Текст книги "Битва колдуньи. Сага о мечах"

– И все это войско будет собрано в один мощный кулак! – подхватил Альвор ярл. – Разве нам это надо? Да пусть они все бегут по домам, а мы будем разбивать их поодиночке! Конечно, так мы пойдем чуть медленнее, но зато гораздо вернее! Не зря говорят: тот, кто едет тихо, тоже добирается до цели!

– Наш конунг не из тех, кто любит ездить тихо!

Торбранд конунг слушал горячий спор своих людей, покусывая соломинку и переводя оживленный, лукавый взгляд с одного на другого. Вести этого сумасшедшего квитта можно было истолковать по-разному, но фьяллям они в любом случае пойдут на пользу. Насколько прав был Стюр в своем недоверии к Фрейвиду Огниво – неизвестно, но с его смертью другие знатные квитты будут настороже и не один раз подумают, прежде чем доверить Стюру конунгу свою судьбу.

– Я рад, что моя дружина так высоко ценит мою доблесть! – весело сказал Торбранд, когда ярлы воззвали к нему за решением. – Но и мой разум не ставит слишком низко. Не стоит лезть на дерево за птицей, которая сама вот-вот упадет. Мы не станем торопиться и не побежим к Острому мысу, как будто нам больше негде ночевать. Пусть западные квитты вернутся по домам, мы не будем насильно толкать их в объятия Стюра, раз уж его любовь им не нравится. Кто-то наверняка уйдет вглубь страны, к Медному Лесу. Но большого войска, способного остановить нас, квитты не соберут никогда! А ты что скажешь, Хродмар ярл? Ты у нас лучший знаток Медного Леса!

Торбранд конунг с улыбкой огляделся, но Хродмара не нашел. Его просто здесь не было.

В то время как конунг на совете с дружиной решал дальнейшую судьбу всей войны, его доблестный любимец сидел на полу под дверью девичьей, бок о бок с тем самым гостем, которого Колль прозвал Сумасшедшим Квиттом и подарил чистую рубашку, поскольку у того ничего с собой не было[38]38
  По обычаю, тот, кто дает кому-то имя или прозвище, в придачу должен сделать подарок.


[Закрыть]. Они сидели здесь уже полдня. Среди беженцев отыскалась одна рабыня, понимающая в лечении, рослая и сильная женщина средних лет по имени Хрефна. Уже считая себя пленницей, она спокойно ожидала, пока ее снова продадут, и вдруг молодой фьялленландский ярл, судя по его лицу, близко знакомый с самой Хель, вытащил ее из дома, обещал осыпать серебром и отпустить на свободу, если она спасет девушку, которая больна неизвестно чем, но может умереть.

Может умереть! Услышав об этом, Хродмар даже перестал волноваться. Он не слышал биения собственного сердца, как будто оно остановилось. До этого он то и дело задавал Одду какие-то вопросы, выспрашивая подробности об Ингвиль и ее жизни за это время, но тут же забывал ответы и спрашивал снова.

– Уймись, Хродмар ярл! – наконец сказал ему Одд. – Все это неважно. Если она выживет, то все расскажет тебе сама. А если не выживет, то все это не имеет значения. Она сумела попасть сюда, потому что любила тебя. И если эта любовь превысит ее силы, Ингвиль умрет. Вот и все, что я могу тебе сказать.

И Хродмар замолчал. Тупо глядя в стену узкого перехода перед собой, он ничего не видел и не слышал. Ему приходили на ум смутные воспоминания о его болезни, когда он лежал в плену «гнилой смерти» и не отличал ночь от дня. Она спасла его, его богиня Эйр, которая теперь грозит уйти от него навсегда.

Скрипнула дверь покоя, в сени выглянула Хрефна. Хродмар и Одд повернулись к ней.

Иди сюда, ярл! – сказала знахарка. – Я пропела над ней все заклинания, которые только могут помочь. Я вижу возле нее добрых дис, но они пока слишком слабы – весна еще впереди. Дисы сказали, что если она не очнется сейчас, то не доживет до рассвета.

Поднявшись, Хродмар вошел вслед за женщиной в покой и приблизился к лежанке.

– Одна диса стояла вот здесь, в изголовье, а вторая вон там! – Хрефна показала на другой конец ложа. – Это означает, что у нее две дороги: к смерти и к жизни. Лучше было бы, если бы обе дисы стояли в головах, но если бы обе были в ногах, это было бы гораздо хуже! Они сказали, что она потеряла слишком много сил, когда шла через Ничто. Огонь ее сердца почти весь выгорел. Если он не сумеет разгореться вновь, она погибнет.

Хродмар пытался слушать, но не мог сосредоточиться: бледное неподвижное лицо Ингвиль не оставляло места в сознании ни для чего больше. Огонь ее сердца почти выгорел! Он погаснет – и она умрет! Здесь не помогут травы, а заклятий знахарки оказалось мало, чтобы раздуть его вновь.

– Огню ее сердца нужно помочь, – тихо сказал Одд. – И ты можешь это сделать, Хродмар ярл, если она в тебе не ошиблась.

– Я? – Хродмар растерянно посмотрел на него. – Я не знаю никаких заклятий…

– Она шла к тебе. Дай ей понять, что она дошла. Что ты рядом с ней.

Шла к тебе… Хродмар встал на колени возле головы Ингвиль, чтобы быть поближе к ней. Он не слышал ее дыхания, не видел ее глаз, которые вспоминал так часто все эти долгие месяцы, и в воспоминаниях они были живыми. Он привык считать ее недостижимо далекой, да и теперь она казалась далекой, а то, что лежало здесь, было лишь оболочкой, жилищем духа, покинутым и почти остывшим.

Видя перед собой бесчувственное тело невесты, Хродмар осознал, что может никогда больше не увидеться с ней. Она не откроет глаз, взгляд которых вернул его к жизни в те дни, когда он едва оправлялся от болезни, от отчаяния и не мог привыкнуть к своему новому лицу. Не увидит его. Он мог протянуть руку и коснуться Ингвиль, но был даже дальше от нее, чем когда он находился во Фьялленланде, а она – у себя дома. Безжалостная великанша Хель, которая столько раз протягивала к нему руки, хочет взять у него нечто более дорогое, чем сама жизнь. Его грызла болезнь, жег огонь, топило морское чудовище, топтал великан, но он из всех испытаний вышел почти невредимым, ибо надежда на встречу с Ингвиль придавала ему сил, упорства, воли к жизни. Но если она, его солнечная богиня, покинет его, то зачем ему самому жить? Для кого? Для чего он тогда спасался от Хель? Неужели для того, чтобы похоронить ее?

Хродмар вспомнил Ингвиль такой, какой увидел ее в день Середины Лета, когда впервые вышел на свет после болезни и почувствовал себя заново рожденным. Она стояла на большом валуне, протянув руки к солнцу, как валькирия, прилетевшая на лебединых крыльях. И как сердце его забилось при виде нее сильнее и радостнее, как ему захотелось жить, и в уме сами сложились те строчки, которые он потом рассказывал ей, замирая от счастья, угадывая ответ на свою радость в ее глазах… «Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит, – сказал он ей тогда, желая высказать этим, что никогда еще не складывал стихов о женщине, потому что никому не отдавал своей любви. – Как ты думаешь – придет когда-нибудь?» «Можно ли мне будет сложить стих о тебе и не оскорбит ли тебя это? Примешь ли ты мою любовь?» – хотел он спросить этим самым, и она ответила тогда: «Придет когда-нибудь».

Придет когда-нибудь! Если он не придет сейчас, то ему будет не к кому больше прийти! И Хродмар услышал, как будто чужой голос зашептал внутри него, перебирая все те бесчисленные кеннинги, которые он складывал за свою жизнь. Только эти несколько пригодились, остальные пропали напрасно. Ну и пусть пропадают.

И Хродмар тихо зашептал, склонившись к самому лицу Ингвиль, чтобы услышала только она:

 
Ньёрда битв вернула к жизни
Нанна платья доброй дланью,
К Хель заботы Фригг обручий
Фрейру стрел пути закрыли.
Жар любви к той Ринд нарядов —
радость сердца клёна ратей.
Но пропала Кольга колец —
скальда жжет тоска жестоко.
Скальд в огне горел, не дрогнув,
Ран грозила Бальдру брани.
Но застыла кровь от страха —
Фрейя гребней бездыханна!
Все отдам за вздох девицы,
дивных глаз за взгляд единый.
Крови жар отдать не жаль мне —
жизнь одна у нас отныне[39]39
  Стих построен по правилам поэзии скальдов: понятия мужчины и женщины, то есть его героев, заменены соответствующими кеннингами. Ньёрд битв, Фрейр стрел, клён ратей, Бальдр брани – кеннинги мужчины, то есть Хродмара. Нанна платья, Фригг обручий, Ринд нарядов, Кольга колец, Фрейя гребней – кеннинги женщины, то есть Ингвиль.


[Закрыть].
 

Он замолчал, прижимая руку Ингвиль к своему сердцу, словно предлагая ей взять его. Сердце билось, будто рвалось к ней, и рука ее медленно стала теплеть. Хродмар смотрел ей в лицо, почти не дыша, и вся жизнь его сжалась в эти короткие, тонкие, как игла, мгновения. Ее ресницы дрогнули, грудь поднялась чуть выше в глубоком вздохе. И чувство счастья горячей волной хлынуло из сердца Хродмара, растеклось по жилам, закипело в крови: она оживает! Оживает, как земля под горячим солнечным лучом!

Ингвиль открыла глаза. Сначала она смотрела неосмысленно, не понимая, где она и что с ней. Хродмар молчал, боясь неосторожным вздохом спугнуть это чудо. Потом ее взгляд встретился с его взглядом. И в нем появилась жизнь – она его узнала.

– Ингвиль! – шепнул Хродмар, в одно ее имя вложив больше чувства, чем могли вместить длинные песни. – Ингвиль, ты помнишь, я обещал сложить для тебя стих? Я это сделал. Ты слышала его?

Ингвиль смотрела на него и молчала. Она сразу поверила, что это не сон и не видение, что это он, Хродмар сын Кари, любовь к которому провела ее через холодные ворота небытия, склоняется над ней и держит ее руку в своей горячей руке. И он был не таким, какой привиделся ей в последние мгновения перед провалом в холодные ворота Ничто, а таким, каким она знала его всегда. Значит, они не попали в чужой мир. Ее любовь, самый надежный проводник, привела ее туда, где был ее истинный дом.

Глава 27

Костер, сложенный из небрежно наломанных еловых стволов, был так велик, что напоминал погребальный. «Мало кому удавалось посидеть возле своего собственного погребального костра!» – уныло думала Хёрдис, но даже сознание своей исключительности не могло ее порадовать и подбодрить.

– И огонь-то у него не такой, как у людей! – с раздражением ворчала она наедине с собой, неприязненно косясь на багровые языки пламени. Наверное, она никогда к нему не привыкнет.

Вот именно – не такой, как у людей! Как у троллей и свартальвов, что взращивают в своих очагах ростки багрового подземного пламени, враждебного светлому небесному огню.

Языки троллиного пламени буйно рвались вверх, жадно лизали могильный сумрак пещеры, но напрасно силились дотянуться до потолка. Потолок и стены пещеры потерялись во мраке так безнадежно, что их не найти и с собаками. Тем более что собака всего одна, да и та боится отойти от хозяйки дальше трех шагов. Свальнир легко помещался в этой пещере даже в своем настоящем, великаньем, обличье. А Хёрдис впервые в жизни готова была признать, что и жадность имеет границы. Всего этого было слишком много для нее: и мужа-великана, и дома-горы.

Задней стены у пещеры не было вовсе: она все тянулась и тянулась, постепенно понижаясь и уходя куда-то в подгорную глубину, должно быть, прямо в Нифльхейм. В один из первых дней Хёрдис от тоски попробовала пройти подальше и шла, пока не начал меркнуть свет от входа. Но там вдруг потянуло противным стылым ветром, и этот ветер дул в глубину горы, с ощутимой силой затягивая Хёрдис, как течение реки. Не помня себя от ужаса, она встала на четвереньки и проворно поползла назад. Добравшись до костра, она рухнула на каменный пол и тихо, как собака, завыла от бессильной тоски. Никогда, даже в лодочном сарае, ей не было так плохо. Там к ней хотя бы приходили люди. А теперь она осталась одна во власти великана с каменным телом и инеистой кровью. И люди к ней больше не придут. Никогда-никогда.

И вот сейчас она, Хёрдис Колдунья, победительница фьяллей и квиттов, жена великана Свальнира, сидела возле костра и смотрела в отверстие пещеры. Пещера была расположена в склоне горы над высоким крутым обрывом, с которого Хёрдис никогда не сумела бы спуститься сама, и Свальнир спокойно отправлялся каждый день на охоту или еще по каким-то свои великаньим делам, будучи уверен, что его обожаемая пленница не сбежит. Где уж тут сбежать? Она же не птица!

Хёрдис окинула взглядом лесистые хребты, протянувшиеся во все стороны, насколько хватало глаз. Раудберги отсюда не было видно, но Хёрдис старалась даже в ту сторону не смотреть. При воспоминаниях о том месте, где она в последний раз была человеком среди людей, ее сердце пронзали боль, обида на весь человеческий мир, так жестоко швырнувший ее великану, ненависть ко всему свету и жажда мести. Только два этих голодных чувства – ненависть и стремление к мести – не дали ей еще в первый день броситься в пропасть вниз головой.

Среди густой зелени ельников показалось движущееся темное пятно, и Хёрдис с досадой отвернулась. Идет, сокровище! Тащится, чтобы его небесные козлы забодали!

– Плохо ты мечешь свой молот, Рыжебородый! – Хёрдис в досаде погрозила кулаком небесам, надеясь, что Тор увидит и устыдится. – Из-за тебя я попала сюда!

На миг в пещере стало совсем темно – это Свальнир шагнул внутрь. Тут же опять посветлело. Рядом с Хёрдис Свальнир всегда принимал человеческий образ прежнего Берга, боясь ненароком затоптать свою ненаглядную.

– Хэкса! – гулко позвал он в полумраке пещеры. – Я пришел!

«Да уж я заметила! – злобно подумала Хёрдис, не шевелясь, чтобы великан обнаружил ее на мгновение позже. – Хотя и трудно заметить этакую малость!» Если бы великана можно было пронять бранью, она за три дня довела бы его до самоубийства – или заставила бы выгнать ее, отправив на все четыре стороны. Но каменное сердце Свальнира не отличало ругани от любовных признаний – для него был важен сам звук человеческого голоса, ощущение человеческого тепла, а ласкают его или бьют, он не понимал. Правда, ласкать его никто и не собирался.

– Ты не голодна? – заботливо осведомился Свальнир, подходя к Хёрдис, и она невольно сжалась, слыша топот его шагов по каменному полу пещеры. – Ты не замерзла? Я принес еще дров и мяса. Ты хочешь оленя? Или медведя?

Осведомленность великана о человеческих потребностях не заходила далеко. Он знал, что люди едят мясо и греются у огня, а без этого не могут жить. Поэтому он каждый день приносил для Хёрдис столько мяса, что хватило бы на целую усадьбу, и научился разжигать костер в своей пещере, от самого создания мира не видавшей огня. Хёрдис отказывалась поглощать целого медведя зараз, так что Свальнир сам подъедал остатки, печалясь, что его женушка плохо питается.

Бросив две принесенные туши возле костра, Свальнир тяжело бухнулся рядом с Хёрдис. Она сидела на обрубке бревна, а он прямо на полу, и все равно его голова была выше ее.

– Я хотел поймать тебе рысь, но она убежала! – поведал великан, осторожно обнимая Хёрдис за плечи, и она сжалась от страха и отвращения к его холодным каменным рукам. А осторожность великана была совсем не лишней: не рассчитав силу, он мог невольно убить свое сокровище. – Рыси – они такие забавные, так шустро прыгают по веткам! – продолжал Свальнир. – Тебе было бы повеселее с ней.

– Мне будет весело только с Драконом Судьбы! – сурово сказала Хёрдис. – Я уже говорила тебе, но ты все забыл, каменная твоя голова! Я хочу, чтобы ко мне вернулось мое обручье! Я узнала, что оно теперь у Виги, сына Стюра конунга! А где сам Виги, я не знаю! Я должна пойти и разыскать его! И отомстить им всем за то, что они отняли мое обручье! Я прокляла их всех, и мое проклятие должно сбыться. Ты это понимаешь?

– Я не могу тебя отпустить! – ответил великан. – А то ты опять убежишь и не вернешься, а за пределами Медного Леса я тебя не поймаю!

Хёрдис горько усмехнулась. Это чудовище отлично знает, что она ни о чем другом не мечтает, кроме как убежать. И его это не обижает и не печалит. Просто он об этом помнит и потому не отпустит ее далеко от себя.

– А убегать очень плохо! – умиротворенно убеждал ее великан. – Тебе нигде не будет так хорошо. Никто другой не сможет заботиться о тебе так, как я. – И он с гордостью оглядел кучу дров и две туши возле огня. – Чего тебе еще надо?

Хёрдис не ответила, и Свальнир добавил:

– Завтра я наверняка поймаю тебе рысь.

Хёрдис скривилась, не зная, то ли плакать, то ли все же попробовать засмеяться. Как ему объяснить, что ей надо? Общества себе подобных – но он сам никогда такого не имел, потому что второго такого на свете нет. Свободы – а кто может его заточить? Человеческое счастье – вещь слишком трудноуловимая, ее сами люди не могут уяснить себе, так где же это понять великану? И как убедить этот мир, что даже она, Хёрдис Колдунья, хочет быть счастливой?

– А тебе самой никуда ходить не надо, – продолжал великан. – Ты считаешь меня очень глупым, но я… Ну, по-человечески я, наверное, очень глуп, потому что я совсем не понимаю, как думают люди. Но мы, племя Имира, думаем по-своему. И мы много умеем такого, чего не знают и не умеют люди. Ты сделаешь все, что хочешь, не сходя с этого места. Ты отомстишь тому человеку, у которого сейчас наш Дракон Судьбы. С ним произойдет именно то, чего он больше всего боится. Это будет хорошая месть! Я научу тебя.

– Научишь? – Пересилив неприязнь, Хёрдис повернулась к великану и заглянула в его темные, невыразительные и бездонные глаза. – Ты меня всему научишь?

– Да, да! – Обрадовавшись, Свальнир заторопился и потянул из ножен свой меч. – Дракон Битвы может очень многое. Вот, посмотри сюда!

Хёрдис склонилась и вслед за великаном стала вглядываться в огненные отблески, рисовавшие на черной стали волшебного клинка загадочные и сильные руны…

О молодом Виги ярле ходило много разговоров. Одни утверждали, что он прячется во внутренней усадьбе Фрейвида Огниво, то есть в Кремнистом Склоне, другие слышали, что он отправился на восточное побережье к Хельги хёвдингу, а торговые люди якобы видели его у конунга кваргов. Никто не знал, где здесь правда.

А на самом деле даже сам Виги не знал, где он и что с ним. Он уехал из усадьбы Овсяные Клочья через несколько дней после королевы Даллы, сразу же, как были получены верные вести о возвращении Стюра конунга. Виги понимал, что отец немедленно пришлет за ним, а смелости для этой встречи у него не было. Всем своим людям он разрешил делать то, что они считают нужным, и почти все уехали приносить Стюру новые клятвы верности. Люди с озера Фрейра больше верили в удачу Стюра конунга, чем Фрейвида. С Виги осталось человек семь хирдманов, в основном те, кого он привез с собой из последнего похода. Эти люди были обязаны ему всем, а на благосклонность Стюра им рассчитывать не приходилось.

Какое-то время Виги с остатками дружины провел в маленькой усадьбе на рубеже Медного Леса. Там его не знали в лицо, и Виги назвался чужим именем, которое сам сразу же забыл, и не откликался, когда к нему обращались. Их появление никого не удивило: Виги приняли за еще одного беглеца с севера, по вине фьяллей потерявшего и дом, и здравый рассудок.

В той глуши его никто и никогда не нашел бы, однако непонятная тоска и тревога не давали Виги покоя. Впервые в жизни он остался совсем один, без наставников, советчиков и друзей, брошенный в дремучей чаще своей судьбы, как ребенок, в голодный год унесенный в лес. Из леса надо как-то выбираться, но как? Виги не мог оставаться на месте, словно его спасение было в постоянном движении – все равно куда. Он как будто искал что-то – то ли надежное пристанище, то ли самого себя.

Со своей крохотной дружиной он бесцельно переезжал с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. И честь, и остатки здравого ума говорили ему, что лучше и проще всего поехать к Стюру и попробовать заслужить его прощение. Уж в праве погибнуть в битве с врагами грозный отец не отказал бы сыну, как бы сильно тот перед ним ни провинился. Виги знал, что так ему и следует поступить, но решиться не мог. В нем словно что-то сломалось, и он, как корабль с поврежденным рулем и без весел, носился в жизненном море по воле волн.

Хирдманы спорили между собой, предлагали разыскать Фрейвида хёвдинга или просить покровительства у чужеземных конунгов, но Виги так и не принял решения – у него просто не хватало духу снова явиться на глаза людям. Только глухие леса и долины казались ему подходящим местом – скалы и ельники не заставляли его решаться на какие-то действия и отвечать за последствия. Часто ему снилось, что он переплыл море и уже видит перед собой берег, волны прибоя бьют его о песок, ему остается собраться с силами, встать на ноги и выйти из воды, но ноги кажутся набитыми шерстью и не слушаются, а волны прибоя бездумно и безжалостно то толкают его вперед, на берег, то опять оттаскивают назад, чтобы размахнуться и снова тащить по гальке и камням к суше…

Однажды – Виги давно сбился со счета и не знал, сколько дней прошло с тех пор, как он узнал о возвращении отца, – их маленькая дружина не успела доехать засветло до какого-нибудь жилья и пришлось заночевать в лесу. Хирдманы спали в шалашах из еловых лап, а Виги сидел на страже. Он не возражал против того, чтобы делить со своими людьми трудности походной жизни, поскольку все равно плохо спал и половину ночи проводил в бесцельных и бесполезных раздумьях. Все было тихо, ночной холод заново прихватил землю, которая днем уже заметно оттаяла в ожидании близкой весны.

Вдруг на краю поляны качнулись ветки и на грань тьмы и света от костра скользнула темная низкорослая фигура. Вздрогнув, Виги схватил копье, лежавшее на земле рядом с ним, вскочил на ноги, хотел криком разбудить товарищей, но словно чья-то невидимая рука мягко закрыла ему рот. Голос из глубины души подсказал: кричать не нужно. Незачем кого-то будить – то, что происходит, предназначено для него одного.

Тревога Виги сменилась недоумением – это человек или зверь? Темная согнутая фигура казалась лохматой, но двигалась, кажется, на двух ногах.

Держа копье готовым к бою, Виги стоял напротив темного существа и молча ждал. Ночной гость подошел еще ближе – теперь их разделяло лишь низкое пламя костра – и разогнулся. Это оказался человек – старуха, одетая в длинную темную накидку из косматого меха вроде медвежьего. Но Виги не чувствовал облегчения – неслышное появление старухи в лесу среди ночи наводило на мысль скорее о нечисти, чем о человеке.

– Кто ты? – торопливо воскликнул он вполголоса. – Если ты нечисть, то поди под землю, где твой дом! Тор и Тюр мигом расправятся с тобой, если ты из рода троллей!

– Нет, я не троллиного рода, и крови камней во мне нет, – без боязни ответила старуха и села на корточки у костра, как будто устраиваясь надолго. – Тор и Тюр мне не помеха. Я хожу по тропам человеческого рода.

«Знахарка или просто безумная?» – подумалось Виги.

Он и сам сообразил, что нечисть не подошла бы так близко к огню, и устыдился своего беспричинного страха. Правда, незнакомка появилась так тихо и внезапно… К тому же далеко от жилья – откуда здесь взяться человеку, да еще старой женщине, которая еле ковыляет? Не решаясь на действительно важный шаг, он пытался хотя бы в мелочах оставаться храбрецом.

Положив копье на землю, Виги сел на прежнее место.

– Как твое имя? – спросил он у старухи.

– У меня много имен, – протяжно ответила она. – Звалась я Хопп – Надежда, звалась я Эрелюст – Честолюбие. А теперь голова моя седа, век мой подошел к концу, и теперь мне одно имя – Рюнки, Сморщенная.

Усевшись на землю, старуха обхватила руками колени и стала медленно раскачиваться, глядя через костер куда-то вдаль. Ее неторопливый низкий голос, отрешенный взгляд и равномерное покачивание завораживали Виги. Он рассматривал ее лицо, покрытое глубокими морщинами; в свете костра они казались черными, как будто в складки кожи набралась зола долгих прожитых лет, и в них виднелся какой-то таинственный, неуловимый для простого глаза, но многозначительный узор, словно руны самой судьбы. Никогда еще Виги не приходилось видеть таких странных лиц, но старуха вдруг показалась ему давно знакомой, почти родной, как рабыня-нянька, когда-то менявшая ему пеленки. От всего ее облика веяло чем-то глубинным и забытым.

– Куда ты идешь? – снова спросил Виги.

– Не дальше этих мест. Я пришла за тобой, Виги сын Стюра, чтобы указать тебе дорогу.

– Ты меня знаешь? – прошептал Виги.

Это не испугало его: почему-то он сразу понял, что, кто бы ни были пославшие эту старуху, это не Стюр конунг.

– Я знаю и тебя, и твой путь. А это особенно важно, когда сам ты не знаешь. Идем со мной, Виги сын Стюра, я отведу тебя туда, куда тебе нужно.

И Виги поднялся с места. Ему сразу стало спокойно, так спокойно, как не бывало уже много-много дней, целую вечность. Он больше не был кораблем без весел, у него появился надежный кормчий, который приведет его к берегу.

Он сделал шаг, потом оглянулся на спящих хирдманов и вопросительно посмотрел на старуху. Но она покачала головой.

– Пусть эти люди спят. Я не знаю их имен, и дороги их неведомы мне. Твоя дорога – только для одного тебя.

И Виги послушно шагнул вслед за ней от света костра в темноту зимнего леса, спящего в ожидании весны. Он и сам в глубине души так думал – у каждого своя собственная дорога.

Старуха по имени Рюнки проворно шла впереди, скользила под еловыми лапами, ловкая и неслышная, как тень. Виги снова подумалось, что такие повадки больше пристали бы троллю, но суетливо-спорый шаг старухи завораживал, какая-то сила тянула вслед за ней, и ему тоже шагалось легко, как будто твердая промерзшая земля сама подбрасывала его ноги.

Не успев сделать и десятка шагов, Виги оказался на вершине перевала. Оглянувшись, он хотел найти огонек оставленного костра, который был разложен в самой низкой части лесистой долины, но внизу властвовала тьма.

– Эй, а где же наш костер? – окликнул Виги старуху.

– Вспомнил! – насмешливо отозвалась она, оглянувшись на ходу. – Мы прошли уже три долины! Твой костер давно за горами!

Скоро стало светать. Виги удивлялся, отчего так быстро прошла ночь – неужели день настолько прибавился? Может, уже и Праздник Дис миновал, пока он бродил по лесам?

А с вершины нового перевала ему вдруг открылось море. Внизу лежал длинный узкий фьорд, похожий на вытянувшегося дракона, а в нем поблескивала под первыми лучами света серая вода.

Море! Виги ничего не понимал. По его расчетам, вчера вечером он был очень далеко от моря, не ближе трех-четырех переходов. Но тут же удивление куда-то пропало, стало казаться, что так и должно быть. Виги забыл о море раньше, чем успел спуститься со склона вслед за своей странной вожатой.

Внизу лежал густой туман, гасивший все звуки и запахи, так что Виги не мог даже определить, в лесу он или на вересковой пустоши, на гребне горы или в глубокой долине. Весь мир стал туманом. Но старуха проворно семенила впереди, и Виги бездумно шел, доверившись своей удивительной спутнице.

– Вот мы и пришли! – вдруг сказала она и остановилась.

Очнувшись, Виги с удивлением посмотрел на нее. И вдруг увидел, что старуха стоит перед высокими воротами с большим медным кольцом. Кольцо было изготовлено в виде дракона, зажавшего в зубах собственный хвост.

– Постучи! – велела старуха, махнув рукой на ворота.

– Чей это двор? – спросил Виги.

Но старуха только покачала головой и вдруг исчезла. Виги показалось, что она скрылась за воротами, и он дернул за кольцо.

– Эй, ты кто такой? – вдруг раздался чей-то голос и сильная рука легла ему на плечо. – Что ты здесь делаешь?

Виги резко обернулся и… никого не увидел. Голос шел прямо из тумана.

– Еще один сумасшедший квитт! – продолжал другой голос. – Скоро их здесь заведется целая дюжина! Колль не напасется на всех рубашек!

– Ну-у, этот пришел в одиночку! – с разочарованием подхватил еще один голос. – Никакой девушки не принес!

– А жаль! Если бы каждый приходил с дочерью хёвдинга, то я пускал бы всех!

– Ну, еще бы!

Виги беспомощно оборачивался на каждый новый голос, но не видел ничего, кроме тумана. Тролли обступили его и дразнили, несли бессмыслицу, не показываясь, их голоса гулко отдавались в тумане, как эхо горного ущелья.

– Раз он пришел и хочет войти, пусть войдет! – воскликнул один из голосов. – Хринг, пойди скажи конунгу, что пришел еще один сумасшедший квитт.

– Но без девушки! – со смехом добавил другой.

А третий, серьезный, сказал:

– Не смейтесь, он и правда безумный. Или слепой. Посмотрите, какие у него глаза. Похоже, он нас не видит.

– Не слышит и не понимает! – подхватил смешливый голос. – Теперь понятно, почему эта война дается нам так легко. Нас обманули – вместо достойных противников подсунули каких-то… Должно быть, квитты зимой впадают в спячку, как лягушки!

Ворота тем временем раскрылись, чьи-то руки взяли Виги за плечи и провели за створки. Его копье выскользнуло из руки и пропало, утянутое туманом, но Виги не противился, будучи полностью сбит с толку. Густой вязкий туман, заполнивший его голову, глушил и путал мысли. Виги не понимал, что с ним происходит. Если он ослеп, то почему видит ворота? И где старуха? Эти туманные тролли говорят, что он один…

– Вот он! Погляди на него, Хродмар ярл! – сказал тот, веселый голос. – Ты у нас лучше всех знаешь квиттов. Может, тебе и этот безумец тоже знаком?

Хродмар ярл! Это имя отозвалось в уме Виги каким-то странным звоном, пробилось сквозь туман, напомнило о чем-то очень важном… Он напрягся изо всех сил, стараясь сбросить эти оковы…

И вдруг в тумане проступило светлое окно, и в этом окне появился человек, которого Виги не спутал бы ни с каким другим, ибо очень давно мечтал увидеть: Хродмар сын Кари из Аскефьорда.

– Виги! – изумленно воскликнул Хродмар. – Виги сын Стюра!

Он не верил своим глазам. Но Виги, точно такой же, каким он запомнил его с того знаменательного дня Середины Лета, стоял перед ним, не сводя с него изумленных глаз. Он выглядел потрясенным и растерянным. Хродмар удивился: он что, не знал, куда шел? Человек, в дом к которому среди ночи врываются враги и поднимают его с постели, и то приходит в себя быстрее. Казалось, Виги не больше самого Хродмара приготовился к этой встрече. Он был похож на человека, который заснул у себя дома, а очнулся в каком-то совсем чужом и незнакомом месте и никак не может взять в толк, проснулся он все же или продолжает спать.

– Откуда ты взялся? – выговорил Хродмар.

– Это ты откуда взялся? – еле шевеля губами, вопросом на вопрос ответил Виги.

От его прежней дерзкой заносчивости не осталось и следа; выглядевший скорее жалко, он не вызывал в душе Хродмара прежней враждебности.

– Я? – Хродмар растерялся. Они походили на двух мальчишек, случайно столкнувшихся в кладовке у запретного горшка сметаны. – Я пришел в твою землю с красным щитом, и тебе давно пора было узнать об этом! – взяв себя в руки, жестко сказал он. – И я рад, что ты, Виги сын Стюра, наконец вспомнил о нашем уговоре.

– Уговоре?

– Ну да. Я говорю о нашем поединке. Ты еще не забыл, что мы пообещали богам в день Середины Лета? Спроси у амулета, который носишь на груди!

– Поединок?

Виги помнил об этом, но не мог побороть проклятой растерянности. Он смутно ощущал, что вокруг него широкий двор, полный людей, до него долетали отзвуки их речей, движения, дыхания, но ясно он видел и слышал одного Хродмара. Виги решил бы, что это сон, но никогда раньше он не осознавал во сне, что спит.