки чего-то дошло. Она заткнулась и начала пятиться. Уперлась спиной в черный ствол, а дальше ни с места. И страха – ни в одном глазу. Только «непокобелимая» уверенность. Мол, я права, а ты как знаешь и можешь. Такой же взгляд был у моей бывшей.

– Значит, хозяин?.. Что будет мне приказывать?.. – навис я над Машкой.

Был у меня недавно такой… «Хозяин», мать его так! И мне до смерти надоели его приказы. Вернее, очень убедительные просьбы. Вроде как: «Этого, Алексей Тимофеевич, надо обязательно вытащить. Уж постарайтесь. И у вас получится. А вот второй ваш клиент может и не пережить операцию: сердце у него слабое, так ведь?»

И это «может» означает «обязательно должен». Тот еще наш главмед «пасхальный зайчик». Волка сожрать может. И не подавится. Мог, точнее. Далеко он теперь. «Хозяин». И вот опять…

– Я сам буду решать, кого мне лечить, а кого резать! Без всякого хозяина… Поняла?!

Потом схватил Машку за плечо.

Зря я это сделал.

До волдырей или обугливания дело не дошло, но сутки этой рукой я пользоваться не мог. Одно хорошо: в брюхе все успокоилось. Как бабка пошептала.

А на следующий день Машка опять тот же разговор завела:

– …тебе же будет лучше. Жизнь у слуги легкая: есть, спать и служить.

– Ну да, легкая… А бесплатный сыр знаешь где?

Но Машка на «сыр» отвлекаться не стала.

– Слуге не надо ни о чем думать, только выполнять. А хозяину нужно думать и за себя и за своих слуг. Хозяину надо трудиться, чтобы…

– Какая тяжелая работа, блин! Прям до слез мне жалко этого… хозяина.

– Это тяжелая ноша, – вздохнула Машка. Будто насмешки моей не просекла. – Вот тебе приходилось думать за других?

Напрасно она надеялась, что я скажу «нет».

– Приходилось, и не один раз.

Взгляд у нее стал очень внимательным. «Не верю» она не сказала, но… чужих мыслей я пока читать не умею.

– А у тебя был хозяин или слуга? – спросил я. Не все же ей спрашивать.

– Нет.

– Почему бы это? Мозги у тебя есть. Вроде как…

Меня опять чуть не покусали глазами. Когда-нибудь за мой язык… ладно, замнем.

– Я колдунья. Меня учили думать и делать.

– Ну и…

– И отвечать за свои дела! – Сказано это было так, что мне расхотелось болтать. Сразу и надолго.

День прошел в глубокомысленном молчании. Больше мы к теме «раб и хозяин» не возвращались.

И не пытались догнать караван.

Только шли по его следам. А идти по следам каравана… Ну это я уже говорил.

16

– Ларт, ты куда идешь?

– Ага. Щазз я.

– Ларт!..

– Я только гляну, и вернемся на дорогу. Хорошо?

– Ларт, туда нельзя!

– Еще пару метров и…

– Ларт!!!

– Ну ладно, ладно. Мне и отсюда хорошо видно.

Остановился.

Машка стояла сзади и дышала так, будто перегон за поездом бежала. С чемоданом в зубах. А всего-то и делов – сошли с дороги и шагов десять вправо протопали. Там, среди обгорелых стволов камень забавный виднелся. Очень уж знакомой формы.

Четыре стенки, крыша, круглая дырка в стене… Скворечник это здорово напоминало. Цельнокаменный. И «скворец» двухметровый должен быть, чтоб этому сооружению соответствовать.

– Ларт…

– Машка, как это у вас называют?

– Ларт, уходить надо.

– Ответь, и пойдем.

– Ларт…

– Отвечай, Машка. Быстрее получится. И легче. А то ведь меня уносить придется. А я сопротивляться стану. И орать, что меня насилуют.

Девка аж в лице изменилась, пока я хохмил. И глаза у нее забегали: то на меня, то на каменный домик.

– Ну и кто такой страшный в теремочке живет?

Не знаю, чего ее могло напугать. Мне вот наоборот весело и легко стало. Будто домой вернулся. Где меня, блин, любят и ждут. И все теперь будет тип-топ и еще лучше.

– Нельзя говорить. И смотреть нельзя. Непосвященным. – Машка шепчет. И глаза в сторону отводит. И меня за рукав дергает. Типа я не смотрю и ты не смотри.

– Непосвященным, может, и нельзя. А мне можно.

– Только чарутти разрешено. А ты не…

– Откуда ты знаешь?

– Вижу.

Я хмыкаю под нос. Ладно, видящая ты моя, не хочешь по-хорошему, сделаем по-другому.

– Хорошая, кстати, идея насчет «вижу». Пойду посмотрю, как там внутри.

– Ларт! Нельзя!..

– Машка, не надо за меня хвататься. Горячими руками, – это я уже сквозь зубы сказал. Чтоб не заорать. Руки у девки реально стали как огонь. И кожаный прикид меня не защитил.

– Ларт…

– Спокойно, Машка. Все путем. Видел я уже такие избушки. Даже спал в одной. Блин, ты опять за меня хватаешься!..

– Ты истину говорил? – А в голосе недоверие с надеждой перемешались. И глаза у девки едва на морде умещаются.

– Да на кой мне тебе врать?!

– Тогда я скажу тебе. Возле дороги.

– Ладно, идем к дороге.

Не очень-то мне и нужен ее рассказ. Все, чего надо, я еще от Пал Нилыча узнал. Лет семь назад. Но сначала он мне адресок дал. Типа будешь на каникулах, заедь, отдохни. Места там чудные, море рядом и хозяйка добрая… А какой дед у этой «хозяйки», про то ни-ни. И про все остальное – молчок. Знал Нилыч мой сволочной характер. Знал, что обязательно открою ту дверь, на какой «Посторонним вход запрещен» написано.

«Я че, типа читать уметь должен? Так на это у меня адвокат имеется. И я совсем даже не посторонний. Я в натуре член народного контроля!..»

Любил я когда-то такие приколы.

Но в тот раз прикалываться не пришлось. Разве что по мелочи.

«…Что, заброшенная дорога? Ладно. Запретная долина? Схожу, посмотрю по случаю. Что, не для всех она? А я осторожно. Все равно нельзя? Тогда еще осторожнее…»

Так и добрался до каменной избушки. И если б не гроза с грязевыми потоками, обратно б повернул. Снаружи-то ничего особенного: грубые толстенные плиты, круглая, метр в поперечнике, дыра, а рядом пробка-дверка, чтоб затыкать ее, валяется. Тоже каменная. Было б из чего тайну делать. Вот когда внутрь забрался, тогда да… Все стены в орнаментах. И потолок. И пол. Странные такие рисунки. Как резьба по кости. Чем больше на них смотришь, тем непонятнее себя чувствуешь. Будто проваливаешься в изображение. Или стены отодвигаются – места больше становится. И звуки другие. И воздух в избушке вкуснее.

Ни «добрая хозяйка», ни ее дед ничего мне потом не сказали. Словно не знали, откуда я вернулся. Или им все равно было. Мол, хозяин-барин: хочет – живет, не хочет – удавится. А вот Пал Нилыч в молчанку играть не стал. Только глянул на меня и фыркнул в усы: «Нашел-таки дольмен, беспокойная душа. Теперь прислушивайся и присматривайся: много странного в тебе и вокруг тебя станет происходить».

Ну тут он загнул. Ничего особенного со мной не случилось. Женился, развелся, в армию сходил. Картины, как Пал Нилыч, я малевать не стал. И экстрасенсом не заделался. Правда, стишата мне хотелось писать одно время. Но как захотелось, так и расхотелось. Врач я – не стихоплет.

И телепатом я не стал. Только раз и получилось всего. Года четыре назад. Когда у Нилыча сердце прихватило. Я это и с Кипра услышал. Так все бросил и прилетел. Рано старикан на тот свет собрался. На нем ведь половина клиники держалась. А вторая – на мне. Одному мне все не вытянуть. «Молодой, зеленый, краска на дипломе еще не обсохла…»

А больного изнутри видеть я и раньше мог. До крымского дольмена еще. Кажется. Да и не так часто это получается. Именно видеть, а не только смотреть. «Тренироваться больше надо, уважаемый…» Старику легко говорить. С его опытом ни рентген, ни анализы не нужны. Только глянул – и готовый диагноз имеем. А мне руками щупать надо. И настроение соответствующее требуется. «Тренироваться…» Типа завалил в спортзал: «Мне тут пресс подкачать надо и ясновидение. Какой аппарат порекомендуешь?..»

– Долм-И.

– Чего?..

Я так резко остановился, что чуть не упал. Меня толкнули в спину. Сильно сопротивляться не стал. Упал – отжался. И на спину перевернулся.

Лежа тоже оказалось очень даже неплохо.

Машка осталась стоять.

– Ты спрашивал, как называется дом чарутти. Долм-И.

– Ага. Понятно. У нас эти домики по-другому обзывают. Но очень похоже. Совпадение, наверно. Хоть мой наставник говорил, что совпадений не бывает.

С земли подниматься не хотелось. Теплой она была. И молодой травой пахла.

– Так ты истинно их видел?

– Чарутти?

– Нет. Долм-И.

– Видел. Раза три. Или четыре.

Тепло, как весной. И настроение весеннее. Рюкзачок жратвы, подходящая компашка – и такой пикничок можно бы забалабанить!..

– А я первый раз вижу.

– Ну и…

– Говорят, те, кто их видит, умирают.

– Ага. Про Тиаму тоже так говорили.

Машка промолчала, только покосилась на мою правую руку. С ладони так и не сошел след листа. Я вот почти забыл о нем. Не болит, не мешает – ну и ладушки. Некоторые с родимым пятном живут. На лице. И ничего. А у меня – вроде как след от ожога. Старого. Не сразу и заметишь, если не знаешь, где смотреть.

– Слышь, Машка, надеюсь, хозяин не обидится, что мы на его дом глазели?

– Кто?

– Ну чарутти, что живет там.

– Чарутти не живут в Долм-И.

– Да? Тогда на фига им этот дворец?

– Чтобы умереть в нем.

– Подожди-подожди… – Я закинул руки за голову, потянулся. Хорошо так, аж глаза закрываются. – А кто мне говорил: «…прожив одну жизнь, они меняют облик…» – и все такое?..

– Я говорила. Только…

– Ну-ну…

– Не все чарутти изменяются. Те, кто не хочет или не может, приходят умирать в Долм-И.

– Ага И дверь за собой закрывают.

– Откуда ты знаешь?!

Машка присела, склонилась надо мной. Глазищи огромные. И светятся. Днем.

А это что-то новенькое. Не припомню, чтоб она такое прежде делала

– Пошутил я. Пошутил. Чего ты так перепугалась?

– С этим не шутят, ларт.

– Ладно, не буду больше.

– Ларт…

– Чего тебе?

Так не хочется открывать глаза. А Машка аплодирует. Пока тихо и редко. Вроде как шепотом. Но с нее станется и овацию устроить.

– Ларт, уходить надо.

– Зачем?

– Мы слишком близко к Долм-И. Я не знаю, что это за место и…

– Нормальное место. Тихое, спокойное. И совсем рядом с дорогой. Странно.

– До пожара его видно не было. И теперь не всякий разглядит. И не всех оно примет.

– Ну меня оно не отвергло. И тебя, похоже, не гонит. Так что ложись, расслабься. Глядишь, и хромота твоя пройдет.

Машка подумала немного и устроилась рядом.

– Ларт, – дохнула мне в ухо.

– Чего?

– А как там? Внутри?

– Странно там. В одни словно тянет. А вот в другие и за кучу бабла лезть не хочется.

– Ба-Ба-Ла? А что это такое?

– Деньги, мани, монеты. Поняла?

– Монеты? А зачем они тебе?

– Ну блин, ты спросила!.. Чего-нибудь полегче спроси.

Что Машка и сделала.

– Последний хозяин Долм-И был целителем, да?

– А мне откуда знать? Может, и был.

– Ты тоже был целителем.

– Почему был? Я и сейчас…

– Сейчас ты ларт. Без хозяина.

Надоел мне этот базар. Про хозяина. И вооще…

– Знаешь что, Машка! «Спать» была команда!

Она затихла.

А я еще раз глянул на каменный «скворечник». Здорово он напоминал крымский дольмен. Вообще-то все эти домики похожи друг на друга. Как по одному проекту деланные. Или как дети одной матери и одного отца. А эти – прям близнецы-братья.

Солнце светило на стену, ту, что со входом. Но заходить внутрь мне не хотелось. Может, потом. Как-нибудь. Когда «пробки» там не будет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

– Легкого пути, мин.

– И тебе легкого пути, миной, – отозвалась Машка на приветствие.

Это я так думаю, что приветствие. Надеюсь. Не хочется, чтоб после ее слов началась реальная кабацкая разборка. Не то у меня настроение. Да и запахи вокруг очень уж аппетитные. Я невольно сглотнул, и брюхо тут же громко заурчало, напоминая, что последние дни я пихал в него всякую дрянь. Подножный корм, можно сказать. В другое время я бы и не глянул на такое, но когда в пузе пусто, то и горелый прошлогодний орех жратвой покажется. Другие пункты нашего походного меню лучше не вспоминать.

Сытый человек отличается большей брезгливостью и разборчивостью. Но пара недель строгого поста – и он сжует что угодно, не заморачиваясь вопросами: «Кого это я ем? И почему без соуса?»

Машка за эти дни превратилась в ходячие мощи. Я тоже не оброс жиром.

И доказывать сейчас, что я круче крутых яиц, не было ни малейшего желания.

Наверно, кто-то наверху очень любит меня: ничего и никому доказывать не пришлось. Даже когда хозяин кабака обратил на меня самое пристальное внимание.

– Легкого пути, миной. Рад тебя видеть.

Я промолчал. Только кивнул. А чего тут говорить? Мол, я тоже рад и все такое?.. Так это по моим голодным глазам видно. Похоже, кабатчик разглядел в них чего-то еще.

– Ты сильно изменился, миной Рид. Я не сразу узнал тебя.

Я тоже не мигом сообразил, что «миной Рид» – это я. Бывает. Иногда мои мозги включаются быстро, но бывает и по-другому: будто пью по утрам тормозную жидкость. Вместо кофе.

Здоровяк-кабатчик радовался моему появлению. Очень активно. А я молча улыбался. Сказать ему, что он обознался? Ага, щазз… Вот только обед сжую и завещание напишу.

«Шути с равными себе или с умными».

Слышал я как-то такой совет. Очень неглупый мужик сказал. Вот я смотрел на хозяина кабака и понять пытался: умный он или как. То, что мы разных весовых категорий, – это я сообразил сразу.

Роста я с ним одинакового, но в плечах он шире раза в два, в толщину же – в три с половиной, а то и в четыре. Центнера два в нем. Как минимум. Но назвать мужика жирным язык не поворачивается. Таким точно жиром обрастают борцы сумо. А какими «неповоротливыми и медлительными» бывают толстяки, я уже видел. В Японии. В стране, не в кабаке. А как тот кабак обзывался, не помню. Там один из таких вот «сумистов-сумоистов» с места, без разбега, вспрыгнул на стойку бара. А она мне по грудь была. И тут же рухнул вниз. На того придурка, что был по другую сторону стойки.

Не знаю уж, из-за чего у них вышел спор, но сила удара получилась такой, что меня на полметра подбросило. Вместе со стулом и чашкой. Не пьют японцы свою водку из нормальных стаканов, еще и называют ее неприлично – саке. И приезжим в пиалки эти сс… наливают. Но попробовать-то любопытно. Вот и… Пока я спасал свою выпивку, обидчик и обиженный на полу кряхтели. Будь один из них нормальной комплекции, получился бы несчастный случай с летальным исходом. В смысле: летала бы душа над плоским телом и удивлялась: под какой это каток она угодила. А так, помяли немного «колобки» друг друга, встали, отряхнулись и разошлись в разные стороны. Каждый к своим почитателям.

Такое вот «жирные и ленивые» могут отчебучить. В нашем мире. А на что они способны в этом, проверять как-то не тянет. Да и хозяина не хочется нервировать. До обеда. Выгонит еще и пожрать не даст, а под такие запахи я и «жареные гвозди» сжевал бы. Те, что в «Пекине» подавали. Веселый такой кабак. Не для бедных. А где эти «гвозди» жили и чем питались, когда сырыми червями были, мне по барабану. Это Ларка закатила потом истерику: вроде отравить ее кто-то хотел. Не поймешь этих баб: то ей экзотику подавай, то чтоб все понятно и привычно было. Сами не знают, чего хотят.

Вот Машка знает. Сразу обед и комнату заказала. А здоровяк ей:

– Как пожелаешь, мин.

Потом ко мне:

– А тебе, миной, нужна комната, еда, или то и другое?

– Сначала еда. А потом я хочу помыться.

Мужик хлопнул себя по животу и широко улыбнулся.

Н-да, а зубки у него не совсем человеческие. Такими кости хорошо дробить. Мозговые.

– Все тот же миной Рид! В прошлый раз ты один извел больше воды, чем все остальные мои гости. – И здоровяк засмеялся еще громче.

Я составил компанию кабатчику, хотя веселиться на голодный желудок мало радости.

– Знаешь, миной, твоя комната сейчас свободна. И в ней стоит новая джакка. Самая большая, какую я только видел. Ты должен на нее посмотреть.

Спорить я не стал.

– Разумеется, посмотрю. Если ты покажешь.

– Вот так сразу? А как же еда?

– Потом. Надеюсь, все не съедят, пока я буду ходить с тобой.

Не мог же я сказать, что не знаю, куда идти, и даже не представляю, на чего смотреть надо.

– Чтоб у толстого Ранула все съели?! – возмутился хозяин кабака. – Ты забыл, как тебя здесь кормили?

– А зачем бы еще я сюда вернулся? Поглазеть на тебя да узнать, на сколько ты потолстел?

Я рискнул и пошутил. К счастью, не ошибся. Ранул оглушительно захохотал и хлопнул здоровенной – куда там моей! – ладонью по перилам. Хорошо, что не по моему плечу. От его шлепка вся лестница затряслась.

– Идем, миной Рид. А потом я накормлю тебя самыми вкусными чибо. Слышишь, бездельник? Остаешься за меня!

От стены отделился Ранул номер «два». Только выше, тоньше, моложе и мрачнее. А вот с таким я шутить не рискнул бы. У пацана лицо прирожденного омоновца. Страдающего от несварения желудка.

Рядом с настоящим Ранулом пацан смотрелся несчастным заморышем. А вот в сравнении со мной – очень даже наоборот. «Бездельник» взял в руки дубинку, чуть больше бейсбольной биты, и стал напротив двери. Не знаю, зачем ему при таких кулаках еще и дубинка понадобилась. Для милосердия разве что.

Лестница застонала под ногами Ранула. Пожалуй, идти рядом с ним смог бы кто-то совсем уж тощий. Вроде Машки, что осталась внизу. Разговорилась она там с парочкой в синих плащах, пока я общался с кабатчиком. Мешать ей я не стал. В последние дни она была неприступней Марианской впадины и холоднее арктической ночи. Кажется, она злилась на меня из-за чего-то. Знать бы еще из-за чего. Я кивнул на прощание. Она не ответила. Прикинулась очень занятой. Или думала, что я вернусь и устрою сцену ревности? Так за красавцем в синем есть кому присмотреть. И она куда аппетитнее Машки будет.

Еще пара ступеней, поворот, и тех, кто внизу, закрыли высокие перила. Ранул целеустремленно топал впереди. И дышал размеренно и мощно. Сердце и дыхалка у него в норме. Это и без рентгена видно. И с давлением, похоже, никаких проблем. Такие нагрузки, а цвет затылка не изменился. Могучий мужик. Я вот поднялся на второй этаж всего, а в глазах уже темно. Надеюсь, от недоедания только. Мне бы поесть и отоспаться по-человечески. Отдых и нормальное питание творят чудеса. Не со всеми и не всегда. Но в моем случае должно сработать.

Дверь у моего «люкса» оказалась такой же добротной, как и все в этом кабаке.

– Трудный Путь был? – спросил Ранул, когда мы вошли в комнату и я привалился к стене. Чтоб не рухнула вроде как.

– Трудный, – не стал отнекиваться. – А по мне не видно?

– Трудный Путь, вкусная еда, теплая грелка и спокойный сон, а что еще нужно настоящему мужу?

Я согласился со всем, кроме грелки. Ранул захохотал. Мощно, раскатисто. И голос у него такой же. Низкий и густой. Отрастить бороду, крест на пузо – и от попа не отличишь. Ряса в наличии имеется. Или как там эта хламида обзывается? Хатума.

– Даже подумать боюсь, какой Путь ты прошел, если от грелки отказываешься.

– Правильно делаешь, миной Ранул. Твое дело – кормить уставших гостей, а не думать. Или хочешь поменяться со мной?

Хозяин кабака покачал головой:

– Стар я для дальнего Пути. Силы уже не те. Да и хорошую еду я люблю больше, чем хорошую дорогу.

– Это видно, миной. Это очень даже заметно. И насколько ты стал… тяжелее с нашей последней встречи?

Ранул огладил грудь и живот, изобразил на лице задумчивость.

– Стобов девять, думаю.

– Да?..

– Или десять. – Еще один проход по груди и животу.

– Сколько же в тебе всего?

– Сто двадцать два.

– Всего лишь?!

Сначала удивился, а потом сообразил: не о килограммах мужик говорит.

– А что?

– Я думал, больше. Думал, лестница не выдержит.

Пошутил это я так, а Ранул на полном серьезе все принял. Обиделся за родные пенаты.

– Ее еще мой отец топтал. А в нем сто шестьдесят девять стобов было!

Ни фига себе! Если в этом за двести, то его папочка за триста кило весил. И он ходил еще при этом?! Могучая, однако, семейка. Интересно, а лестницу с тех пор чинили?

Спросил.

Оказалось, ни разу.

М-да. Больше я с Ранулом ходить по ней не буду. Мне еще не настолько жить надоело.

2

Заходить в комнату без приглашения здесь не принято.

У нас вообще-то тоже не любят, когда дверь открывают в самый неподходящий момент. Могут и послать. По известному адресу. А тут с незваными гостями поступают еще радикальнее. Это я на собственном опыте выяснил.

Поболтали мы с Ранулом, душевно так, и он на кухню свалил. Обед мне готовить. Как особо дорогому гостю. А я в номере остался. Решил не откладывать мытье на попозже. Жратва через час будет готова, а воду горячую мне сразу принести обещались. Ну и… чем-то время надо занять. Спать? Грязным и голодным – мне уже надоело. А тут все удобства в номере. С экзотическим, понятно, уклоном.

Джакка нашлась за ширмой. Широкая бочка, вместо сидячей ванны приспособленная. Странная такая емкость – легкая, прочная и без единого шва.

Джакку из джаккасы делают. Трава здесь такая растет. Вроде нашего бамбука. Только размерами побольше. Если ее правильно порезать, бочки получаются. И дно вставлять не надо: внутри джаккасы толстые перемычки. Все это я во время обеда выяснил. Ранул мне компанию составил. А под вино и чибо я много чего узнал. Интересного.

Ремонт в этом номере делали. Гости в нем небольшую разборку устроили – …немножко поспорили, поколдовали и… – пришлось, короче, перестилать полы, красить стены и ставить новую мебель. Пожар совсем небольшим был… Ранул, понятное дело, в убытке не остался. Вот только во время ремонта нашелся «мой» тайник. Никто его специально не искал. Так уж получилось. И меня убедительно просили не обижаться и принять все обратно.

Вместе с обедом, Ранул принес и «мои» вещи.

Небольшую коробку, перемотанную шнуром и запечатанную печатью. И сверток. Побольше. На нем два шнурка оказалось. И две печати. Полустертая – на старом и красная, с крылатой кошкой, – поверх нового шнура. Я повертел вроде как свои вещицы и рядом положил. А хозяин кабака вздохнул. Глубоко и громко.

Похоже, Ранул спал и мечтал быстрее избавиться от них. Чего ж не загнал тогда, а меня дожидался? Чем это я-другой так впечатлил его? Прям до дрожи в руках. Вряд ли теперь узнаешь.

А вот куда здесь ходят по надобности, я узнал.

За ширму. Не ту, что джакку прикрывает. За другую. Я, наверно, минуту пялился на стул с крышкой и высокий кувшин под ним. Видел я похожее сооружение. В магазине для ползунковых. Не думал, что такое же устройство для взрослых делают. Для вполне здоровых, которые и во дворе удобства поискать могут.

Ну воспользовался услугой, вышел из-за ширмы и прокомментировал, чего я думаю про тех, кому такой туалет во дворе лень установить.

Ранул удивился не меньше моего:

– Зачем тебе усул в кустах, если есть куст?

– Чтоб нюхать цветы, а не дерьмо!

– Дорога научила тебя шутить, миной, – сказал здоровяк, отдышавшись.

Ну научила, так научила. Интересно только, чего смешного я сказал?

Еще выпили-поели, снова поговорили…

Идею передвижного туалета Ранул встретил таким хохотом, что я даже испугался за его здоровье. Так же внезапно мужик успокоился и сказал, мол, в этом новшестве чего-то есть и если в других странах…

Короче, расстались мы лучшими друзьями и до лестницы шли в обнимку. Потом я обратно повернул. Машку решил проведать, да и за жизнь поговорить. Не очень-то мы ладили последние дни. Не знаю, с чего она взяла, что мне нужен хозяин. Будто позаботиться о себе я сам не могу. Вбила в свою башку, что я – обиженный Санутом. Гайнул, короче. Есть у этого слова другой перевод, но он мне нравится еще меньше, чем «стукнутый».

Ну не знаю я некоторых очевидных вещей – для Машки очевидных, не для меня! – так это не повод считать меня дебилом и обзывать гайнулом. Моему незнанию есть вполне разумное объяснение. Но Машка мне не верит. Чего она думает, я не знаю, а вот чего говорит – так лучше и не повторять. И откуда она такие слова знает? Или этому тоже в ведьмовских школах учат?

Не таким уж я пьяным был, когда возле Машкиной двери остановился. Просто не учел, что дверь толстая. Стукнул разок – и ручку на себя. А дверь и открылась.

Маленькая комната оказалась у Машки. Куда как меньше моей. И почти все место занимает кровать. А на ней – скромная такая групповушка. На троих.

Лица мужика я не увидел. Только синий плащ ковром на полу. И такого же цвета штаны. На той, которая была с ним – я про себя обозвал ее Златовлаской, – остались только сапоги. Голой она оказалась еще аппетитнее, чем я думал. А Машка почти затерялась между ними. И была единственной, кто меня заметил.

Извиниться или ругнуться я не успел. Чего-то остро-стальное вдруг появилось в ее пальцах, хищно блеснуло сквозь рыжие лохмы, и я тут же захлопнул дверь. С той стороны в нее ударило нечто твердое. А может, мне показалось. Но открывать дверь еще раз я не стал.

И когда протрезветь успел – не заметил.

Добрел до своего номера – медленно шел, все ждал, что Машка выйдет, позовет, – закрыл дверь на засов, в руку мою толщиной, и одетым повалился спать. До восхода Санута у меня еще было время.

3

Не развлекать же мне самого себя во время Желтой луны. Машка столько ужасов про нее рассказала, что я и не знаю уже, чему верить. Вот и не искушаю судьбу. Видал я бедолаг со съехавшей крышей. В своем мире, не в этом. Так что приходится заниматься виртуальным онанизмом – думать.

А чем мысль отличается от других отходов жизнедеятельности? Тем, что невидима? Так это для меня она невидима, а для других, может, очень даже… Вот если человек не видит свое отражение или вообще слепой – так он чего, и не существует вовсе?

Вопрос тот еще.

Был у меня приятель, любил он такие вопросы… Пять минут базара с ним – и у неподготовленного человека планка падала. У подготовленного – через десять. Витькой Карамазиным его звали. «Куда остальных братков дел?» – прикалывались мы над ним когда-то. А ведь никто из нас даже и не читал этих «Братьев Карамазовых». Не было потребности. Ни у кого. Кроме Витьки. Подподушечной книгой она стала у него. За неимением личного стола. Днем в сумке, ночью – под подушкой. «Я не такой, как они, – тыкал Витька в обложку. – Я еще круче!» Может, и круче, сравнить-то мне не с чем. Долго он с этой книжкой носился – года три, а потом сам чего-то кропать начал. Карандашом. Напишет и сотрет, опять напишет – сотрет. Так и прозвали его – Писарь. Потом, когда он зачитывать свою писанину начал, – Писателем. С ударением на первый слог. Кто кого всерьез принимает в тринадцать лет? И кто тогда думал, что Витька реально им станет? Настоящим, много читаемым и издаваемым. Самым первым из нас выйдет в люди.

«Вышел в люди и не вернулся». Была у меня ручка с такой надписью. Когда-то давно. Была да куда-то делась. Вместо нее мне другую подсунули: «Злые вы, уйду я от вас». Так и не узнал я, кто это сделал. Не до того мне как-то стало. Пришло мое время «выходить в люди». Но для меня это была репетиция взрослой жизни пока еще, а для Витьки настоящая смена приговора. Медленное утопление вместо удушения. Это когда он отдался и продался издателю. Со всеми потрохами. И каждый год теперь по три книжки на-гора выдает. Кошмар! Я бы так не смог. Каждый день двоих резать – это куда ни шло – выдержу. Даже троих, если хорошо попросят. Но десять часов в день насиловать свои мозги?!. Каждый божий день, из года в год… Это без меня, при любой погоде. А Витек как-то справляется: кропает книжки, живет со своей издательшей или редакторшей (не помню, кто там она у него, но то, что мадам старше лет на пятнадцать, – тут и без рентгена видно).