Текст книги "Память о преподобном Мартиниане Белозерском"

Глава 8. Флорентийский собор

С начала сороковых годов XV века Русская Церковь пережила небывалое потрясение за всю историю своего существования. В 1437 году в Москву из Константинополя приехал новый митрополит Исидор, возвестивший о будущем восьмом соборе, который должен был состояться в Италии.

До сих пор на протяжении уже более четырехсотлетнего своего существования Русская Церковь входила в Константинопольский Патриархат. Русь, принимая крещение от Византии, с самого начала привыкла видеть в ней опору своей веры. Русские митрополиты рукополагались в Царьграде и подчинялись греческому Патриарху. Но славная история Византии клонилась к своему закату. Страна слабела под натиском турок, теряя свои исторические территории. К началу XV века оставались лишь небольшие владения вокруг Константинополя, и город все больше ощущал свою обреченность. В этой обстановке греческий император Иоанн VIII решился искать помощи католического мира. Цена такой помощи была известна: Папа требовал церковной унии, т. е. соединения восточной и западной Церквей на основе принятия догматов католической веры. Отречение от православия было слишком высокой ценой за защиту от турок. Но константинопольский император, находясь в отчаянном положении, тешил себя надеждами на какой-то приемлемый компромисс, для чего согласился поехать на собор в сопровождении видных православных богословов. Участию в соборе представителей Русской Церкви предавалось особое значение, поэтому на русскую митрополию и был поставлен горячий сторонник объединения церквей Запада и Востока грек Исидор. До приезда в Россию Исидор побывал в Риме, где снискал любовь Папы, что и способствовало его новому назначению.

В Москве великий князь Василий встретил нового митрополита Исидора с почетом, задобренный письмами константинопольского царя и Патриарха. Однако сладкие речи ловкого дипломата о важности нового собора и участия в нем Русской Церкви не успокоили великого князя. Согласившись отпустить митрополита на собор, Василий напутствовал его словами: «Отцы и деды наши не хотели слышать о соединении Законов греческого и римского; я сам не желаю сего. Но если мыслишь иначе, то иди; не запрещаю тебе. Помни только чистоту Веры нашей и принеси оную с собою!»[67]67
  Н. М. Карамзин. История государства Российского. Калуга, 1993. Т. 5. Гл. 3. С. 112.


[Закрыть]

В апреле 1438 года в Ферраре начались богословские диспуты, показавшие, что Папа и его кардиналы не намерены идти на уступки. После долгих бесплодных дискуссий собор переехал во Флоренцию, где Папа приступил к прямому экономическому нажиму на греческую делегацию, получавшую от него свое ежедневное содержание. Наконец греки уступили свои позиции, подписав Хартию соединения. Непреклонным остался только выдающийся православный богослов митрополит Марк Эфесский. Более других способствовал церковной унии грек митрополит российский Исидор, которого Папа наградил кардинальской шапкой и титулом легата апостольского всех земель северных.

Весною 1440 года Исидор прибыл в Москву. После литургии в кремлевском храме Богоматери при собрании духовенства и народа Исидор прочитал грамоту Флорентийского собора, содержавшую отступления от Православия. Воцарилось глубокое молчание, среди которого первым прозвучал голос великого князя Василия, с юных лет воспитанного в православной вере и твердо знавшего уставы церкви. Услышав об изменении Символа Веры, Василий обличил митрополита в ереси, назвал лжепастырем и губителем душ и велел посадить его под стражу в кремлевском Чудове монастыре.

Великий Князь Василий II принял судьбоносное для страны решение, отвергнув унию, навязанную обреченной Византии; он на века вперед определил дальнейший исторический путь России. Россия осталась православной страной, и это по достоинству оценили народ и Церковь. Для русского народа, политически разъединенного на княжества и уделы, Православная Церковь была главным объединяющим началом. Для Русской Церкви это решение означало получение автокефалии (церковной независимости) от Византии. Отныне главной опорой и защитой Церкви становилась великокняжеская власть. Однако возрастала и зависимость Церкви от светской власти.

Глава 9. Время испытаний

Порвав с унией, Россия сделала свой исторический выбор, но оказалось, что его нужно было еще и защитить. Вскоре с запада стала собираться гроза: немецкий Орден вместе с королем Дании, Норвегии и Швеции Христофором напал на новгородскую землю. Папа Римский молился об успехе агрессии против «contra paganos», т. е. новгородцев и московитян, до полного истребления Российской державы. С юга вступил в пределы великого княжества Московского царевич Золотой Орды Мустафа, разбив которого, великий князь Василий столкнулся с другим опаснейшим неприятелем на востоке, казанским царем Улу-Махметом.

Василию пришлось вновь собирать войско. Под его знамена встали князья боровский Василий Ярославич, внук Владимира Храброго, можайский князь Иван Андреевич и верейский Михаил Андреевич, воеводы нижегородские. Шемяка обманул Василия, сам не поехал защищать от татар русскую землю и не послал ни одного ратника. Россиян оказалось вдвое меньше, чем противника. Войско мужественно сражалось, но было полностью разбито. Великий князь показал в бою личное мужество, у него была прострелена рука, отсечено несколько пальцев, тринадцать ранений головы, плечи и грудь были синими от ударов. Истекая кровью, он попал в плен вместе с князем Михаилом Верейским и знатнейшими боярами.

В Москве царил ужас; жители окрестных селений бежали под защиту кремлевских стен, бросая свои дома. В суматохе возник пожар, не оставивший в целости ни одного деревянного здания. Мать и супруга великого князя вместе с боярами вынуждены были спасаться в Ростове. Столица осталась без власти и защиты. Среди всеобщей паники нашлись и мужественные души. Собравшись на совет, народ сам избрал себе власть, запретил бегство и начал восстанавливать городские стены и жилища. Едва справившись с одним испытанием, москвичи должны были еще пережить другое, невиданное до сих пор явление: ночью 1 октября 1445 года в Москве произошло землетрясение, поколебался весь город, и хотя движение было тихо и непродолжительно, все в страхе ожидали новых бедствий.

Шемяка же, находясь в своей родовой вотчине, радовался бедствиям великого князя, намереваясь захватить великокняжескую власть. Но странное стечение обстоятельств воспрепятствовало его планам. Не дождавшись своего посла, отправленного к Шемяке, Улу-Махмет подумал, что его убили. Тогда он решил отпустить Василия, взяв с него огромный выкуп в 200 000 рублей. 17 ноября 1445 года Василий с горестью въехал в Москву. Вместо улиц и домов он кругом видел лишь пепелища. В довершение всех бед сгорела и великокняжеская казна, из которой Василий надеялся расплатиться с татарами. Теперь тяжкое бремя выкупа полностью ложилось на плечи его подданных.

Опасаясь Василия, Дмитрий Шемяка бежал в Углич. Василий договорной грамотой утвердил с ним мир. Однако Шемяка вступил в тайный союз с жестокосердным и слабым князем Иоанном Можайским и без труда уверил его, что Василий будто бы клятвенно обещал великое княжение царю Махмету, а сам якобы намерен княжить в Твери. Обманутый клеветой Шемяки князь Борис Тверской примкнул к ним, страшась лишиться княжения. Нашлись изменники и в Москве: боярин Иван Старков с несколькими купцами. Заговорщики стали тайно следить за Василием и ждать удобного случая. Такой случай вскоре представился.

В феврале 1446 года Василий поехал на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, взяв с собой двух сыновей, и Ивана, и Юрия, и небольшое число придворных. Заговорщики немедленно дали знать Шемяке и Иоанну Можайскому. Ночью 12 февраля 1446 года они подошли к Кремлю, изменники без шума отворили ворота. Ворвавшись в княжеский дворец, заговорщики захватили мать и супругу Василия, многих верных бояр, опустошив их дома. В ту же ночь Шемяка послал Иоанна Можайского и Никиту

Добрынского в Троицкую Лавру за Василием, который, ничего не подозревая, утром был на литургии у гроба прп. Сергия. Когда Иоанн Можайский въехал в монастырь, Василий был настолько потрясен коварством своего бывшего союзника, что не хотел даже выходить из храма, и просил только дать ему возможность здесь же принять пострижение в монашество. «У Василия II была возможность спастись в том случае, если бы за него заступилась троицкая братия. В 1442 году у стен Троицы игумен Зиновий примирил государя с Шемякой, двигавшимся с войском на Москву»[68]68
  Р. Г. Скрынников. Третий Рим. С. 15.


[Закрыть]. Но его доброхота игумена Зиновия уже не было в живых, а сменивший его игумен Досифей, имевший прозвище Звенигородец и бывший ставленником Шемяки, не принял никаких мер к защите великого князя. По свидетельству летописей, в этом заговоре «коромолили» не только бояре и московские гости (купцы), но и некоторые троицкие чернецы[69]69
  АСЭИ. Т. 1. С. 604. № 176.


[Закрыть]. Об этом в Ермолинской летописи говорится: «Не утаися злоначального врага мысль, князя Дмитрия Юрьевича Шемяки: задумаша со князем Иваном Андреевичем Можайским, а с ними и от бояр великого князя и от гостей московских и от троицких старцев Сергиева монастыря..»[70]70
  ПСРЛ. Т. 23. С. 152.


[Закрыть] Однако среди рядовых монахов оказались и сочувствующие великому князю. В Софийской II летописи говорится: «Пономарь же, именем Микифор, инок притек скоро и отомче церковь, князь же велики вниде и он замкнув его схоронился». Василий стал так горячо молиться у мощей прп. Сергия, что даже враги его не могли удержаться от слез. Князь же Иоанн только кивнул головою перед иконами и тихо сказал боярину Никите Добрынскому: «Возьми его!». Василию объявили, что он пленник князя Дмитрия Шемяки. «Да будет воля Божия!» – только ответил Василий. Заговорщики оправдывали свержение законного государя заботой о народе, на который и был возложен огромный выкуп за освобождение из татарского плена великого князя. Несчастного Василия посадили в голые сани под присмотром какого-то троицкого монаха, сопровождавшего его, и повезли в Москву.

В Москве ночью 16 февраля Дмитрий Шемяка ослепил Василия, обвинив его в пособничестве татарам и припомнив ослепление брата Василия Косого. Вместе с супругою Василия отправили в Углич, а его мать, великую княгиню Софию, сослали в Чухлому. Малолетних сыновей великого князя Иоанна и Юрия верный Василию боярин В. М. Шея-Морозов успел спрятать в Троице-Сергиевом монастыре, а ночью отвезти к князю Ряполовскому, который повез детей в далекий и укрепленный Муром. Верный слуга великого князя Василий Ярославич Боровский, брат великой княгини Марии, бежал в Литву. Остальные вынуждены были присягнуть Шемяке.

Правление Шемяки запомнилось москвичам небывалым до сих пор попранием справедливости. В истории навеки осталась память об этих беззакониях в виде пословицы о «Шемякином суде». Теперь народ вспомнил добрые качества Василия: его верность Православию, его справедливый суд, его воинские заслуги в защите от татарских набегов, его милость к князьям, народу и самому Шемяке. Зная об этом, Шемяка боялся, что его противники воспользуются великокняжескими детьми для новой борьбы за власть. Он призвал рязанского епископа Иону, избранного к тому времени собором русского духовенства кандидатом на митрополичью кафедру, и, обещая содействие в утверждении его в митрополичьем сане, просил привезти в Москву великокняжеских сыновей, взяв их на свою епитрахиль, т. е. поручившись за их безопасность своим духовным авторитетом. Иона отправился в Муром, где в храме Богоматери, после молебна, торжественно принял детей с церковной пелены на свою епитрахиль, в удостоверение, что Дмитрий Шемяка не причинит им ни малейшего зла. Детей отправили в Углич к родителям, где все великокняжеское семейство продолжало оставаться под стражей.

Иона, хотя и получил возможность занять митрополичьи покои, но продолжал неотступно требовать освобождения опального Василия, которого теперь стали называть Темным. Было решено взять с опального князя клятву в присутствии собрания духовенства для свидетельства, что он никогда больше не будет искать великого княжения. Шемяка прибыл в Углич со всем двором, духовенством, боярами, позвал Василия, дружески его обнял, просил прощения. «Нет! – ответил великий князь с сердечным умилением. – Я один во всем виновен; пострадал за грехи мои и беззакония; излишне любил славу мира и преступал клятвы; гнал вас, моих братьев; губил христиан и мыслил еще изгубить многих; одним словом, заслуживал казнь смертную. Но ты, государь, явил милосердие надо мною и дал мне средство к покаянию»[71]71
  Н. М. Карамзин. Т. 5. С. 130.


[Закрыть]. Обряд крестного целования завершился великолепной трапезой у Шемяки, после чего Василий Темный получил в удел Вологду и отъехал с семьей в северные земли.

Оказавшись в своем новом вологодском уделе осенью 1446 года, Василий Темный вскоре отправился на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. После пережитых потрясений, мучительного страха смерти и полученных увечий, бесконечных тревог о судьбе своей семьи его истерзанная душа желала примирения с Богом, духовного утешения. В беседах с мудрыми старцами он мог разобраться в своих душевных переживаниях, исповедаться в грехах и отдохнуть душой. Его гордые амбиции смирились в физических страданиях.

В монастыре опального князя встретил игумен Трифон с братией. Прием ему был оказан здесь радушный. Для насельников Василий был защитником православной веры. В монастыре знали о заслугах великого князя в защите русской земли от татарских набегов, о его многочисленных боевых ранениях, пережитых унижениях плена, о предательстве и возмутительно жестоком увечье, полученном от Шемяки. Василий предстал перед своими новыми подданными в героическом ореоле мученика. Неожиданно один за другим в монастырь стали приезжать князья и бояре, бежавшие от Шемяки и желавшие служить своему опальному государю. В нем видели невинного страдальца и своего законного господина. Постепенно монастырь наполнялся все новыми гостями, искавшими у Василия защиты от Шемякина произвола.

В Кирилловом монастыре братия в большой части состояла еще из старцев, помнящих своего духовного наставника и основателя монастыря Кирилла Белозерского, усвоивших его взгляды по отношению к великокняжеской власти. «Якоже бо великия власти сподобился еси от Бога, толиким болшим воздаянием должен еси», – писал когда-то Кирилл великому князю Василию Дмитриевичу, отцу Василия Темного, напоминая о великой ответственности власти перед Богом за судьбы людей.

Вместе с тем, большое влияние на монашество имел авторитет скончавшегося в 1431 году митрополита Фотия. В монастырях было известно о его архипастырском благословении юного Василия наследовать отцовский престол, что придавало вид законности и легитимности его власти. Пребывание Василия Темного в Кирилло-Белозерском монастыре, беседы с игуменом Трифоном и братией изменили настроение опального князя. Игумен Трифон, понимая, сколько бед произошло от Шемякина правления и сколько христианской крови пролилось в этой неправедной борьбе, видя, сколько людей по-прежнему бежит от Шемяки, и желая, наконец, покоя русской земле, который могла бы дать только законная власть, освященная авторитетом церкви, решился данной ему духовной властью отменить княжескую клятву как вынужденную, данную в неволе. Он дает благословение Василию продолжить борьбу за великокняжеский престол, сказав, что грех клятвопреступления берет на себя и свою братию, обещая усердно молить Бога о прощении княжеских грехов.

Со своими людьми Василий Темный отправился и в Ферапонтов монастырь «накормить живущую там братию и получить у них благословение». Василий должен был ощущать себя в очень трудном положении: после разговора с игуменом Трифоном он, по-видимому, уже решился действовать, но к крестному целованию, данному им Шемяке совсем недавно и вполне искренно, он, как человек глубоко верующий, относился очень серьезно. Страх Божий и ответственность за свою семью, ответственность за вверенных ему Богом людей, за судьбы всей русской земли и православной церкви – все эти заботы были тяжелым крестом, который пришлось нести по жизни великому князю. В решающий момент перед началом нового военного похода, перед новыми кровопролитными сражениями нужно было успокоить совесть, укрепиться духом, испросить помощи Божией.

Узнав о приезде опального князя Василия в Ферапонтов монастырь, игумен Мартиниан по древнему обычаю вместе со всею братией вышел из монастыря встречать гостей и с великой честью благословил князя честными животворящим крестом. Потом в храме Рождества Богородицы был отслужен молебен, по окончании которого приступили к трапезе. После трапезы князь отдыхал, а затем началась долгая беседа с игуменом Мартинианом. «Князь же великий Василий Васильевич, взяв благословение у святого и выслушав душеполезные слова, очень его полюбил и сказал: «Отец Мартиниан! Если будет на мне милосердие Божие и Пречистой Богородицы и великих чудотворцев молитва, и твоими молитвами сяду на своем столе, на великом княжении, если даст Бог, то и монастырь твой достаточно обеспечу, и тебя возьму поближе к себе».

Многих настоящих подвижников видел князь Василий за свою жизнь. Еще в детской памяти его запечатлен был светлый образ мудрого митрополита Фотия, позднее прославленного церковью как святого. В Москве он имел несокрушимую опору в лице преемника Фотия, нареченного в митрополиты владыки Рязанского Ионы, мужа неустрашимой веры и украшенного христианскими добродетелями, также причисленного позднее к лику святых. Среди настоятелей и насельников монастырей в то время нередко были люди, составившие своими подвигами и благочестивой жизнью славу русской Церкви. Однако именно игумен маленькой северной обители смог оказать опальному князю такую великую любовь, сострадание и поддержку, что князь не только захотел приблизить его к себе, но и сделал своим духовником. Возможно, такое решение Василий мог принять после таинства исповеди у игумена Мартиниана. Раскрыв ему свое истерзанное сердце, поведав о тягостных сомнениях, тревоживших его совесть, выслушав наставления от человека святой жизни, Василий, должно быть, почувствовал необыкновенное умиротворение и прилив душевных сил, доставляемый благодатным таинством исповеди.

Дальнейшие события стали развиваться стремительно, резко изменив судьбу игумена Мартиниана, возможно, и против его воли. Вскоре вернулись из Твери отправленные туда ранее послы. Им удалось склонить князя Бориса Александровича примириться с Василием и вместе выступить против Шемяки. Послам, вероятно, удалось разоблачить клевету, ловко придуманную Шемякой. Кроме того, на решение тверского князя должны были повлиять и сами негативные результаты кратковременного московского княжения Шемяки, которые уже вполне можно было оценить. Какую пользу мог видеть князь Борис в таком слабом великокняжеском правлении Дмитрия Юрьевича, когда его подданные бежали из Москвы при первой же возможности? Шемяка уже не раз уклонялся от сражений с татарами, дожидаясь возможности воспользоваться поражением русских в своих личных целях. Теперь истина открылась. Василий гораздо больше подходил на роль великого князя и защитника русской земли. Именно такой человек теперь должен был вернуться на великокняжеский престол, чтобы осуществлять защиту интересов русских княжеств перед Ордой. Борис Александрович решился помочь Василию, и условием заключения нового союза стало обручение наследника Василия, юного князя Ивана, с дочерью князя Бориса Александровича, тверской княжной Марией. Такой союз давал возможность не только вернуть Василию великое княжение, но, что еще важнее, обещал прекращение наконец княжеских усобиц, долгожданный мир и прочную наследственную великокняжескую власть, освященную авторитетом церкви.

Не возвращаясь больше в Вологду, Василий отправился в Тверь, где состоялось торжественное обручение совсем еще юных Ивана Васильевича и Марии Борисовны, после чего к войску присоединилась тверская дружина. Вскоре получены были вести о том, что на помощь к Василию спешат его верные сторонники, бежавшие от Шемяки в литовские земли. Собрав войско в Литве, князь Василий Ярославич Боровский, Иван Стрига-Оболенский, Ряполовские, Федор Басенок двинулись навстречу Василию. Поддержать Василия решили и два татарских царевича Касим и Ягуп, сыновья ордынского царя Улу-Махмета. Они и раньше, находясь на службе великого князя, оказывали ему военную помощь, а теперь, зная, что сделали с Василием его недостойные братья, и помня дружбу, желали доказать Василию свою благодарность. Сохранялась также и определенная уверенность в том, что в Москве оставалось немало сторонников Василия. Поэтому, после того, как была получена весть о выступлении из Москвы войск Шемяки, которые направились к Волоку Ламскому, в обход их был направлен в Москву немногочисленный отряд под командованием боярина Плещеева. Ночью накануне Рождества отряд Плещеева тихо подошел к стенам Кремля. Когда в церквях зазвонили к заутрене, одна из княгинь поехала к заутрене в кремлевский собор. Для нее отворили Никольские ворота, чем воспользовалась дружина Плещеева. Кремль был захвачен без боя всего за полчаса, а граждане с радостью присягнули Василию.

Шемяка понял, что в таком положении он больше не может доверять своему войску; он знал, что многие из его невольных сторонников только ждут удобного случая, чтобы присоединиться к великокняжескому войску. Взяв с собою мать Василия, великую княгиню Софию Витовтовну, он вместе с Иоанном Можайским бежал сначала в Галич, потом в Чухлому и дальше, в Каргополь.

Великий князь тем временем соединился близ Углича с войском своего шурина князя Василия Ярославича Боровского. Углич был наследственным уделом Дмитрия Шемяки, поэтому там находился его наместник, отказавшийся сдавать город. Углич пришлось брать штурмом. В этом сражении погиб великокняжеский воевода Юрий Драница, единственный из многих погибших, о котором скорбно упоминает княжеский летописец. Войско Василия двинулось к Ярославлю, где его ожидали дружественные татарские царевичи Касим и Ягуп. Еще через несколько дней, ранней весной, на Фомину неделю, Москва радостно встречала возвратившегося на родительский престол великого князя.