Текст книги "Достояние леди"

В спальне горела одна-единственная лампа. Зев стоял у окна и всматривался в ночь. На нем был бордовый шелковый халат. Он обернулся, и Мисси еще раз подумала, до чего же красив этот человек…

– Мисси, – проговорил Зев, раскрывая объятия, – если бы ты знала, как ты прекрасна.

Сияя от счастья, Мисси опустилась на кровать.

– Мне так хочется рассказать тебе о своей любви, но я не знаю, как это выразить словами, – шептал Зев, покрывая ее нежными поцелуями.

Он опустился на колени возле кровати и, целуя ее ноги, стал говорить, что всегда считал себя недостойным ее мизинца. Мисси протянула к нему руки, заставила подняться с колен и сказала, что такой мужчина, как он, достоин гораздо большего, чем она. Их уста слились в страстном поцелуе.

Исчезли все страхи, рассеялась суета – для Мисси и Зева в этот миг не существовало никого, кроме них. Они любили друг друга и хотели быть вместе. Оказавшись в объятиях возлюбленного, Мисси забыла об Арнхальдте, об О'Харе, даже князь Миша отступил в туманную даль. В эту ночь она стала женщиной Зева, она принадлежала только ему и знать не желала о ком-то другом. Через несколько часов, засыпая в его нежных объятиях, Мисси подумала, что ей никуда больше не хочется, ничего больше не нужно – быть рядом с Зевом – вот и все, что она хотела в жизни.

Мэриленд

Восток окрасился первыми утренними лучами, и Мисси, посмотрев на Кэла, сказала:

– В том, что случилось потом, виновата я сама. Я никогда не смогу простить себя за это. Я была еще молода, эгоистична и хотела насладиться своей любовью. Да, я была без ума от этого человека. В то время ему было тридцать пять – из никому не нужного еврейского эмигранта он сделался самой настоящей голливудской легендой. Вся история его киностудии походила на волшебную сказку. Два ветхих сарая, одна камера и несколько метров пленки – вот и все, что досталось ему от продавца. И всего за несколько лет «Мэджик» превратилась в одну из самых знаменитых кинокомпаний Америки – ее фильмы крутили по всем кинотеатрам, слава ее звезд гремела на весь мир. И все это было достигнуто благодаря способностям Зева Абрамски.

Но не только головокружительный успех делал Зева живой легендой. Он ведь казался многим человеком-загадкой, человеком-тайной. Действительно, он избегал шумных компаний, не любил давать интервью, никому не рассказывал о себе. В нем было нечто такое, что заставляло менеджеров отелей и директоров ресторанов сразу же предоставлять ему самые роскошные номера и лучшие столики. Он был настоящим королем Голливуда, а я стала его королевой – мы были настолько поглощены друг другом, что ни на что другое у нас практически не оставалось времени.

Когда завершились съемки «Мариэтты в горах», Зев решил снять еще один фильм из той же серии – «Мариэтта в Малибу». В плане киностудии начало съемок было назначено на следующий месяц, и мы с Зевом решили наконец отправиться в свадебное путешествие. Ехать далеко нам не хотелось – тем более, что совсем близко находился такой райский уголок, как остров Каталина. Отель «Святая Екатерина» был идеальным местом для отдыха; многие киношники скрывались за его стенами от суеты внешнего мира, чтобы собраться с мыслями и восстановить силы.

Мы, наверное, походили на подростков, отправившихся в увлекательный поход. Мы катались на лодке-плоскодонке, танцевали до упаду в местном казино, часами гуляли вдоль пляжей. Я помню, как любили мы купаться в лунной дорожке, вода была теплая и чистая, откуда-то издалека доносились звуки оркестра, а мы были такие счастливые.

Мы пробыли на острове неделю, не зная горя и печали, и вдруг – как гром среди ясного неба – телефонный звонок от Розы: куда-то пропала Азали.

Зев тотчас же зафрахтовал маленький самолет, и в тот же день мы вылетели в Голливуд. Роза была в смятении. Рэчел – в слезах. Судя по всему, Азали наскоро сложила самые необходимые вещи и прямо посреди ночи куда-то убежала. Когда она не вышла к завтраку, Роза решила, что она просто проспала, и лишь через несколько часов выяснилось, что девочки нет в «Розмонте».

Зеву показалось, что Рэчел что-то знает. Он отвел ее в сторону и попросил рассказать всю правду. – Мисси сделала небольшую паузу – Кэл заметил, что старая женщина прилагает огромные усилия, чтобы не заснуть, но он не стал уговаривать ее сделать перерыв – все равно было ясно, что она не согласится на это.

– Рэчел рассказала ему, что Карлос дель Вильялосо изнасиловал Азали, что она беременна от него и теперь поехала в Агуа-Кальенте, чтобы разыскать этого типа и выйти за него замуж. Я не поверила этому рассказу. В ярости носилась я по комнатам пансиона, восклицая, что все это гнусная ложь и моя Азали – чистый и невинный ребенок.

Зев знал, что в такой ситуации обращаться в полицию бесполезно. По городу мгновенно поползли бы слухи, дотошные журналисты стали бы вынюхивать мельчайшие подробности, и это, несомненно, лишь усугубило бы страдания бедной девочки. Зев снова зафрахтовал самолет, но на этот раз он наотрез отказался брать с собой меня. С ним полетели два охранника, которых студия содержала для того, чтобы охлаждать пыл слишком рьяных поклонников звезд экрана. До сих пор я думала, что их держат исключительно для острастки – больно уж свирепый был у них вид, – но в этот раз я поняла, что они способны не только пугать.

Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я беспрестанно задавала себе один и тот же вопрос: «Неужели, отдав столько сил на спасение бедной Азали, я оказалась столь глупа, что не могла защитить ее от этого мерзкого проходимца Карлоса дель Вильялосо?»

Зев нашел дель Вильялосо на ипподроме. Он не хотел устраивать скандал на публике и поэтому попросил его выйти. По лицу этого негодяя Зев сразу понял, что рыльце у него в пушку. Но поначалу тот стал от всего отпираться: он, видите ли, почти не знаком с Азали, наедине они ни разу не были и так далее.

Тогда Зев позвал телохранителей. После краткого разговора с этими громилами Карлос запел совсем по-другому: он рассказал, что Азали недавно пришла к нему с сообщением, что она ждет от него ребенка и хочет немедленно выйти за него замуж. По его словам, она сама бросилась на него, таскалась за ним в Тихуану и что вообще Азали О'Хара – самая обычная маленькая шлюшка.

При этих словах Зев не сдержался и выбил подлому развратнику несколько бесценных белоснежных зубов.

– Где она? – кричал Зев. – Если ты сейчас же не расскажешь, что с ней случилось, я придушу тебя своими собственными руками!

Смазливая мордашка дель Вильялосо всегда была его главным козырем. И вот она превратилась в кровавое месиво. Мексиканец понял, что шутить с ним никто не собирается. «Я дал ей немного денег, – прошепелявил он, выплевывая изо рта кровь и зубы, – она поехала в Тихуану».

Зев прекрасно понимал, что это значило. В этом городишке чуть ли не в каждой подворотне можно было за считанные гроши сделать аборт. При мысли о том, что Азали попала сейчас в руки какого-нибудь полуграмотного мясника, ему стало плохо – надо было немедленно ехать в Тихуану спасать девочку. Оставив дель Вильялосо под присмотром одного из охранников, Зев поехал в сопровождении второго в Тихуану.

Сначала они обыскали все «больницы», но Азали там не оказалось: дель Вильялосо дал ей слишком мало денег. В одной из больниц им сказали, что дешевыми абортами промышляет некий доктор Миллер – алкоголик, уволенный много лет назад из одной американской больницы после того, как, оперируя в нетрезвом виде, чуть не убил пациента, дав ему слишком большую дозу наркоза.

Найти Миллера не составило большого труда. Мертвецки пьяный он сидел в своем любимом баре: из нагрудного кармана рубахи торчали деньги – те самые деньги, которые дал несчастной Азали ее соблазнитель. Зев даже не стал его трогать и отправился на поиски бедной девочки.

Грязная, вонючая комната кишела огромными тараканами размером с серебряный доллар; крошечное оконце почти не пропускало света, но Зев разглядел Азали – накрытая окровавленной простыней, она лежала на железной кровати и тихо стонала. Глаза ее были закрыты, лоб покрыт крупными каплями пота.

Лицо ее было землисто-серого цвета; притронувшись рукой ко лбу бедняжки, Зев вскрикнул от ужаса – она вся горела. Зев отдернул простыню, и глазам его открылось страшное зрелище – девочка истекала кровью. В ужасе взмолился он Богу пощадить бедную Азали и даровать ей жизнь.

Вдруг она приоткрыла глаза и посмотрела на него.

– Зев, это вы? – прошептала она. – Значит, я еще жива?

Зев был настолько поражен увиденным, что с трудом мог ответить.

– Да, дорогая, ты жива, – проговорил он.

– Как хорошо, – пробормотала Азали. – Мне бы так не хотелось подвести вас с «Мариэттой».

Он отвез Азали в больницу, где ей сделали чистку и переливание крови; врачи сказали, что надежды практически нет. Всю ночь провел он возле ее койки, держа бедную девочку за руку, молясь Богу и страшась одной мысли, что придется рассказывать обо всем этом мне. Но вот настало утро – тот час, когда переживающие кризис больные либо умирают, либо начинают выздоравливать—и он, не веря своим глазам, заметил, что на щеках у Азали появился слабый румянец. Ее дыхание стало спокойнее, и уже к девяти утра врачи сказали, что опасность миновала – девочка будет жить. Вот тогда-то Зев, облегченно вздохнув, пошел «разбираться» с доктором Миллером.

В тот же день пополудни полицейские подобрали на улице жестоко избитого человека – его лицо было превращено в кровавое месиво, но все же им удалось узнать в нем знаменитого на всю Тихуану «доктора». Миллера посадили в тюрьму, и больше о нем никто не слышал.

Дель Вильялосо тоже арестовали – ему вменили в вину жульничество на скачках. В тот же день его отправили в Мехико, где вскоре состоялся суд. Негодяй получил десять лет тюрьмы. Можно сказать, что ему еще повезло– он остался в живых. Хотя, конечно, трудно говорить о везении человека, попавшего в мексиканскую тюрьму. С. 3. Эбрамс был могущественным человеком, и он умел мстить негодяям.

Азали была в ужасном состоянии. Она все время плакала и говорила, что все это – неправда, что она не делала никакого аборта и не знает никакого Вильялосо. Мы не решались спорить с ней.

Девочка долго не могла прийти в себя – она потеряла слишком много сил – и моральных, и физических. Когда ей стало немного лучше, я попыталась заговорить с ней. Ее реакции были неадекватны, и я поняла, что снова в наш дом вернулась беда. Зев вызвал из Нью-Йорка одного из ведущих психиатров, и он сказал, что девочка страдает распадом личности – она запуталась в своих многочисленных именах и жизнях. «Она перестала быть индивидом, – говорил доктор. – Под этой телесной оболочкой уживаются сразу несколько человек… Невозможно определить, кто из них был настоящей Азали. А может быть, Ксенией? Или Эйвой?»

Азали нельзя было обвинить в распутстве – она просто не знала толком, кто она такая. В «нормальных» условиях она вела себя как «нормальный» человек, но стоило ей оказаться в чрезвычайной ситуации, никто не мог предугадать ее поведения. Доктор сказал, что ей необходимо пройти курс лечения, который продлится минимум три года.

Азали начала лечиться, и наша жизнь вновь вошла в нормальное русло, хотя, конечно, все мы прекрасно понимали, что эта «нормальность» висит на волоске…

Зев положил на полку «Мариэтту в горах», вычеркнул из планов студии «Мариэтту в Малибу». Мы стали прилагать все усилия, чтобы обеспечить Азали спокойную, стабильную жизнь. Особенно больно нам было узнать, что во время аборта внутренние органы бедной девочки так сильно пострадали, что теперь у нее никогда не будет детей. С другой стороны, я подумала, что, может быть, это и не так плохо, ведь Карлос дель Вильялосо был лишь первым мужчиной в ее жизни, и я не была уверена, что подобные истории не повторятся.

Глубоко вздохнув, Мисси печально посмотрела на Кэла.

– Шли годы, – продолжила она свой рассказ. – Учителя приходили к нам домой, и Азали освоила всю школьную программу. Мы боялись отдавать ее в колледж. Зато с прежним энтузиазмом занималась она танцами.

Психиатр предупредил нас, что Азали осознает, что причиной ее психического расстройства является дурная наследственность и перенесенные в детстве стрессы; что все то, что ей довелось пережить, случилось именно с ней, а не с какой-то «другой девочкой». Но врач считал, что о какой-либо стабильности говорить не приходится. Надо было продолжать курс лечения и надеяться, что рано или поздно Азали сможет вернуться к нормальной жизни.

Когда Азали исполнилось восемнадцать, мы решили устроить для нее небольшой праздник. Приглашены были только Роза и Сэм, Рэчел, Дик и Ханна. Мы пошли в кафе «Кокосовая роща» – на столе уже стоял огромный именинный торт со свечами, а когда оркестр заиграл «С днем рождения», Азали покраснела и чуть не расплакалась. Она была сама невинность: стройная, белокурая, с широко раскрытыми глазами, в бледно-зеленом платьице; на груди ее был приколот рубиновый кулон в виде сердца—тот самый, что подарил ей О'Хара к дню нашей свадьбы. На столе лежала целая куча подарков от всех приглашенных. Разумеется, больше всех постарался Зев – он вообще считал, что меньше дюжины подарков дарить неприлично. Но главным его подарком было сообщение о том, что специально для Азали пишется сценарий нового мюзикла под названием «Полет птицы».

– Я помню эту картину! – воскликнул Кэл. – Мы с друзьями в колледже смотрели ее по нескольку раз. Да, Азали блестяще сыграла эту роль…

– Вам понравилось? Можете себе представить, какая это была радость для самой Азали. Доктор разрешил ей сниматься, а мы со своей стороны старались ни на секунду не сводить глаз с девочки, оберегая ее от всех окрестных мужчин – начиная с кинозвезд, с которыми ей надо было сниматься, кончая случайными грузчиками, передвигавшими декорации. Как всегда, продюсером был Зев, режиссером-постановщиком – Дик Неверн, фильм действительно вышел отличный.

Шел 1932 год. Большая Депрессия затронула и Голливуд. Зев вложил кучу денег в рекламу фильма, но интервью с Эйвой Адэр были сведены к минимуму: к ней допускались только представители самых престижных голливудских и нью-йоркских изданий. Но никто не мог запретить публиковать в журналах ее снимки, и вскоре Азали вновь стала звездой первой величины.

Громкая слава, казалось, мало волнует девочку. Каждое утро она выходила из дома с двумя собаками – Рексом и маленькой Бэби (к этому времени у Рекса и Джульетты родилось шесть борзых щенят) – и отправлялась на студию. После съемок шла заниматься танцами, готовясь к новой роли. Азали снова стала веселой и жизнерадостной. Наконец-то мы смогли хотя бы спокойно спать – о полном покое говорить не приходилось: психические болезни так просто не проходят.

Рэчел по-прежнему была лучшей подружкой Азали, в каждом фильме ей тоже доставалось по небольшой роли. У них с Диком Неверном завязался роман.

Первые признаки беды появились, когда Азали был двадцать один год. Она вдруг заявила, что сняла отдельную квартиру в Голливуде и собирается немедленно туда переселиться. Удерживать ее было бесполезно.

Вскоре она познакомилась с одним молодым человеком, который затем стал ее партнером по танцам. Звали его Милош Зоран, он был сыном хорватского крестьянина и внешностью своей напоминал древнегреческого бога. Азали впервые встретила его в танцевальном классе – красивый юноша сразу же привлек ее внимание. А когда она стала танцевать с ним, то ей, наверное, показалось, что это ее судьба. Действительно, исполняя очередной танец под музыку Кода Портера или Керна Джерома, они смотрелись великолепно: он в белом галстуке и фраке, она – в розовом шифоновом платье…

Первый же фильм с их участием вызвал бурю восторга. В газетах появились статьи, авторы которых весьма двусмысленно намекали на «более, чем дружеские» отношения между партнерами. Мы прекрасно поняли, к чему все это может привести. Зев попытался действовать силой; он пригрозил Зорану увольнением. Как только Азали узнала об этом, она устроила нам самый настоящий скандал, заявив, что в этом случае уйдет и она. Азали ни с кем не считалась в этой жизни. Она жила, как хотела. А может, это была не она, а какая-то «другая девочка». – Мисси грустно покачала головой. – Мы так и не знали, как же с ней обращаться.

Влияние Зорана становилось все сильнее и сильнее; он стал лично ставить танцы, руководил репетициями, в которых принимала участие Азали. Через некоторое время Азали попросила Зева во всех титрах и афишах указывать его фамилию перед ее – «Зоран и Адэр» Зев пообещал девочке выполнить ее просьбу, но, конечно, ничего подобного делать не стал. Когда разгневанный танцовщик явился к нему в кабинет и потребовал объяснений, Зев спокойно подошел к нему, взял обеими руками за лацканы его пижонского нового пиджака и сказал, что однажды ему уже довелось бросить за канаты одного парнишку, который попытался обидеть Азали, и что он не потерпит еще одного такого наглеца. Зоран не стал спорить со всемогущественным продюсером, но через некоторое время все же ухитрился сделать пакость: в самый разгар съемок следующего фильма он заявил, что отказывается работать на студии «Мэджик». Азали была страшно потрясена этим известием – снова пришлось водить ее по врачам, возобновлять курс лечения, оберегать личную жизнь девушки от вторжений извне. Само собой разумеется, что все разговоры о кино были временно прекращены – «до существенного улучшения в состоянии больной».

Подобные истории повторялись не раз. Возможно, вы слышали, что у знаменитой Эйвы Адэр было несколько партнеров по танцам? Самым известным из них был, конечно, Тедди Адамс. Танцевальная пара «Адамс и Адэр» вошла в историю. В середине тридцатых годов Азали была в апогее славы: молодая, красивая, великолепная танцовщица, певица. То, что в газетах время от времени появлялись заметки об очередном ее скандальном увлечении, кажется, лишь прибавляло ей популярности. Зев заметил как-то раз, что если женщина по имени Эйва родилась в тридцатые годы, то можно дать сто процентов, что она названа в честь Эйвы Адэр.

Подолгу, иногда по нескольку лет, Азали казалась вполне нормальной девушкой. Но потом наступал очередной кризис… Ей не приходилось заботиться о своей карьере – всем занимался Зев. До тех пор, пока он оставался продюсером, Азали была обречена на успех. Но потом на голову нам свалилось еще одно горе – она встретила Джеки Джерома и… Григория Соловского.

ГЛАВА 41

– На экране Азали всегда была светлой, солнечной девочкой; зрители были от нее без ума. В жизни же все было далеко не так радужно. Одним из ужасных свойств Азали была какая-то патологическая тяга к мерзавцам мужского пола – к этаким смазливым альфонсам, которые откровенно эксплуатировали бедную девушку. Джеки Джером производил совершенно другое впечатление.

Он был невысок ростом, неуклюж в движениях, но очень обаятелен. Джеки постоянно улыбался, был прекрасным собеседником. На студии «Мэджик» он работал сценаристом. Не сказала бы, что был очень талантлив, но перерабатывать чужие идеи в довольно сносные сюжеты умел. Он много работал и – в отличие от большинства сценаристов – мало пил.

Зеву Джеки нравился – именно он познакомил молодого сценариста с Азали. Через некоторое время ему сообщили, что Азали и Джеки видели вместе на скачках. Зев не обратил на это никакого внимания: было очевидно, что этот парень не в ее вкусе.

Но их дружба продолжалась. Азали начала приводить его к нам в гости. Джеки был с ней очень внимателен, заботлив – в отличие от других кавалеров не пытался использовать ее как средство для достижения своих целей. Если все ее предыдущие приятели буквально через педелю после знакомства поселялись в ее квартире, то Джеки продолжал жить у себя.

К тому времени Рэчел успела выйти замуж за Дика Неверна и родить ему двух сынишек. Я часто замечала, с какой тоской смотрит Азали на игры этих малышей: ей тоже очень хотелось ребенка, но приговор врачей был суров.

Дружба Азали и Джеки с каждым днем крепла, и мы стали всерьез подумывать: а вдруг это и есть тот самый человек, который нужен нашей бедной девочке. Зев повысил Джеки по службе, назначив его заведующим сценарного отдела с существенной прибавкой в зарплате. Получив деньги, Джеки побежал в антикварную лавку и потратил все жалованье на два старинных венецианских зеркала, которые в свое время очень понравились Азали. Она была в таком восторге от этого подарка, что решила затеять в гостиной перестановку – лишь для того, чтобы зеркала смотрелись выигрышнее. Когда комната приобрела новый облик, она устроила обед для самых близких: меня, Зева и Джеки.

Он был таким веселым, непосредственным в общении и – странное дело – рядом с ним Азали становилась такой же; я давно уже не видела ее в таком хорошем настроении и была от всей души благодарна этому молодому человеку за то, что он смог помочь девочке.

Шел 1937 год. Азали было всего двадцать четыре, но она считалась звездой со стажем, за плечами ее было целых восемь лет съемок в кино. Джеки был на пять лет старше, но при этом оставался «темной лошадкой». Он не любил рассказывать о своих родственниках. Мне было известно только, что в Голливуд он приехал из Филадельфии, что большая часть его родственников до сих пор живет где-то в Польше.

После того как мы с Зевом хорошенько осмотрели гостиную, Азали объявила, что Джеки хочет что-то сказать. Молодой человек встал, откашлялся и попросил Зева дать согласие на его брак с Азали – конечно, для него она была Эйвой. В этот момент он казался таким воспитанным, таким благородным. Азали с мольбой смотрела на меня и шептала: «Ну, пожалуйста, Мисси, скажи «да». Я тотчас же вспомнила, как умоляла она меня разрешить ей сниматься в кино. Сами понимаете, Кэл, что мы не могли ответить отказом – полетели к потолку пробки от шампанского; свадьба была назначена на октябрь. Настоящая, большая свадьба. Азали буквально светилась от счастья; болезнь, казалось, навсегда оставила ее. Я подумала, что если Джеки действительно сможет избавить девочку от страшных приступов депрессии – или, по крайней мере, хотя бы смягчить их – то о лучшем муже для Азали и мечтать нельзя.

В тот же день Джеки сказал, что у него созрел план нового сценария, скорее, даже пьесы, которую, для начала он хотел поставить на сцене.

«Почему бы Эйве не выступить в бродвейском мюзикле? – предложил он. – А потом уже сделаем из этого спектакля фильм. Нас ждет двойной успех. К тому же, Эйве давно уже хотелось сыграть в театре».

Зев удивился, но сказал, что обязательно прочтет пьесу. Это оказалась средней руки поделка. Сюжет – банальный и довольно скучный. По замыслу Джеки, гвоздем спектакля должна была стать сама Азали – она должна была петь, танцевать, очаровывать зрителей. Джеки рассчитывал на участие в постановке лучших композиторов и балетмейстеров. Кто был автором пьесы, так и осталось неизвестно – Джеки Джером купил ее за несколько тысяч долларов в качестве подарка к помолвке. Само собой разумеется, Зев дал согласие.

Джеки переписал текст заново. Азали попросила Дика Неверна быть режиссером. Эта была его первая работа в театре – как, впрочем, и ее. Как бы то ни было, Азали доверяла Дику. Вскоре был найден подходящий театр на Бродвее, и Джеки переселился в Нью-Йорк и вплотную занялся постановкой. Он нашел в одном из театров партнера для Азали – Уилла Хатнера. С одной стороны, он был достаточно талантлив, а с другой, не было опасности, что он затмит «несравненную Эйву Адэр».

Азали напряженно готовилась к премьере, и вот после полутора месяцев репетиций, в холодный мартовский вечер публика повалила на премьеру «Бродвейской девушки». Каждый выход Азали сопровождался громом аплодисментов, а в конце спектакля зал приветствовал ее стоя. Я постоянно вспоминала свой успел в шоу Зигфельда – бедного Флоренца к этому времени давно не было в живых – и понимала, какое наслаждение испытывает Азали. По щекам моим текли слезы радости; я ужасно гордилась моей девочкой.

После спектакля мы пошли в ресторан Сарди. Наутро с волнением принялись читать газеты – слава Богу, все они были единодушны в восторженных оценках Эйвы, Дика, композиторов, хореографов. На сюжет никто вообще не обратил внимания – впрочем, это было вполне объяснимо. В театре каждый раз был аншлаг – «Бродвейская девушка» принесла целое состояние. Шестьдесят процентов дохода пошло Зеву, двадцать – Джеки. Впервые в жизни Джеки разбогател. Он безудержно транжирил деньги, приглашая первых встречных на обеды в лучших ресторанах. Он торжественно вручил Азали большое обручальное кольцо с бриллиантами – вместо тонюсенького серебряного колечка, которое подарил ей полтора месяца назад в Голливуде. Из скромной квартирки на Бродвее он переехал в роскошные апартаменты прямо напротив отеля «Шерри Недерланд».

За все это время между Азали и Джеки не было интимных отношений. Мы думали, что жених просто-напросто настоящий джентльмен пуританских нравов. Азали с нетерпением ожидала октября – свадебный банкет должен был состояться в особняке Зева на Лексингтон-Роуд, были уже разосланы приглашения друзьям и коллегам по шоу-бизнесу. Но администрация театра стала со слезами умолять Азали немного подождать с устройством личной жизни – «Бродвейская девушка» оставалась единственным источником дохода, а найти другую артистку за столь короткий срок оказалось невозможно. Скрепя сердце Азали согласилась перенести свадьбу на апрель следующего года.

Я часто ездила к ней в Нью-Йорк. Самолеты я всегда не любила, так что приходилось добираться поездом. Останавливалась у нее в квартире возле «Шерри Недерланд», но на общение с Азали времени практически не было. Она возвращалась домой под утро – ведь после каждого спектакля обязательно устраивался банкет, – а потом спала до самого вечера. Я оставалась предоставлена сама себе. За здоровье девочки я могла не опасаться– Джеки был к ней очень внимателен, он даже следил за тем, как питается Азали. Мне казалось, что Азали нравится такое обращение: Джеки отчасти заменял ей отца, хотя разница в возрасте у них была совсем незначительная.

Азали стали узнавать на улицах. Теперь она уже не могла позволить себе роскошь гулять пешком, приходилось ездить на лимузине. Отсутствие свободы раздражало ее, и по воскресеньям она старалась вырваться к кому-нибудь из друзей на Лонг-Айленд: Азали отдыхала на природе, плавала, играла в теннис, загорала. Я диву давалась, откуда у девочки столько энергии.

В том году в Нью-Йорке проходила Международная ярмарка. Город был наводнен зарубежными гостями. Почти каждый день Азали принимала за кулисами представителей иностранных делегаций. Эйва Адэр была, по сути дела, одним из главных экспонатов на ярмарке – молодая, обворожительная, веселая – одним словом, настоящая американская звезда. Их дружба с Джеки длилась уже около двух лет, и ни разу за это время у нее не было приступов депрессии. Казалось, она совсем забыла о врачах, санаториях, однообразных процедурах, режиме дня.

Однажды в октябре я зашла за кулисы. Ко мне подошел администратор театра и сказал, что какие-то незнакомые ему высокопоставленные русские добиваются встречи с мисс Адэр. Я побледнела и дрожащим голосом попросила выяснить, кто это такие и какую организацию представляют. Администратор ответил, что это члены какой-то правительственной делегации, прибывшей в Нью-Йорк на конференцию, а возглавляет группу некий Григорий Соловский.

В тот же миг я вспомнила тесный, набитый до отказа вагон, лица попутчиков-крестьян и суровый взгляд красного командира, устремленный на маленькую Ксению. Он спросил, как ее зовут, и девочка ответила «Азали О'Брайен». А потом я вспомнила ту страшную ночь в лесу под Барышней, когда Григорий Соловский увез от нас Алексея… увез навсегда. Двадцать лет я с ужасом ждала этого момента, и вот он наступил: русские вышли на наш след.

За моей спиной раздался голос Азали:

– Конечно, я встречусь с ними. Как интересно, Мисси, наконец-то я поговорю с настоящим русским.

– Может быть, не стоит, – пыталась было возразить я, но в этот миг на пороге артистической появился сам Соловский. Он почти не изменился за эти двадцать лет, только в лице появилось больше уверенности. Конечно, тогда, в семнадцатом году, он был еще молодым человеком, и мне удалось заставить его поверить в мою легенду; теперь передо мной стоял высокопоставленный советский военный в щегольской форме, с ромбами в петлицах, с шевронами на рукавах. С волнением я стала заглядывать ему за плечо, надеясь, что вместе с ним пришел Алексей.

Я стояла в дальнем углу уборной, и пришедшим было трудно разглядеть мое лицо. Впрочем, я их вовсе не интересовала – им нужна была Эйва Адэр. Соловский галантно поцеловал ей руку и произнес:

– Спектакль произвел на нас такое впечатление, что мы сочли своим долгом лично засвидетельствовать вам свое восхищение. Спасибо вам большое, мисс Адэр, – ваш талант просто потряс нас.

Еще минут пять Соловский непринужденно болтал с Азали на светские темы, а потом, глядя ей прямо в глаза, произнес:

– У меня такое ощущение, что мы с вами уже встречались, мисс Адэр. Ваше лицо мне знакомо.

– Неужели? – заинтересовалась Азали. – Где же мы могли встречаться?

Я поняла, что она может наговорить лишнего и, встав между Азали и Соловским, быстро проговорила:

– Извините за бестактность, господа, но Джеки очень просил тебя как можно скорее приехать в клуб «Сторк»: там уже все собрались: Кол, Дик…

Соловский окинул меня взглядом, и я поняла, что он узнал меня.

– Это моя мать, миссис Эбрамс, – представила меня Азали. – Извините, господин Соловский, но мне действительно пора убегать. Может быть, встретимся в другой раз?

Григорий поклонился и сказал:

– Что ж, буду очень рад… – При этом он не сводил с меня глаз. Потом подошел ко мне, поздоровался за руку и тихо – так, чтобы не услышали его спутники – прошептал: – Мы ведь с вами знакомы, не так ли, миссис О'Брайен?

Я не знала, что ответить. Мне казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди от страха.

– Нам надо поговорить, – прошептал Соловский.

Я совсем растерялась: что, если это ловушка? Вдруг где-нибудь за углом стоят агенты НКВД, готовые по первому слову комкора схватить нас? Соловский прочитал мои мысли и с улыбкой сказал:

– Не бойтесь. Мы будем беседовать с глазу на глаз. Без свидетелей.

Я кивнула. Мы договорились встретиться через полчаса в моем номере.

Нью-Йорк

Григорий Соловский узнал бы лицо Мисси из тысячи– он не мог простить себе ту слабость, которую допустил тогда, двадцать лет назад, в поезде. Что же произошло с бдительным краскомом в тот морозный зимний день? Как мог он позволить обмануть себя? Григорий прекрасно помнил, что крестьянское чутье подсказывало: эта девушка лжет, но он почему-то испугался оказаться в неловком положении. Спохватился лишь в Петрограде, когда Дзержинский рассказал ему все подробности, связанные с исчезновением обоих детей князя Михаила и его матери. Вот тогда-то Григорий и понял, что совершил роковую ошибку, но что он мог сделать? Признаться «железному Феликсу», что проворонил наследницу? За такие просчеты могли расстрелять без суда и следствия. Выдать им тайну Алексея? Но он слишком привязался к мальчику и ради любви к нему готов был пойти на маленькую сделку с партийной совестью. Да, Россия задыхалась без миллиардов Ивановых, но Григорий все равно не мог пожертвовать ради этого своим приемным сыном. Конечно, узнай об этом Ленин, он обозвал бы Григория мягкотелым ренегатом и политической проституткой, но мнение вождя в данном вопросе мало интересовало Соловского.