Текст книги "Ларт Многодобрый"

Крант налил еще вина, выпил свою порцию и только потом ответил:

– Ильты пришли в наш мир самыми последними. Когда война Мостов и Башен почти закончилась. Воспользовались одним из последних Мостов. Ильты называют себя лучшими воинами. И это почти истина.

– Почти?.. Они такие крутые, что могут сражаться с норторами на равных?

– Могут, нутер.

Не знаю, почему я вдруг вспомнил норторов. Есть еще тиу, ипши, да и народ Марлы не из самых слабых бойцов. Но… что сказал, то сказал. Норторы, значит, норторы. Не зря ведь все остальные их, мягко говоря, опасаются.

– И победить нортора могут?

– Могут. Иногда.

– Обычного или такого, как ты?

– Обычного. Оберегатели не сражаются.

– Правда, что ли?

– Я истину говорю, нутер.

Кажется, Крант слегка обиделся.

– Да уж видел я, как ты не сражался на Дороге. Метровый вал из трупов навалил.

– Я не сражался! Я оберегал тебя!

– А это не одно и то же?

– Нет! – Вот теперь Крант обиделся без «кажется».

– Ну ладно, оберегал, значит, оберегал. Благодарю за службу. – Рявкать «служу тебе, любимый хозяин!», Крант не стал. И я спросил: – А чего-нибудь еще про ильтов ты знаешь?

– Знаю.

Угу. Типа врага надо знать в лицо.

Но озвучивать это я не стал. Чтобы не сбивать Кранта с мысли.

– Ильтов много. Они живут там, где другие не могут. Умеют довольствоваться малым. – Сказал и вздохнул. Горестно так.

– Ты тоже умеешь, – утешил я Кранта.

Но он глянул на меня так, будто укусить хотел.

– Нутер, меня учили. Очень долго. А ильты рождаются такими. И если б жили так же долго, как норторы, то… – Еще один горестный вздох.

– А они рано умирают?

– Нет. Не рано. Но их жизнь короче. А еще у них много детей. Не все дети становятся взрослыми, но из тех, кто выживает, получаются сильные бойцы.

– Вы воюете с ними?

– Норторам не нужны земли ильтов.

Гордо так. Типа мы в подачках не нуждаемся.

– Почему не нужны?

– Много песка, много горячего камня, много солнца, мало воды и пищи.

– Блин, и им нравится жить в пустыне?

– Ильты говорят, что это не пустыня. Настоящие пустыни остались в прежнем мире.

– Ни фига себе! Тогда понятно, почему они стали плодиться, как тараканы.

– Как кто?..

– Забудь. Лучше ответь: много детей – это сколько?

Если по десять-пятнадцать в одной семье, то еще при моей жизни тут может начаться такое!..

– Три или четыре.

– И это «много»?! Ты чего? Совсем считать не умеешь?

– Нутер… – Чаша в руке Кранта вдруг треснула и развалилась надвое. А он будто и не заметил этого. – Ильтов много. Больше, чем норторов. И с каждым годом становится больше.

– Ну это понятно. А сколько детей в норторской семье?

– Один. Потом второй.

– Ну понятно, что сначала один, а потом второй. Вы ведь не тиу, где двойня – это минимум.

– Ты не понял, нутер. Второй ребенок приходит, когда первый уже ушел.

– Как «ушел»? В смысле, умер?

– Не умер. Вырос!

– Что, совсем? И сколько лет на это надо?

– Сорок или пятьдесят.

– Сколько?!

Удивил меня Крант. Совсем не слабо удивил. Это сколько ж лет ему? Если только в пятьдесят они выбираются из подросткового возраста.

– Ну понятно теперь, почему третьего ребенка вы не успеваете родить.

Крант громко брякнул осколками чаши и осторожно – очень осторожно! – положил их в огонь. Будто трудную и особо сложную работу выполнил.

– Нутер, ты опять не понял. – Оберегатель мельком глянул на меня. Костер в его глазах казался красным. – Третий ребенок придет, если он нужнее жизни.

– Как это? Чьей жизни?

Такого я точно не понял. И догадываться не собирался.

– Жен среди норторов меньше, чем мужей, – сообщил Крант, словно это могло мне что-то объяснить.

– Так это у каждого народа так. Или почти у каждого.

– Одна жена и два мужа? Нутер, у твоего народа тоже так?

– В смысле, для каждой девчонки по два пацана рождается?

Оберегатель кивнул.

– Нет. Среди наших новорожденных соотношение другое. Кажется, восемь к десяти. И больше пацанов рождается. Ну а пока дорастут до нужной кондиции, соотношение становится один к одному. Типа каждой Тамаре по Тарасу.

«И матрасу».

Вот только говорить про матрас я не стал. Кто его знает, какой там у норторов брачный ритуал. Я еще тиу не забыл.

– Убить нортора намного труднее, чем… – Опять отсвечивающий красным взгляд. – Чем кого-то другого. Пусть до Ночи Выбора доживают не все, но и тогда мужей больше, чем жен. Чтобы сохранить жизнь новому нортору, жену нортора отвлекают. В первый раз это просто. Во второй – труднее. В третий – почти невозможно.

– Ну ни фига себе! – Голос у меня конкретно осел. – И каждая ва… гм-гм… ваша мамаша так любит своих детей… на ужин… или только оберегательницы?

– У… оберегательниц… у наших «сестер» не бывает детей. – Теперь голос сел у Кранта.

– Потому что они вам вроде как сестры?

– Нет. Потому что их мало. Нельзя забрать ребенка у оберегающей и не убить ее. Забрать первого ребенка… убить оберегающую… Это неправильно!

– Правильнее замочить ту, что родила троих?.. – Крант задумчиво кивнул. Словно он говорил не только со мной, но и еще с кем-то. Кого мне в упор не видно.

– Трижды открывшая сумку может умереть. Она выполнила свой…

– Подожди, мужик, какую сумку? Чего ты буровишь?!

Оберегатель смотрел сквозь меня и слегка покачивался. Кажется, он не услышал вопроса.

– Я видел, как другие выпускают в жизнь своих детей. Жены норторов не могут так… терять столько крови опасно. Кровь будит голод, зовет на охоту. И тогда трудно удержаться.

– Мама дорогая!..

Я вдруг вспомнил, что Крант был рядом, когда я принимал роды. Почему же тогда у меня и опаски никакой не возникло? Или во время операций. Их ведь тоже бескровными не назовешь.

– Нас учили видеть живую кровь и терпеть голод. Учили оберегать раненого хозяина.

«Или хозяина, что лечит раненого. Разницы почти никакой».

– Ага. А другие как?..

Своего голоса я и сам не услышал.

– Норторы быстро заживляют свои раны. Но если бы новые норторы рождались, а не приходили в мир, мой народ давно погиб бы. Даже выбираясь из сумки, нортор пахнет как добыча, но он не измазан кровью! У него есть шанс…

– Блин, опять сумка. Кенгуристые вампиры. Круто, однако. Я прям балдею…

На этот раз Крант услышал и увидел меня. И стал клониться ко мне, прижав руку к животу. Будто у него колики начались. Или с голоду.

Последнее, что я услышал:

– Прости, нутер…

2

Мне нужно спешить. Моя жизнь зависит от того, как быстро я успею выбраться. Как далеко отползу от почти родного тела, что так долго оберегало меня. Все когда-нибудь заканчивается. Теперь я один, теперь я сам за себя. А привычная защита вдру1 сделалась смертью. Почти. Совсем скоро сделается, если я не смогу ползти еще быстрее.

Подо мной гладкое полотнище. Тело скользит по нему. Еще одно полотнище надо мной и оно скользит по мне. Оно не мешает мне двигаться. И не помогает. Пальцы ведь тоже скользят. Если бы я мог цепляться ими за полотно! Но я не могу. Еще нет силы в руках. Сила потом появится. Если я доживу до этого «потом». Если успею уползти от теплой смерти, что шевелится у меня за спиной. И я ползу, извиваясь всем телом. Так медленно… медленнее, чем надо. Слабые мягкие ногти беспомощно скребутся о ткань. А где-то рядом, между двумя полотнищами, рычит и дергается смерть. Сначала моя. Потом тех, кто зовет и ждет меня.

Смерть освобождается от пут. Не от всех. Но теперь она может ударить. И она бьет по верхнему полотнищу. Еще и еще раз.

Но меня нет на том месте. Я успел. Обогнал смерть на ползок. На половину ползка. На четверть.

Последний удар едва не задел мои ноги. Едва. Но все-таки не задел. А подтолкнул меня. И сдернул верхний покров.

Теперь я вижу тех, кто ждет меня. Руки. Две большие руки. Теплые, сильные. Я впитываю их силу. И мне становится теплее. И я могу ползти быстрей. И я ползу. Ползу!

Еще треск. И рычание. Громкое, торжествующее. Последние путы порваны. Смерть освободилась. Что-то тяжелое и теплое уже рядом.

Рвусь вперед изо всех сил и падаю… в ждущие руки. Хочу кричать. Страх, ненависть и восторг рвутся из моего горла. Смерть не получила меня. И теперь уже не получит. Огромный палец прижимается к губам. И я кусаю его. Изо всех сил. Рот наполняется кровью. Я глотаю ее, глотаю. Кровь – самое вкусное, что есть у жизни.

А где-то далеко, за моей спиной, кричит смерть. Обиженно, разочарованно. Смерть нельзя убить. Но ее можно обмануть, прогнать. От нее можно убежать. Мою смерть прогнали другие. Я еще научусь обманывать и прогонять свою смерть.

Теплая рука гладит меня. От головы до ног. Еще раз, еще. Мне хорошо, приятно. Хочется смеяться. Но тогда я выпущу изо рта палец. Полный такой вкусной крови.

Руки несут меня к свету. Или свет приближается к нам. Руки как-то по-особому обнимают меня, поворачивают, забирают вкусный палец…

– Подожди, малыш. Подожди немного.

Незнакомый голос гремит надо мной. Не так, как рычала смерть, но тоже очень громко. Света становится больше. Света так много, что он уже греет. Почти как руки, забравшие меня у смерти.

Выше, еще выше поднимают меня. Я вижу бледное лицо, огромные светлые глаза. В них ненависть и отвращение. «Урод!» – сказали мне глаза.

– Урод, – повторили серые губы. – Это из-за тебя она умерла. Смотри на нее. Больше ты ее не увидишь.

Руки подкинули меня, поймали. Но я больше не видел лица. Я смотрел на свою смерть. На убитую смерть. Сначала давшую мне жизнь, а потом пожелавшую забрать ее.

– Смотри, урод, смотри!

Руки встряхнули меня и… разжались.

Я падаю, падаю…

Не знаю, насколько затянулось мое падение. Не помню, когда начал его. Где и чем оно закончится, тоже не представляю. А надо мной и сквозь меня течет голос. Полузнакомый, полузабытый. Журчит, скручивается цветными струями. Каждое слово – это струя. Все слова вместе – поток. Он несет меня куда-то. А я падаю в него. Сквозь него. Падаю… Слушаю… Слышу…

– …Сказал тебе не истину. У оберегающей тоже может быть ребенок. Единственный. И последний. Если он нужен Жребию…

Я падаю, падаю. Поток истончается. Я почти пролетел его насквозь. И вдруг вспышка огромного фонтана. Глаза слепнут. Уши глохнут от рева.

– Нутер! Нутер!..

Темнота пахнет землей и травой. Мертвой, выгоревшей. Я лежу, уткнувшись лбом в кулак. А в кулаке Нож. Я загнал его в землю по рукоять. Смотреть мне не хочется. Один глаз видит темноту, другой смотрит на дергающийся огонь костра. Но если я закрою глаза, то опять увижу огромное ложе под черным покрывалом. На покрывале – девушку. Кожа у девушки такая светлая, что кажется бледно-голубой. Девушка мертва. Нельзя выжить, когда шея почти перерублена, а в глазницах торчат стрелы.

И я не закрываю глаза. И не поворачиваю голову. Я знаю, чего там увижу. Еще одну ладонь. И еще одно колено. Того, кто должен меня защищать. Оберегать, мать его так! А вместо этого он затащил меня в свой день рождения. В свой первый день рождения.

Такой вот хеппи-энд и пирожки с мышатами. Такая вот сказочка на ночь от доброго дяди Кранта. После нее и от лошадиной дозы снотворного не уснешь.

И как я Нож сумел отвернуть? И как этого «сказочника» вспомнил? Ведь за такое «спокойной ночи» и убить можно.

Ладно, проехали. Теперь бы подняться.

Поднимусь. Сам. Вот только полежу еще немного и…

– Господин, сейчас нельзя спать.

– Я знаю, Малек, я не сплю.

– Нутер…

– Все нормально, Крант. Я… поднимаюсь. Не трогайте меня.

И таки поднимаюсь. С помощью рук, что скользят и разъезжаются. С помощью халата, что тянет меня вверх и давит, реально давит под мышками. Ну и с помощью мата. А куда без него, родимого? Очень он мозги прочистить помогает.

– Нутер…

Оберегатель сидит на пятках. Колени разведены. Аккурат на ширину моей башки. Что совсем недавно лежала между ними. Морда нортора повернута в сторону. Подбородок вздернут. Шея открыта и подставляется под удар.

– Нутер, если тебе нужна моя жизнь…

– Заткнись, Крант. Убивать я тебя не стану.

У меня за спиной дышит Малек. Мой приказ он выполнил до последней буквы. Даже пальцем ко мне не прикоснулся. А мой халат, это ведь не я, так?

– А пацану сам объяснишь, чего мне вдруг приспичило на твои колени прилечь. Или он слышал наш «семейный» разговор?

– Не слышал. И ничего не видел.

– Почему-то я так и думал.

Над горизонтом лыбится серпик луны. Любопытствует, каких глупостей мы без нее наделали-наговорили. Может, помощь требуется? Эта луна – большая любительница морочить всех и вся.

– Нутер…

– Ну?

– Мне прямо сейчас объяснять?

– После Санута. И…

Желтый серп поднялся выше и стал ярче.

– Да, нутер?..

– Если Малек спрашивать будет, тогда и расскажешь.

– А что мне ему рассказать, нутер?

– Рассказывай чего хочешь. Мне по фигу.

– А может, ему неинтересно будет?..

– Не спросит, значит, не ответишь.

Санут в эту ночь быстренько отсветил свое и спать ушел. А мы – за ним. Новорожденные луны редко дольше часа по небу болтаются.

На следующее утро Первоидущий змея полетать запустил. Типа ветер злой отгонять. (Может, и весь разгонят к тому сроку, как мой тиамный браслет опустеть надумает).

Чудеса-то иногда случаются.

Вон и Крант подтвердить может.

3

– Никунэ… Странное имя.

– Это не Имя.

Девчонка качает головой и хитро так улыбается. Вроде сказать хочет, что день сегодня хороший, настроение у нее тоже хорошее, так что можно посидеть и послушать, какая глупость забрела в мою многомудрую голову. Говорить такое девчонка, понятное дело, не станет. Что такое субординация и инстинкт самосохранения, она знает, но подумать на дядю Лешу всяких гадостей – это она за милую душу и с большим удовольствием! А вдруг я наговариваю на малявку, что, если у нее просто хорошее настроение…

– Да понял я, что это не Имя. Стал бы твой наставник орать настоящее. Да еще у Дороги.

Имена, настоящие Имена, тут берегут как ключ от сейфа, где деньги лежат. Даже прозвище свое говорят не всем. В основном Уважаемыми и Многоуважаемыми друг друга обзывают. Прозвище только близкие друзья знают. Или хозяин, если таковой имеется. А вот прозвище девчонки только слепо-глухой не знает. Никунэ… Это за что же ей такое? Ждущая и всегда готовая. Да ей до этой готовности лет пять еще расти!

– Так называют всех, кто учится быть Зрящим, – сообщает девчонка и опять улыбается. Будто в мысли мои заглянула, и смешно ей от того, чего в них увидела. – Мой Наставник тоже был Никунэ. И Наставник моего Наставника. Даже Величайшую Одри когда-то называли Никунэ.

Вот теперь малявка не улыбается. А почтительно склоняет голову, прижав пальцы к глазам. Потом убирает руки от лица и заговорщицки шепчет:

– Хочешь, покажу настоящий никунэ?

– Ну…

Оглядываюсь на Кранта. Как он реагирует на это «хочешь»? Никак не реагирует. Стоит рядом и, кажется, спит с открытыми глазами.

– Ну ладно, покажи, – киваю малявке.

Она улыбается. Довольна, как слон после ведерной клизмы. Еще бы! Большой и страшный Многомудрый испугался маленькой никунэ, которая только учится быть зрящей.

– Ну давай, показывай, – не выдерживаю я.

– А мне вода нужна.

– Много?

– Глоток.

– Может, вином обойдешься?

Облом мне топать к поалу, сгружать буримс, набирать воду, опять нагружать…

– А вино невкусное.

Ну в девять лет и мне вино не казалось особо вкусным. Но идти за водой все равно в облом. Блин, а Малек на что?

– Малек!..

Пацан появляется вроде бы из воздуха.

– Никунэ нужен глоток воды. Можешь найти?

– Найду, хозяин.

Исчезает что называется на счет «раз».

Приятно быть лентяем! Жизнь хороша, если жить ее не спеша. Не зря же какой-то умник придумал поговорку: «Зачем делать сегодня то, что может сделать за тебя другой?»

– А без воды это никунэ никак нельзя увидеть?

– Смотри.

Девчонка тычет пальцем на ближайшую груду камней. Рядом, в тени, имеется нечто настолько странное, что не сразу и поймешь, что это. Больше всего оно похоже на рыбий скелет, закопанный в землю кверху хвостом.

– А это… оно живое?

Мне достались энергичный кивок, радостная улыбка и поклон благодарности. Рука благодарящего при этом прижимается к груди, а голова три раза (не больше, но и не меньше!) склоняется в сторону дающего. Ну а свободная в это время принимает то, что дают.

В руке у девчонки оказалась чаша. Почти пустая и незнакомая. В моем хозяйстве такой точно не было. До сегодняшнего дня.

– А теперь смотри…

Щеки у нее раздуваются от воды, пустая чаша ставится на ковер, а сама девчонка крадется к камням.

Всю «рыбью косточку» облить не удалось. Ветер отнес брызги в сторону, и они стали быстро высыхать на макушке меньшего валуна. Но часть воды попала по назначению. Несколько «ребер» возле скелетного хвоста стали серо-зелеными. Такой же цвет у гибрида голубой елки и обычной. Да и сами «ребра» вроде немного потолстели.

– Н-да… забавно…

– Смотри. Смотри еще! – шепнула малявка, и попятилась.

И все-таки я упустил момент.

Кажется, только на секунду отвлекся, и вот уже на каждом зеленом ребре по крохотному желтому цветку появилось. Будто этот самый никунэ глаза приоткрыл и смотрит, чего вокруг творится: дальше ему можно спать или кормят и поят здесь уже по полной программе?..

– М-да, милая зверушка. Вот только гладить его мне что-то не хочется.

– И не надо! – дергается девчонка.

– Понятное дело, что не надо. Сломаю еще…

– Никунэ трудно сломать. Он очень крепкий. И… колючий.

– Да уж. На белого и пушистого он совсем не похож.

– Никунэ пьет не только воду, – сообщает Малек, забирая чашу.

– Вино тоже?

– И кровь, – шепчет мне в ухо девчонка и опасливо оглядывается.

Цветущий кошмарик притворяется совершенно безобидным.

– Никунэ кормится всем, что течет. – Голос у Кранта глухой и какой-то скрипучий. Словно нортор три дня молчал и вдруг сподобился. А может, и молчал. Я с ним не разговаривал в эти дни. А на болтуна он не очень похож.

– Откуда такие познания, Крант? Или это любимый цветочек норторов?

– У норторов нет таких цветов. И мы не садим ничего на землях ипш. – Сберегатель опять замолчал. Наверно, на очередные три дня. А девчонка придвинулась ко мне и зашептала в ухо:

– Говорят, никунэ вырастает там, где умер ипша. Никунэ называют еще «дыхание ипши».

– Дух ипши, – поправил ее Малек.

А я думал, пацан уже ушел. Решил, что он понес чашу туда, где взял. Умеет Малек быть незаметным.

– Откуда ты знаешь про «дух»? – Все-таки Кранту надо срочно промочить горло. Если уж мои уши «царапает» его голос, то…

– Знаю. И все. – Похоже, Мальку он тоже чего-то где-то поцарапал.

– Нутер!..

– На. Пей, – протягиваю Кранту свою чашу. – А ты иди сюда. – Смотрю на Малька и хлопаю подстилку рядом с собой. – Садись и поговори с любимым господином. Ему тоже интересно: когда это ты гулял в этих местах и зачем посадил такой дивный цветочек?

– Я не был здесь. Никогда, – шипит Малек, глядя почему-то на нортора. – И никунэ первый раз в жизни вижу.

– Откуда тогда знаешь? – Горло Крант промочил, но скрип остался.

– А ты откуда про никунэ знаешь? – отвечает Малек.

– Знаю.

– А я знаю, что кровь норторы любят больше, чем тифуру.

– Любят, – согласился Крант. Он присел слева от меня, каким-то неповторимо-бескостным движением. Поставил возле моей руки пустую чашу, облизнулся. Нагло, напоказ. – Я тоже люблю. Но и тифура сойдет, пока нет крови.

Не знаю, чего Малек собирался ответить ему. Не успел он этого сделать. Я впечатал кулак в подстилку.

– Хватит собачиться, мужики. Надоел мне этот базар.

И сразу стало тихо. Я и не глядя знал, что спорщики в последний раз боднут друг друга взглядом, а потом вспомнят про дела. Важные и неотложные. Которые срочно надо выполнить. А на все остальное – положить и забыть.

«Забыть» – это правильно. Ни один из них не начинал войну Мостов и Башен. И не заканчивал ее. Устроить ипшам Варфоломеевскую ночь тоже никто из них не приказывал. В этой жизни точно не приказывал. Да и в прошлой… еще как сказать.

«В прошлой жизни я не был нортором», – сказал… нет – подумал Крант.

А я почему-то взял и услышал его. Малька рядом уже не было. Пошел, наверно, относить позаимствованную чашку. Вот так и случаются чудеса: сначала переворачиваешь весь дом вверх тормашками в поисках пропавшей вещи, что только-только была рядом, а потом находишь ее на самом видном месте. И со мной такое иногда бывало. Когда я про Малька еще ни сном, ни духом. Девчонка тоже ушла. Решила, наверно, что доброму дяде Леше с наидобрейшим дядей Крантом поговорить надо. Без свидетелей. Правильно в общем-то решила. От кого ж Крант тогда таится, от цветочка желтоглазого?

«Это земли ипш, нутер. Тут и камни слышать умеют. А цветы – видеть».

«Неужто осталось кому рассказать про услышанное-увиденное?» – Я только подумал, и тут же ответ получил:

«Остались. Я давно перестал верить, что твой слуга последний из ипш».

Крант осторожно тронул чашу, и она закачалась, как кукла-неваляшка.

– Хочешь? – Я легко поболтал кувшином. В нем тихо булькнуло.

– Хочу, – оберегатель остановил колыхание чаши. – Вино помогает…

«…говорить мыслями», – последние слова он не произнес, но я их услышал.

«А мозги прочистить оно помогает?»

«А зачем их… чистить?»

Крант даже пить не стал. Глянул на меня одним глазом и тут же на камни засмотрелся. Не решается он после ночи «рождения» в глаза мне смотреть.

«Да вот, любопытно твоему нутеру: на фига вам ипш выбивать понадобилось? И почему только ипш? Ты уж постарайся, пошевели мозгами, может, и вспомнишь чего…»

«Мне не надо вспоминать. Я и так знаю».

«Ну?..»

«Мозг ипши нельзя покорить».

«И только из-за этого устроили бойню?»

Не верилось, что из-за такого пустяка началась война.

«Да, нутер. Всех остальных можно покорить или усыпить. На время».

«Ильтов тоже?»

«Усыпить. Если их не больше трех».

«Но даже такого размена вы не хотите…»

«Нет, нутер. Мы не воюем с ильтами. А они не воюют с норторами».

«Тогда с ипшами чего схлестнулись? Совсем из ума выжили? Вряд ли у вас размен один к трем тогда получился. Дороже небось заплатить пришлось. Или до сих пор платите?»

«Платим».

«Ну и на фига было все затевать? Можешь сказать?»

Крант задумчиво посмотрел на чашу с вином, словно в ней мог плавать ответ. Потом взглянул на костер. Свет и тень сделали лицо оберегателя похожим на кованую личину.

«Ипши первыми прошли Мост и встретили Хранителей. Здесь встретили, в этом мире. И начали у них учиться. Когда норторы прошли по своему Мосту, ипши уже были первыми учениками. И могли сами стать Хранителями, когда жизнь их наставников закончится».

«А норторам не один хрен было? Или ипши наезжали на них?»

«Я… я не знаю такого. Знаю, что мозг ипши, ипши с Именем, мог убить мозг нортора».

«И все?»

«Да, нутер».

«М-да, не слабо. Ну и часто большие и злые ипши потрошили мозги бедным и беззащитным норторам?»

Крант дернулся, едва не расплескав вино. Кажется, он тоже сомневался, что норторы были такими уж бедными и беззащитными.

«Ипши могли это сделать. И делали!»

«Ну ясно, что „делали“, раз уж „могли“. Но… вот так сразу и „делали“, как только первого нортора увидели? Или уже потом? Когда вы их мочить начали со страшной силой».

«Я… не знаю, нутер».

Половина вина осторожно выпивается. Остальное колыхается в чаше, играет с солнечными зайчиками.

«Вот и я думаю, что не сразу у вас все это закрутилось. Не пойму только: куда Хранители смотрели? Как войну эту дурацкую допустили? Если уж такими крутыми были…»

«Хранителей мало тогда осталось. Древних Хранителей. Они искали замену и покой…»

«А тут вы подсуетились. Устроили им смену караула и отправили на покой. Досрочно. Так?»

«Нутер, ипшам нельзя было становиться Хранителями! Хранители вышли из народа норторов, и только норторы…»

«Ага, понятно. Только настоящие норторы… А вода только для настоящих рыб. А все остальные могут засохнуть!»

«Нутер…»

«Чего: „нутер“? Хранители тоже считали, что только норторы могут их заменить?»

«Я… не знаю, нутер».

«Ясненько. На фига этих маразматиков спрашивать? Чего умного они сказать могут? А новое поколение выбирает новое… Кто не согласен – с вещами на выход! Так было дело?»

«Я… не знаю…»

«Ну и как, получились из норторов новые хранители Мостов?»

«Мостов больше нет, нутер».

«Ага. Сначала разрушим, а потом строить научимся. Может быть. А не получится строить, скажем, что Мосты нам и на фиг не нужны! Так?!»

«Нутер…»

«Ну чего: „нутер“, чего?! Блин, и здесь такая же беспросветная дурость… Дай сюда!»

Забрал неполную чашку, расплескав вино, налил, выпил, еще налил, еще выпил – попустило немного. Гасить всех и вся уже не хотелось. И чего, спрашивается, я на Кранта наехал? Орать на него вздумал. Пусть даже и мысленно. Да и на хрена мне эта их политика сдалась? Наворотили дел в дни минувшие, а проблемы и в сегодня еще лезут. А кто решать их будет? Дядя Леша? Не-э, не дождетесь!

– Не надо, нутер!

До меня не сразу дошло, что Крант опять заговорил. И что он сидит, уткнувшись лбом в колени, как иудей во время молитвы.

– Крант?!

Оберегатель дернулся, словно я не рукой его тронул, а электрошокером приласкал.

– Крант, ты как?

Руку пришлось убрать.

«Прошу, нутер… не думай… так громко. Мне больно».

М-да увлекся я малость мыслительным процессом.

Извиняться не хотелось. Ни вслух, ни без звука. Да мало ли я делал того, чего не хотелось?.. Если не хочется, но очень надо…

– Прости, Крант.

«И ты меня… нутер. Я скоро… смогу… опять тебя оберегать…»

«Сможешь. А пока лежи, отдыхай. Интересно, а кто Хранителей оберегал?»

«Не знаю, нутер. В те времена еще не было сберегателей. Только норторы…»

«А откуда сберегатели тогда взялись?»

«Я… знаю песню… она такая же древняя, как песня об Исходе и… Мосте. У нас тоже есть песня о Мосте, нутер. Мы помним ее и… молчим».

«Чтобы другие не помнили?» – проявил я догадливость.

«…чтобы не помнили…» – эхом отозвался Крант.

Он уже разогнулся и сидел, упираясь кулаками в подстилку.

«А сами ее забыть не пробовали?»

«Нутер, попробуй не дышать. Может, у тебя получится…»

«Ладно, умник, вижу, тебе уже совсем хорошо. Что там за песню ты собрался петь?»

«Не петь. Эта песня тоже запретная».

«Тогда чего ты о ней вспомнил?»

«Ты спросил об сберегателях…»

«Ну?..»

«Там… в той песне… там умирает Хранитель Моста и говорит… нет, я не стану говорить, что он сказал… Но его убийца стал потом сберегателем».

«Та-ак… И этот убийца, я думаю, был нортором».

«Да, нутер».

«Ну а теперь, как из обычных норторов получаются сберегатели?»

«Не из обычных, нутер».

«Подожди, дай угадаю. Только из тех, в чьем роду уже был убийца, так?»

«Не так. Оберегатели получаются… ну и слово ты придумал, нутер… Дать жизнь новому оберегателю может оберегатель и жена нортора – Сияющая, что уже дважды открывала сумку».

«Или оберегательница, так?»

«Да, нутер. Мне дала жизнь оберегающая. Нутер, а…»

Крант мысленно закрылся. Но даже сквозь барьер я чувствовал смущение.

«Ну чего ты там хотел спросить? Спрашивай!»

«Нутер, а среди… твоих… дающих жизнь не было… случайно ипши?»

«С чего ты взял?!"

«У тебя странный разум, нутер. Страшный…»

Да уж. Еще Пал Нилыч говорил: «Алексей, с вашими мозгами вы далеко пойдете».

Вот и дошел. Так далеко, что обратной дороги не видно.

«Что, у Малька разум такой же?..»

«Нет, нутер, но становится таким».

Блин, какая приятная новость. Над ней стоит подумать. Потом. А пока…

«Вот что, Крант. Я хочу, чтобы ты не цапался с пацаном. Понятно?»

«Да, нутер».

«Вот и ладушки. Пойдем тогда отсюда. А то очень уж цветочек на нас умильно смотрит. Чуть ли не облизывается».

«Нутер, ты тоже это чувствуешь?!»

Похоже, я опять удивил Кранта. И напугал. А ведь только пошутить хотел…

Но цветок, в натуре, пялился и выжидал.

Не зря его назвали никунэ, не зря.

4

Первоидущий устроил внеплановый привал.

Когда между нами и опасным местом осталось несколько холмов. На карте эти земли называются Злой равниной. И все, чего имеется на Злой равнине – холмы, каньоны, русло высохшей реки, карьер или бывшее озеро – все называется злым. Типа Злые холмы или Злой лес. Именно через него мы только-только прошли. Точнее промчались, теряя шляпы и багаж.

Когда-то на этих землях жили ипши. Когда они еще не назывались Злыми. Может, и сейчас ипши здесь живут. В глубоком, так сказать, подполье. И не вмешиваются в дела всяких праздношатающихся. Те и сами найдут проблему на свою задницу. Один лес чего стоит! Это про него есть песенка: «…Шумел бамбук, березы гнулись, погода ветреной была». Правда, березы в Злом лесу не растут. Кусты и трава – тоже. Только бамбук без листьев. Или нечто похожее на него. Если издалека смотреть.

Особо впечатлительным в этот лес лучше не входить. Вблизи его деревья больше всего напоминают трубы. Ржавые трубы двухдюймовки, торчащие из пыльной щебенки.

Признаться, такой пейзаж и у меня бурного восторга не вызвал.

Расстояния между «трубами» хватало двум поалам разойтись. Но звери старались держаться посредине. А под гнутыми трубами и проходить не хотели. Только чем дальше в лес, так сказать, тем больше гнутых труб. Потом стали попадаться «трубы с муфтами». На каждой примерно трехметровой трубе муфта имелась. А из муфты еще одна труба торчит. Только тоньше и короче. Где-то в середине леса и трехмуфтовые трубы росли. Так они арки из себя изображали. И не поймешь, какой край трубы из земли выбрался, а какой потом к земле прирос. Места под аркой много, но поалам не хотелось туда идти. Пока можно было, обходили. Потом стало некуда.

Мы почти выбрались из-под арок, когда один из поалов упал. Да так неудачно, что всадника придавил. От вопля то ли всадника, то ли зверя все остальные поалы замерли, как заледенели. Только ушами слегка подрагивали.

Солнечный тоже.

Я оглянулся и чуть не утонул в глазищах Кранта.

«Лес проснулся! Он тоже никунэ!..»

Вот тогда я и понял, почему зверей не кормили и не поили перед выходом. И почему мы так тихо шли через лес.

После еще одного вопля, двойного, караван помчался вперед и влево. Пару раз впереди хлопнула петарда (или что-то похожее на нее) – не иначе Асс развлекался. И пару раз мы проносились мимо чего-то рычащего в дыму. Еще имелся странный навязчивый треск. Будто идешь по лесу, где все деревья подпилены и вот-вот начнут валиться. Такое звуковое сопровождение реально действовало на нервы.

Иногда кто-то вскрикивал, кто-то выскакивал из строя каравана и ломился в сторону. Мы добрались до «одномуфтовых труб», когда в сторону ломанулся Меченый.

– Стой! Куда?!

Я не успел рвануть за ним. Крант перехватил Солнечного.

– Нутер, у него поал ранен. Он умрет.

– Да хрен с тем поалом! Пускай умирает! Меченый, назад!!

Раненый, точнее, оцарапанный поал остановился. Меченый завертел головой.

– Ко мне! Бегом!!

Мужик соскочил со своего зверя и помчался наперерез Солнечному.

– Не успеет, – выдохнул Крант.

Я и сам понял, что не успеет. Щебенка возле стоящего поала шевелилась. Двигались камни и перед Меченым. Тот еще бежал, но если упадет… Сомневаюсь, чтобы ему удалось потом подняться. Поал Меченого свалился как подрубленный. Дернулся разок и замер. Хорошо, что мужик не видел этого – он бежал не оглядываясь.