Текст книги "Достояние леди"

ГЛАВА 43

Мэриленд

– Так мы и зажили все вместе – с Розой, Рэчел и тремя мальчишками – в доме на Лексингтон-Роуд, – рассказывала Мисси Кэлу. – Вместо того, чтобы сидеть над квартальными планами и финансовыми отчетами, Зев проводил почти все время с детьми, которые стали ему как родные. Он ходил в школу на родительские собрания, проверял их дневники, искал для ребят самых хороших тренеров по теннису и плаванию, ходил с ними на бейсбольные матчи. И так постепенно студия «Мэджик» все больше и больше переходила в руки Джеки Джерома. Поначалу Джеки делал вид, что не решается предпринимать никаких важных шагов, не посоветовавшись с С. 3., но вскоре всем нам стало ясно, что это была лишь маскировка – он все равно поступал по-своему. Зев появлялся на студии два-три раза в неделю: он подписывал документы, просматривал отснятый материал, сидел на официальных совещаниях. При этом ему не было известно, что втайне от него Джеки проводит другие совещания.

После того тяжелейшего приступа болезни, вызванного встречей с Соловским, Азали перестала отзываться на это имя. Теперь она была только Эйвой Адэр. Какое-то время нам даже казалось, что все ее проблемы отпали вместе со старым именем. Она снималась в фильме за фильмом, и как-то раз даже Зев сделал Джеки выговор за то, что он нещадно эксплуатировал жену. Само собой разумеется, что на новые сюжеты у него фантазии не хватало – менялись только названия, декорации и актеры.

– Эйве нужен новый стиль, новый образ, – сказал Зев Джеки после просмотра очередной киноэпопеи с ее участием. – Она может показать зрителям больше, чем свою красоту…

Но Джеки лишь пожал плечами.

– Зрителям нужны именно такие фильмы, С. 3., зачем создавать себе лишние проблемы?

Когда Зев рассказал об этом разговоре Азали, она лишь улыбнулась: мол, Джеки лучше знает, что нужно для успеха. И тут же бросилась на репетицию какого-то благотворительного концерта.

После войны в кино произошла самая настоящая революция – даже к мюзиклам стали предъявлять новые требования. Когда последний фильм Джеки с треском провалился и студия понесла значительные убытки, Зев вызвал Джеки к себе в кабинет и потребовал объяснений. Джеки как ни в чем не бывало ухмыльнулся и сказал, что во всем виновата Эйва – она, мол, отказывается слушать режиссера и продолжает играть по-старому.

Джеки и Азали жили в роскошном доме на Крезент-Драйв; Джеки любил устраивать званые обеды. Иногда мы заходили к ним в гости, и с каждым разом мне становилось очевиднее, что положение Азали в семье постепенно меняется. Когда они только что познакомились, всем было ясно, что Джером Азали не пара: она была голливудской звездой, к тому же – падчерицей самого С. 3. Эбрамса, а он – неказистым, бедным, в общем-то, бездарным молодым сценаристом. Теперь все поменялось местами. Джеки стал одним из королей Голливуда. Он постоянно что-то говорил, поучал других, не терпел возражений; носил теперь только самые дорогие итальянские костюмы, курил лучшие сигары. А Эйва Адэр постепенно отходила в тень – у нее была репутация женщины, страдающей психической болезнью, к тому же в Голливуде появилось новое поколение звезд и «звездочек», которые ни перед чем не останавливались для достижения своих честолюбивых целей, так что бедная Азали вскоре почти совсем потеряла популярность. Что же касается молодых «звездочек», то Джеки очень любил приглашать их к себе в гости.

Он стал обращаться с ней грубо и бесцеремонно: прерывал на середине фразы, демонстративно смотрел в другую сторону, вел себя так, словно жены вообще не было в комнате. До Зева стали доходить слухи, что Джером часто не ночует дома; бедной Азали он говорил, что допоздна засиживается у друзей за партией в покер.

Так прошло еще несколько лет. Мы с Зевом жили так же счастливо, как в первый год после свадьбы. Мне хотелось верить, что война заставила русских думать о более серьезных вещах, чем наследники князя Иванова, и почти забыла об агентах Кремля.

Весной 1950 года мы с Зевом решили попутешествовать по Европе. Мы побывали в Лондоне, Париже, Риме. Оксфорд оказался совсем не таким, как я его запомнила по детским годам. Из всей старинной застройки нетронутыми остались лишь здания университета. Но я все-таки разыскала наш старый дом: профессор, который жил в нашей квартире, любезно согласился впустить нас. К моей великой радости, почти все осталось здесь по-старому—даже любимый папин стул стоял на том же месте. Когда я рассказала профессору, как папа, сидя на этом стуле, сажал меня к себе на колени, он улыбнулся и сказал, что стул по праву принадлежит мне. Я отвезла этот стул в Америку. Это ведь единственное, что напоминает мне об отце: могила его – в России, дом давно принадлежит другим людям, никаких других вещей не осталось. Вот и появился в нашем доме совершенно неожиданно этот стул как напоминание о давно ушедших временах…

Мы возвратились в Калифорнию в отличном настроении. Зев хорошо отдохнул, к нему вернулись творческие силы. В годы войны, когда стало известно об ужасах концлагерей, он стал переводить крупные суммы на помощь жертвам фашизма, активно участвовал в деятельности различных международных гуманитарных организаций. Теперь он решил возвратиться к занятиям кинобизнесом. Он собирался вернуться к руководству студией «Мэджик».

Едва мы успели вступить на порог дома, раздался телефонный звонок. Я сняла трубку.

– Матушка, – послышался голос в трубке. – Здравствуй, это я, Азали. – Впервые за двенадцать лет она назвала себя этим именем, и мне стало не по себе: я предчувствовала беду.

Мы сразу же поехали к ней. Азали сидела на диване, поджав ноги и сжимая в руках носовой платок. Она была бледна и, судя по всему, чем-то страшно испугана.

Она посмотрела на Зева с таким видом, словно это был призрак.

– Странно, – проговорила она, – ты ведь совсем не похож на больного.

– Конечно, – отвечал Зев. – Я ведь совершенно здоров. Скажу больше: никогда в жизни я еще не чувствовал себя так хорошо, как сейчас.

– Слава Богу! – с облегчением вздохнула Азали. – После всего, что наговорил Джеки, я боялась, что ты при смерти.

Зев сел на диван возле нее и, обняв Азали за плечи, спросил:

– Ну, и что же он такое наговорил?

– Что ты давно состарился, что твое время давно прошло, что давно пора в корне перестроить «Мэджик». Он говорил, что ты сильно сдал за последние месяцы, что у тебя какая-то загадочная болезнь, о которой никто не хочет говорить. Я подслушала этот разговор во время игры в покер, несколько недель тому назад. Это была не совсем обычная партия в покер – были приглашены солидные люди… денежные люди… – Азали смотрела на Зева, выглядевшего в этот миг помолодевшим лет на двадцать, и на лице ее отразился ужас. – Я поняла, что ему нужно, поняла, зачем он всем говорит, что ты болен… Он хочет прибрать к рукам «Мэджик»!

По Голливуду пронесся слух, что С. 3. Эбрамс неизлечимо болен. Надо сказать, что у него хватало врагов: честность и бескомпромиссность Зева многим действовала на нервы – и вот теперь все они с нетерпением ждали, когда же ему станет совсем плохо, чтобы наброситься на ослабевшего противника и вырвать у него добычу Джеки повел нечестную игру. К тому времени в активе студии «Мэджик» было несколько миллионов долларов, но когда шли съемки, приходилось иногда занимать довольно крупные суммы. За последние несколько лет Джеки полностью взял под контроль финансы компании. Он стал по собственному усмотрению выбирать банки, в которых брал ссуды на съемки фильмов. Ему удалось подружиться с одним молодым банкиром по имени Алан Рэкмен, который всегда с готовностью давал ему необходимые деньги.

Джеки сказал Зеву, что «Мэджик» оказался в тяжелом положении. Годовые доходы упали на шестьдесят процентов, но самое страшное было не это: в бухгалтерии сказали, что куда-то пропали огромные суммы денег – они нигде не были учтены. Джеки сказал Зеву, что его возвращение как нельзя более кстати – с ним давно хотели поговорить в бухгалтерии. Когда же Зев с гневом спросил, как понимать разговоры о его «болезни», Джеки как ни в чем не бывало ответил, что просто-напросто повторил то, что у всего Голливуда на слуху, об этом писали даже в «Дейли Верайети» – он показал газету с заметкой: «С. 3. Эбрамс срочно уехал на лечение в Европу. Директор студии «Мэджик» страдает какой-то загадочной болезнью – некоторые врачи полагают, что у него опухоль мозга. Судя по всему, именно этот недуг стал причиной того, что в последние годы мистер Эбрамс фактически отошел от управления делами основанной им компании».

Далее в статье говорилось, что в последние годы «Мэджик» переживает тяжелый кризис – студия до сих пор не может найти достойную замену безвременно погибшему Дику Неверну. Но, несмотря на слухи о затруднительном финансовом положении, молодой менеджер студии Джеки Джером недавно заявил, что на ближайшее время запланирована съемка еще трех полнометражных фильмов.

Вскоре наступила развязка. Банкир Рэкмен, приятель Джеки, обвинил Зева в растрате денег, принадлежащих компании. Этот негодяй осмелился утверждать, что под видом благотворительности Зев просто-напросто переводил деньги на свои собственные заграничные счета. Рэкмен показывал журналистам какие-то бумажки, якобы лично подписанные С. 3. Эбрамсом. Конечно, все это была самая настоящая «липа», но общественное мнение было взбудоражено. Кроме того, Зева стали обвинять в некомпетентности и безответственности – он, якобы, был виноват во всех финансовых неурядицах компании, хотя всем было прекрасно известно, что всеми финансами давно уже ведал не кто иной, как Джеки Джером. Ходили слухи, что Зева хотят подвергнуть медицинской экспертизе с целью поставить диагноз чуть ли не старческого маразма– при том, что ему не было тогда и шестидесяти.

– Представляете себе, какой разразится скандал, мистер Эбрамс? – елейным голоском спросил Джеки. – Достаточно будет одних газетных заголовков, чтобы убить вас… нас… и всю компанию—даже если вы захотите доказать, что все это клевета, вам понадобится на это лет десять, не меньше. Зачем вам на старости лет такие неприятности? И потом, неужели вам не жаль вашего детища – киностудии «Мэджик»? Почему бы нам обо всем тихо-мирно не договориться? Признайте свое поражение– передайте управление компанией нам. Ваше время прошло – наступило наше.

При виде наглой ухмылки Джеки Зеву захотелось хорошенько съездить ему по физиономии – выбить парочку зубов, как Вильялосо, но рассудок подсказывал, что это не выход из положения. До него вдруг дошло, что Джером никогда не любил Азали, что бедная девочка стала пешкой в подлой игре.

– Именно этого вы добивались с самого начала, не так ли! – спросил он.

Джеки с наглым видом посмотрел ему в глаза и ответил:

– Однако ж, вы догадливы, сэр.

На следующий день Зев официально объявил об уходе с поста председателя правления компании «Мэджик». На вопрос корреспондента одной из солидных газет, что заставило его принять такое решение, Зев ответил, что в последние годы произошло слишком много перемен в мире кинобизнеса: появились большие корпорации, телевидение стало диктовать новые условия, а самое главное, слишком многое стало зависеть от богатых спонсоров. В общем, ему захотелось заняться другим делом. Еще несколько лет назад Зев купил маленькую винодельню и собирался провести остаток лет за производством вин традиционным способом.

Вы, наверное, уже догадываетесь, Кэл, что с тех пор никто ни разу не вспомнил о «растратах», «неучтенных деньгах» и «смертельной болезни» мистера Эбрамса. «Пропавшие» суммы моментально нашлись, а Алан Рэкмен был назначен новым менеджером компании. Кресло председателя правления занял, естественно, Джеки Джером. Он, наконец, добился своего.

Мисси печально улыбнулась и добавила: – Теперь, Кэл, вы можете понять, почему С. 3. Эбрамс умер в полной безвестности, а Джеки Джером стал героем своего времени…

Азали ушла от Джеки. Она жила затворницей в своих комнатах в особняке на Лексингтон-Роуд, практически ни с кем не общаясь, если не считать собак и слуг. Джеки уволил ее из штата киностудии и подал на развод; в графе причины он указал «душевная болезнь супруги». Он прекрасно понимал, что поступает подло и жестоко, но выдумывать другую причину ему не хотелось. К тому же, он знал, что Азали будет нечего возразить.

Бракоразводный процесс прошел быстро, однако газеты успели уделить этому событию несколько статей: в некоторых изданиях была помещена фотография Азали– в черных очках и большой шляпе она поднималась по лестнице в суд. Казалось, ей хочется спрятаться от камер, вспышек, любопытных взглядов. Неудивительно, что после суда ее состояние резко ухудшилось – она снова попала в больницу. Когда время от времени врачи отпускали ее домой, она предпочитала жить не на Лексингтон-Роуд. а в новом доме Рэчел в Беверли-Хиллз. Роза вышла замуж за владельца небольшой строительной фирмы и уехала с ним в Сан-Диего. Мы с Зевом поселились на винодельне в Северной Калифорнии.

Он купил это владение – пятьсот акров виноградников и винные подвалы и ветхие жилые постройки впридачу – много лет назад: надо было вложить куда-то деньги. Увы, винодельня оказалась абсолютно нерентабельной. За все эти годы мы не получили с нее ни цента. Время от времени Зев с улыбкой говорил, что, наверное, на этой земле растет самый кислый виноград в Калифорнии. Но, будучи по природе человеком серьезным; он терпеть не мог халтуру и любительщину – так что виноделием он занялся «по науке». Для начала накупил всевозможных справочников и энциклопедий, начал ездить по окрестным винодельням, когда этого ему показалось недостаточно, предпринял еще одну поездку во Францию – перенять опыт лучших виноделов Бургундии, Божоле, Прованса.

Зев подолгу разговаривал с виноделами, проводил целые дни в подвалах и на виноградниках, постоянно делал в блокноте какие-то записи – я смотрела на него и с трудом могла поверить своим глазам: всего несколько месяцев назад этот человек был одним из королей кинобизнеса, не имевшим ни малейшего представления о виноделии. И все же я радовалась, что мой муж не предался унынию, но нашел себе новое дело.

Вместе с тем, утрата кресла председателя правления киностудии сильно отразилась на нашем материальном положении – вскоре мы решили продать роскошный особняк на Лексингтон-Роуд и построить дом среди наших виноградников. Пока шло строительство, мы жили на небольшом ранчо, и каждое утро Зев поднимался ни свет ни заря и в сопровождении управляющего отправлялся наблюдать за посадкой новых сортов отборного французского винограда. Он разработал план деятельности на десять лет и был уверен, что по прошествии этого срока о винах из поместья «С. 3.» заговорят во всем мире…

По вечерам он любил катать меня на машине вдоль виноградников, мог подолгу рассказывать о каждом сорте. Надо сказать, что климат Северной Калифорнии отличается от климата южной: по вечерам в долинах дует холодный пронизывающий северо-западный ветер – вроде французского мистраля. Увы, Зев не обращал на это никакого внимания: одевался так, словно мы по-прежнему жили в Голливуде, не признавая ни пиджака, ни свитера.

Однажды вечером во время прогулки я заметила, что Зев дрожит от холода. Стоял октябрь, было довольно сыро. Я предложила поскорее вернуться домой, но Зеву не терпелось показать мне еще один участок, а потом – еще. На следующий день он слег с высокой температурой и кашлем. Я вызвала врача, он осмотрел больного и сказал, что у мистера Эбрамса острый бронхит. Через несколько дней бронхит перешел в воспаление легких.

Зева положили в больницу и стали колоть новым чудодейственным средством – пенициллином, но состояние его по-прежнему оставалось тяжелым. Я сидела возле Зева, держа его за руку, и понимала, что жить ему осталось совсем недолго. Мы были знакомы тридцать четыре года, двадцать три из которых прожили вместе – несмотря на все невзгоды этого времени, я могла со всей уверенностью сказать, что эти годы были самыми счастливыми в моей жизни.

Для того, чтобы облегчить дыхание, Зеву вставили в горло какие-то трубки. Лучше ему от этого не стало, зато он потерял возможность говорить. По его глазам я поняла, что он хочет мне сказать, и, посмотрев на его изможденное лицо, проговорила:

– Я тоже люблю тебя, Зев… Мы никогда не разлюбим друг друга.

Я отвезла его тело в Голливуд и там предала земле. Именно в этом городе Зев добился своих успехов. Он никогда не говорил, где хотел быть похоронен, но я подумала, что мое решение нисколько не огорчило его…

Кончине С. 3. Эбрамса была посвящена довольно большая статья в «Верайети» – автор подробно перечислял все его достижения и в самом конце кратко обмолвился о том, что мистер Эбрамс ушел с поста председателя правления компании «по состоянию здоровья» – о роли Джеки Джерома в этой истории журналист предпочел умолчать – и слава Богу! Что касается международной прессы, то она ограничилась лишь кратким сообщением– Зев, как я уже говорила, избегал громкой славы, и его имя мало что говорило за пределами Голливуда.

Я была уверена, что на похороны придут лишь самые близкие люди, но собралась целая толпа – Зева ценили и уважали, у него было гораздо больше друзей, чем мы предполагали. Тогда я впервые подумала, что, если бы он не поддался на шантаж Джеки, победа была бы за ним. Но Джеки Джером был опытным бойцом – он умел оказывать на противника психологическое давление.

Оставшись богатой вдовой, я продала виноградники и купила маленькое ранчо в окрестностях Энсино, что в долине Сан-Фернандо. Я гуляла с борзыми, играла в бридж, занималась благотворительностью. Но, конечно, главной моей заботой оставалась Азали.

Она по-прежнему снималась, хотя злые языки поговаривали, что без С. 3. она ни на что не способна. Ходили слухи, что она много пьет, но могу поклясться, что никогда Азали не имела пристрастия к алкоголю. Просто очередной раз исчезла Эйва Адэр, и появилась Азали О'Брайен. Раздвоение личности Азали доставляло кучу хлопот продюсерам и режиссерам – часто случалось так, что на следующий день после удачных съемок она не могла вспомнить, что от нее требуется. Но она оставалась красавицей, и по-прежнему вокруг нее увивалось много мужчин. Когда болезнь обострялась, мне приходилось отвозить ее в больницу.

И вот однажды, во время очередного обострения, я приехала навестить ее в клинику Вэлли-Лома. Шел 1959 год. К тому времени она уже несколько лет сидела без работы. Все расходы на лечение взяла на себя я – не хватало еще, чтобы Азали думала о финансовых проблемах. За последний год она почти не выходила из больницы, а в те короткие периоды, когда ей удавалось вырваться на волю, предавалась безудержным оргиям и распутству.

Азали сидела в плетеном кресле на террасе больницы, я подошла к ней. Я принесла ей букет роз – Азали улыбнулась и сказала:

– Привет, матушка. А знаешь – я беременна. Боже мой, подумала я, бедняжка совсем лишилась рассудка: вообразила себя беременной! Это в сорок четыре-то года?! После того, как лучшие гинекологи страны приговорили ее к бесплодию…

– Наверное, ты ошибаешься, Азали, – попыталась возразить я. – Ты ведь знаешь, что это невозможно.

Азали загадочно улыбнулась.

– Доктора ошибались, – проговорила она. – Сегодня диагноз подтвердился. Наконец-то ты станешь бабушкой, Мисси!

Отказываясь верить ее словам, я побежала к главному врачу. Он сказал, что Азали действительно беременна, и посоветовал как можно более внимательно следить за ней до самых родов. В тот же день я забрала ее домой – давно уже я не видела бедняжку такой счастливой. Она ела все, что говорили врачи, быстро набирала вес, принимала витамины, подолгу гуляла, делала необходимые физические упражнения. Ради будущего ребенка она была готова на все.

Мне так и не удалось выяснить, кто же отец ребенка: то ли Азали сама не знала, то ли не хотела говорить мне. В ответ на все мои вопросы она лишь пожимала плечами и говорила, что это не имеет никакого значения: отцом мог оказаться любой из шести симпатичных молодых людей, с которыми она побывала в постели за последние несколько месяцев.

– Во всяком случае, он намного моложе меня, – задумчиво проговорила Азали. – Может быть, именно поэтому я наконец забеременела?

Конечно, молодость партнера была здесь совершенно ни при чем – просто произошло чудо: выпал один шанс из миллиарда.

Роды прошли без осложнений – я помню, с какой радостью Азали впервые показала мне младенца.

– Ты только посмотри, матушка, – гордо произнесла она, – такая же красавица, как Аннушка.

Конечно, новорожденная не была красавицей: сморщенное красное личико, курносый нос, почти лысый череп. Но для Азали она была воплощением красоты. Она назвала девочку Анна Адэр – в честь княгини Аннушки и в память о своей работе в кино.

С рождением Анны состояние здоровья Азали заметно улучшилось. Уже через полгода она стала подыскивать себе работу, а я сидела на ранчо, занимаясь воспитанием ребенка. Как мне хотелось, чтобы Зев и Миша могли увидеть маленькую Анну.

Время от времени Азали удавалось найти работу, она по-прежнему вела беспорядочную жизнь, иногда ложилась на несколько недель в санаторий. Когда Анне было шесть лет, болезнь снова обострилась – Азали легла в клинику и уже никогда не выходила оттуда. Рассудок ее окончательно помутился – это был уже не человек, а самый настоящий зомби: она никого не узнавала, не отвечала на вопросы… Поначалу я брала Анну с собой в больницу, но потом мне стало ясно, что эти свидания доставляют девочке одну лишь боль. Именно в то время я встретилась в Париже с Тариком Казаном – жизнь Анны после этой встречи изменилась. Наконец-то у нее появилась настоящая семья.

Примерно тогда же я узнала, что многочисленные любовники Азали промотали все ее состояние. Мои деньги тоже были на исходе – я ведь оплачивала лечение Азали. Врачи посоветовали перевести ее в бесплатное государственное учреждение: все равно она ничего не заметит, говорили они. Но я не могла так обойтись с моей дорогой воспитанницей.

Жизнь Азали прервалась трагически: она погибла во время пожара в клинике в 1972 году. Конечно, и я тяжело переживала ее кончину, но разум подсказывал, что для Азали смерть – лишь прекращение страданий.

К тому же, и маленькой Анне было очень тяжело жить с сознанием, что ее родная мать – сумасшедшая. Эйва Адэр ушла из жизни в возрасте пятидесяти семи лет, но в памяти любителей кино она навсегда осталась юной, жизнерадостной и прекрасной. Многие газеты и журналы поместили большие некрологи, в которых говорилось, что талант Эйвы войдет в историю мирового кинематографа, что ее фильмы будут помнить в веках. Я осталась единственным родным человеком для двенадцатилетней Анны.

Как я уже говорила, денег у меня было в обрез. Чтобы поднять Анну на ноги, мне приходилось экономить на всем. Мне так хотелось, чтобы моя приемная внучка получила хорошее образование, нашла себе работу по вкусу. Я молила Бога об одном: чтобы Он не забрал меня из жизни раньше, чем Анна повзрослеет и станет самостоятельной. – Мисси рассмеялась. – Мне тогда и в голову не приходило, что моя затянувшаяся старость может таить в себе опасность для девочки. Видите сами, Кэл, умри я несколькими годами раньше – ничего бы этого не произошло. Анна продавала сокровища Ивановых с одной-единственной целью: обеспечить мне спокойную старость. Заботясь обо мне, она хотела отблагодарить меня за то, что я сделала для ее матери.

На часах было семь утра. Ярко светило солнце над «Тихими полянами» – на пороге снова показалась сестра Милгрим.

– Ну вот, – сердито пробурчала она, с укором глядя на Мисси и Кэла. – Так всю ночь и не спали! Представляете, что с вами теперь будет, мэм?

– Вы напрасно волнуетесь, Сара, – улыбнулась Мисси. – Есть вещи поважнее сна – например, исповедь. Я сделала все, что было в моих силах. Теперь настал черед Кэла.

Она выразительно посмотрела на Уоррендера, и он быстро произнес:

– У меня к вам два вопроса. Во-первых, известно ли вам, где она?

– Конечно, в Стамбуле – где же еще? Она поехала к Казанам.

Уоррендер кивнул.

– Тогда еще один вопрос: у нее есть при себе какие-нибудь бумаги?

– Вы имеете в виду договор об аренде раджастанских копей? Да, у Анны с собой все бумаги. Когда я перебралась в «Тихие поляны», она забрала все. – Мисси рассмеялась. – Видите ли, Кэл, хранить чемодан с драгоценностями под кроватью в доме престарелых—дело более чем рискованное. В один прекрасный день его попросту выбросят на помойку как хлам.

Мисси перевела дыхание и, внимательно посмотрев на Кэла, продолжила:

– Должна вам рассказать еще одну вещь: как только я увидела по телевизору этого молодого русского дипломата Валентина Соловского, я сразу же поняла, что это сын Алексея Иванова – двоюродный брат Анны.

Она достала из ящика туалетного столика снимок симпатичной белокурой девушки и протянула его Кэлу со словами:

– Пожалуйста, найдите Анну… Помогите мне!

Кэл изумленно уставился на фотографию той самой загадочной девушки, которая была так нужна сейчас всем мировым державам. Так вот она какая – наследница Ивановых! Перед ним лежала фотография Джини Риз!