Текст книги "Дети Солнцевых"

И ей стало жаль Варю, которую приходилось наказывать или видеть наказанной почти каждый день. «Что же делать? Нельзя, ведь им только позволь, на голову сядут!» – успокаивала себя Елена Антоновна и старалась не думать о личике, поразившем ее своим жалким выражением.

Она беспрестанно вставала со своего места, подходила то к одной воспитаннице, то к другой, но помимо своей воли продолжала думать о Варе весь день. Она чувствовала в своей душе какую-то особенную жалость к ней, и когда уже после четырех часов собралась на время рекреации к себе в комнату, она подошла к Варе.

Варя стояла в ряду смирно, под руку со своей парой и, опустив голову, безучастно смотрела перед собой.

– У тебя все еще болит голова? – спросила Елена Антоновна, прикладывая свою пухлую теплую ладонь ко лбу девочки.

– Болит, вот тут болит, – ответила Варя подняв подернувшиеся слезами глаза и показывая на виски.

– Ничего, пройдет, пойдем в дортуар, уснешь, и все пройдет.

Елена Антоновна взяла девочку за руку, вышла с ней из класса и, проходя коридором, спросила:

– Ты пила когда-нибудь кофе?

– Пила, давно, – ответила Варя, взглянув на нее искоса, – когда мы были дома. Нам, детям, всегда давали по целой ложечке, когда папа и мама пили.

– И ты его любишь?

– Да, очень. То есть любила…

Елена Антоновна привела Варю в свою комнату. На столике перед диваном стоял поднос с двумя чашками, кофейником, накрытым вязаной кружевной салфеточкой, фаянсовая кастрюлечка с остывшими кипячеными сливками, подернутыми густой пенкой, и лоточек с сухарями и длинной французской булкой.

– Садись, я тебе дам чашку кофе. Выпей, и голова перестанет болеть.

Елена Антоновна подошла к маленькому шкафчику красного дерева, открыла его и достала еще чашку. Потом и сама села на диван перед столиком, подняла салфетку и, сняв с раскаленной плитки кипящий кофе, налила немного в чашку.

– Крепок будет! – сказала она, глубокомысленно мотнув головой. – Поди-ка, скажи Софьюшке, чтобы она принесла немного кипятку, да спроси ее, не приходила ли Леночка. И возвращайся скорее.

Варя вышла и, вернувшись через минуту, принесла ответ, что Леночки еще нет, а кипяток Софьюшка сейчас принесет.

Не успела Варя договорить, как в комнату вбежала Леночка, высокая, худенькая, бледненькая девочка лет четырнадцати. Она бросилась к матери, обняла ее и стала громко целовать, то в одну щеку, то в другую, приговаривая:

– У батюшки четыре с крестом, у Монте четыре…

Заметив Варю, она остановилась и удивленно проговорила.

– А-а-а! Ветер подул в другую сторону. Мама, это с чего же вдруг?

Елена Антоновна покачала головой и укоризненно посмотрела в глаза дочери.

– Солнцева, душка, – обратилась Леночка к покрасневшей до ушей девочке, – я очень рада, что ты у нас. Ведь этот котенок был всегда моей особенной симпатией! – сказала она, ни к кому не обращаясь, и, подойдя к Варе, запустила пальцы обеих рук в густые вьющиеся волосы девочки, стала, смеясь, ерошить их. – Прелесть! Право шелк!

– Полно, Лёля, оставь! У нее голова болит! – сказала с напускной досадой Елена Антоновна, нежно глядя на баловницу дочь.

– Ничего, я ее мигом вылечу. Я знаю отличное средство.

– Мое средство лучше! – перебила Елена Антоновна, ставя перед Варей чашку горячего, более чем наполовину разбавленного водой и сливками кофе.

Варя, не обедавшая, выпила свою чашку с наслаждением и встала, чтобы поблагодарить мадам Якунину. Но Леночка, одной рукой придерживая ее на стуле, схватила со стола пустую чашку, быстрым движением бросила в нее несколько кусков сахара, налила кофе и, зачерпывая круглой ложкой сливки и наливая их, сказала:

– Стой, стой, котенок, мое лекарство все же лучше. Смотри, какая пенка, чудо!

Леночка облизнулась, чмокнув языком, поставила перед Варей вторую чашку кофе и стала, смеясь, рассказывать разный вздор.

Был уже шестой час, и Леночка, расцеловав мать и потормошив Варю, убежала в класс, а Варе, повеселевшей и забывшей о головной боли, Елена Антоновна велела лечь и спать до вечера.

– Я тебя разбужу перед ужином! – сказала Елена Антоновна, полуотворив дверь своей комнаты и выпуская Варю. – Ложись на свою кровать и спи, – повторила она, затворяя дверь.

Очутившись за дверью, Варя остановилась. Переход из светлой, теплой, уютной комнаты в темный холодный дортуар неприятно поразил ее. Ей стало как-то жутко. Она с минуту стояла, как вкопанная, и вдруг, обернувшись к двери, схватилась за нее рукой и хотела отворить ее, но Елена Антоновна повернула ключ в замке. Раздался особенно громкий, металлический звук. Варя вздрогнула и как-то сжалась.

«Лучше пойти в класс, – подумала она, исподлобья посмотрев в сторону, куда надо было идти. – Совсем темно. Идти надо через умывальную, в дортуар третьего класса, потом на лестницу… Так далеко! И Елена Антоновна еще рассердится… И это так далеко… Она сегодня такая добрая… Нельзя…»

Варя постояла еще с минуту и, сделав над собой усилие, решительно подняла глаза и, крепко скрестив руки и прижав их к груди, посмотрела прямо перед собой. Длинная, длинная, высокая спальня показалась ей теперь еще длиннее, еще выше.

«Так темно, – подумала она, вздрогнув. И что это по сторонам?… Кроватей совсем не видно, только белые полосы… Это наши одеяла, да… Моя… вон там, далеко».

Девочка измерила глазами расстояние до своей кровати. «А в класс еще дальше, гораздо!» – решила она и, собравшись с духом, сделала шаг вперед, затем, как бы ободрившись, пошла скоро-скоро, стараясь не смотреть ни вдаль, ни по сторонам. Последние шаги к кровати она сделала почти бегом и, прыгнув в постель, легла, подобрала под себя ноги, уткнула голову в подушку и закрыла глаза. Сердце ее громко билось.

«Ни за что не открою глаз, ни за что, – думала она, – что бы тут ни было. И ничего нет страшного, – успокаивала она себя. – Ничего, Софьюшка там… Она не услышит только, а Елена Антоновна услышит, непременно услышит, если крикнуть громко».

Прошло не более четверти часа, и Варя спала крепким, спокойным детским сном.

Глава X
Гроза разразилась

– Здесь кто-то лежит! – услышала Варя незнакомый грубый голос.

Тяжелые шаги раздались у постели и, еще не совсем проснувшись, девочка полуоткрыла глаза и, не отдавая себе отчета, где она и какое теперь время, повернула голову на голос и стала смотреть вслед удалявшейся от ее кровати незнакомой фигуре.

В комнате был полусвет от зажженной на одном ее конце лампы.

– Где кто-то есть? – послышался с другого конца комнаты звонкий голос Софьюшки.

Фигура чуть-чуть повернулась к Софьюшке и протянула руку в направлении кровати.

Софьюшка подошла скорыми шагами к постели Вари и, нагнувшись над ней, с удивлением произнесла:

– Ах, вы еще здесь? Я думала, что вы ушли с Еленой Антоновной к ужину.

Варя села на постели и, протирая глаза, спросила:

– А разве уж пошли ужинать?

– Еще бы! Уж давно! – ответила Софьюшка. – А про вас-то, верно, Елена Антоновна и забыла.

Она засмеялась.

– Я не хочу есть, – сказала Варя и опять легла.

Ламповщик зажег лампы на другом конце длинного дортуара и прошел дальше в следующий. Софьюшка, оглядев, все ли в должном порядке, тоже, куда-то торопясь, ушла, и Варя опять осталась одна.

Она лежала и смотрела на огонь в лампе и то открывала, то прищуривала глаза. Ее занимало то, что по мере того как она открывала или закрывала глаза, лучи то удлинялись, почти касаясь ее глаз, то укорачивались и совсем исчезали. Ей теперь не только не было страшно, а, напротив, очень приятно, и она как будто даже гордилась своим исключительным положением. «Что они там думают обо мне? Наташа, я знаю, непременно принесет мне хлеба в кармане», – подумала она и улыбнулась.

Вдруг она услышала какой-то мерный, отдаленный шелест… Фр-фр-фр!.. «Идут», – подумала она и, живо вскочив с постели, прислушалась.

– Они! – произнесла она вслух, и вдруг лицо ее озарилось веселой, шаловливой улыбкой.

Варе пришла в голову смешная мысль. Она мигом юркнула под кровать, сдерживая смех, и, стараясь не дышать, не двигаться и быть незаметной, легла, вытянувшись, плашмя на животе и стала смотреть в сторону, откуда все яснее и яснее слышались шарканье мягких подошв, и особенный шелест длинных, касавшихся пола, толстых камлотовых платьев, и непрерывный сдерживаемый шепот сотни голосов.

«Ее!.. – подумала Варя. – Нет, – сейчас же решила она, – я с ней не хочу никакого дела иметь…»

Послышался отчетливый шум отдельных торопливых шагов.

«Это Якунина…» – пронеслось в голове девочки.

Елена Антоновна действительно прошла очень скоро по дортуару в свою комнату и с шумом затворила дверь.

Шарканье и шелест были совсем близко, над самым ухом Вари, и она, дав пепиньерке пройти, вытянула, насколько могла, руку из-под кровати и схватила наудачу первую попавшуюся ей ногу.

– Ай! – раздался короткий, резкий, пронзительный, полный неподдельного ужаса крик.

– Ай, ай, ай! – повторилось в одну секунду в рядах, и вся длинная вереница детей, сбившись в кучу, ничего не видя перед собой и толкая друг друга, ринулась назад, налетела на следовавший за ней класс, смешалась с ним и увлекла его к лестнице…

– Ай, ай! – кричали в ужасе и эти дети, не понимая, в чем дело, не думая и не соображая.

По лестнице в это время поднимались старшие. В один миг он были смяты налетевшей на них обезумевшей толпой.

Суматоха произошла невообразимая. Сотни детских голосов кричали в ужасе. Попадавшие на лестнице и ушибленные стонали и визжали. Классные дамы, старавшиеся остановить и образумить детей, выбились из сил, кричали на все лады:

– Silence! Arrêtez![88]88
  Тишина! Прекратите! (франц.)


[Закрыть] Смирно!

Они ловили бежавших без памяти детей, но те, не помня себя, вырывались, оставляя в руках дам пелеринки, рукавчики и другие вещи, за которые дамам удавалось ухватиться, и бежали без оглядки, не зная куда.

Добежав до только что оставленной ими после общей молитвы залы, они остановились в недоумении, столпившись в дверях.

Варя, наделавшая весь этот переполох, испугалась не менее своих подруг. Когда она услышала крики и увидела, что весь класс бежит, она живо выскочила из-под кровати и без оглядки, со всех ног бросилась вдогонку. На лестнице одна из старших остановила ее.

– Куда? Ведь задавят! – крикнула она, взяв ее за руку.

Варя, чувствуя себя в безопасности, прижалась к ней и вместе с ней бегом направилась в залу.

В зале было темно. Ламповщик гасил последние лампы. Воздух был душный. Пахло едкой гарью потушенных масляных ламп.

– Что? Что такое? – спрашивали друг друга дети, дрожа от страха и волнения, но никто не мог ни объяснить, ни дать себе отчета в том, что произошло.

Через несколько минут весь дом был на ногах. Сбежались встревоженные и бледные остальные дамы, которые успели уже вернуться домой или не отлучались из дому, а проводили свободный день у себя в комнате. Прибежали горничные, ламповщики, явился и смотритель дома.

– Что? В чем дело?

Ответа не было, хотя дети и кричали:

– Разбойники! Мужики!..

Смотритель и прислуга обошли дортуары, осмотрели коридоры. Нигде ничего… Все в порядке.

В зале между тем опять зажгли лампы. Дамы собрали в нее всех воспитанниц.

Елена Антоновна, торопливо вышедшая из своей комнаты на крик, последовала за своим классом, крича и унимая бежавших детей. На лестнице она, к своему ужасу, наткнулась на сбитую с ног и лежавшую врастяжку Леночку. Она остановилась, подняла дочь, помогла встать и некоторым другим упавшим, поставила их в безопасное место у окна и, подозвав горничных, распорядилась, чтобы сильно пострадавшие дети тотчас же были отнесены в лазарет. Других, получивших легкие ушибы, она сама повела для осмотра и перевязки туда же.

В зале воспитанницы, не думая о порядке, вперемежку, большие с маленькими, толпились кучками при входе, ближе к двери. В глубь комнаты никто не рисковал идти. Дети жались друг к другу и с испуганными лицами слушали и повторяли «разные страсти». Рассказы быстро передавались от группы к группе и с каждой минутой появлялись новые.

Все говорили негромко, многие даже шепотом. Девочки теснились, жались друг к другу, и несмотря на это передвижение ни на минуту не прекращалось и в зале стоял гул.

– Как мы вошли к нам в дортуар, – рассказывала раскрасневшаяся от страха и волнения маленькая девочка, с блестящими испуганными глазами, – я слышу, что-то зашуршало. Я только хотела сказать Буниной, как вдруг кто-то крепко стиснул мою ногу. Я вырвала ее… и вижу из-под кровати торчит большущая, черная голова… Я закричала…

– Да нет, Верочка, право, я могу побожиться, что это была не голова, – остановила рассказчицу такая же маленькая девочка, ее пара.

– Я отлично видела огромные белые зубы! А борода черная как смоль и вот такая.

Она опустила руки к поясу.

– Я тебя толкнула, только хотела показать его, как вдруг на полу что-то сверкнуло, и мы закричали…

– Маленькие входили в свой дортуар, – говорила очень быстро девушка лет пятнадцати с серьезным, озабоченным лицом и нахмуренными бровями, – и видят перед шкафом стоит здоровенный мужик. Как он их увидел, он и присел между кроватями… Да там, конечно, не один еще! Девочки слышали шум и голоса, когда были на лестнице, а вошли – все тихо, только этот не успел спрятаться…

– Я, еще вчера, просыпаюсь, – шептала таинственно одна взрослая воспитанница с бледным, болезненным лицом, стоя посреди плотно обступивших и с жадностью слушавших ее подруг, – и вижу: длинная-длинная, белая, худая, как скелет, обтянутый кожей, женская фигура, нагнулась над ночником и погасила свечу. Я утром рассказываю Рыковой, а она говорит, что тоже видела, как белая фигура медленно-медленно шла по нашему дортуару и два раза остановилась, протянула руку и своим рукавом, как саваном, накрыла всю постель. Я знаю, возле кого она остановилась, но не хочу сказать.

– Господи! – послышалось между слушательницами, и воспитанницы крепче прижались друг к другу, а девушка, видевшая белую фигуру, отошла к ближайшей группе взрослых и так же таинственно стала повторять свой рассказ.

– Я ведь тогда же говорила, что это был мужчина, переодетый. Смеялись надо мной… – говорила очень живо хорошенькая брюнетка в сером платке, шелковом фартучке и черной бархатке-удавочке, то есть ленточке, пальца в полтора ширины, очень плотно завязанной по горлу. – Ну, а теперь чья правда вышла? Да и по всему было видно! – сказала она, наморщив лоб и покачивая головой из стороны в сторону. – Вера Сергеевна говорит мне: «Allez, ma chère, demandez cette dame, qui est ce qu’elle désire voir[89]89
  Пойдите, дорогая, спросите эту даму, кого она хочет видеть (франц.).


[Закрыть]». Я подхожу, спрашиваю, – а она говорит мне: «Никого, благодарю вас, я так», а сама сидит.

Я уж тогда подумала, что что-нибудь неладно. Говорили потом, что она угощала конфетами тех, кто сидел близко к ней, хотя они и были со своими родителями. А когда она потом встала и пошла по зале, многие видели, что платье ее завернулось, и на ногах были сапоги.

– Еще бы! И я тогда же об этом говорила, – прибавила Бунина.

– Конечно, ему надо было прежде все высмотреть, а потом уж забраться, – вставила свое слово одна из выпускных воспитанниц, стоявших рядом с пепиньерками.

Эти и подобные рассказы передавались от одной воспитанницы к другой, и скоро никто уже ничего не мог понять, разбойники и привидения смешались и спутались так, что и сами рассказчицы не могли бы разобрать, в чем дело.

Варя, прижавшись к взявшей ее под свое покровительство старшей воспитаннице, стояла в группе, где говорилось о белой фигуре и, подняв голову вверх, внимательно, не спуская глаз с говоривших, слушала их и с замиранием сердца думала: «А я все время была там одна! Может быть, эта дама опять приходила, может быть, она меня накрывала своим рукавом!» От этой мысли Варя вздрогнула, плотнее прижалась к своей покровительнице и крепко сжала складки ее платья, за которое все время держалась.

– По классам! По классам! Скорее! – говорили классные дамы особенно убедительно и мягко, и в их голосах детям слышалось беспокойство и нерешительность, и девочки не двигались с места, а напротив, еще крепче жались друг к другу.

– Скорее по местам! По классам! Maman идет! – крикнула вдруг Марина Федоровна, не дежурившая в этот день, выходя на середину залы.

Maman – слово магическое. Оно и на этот раз произвело поистине волшебное действие. В один миг привидения скрылись, разбойники разбежались, неопределенного страха – как не бывало.

– Maman! Maman идет! – неслось по зале, отрезвляя все головки, и дети поспешно оправлялись, оправляли друг друга и живо становились на свои места.

Варя тоже одновременно с другими маленькими очутилась на своем месте, возле своей пары.

Прошла минута в такой тишине, что можно было слышать дыхание детей. Все, насторожив уши, вслушивались, ждали и не спускали глаз с двери. Но это длилось минуту, две, не больше.

– А ты знаешь, кого она накрыла рукавом? – прошептала Варя, откинув свою голову на плечо подруги и глядя ей в глаза.

– Каким? – спросила так же тихо Нюта, наморщив лоб.

– Конечно, своим. Душка! Ангел! Не секретничай, я, право, никому не расскажу. Ей-Богу! – шептала живо девочка, обняв Нюту за талию рукой.

– Да кто накрыл рукавом? Кого? – спросила с любопытством Нюта.

– Да та белая дама, которой вы испугались!

Нюта закрыла рукой рот и засмеялась, то есть фыркнула, как говорилось тогда в ее классе.

Лица соседок, которые увидели ее покрасневшее от смеха лицо и слышали ее насилу сдерживаемый смех, расцвели весельем. Они с любопытством ждали объяснения.

Варя с недоумением и досадой посмотрела на насмешниц.

– Что тут смешного? Это глупо… всему смеяться… – проворчала она, выхватив с сердцем свою руку из-под руки Нюты.

Нюта, посмотрев на подругу и видя, что она не на шутку обиделась, сказала внушительно:

– Ты лучше ушами слушай в другой раз. Какая белая дама? Черный косматый мужик с бородой!

– А Черницкая говорила: белая, худая, как скелет, да-а-ма, – протянула Варя, недоверчиво посматривая то на одну, то на другую из подруг.

– Ври еще! – сказала Нюта, вытянув губы и выставив лицо вперед. – Дама? Много она знает! Кому, как ты думаешь, лучше знать, ей или Верочке, которую он схватил за ногу?

– Как схватил за ногу? Верочку? Мужик? – спросила с неподдельным ужасом Варя.

– Конечно Верочку! Оттого она и закричала.

– Где же он ее поймал?

– Да, Господи! Какая ты удивительная! Ты точно сейчас с неба свалилась. Конечно под кроватью!

– Это когда вы с ужина шли? Теперь? – спросила Варя, просияв.

– Ну конечно… Мы идем, а он высунул руку и как схватит Верочку… Она взглянула вниз и видит большущая голова и…

Варя залилась таким веселым и заразительным смехом, что все слышавшие его не могли не улыбнуться.

Раздалось повелительное «Ш-ш-ш!», и к Варе одновременно подскочила классная дама не ее класса и Бунина.

– Что с тобой? Что за манеры? Можно ли так громко смеяться? Да и нашла время для смеха! Стой смирно! – сказала классная дама, сделав серьезное лицо.

– Не в пору пташечка запела, как бы кошечка не съела! – прибавила от себя Бунина саркастически и, повернувшись к классу спиной, стала перед Варей.

– Это не мужик! – тотчас же сказала шепотом Варя, весело глядя на подруг. – Это я!

Она самодовольно окинула их взглядом и, уперев указательный палец себе в грудь, повторила:

– Я! Право, я!

– Выдумывай еще! – сказали несколько девочек очень тихо, но серьезно и с досадой.

– Право! Ей-Богу, я! Могу перекреститься.

Варя действительно тотчас же сделала широкий крест.

– Ш-ш-ш! Maman! – послышалось с разных сторон.

– Мадемузель! Мадемузель! – зашептали разом несколько девочек в спину пепиньерки.

– Eh bien?[90]90
  Ну что еще? (франц.).


[Закрыть] – спросила она с досадой, повернув голову к классу.

– Солнцева говорит, что под кроватью была она.

– Солнцева все врет! Будешь ты стоять смирно? – сказала сердито Бунина и, пригнувшись, приблизила свое лицо к самому лицу Вари: – Противная девчонка, нашла время шутить! – пробормотала она и, тотчас же отвернувшись, как-то подтянулась, выпрямила спину, подала плечи назад, расширила грудь и, держа руки, сложенные одна в другую у самой талии, уставила свои выпуклые глаза на дверь.

В коридоре послышались торопливые мужские шаги, и через минуту на пороге показались помощник швейцара и сам швейцар, оба с озабоченными лицами. Первый нес обитое темно-красным бархатом широкое кресло, второй бережно держал на руках большую бархатную подушку с длинными шелковыми кистями под цвет бархата. Пройдя по зале несколько шагов, швейцар опередил своего помощника и с видом человека, понимающего важность своего дела, пошел торопливо, беспрестанно оглядываясь на своего покрасневшего от усилия товарища.

– Тут, тут, опускай! – сказал он, дойдя до середины залы.

Солдат поставил кресло и, вынув из заднего кармана красный, свернутый комочком платок, провел им по лбу. Швейцар посмотрел на пол, потом на потолок, соображая, не близко ли придутся над головой лампы, подвинул немного кресло назад, еще посмотрел – и положил перед креслом на пол подушку, отошел, оглянулся, и затем, не полюбопытствовав взглянуть на сотни глаз, следивших за каждым его движением, спешными мелкими шагами направился к двери. Помощник его последовал за ним, стараясь ступать как можно легче и как можно менее стучать сапогами, скрип и стук которых, как нарочно, особенно ясно раздавались на всю залу.

– Шутки шутить! – передразнила шепотом Варя. – Если я говорю, что я, значит, правда!

После долгого молчания Бунина, как бы одумавшись, обернулась и посмотрела на Варю:

– Желала бы я знать, как бы ты это могла, чтобы я не видела…

– Я там спала… – ответила просто Варя. – Елена Антоновна…

– А-а-а! – протянула Бунина и, вытянув губы и мотнув головой вперед, она как бы вдруг все сообразила и поняла.

Между маленькими произошло волнение. Одна передавала другой услышанную новость. Дети шептались, удивлялись, высказывали недоверие. Громкое «ш-ш-ш!», пронесшееся по зале, не успокоило их. За дверью слышались уже приближающиеся шаги, все вытянулись в струнку, а маленькие не унимались.

Какое разочарование! Черный мужик с длинной бородой, с топором… И вдруг просто Солнцева! А Бунина волновалась и думала: «Противная девчонка, теперь отвечай за нее! Разве я виновата? А достанется, конечно, мне…»

В дверях показалось сначала синее платье мадам Адлер, потом ее левое плечо, потом уже вся фигура рядом с начальницей, которую она ввела под руку, – высокой, полной, очень пожилой женщиной с серьезным строгим лицом.

Классные дамы почтительно склонили головы; все дети низко-низко присели и медленно поднялись. Мадам Адлер подвела начальницу к креслу, осторожно поддерживая ее, помогла ей сесть в него, придержала ногой подушку, пока начальница укладывала на нее свои сильно болевшие в последнее время ноги, незаметно подвинула ногой ближе к креслу ее распустившееся веером широкое шелковое синее платье, оправила накинутую на плечи темно-синюю бархатную мантилью[91]91
  Мантилья – женская накидка без рукавов.


[Закрыть], подбитую мехом, и стала рядом с ней. Начальница, подняв голову, негромко что-то сказала ей.

– Который класс оставил залу первым? – спросила мадам Адлер по-французски.

Голос ее звонко и громко раздался в высокой, большой зале и отдался в каждом сердце.

– Les quatrièmes![92]92
  Четвертый! (франц.)


[Закрыть] – загудело ей в ответ со всех концов залы.

– Les quatrièmes! En avant![93]93
  Четвертый класс! Выйти вперед! (франц.)


[Закрыть] – крикнула она громко.

Все маленькие сердца сжались. Некоторые лица побледнели, другие покраснели; почти все перекрестились маленьким крестом у подложечки.

Бунина, тоже побледневшая и взволнованная, обернулась к классу и чуть слышно прошептала:

– Ровнее, не тащить ног! Вперед!

Послышались шуршанье платьев и ровные, спешные шаги многих детских ног. Дети шли посередине залы и, подойдя довольно близко к начальнице, остановились и вытянулись перед ней в две линии.

– Дежурная сегодня кто? – спросила начальница, подняв серьезное лицо на Бунину.

– Мадам Якунина, – ответила заметно дрожащим голосом Бунина.

Начальница удивленно осмотрелась.

Бунина поняла, в чем дело, и поспешила объяснить, что мадам Якунина повела детей в лазарет и еще не возвращалась.

– Так это вы вели детей от молитвы? – спросила начальница, глядя Буниной в лицо.

– Нет, мадам Якунина сама. Я взяла их, когда они уже вошли на лестницу, – ответила пепиньерка таким взволнованным голосом, что начальница заставила ее повторить ответ дважды.

– Кто первый крикнул? – спросила она, повернув свое строгое лицо к детям.

– Тимен… Тимен… Тимен… – пронеслось негромко с одного конца на другой.

– Тимен! – вызвала начальница, сделав знак пальцем, чтобы девочка подошла к ней.

Верочку, бледную, как полотно, соседки вытолкнули из ряда, и она, растерянно оглянувшись на оставленное ею место, сделала два шага вперед.

– Подойди ближе к maman, – сказала вполголоса мадам Адлер.

Верочка сделала два шага вперед и опять остановилась.

– Ты чего испугалась? Отчего крикнула? – спросила начальница, нагнувшись немного вперед и глядя ей в лицо.

– Я… я… я…

И Верочка вдруг залилась слезами.

– Вы узнали от нее, чего она испугалась? – спросила начальница, переводя глаза на бледную, с виноватым видом стоящую перед ней пепиньерку.

– Ее Солнцева схватила за ногу. Она испугалась, – ответила Бунина.

– Солнцева? – хором спросили изумленные начальница и инспектриса, которым было донесено как об испуге, так и о разных толках, взволновавших воспитанниц.

По зале как молния пробежала:

– Солнцева… Солнцева… Солнцева.

Это было так неожиданно, что многие не верили своим ушам.

– Зачем? – спросила начальница.

Бунина, уже немного оправившаяся, довольно обстоятельно рассказала о том, что Елена Антоновна сама отвела Солнцеву в дортуар после уроков для того, чтобы она уснула, так как она жаловалась весь день на головную боль. А Солнцева спряталась под кровать и, когда класс проходил в спальную, схватила Тимен за ногу. Тимен от испуга страшно закричала, а прочие, не зная, в чем дело, испугались, побежали и тоже стали кричать.

– Солнцева! – вызвала громко начальница.

Торжественность минуты, общее настроение и чувство страха, которое охватило всех воспитанниц, передалось и Варе. Когда Бунина дотронулась рукой до ее спины и выдвинула ее вперед, на ней, как говорится, лица не было, и перед начальницей предстала маленькая девочка с бледным лицом, крепко сжатыми губами и испуганными черными глазами.

– Как могла ты это сделать? Как смела? – спросила начальница, строго глядя в глаза Варе и грозя ей пальцем.

Варя молчала. Ее глаза беспокойно перебегали от лица начальницы к лицу Верочки, по которому текли крупные слезы.

– И как ты могла молчать, когда увидела, что всех перепугала?

– Я не знала… – ответила Варя и хотела объяснить, что она тоже сначала испугалась и только потом все поняла и сама объяснила. Но язык не слушался ее, и она, с трудом глотая слюну, замолчала.

– Чего не знала? – спросила начальница.

Варя не отвечала.

Начальница с минуту в упор смотрела на Варю. Варя потупила глаза, губы ее судорожно подергивались, и она молчала.

– Какого поведения эти дети? – спросила начальница, подняв глаза на Бунину.

– Тимен – одна из лучших в классе, – ответила Бунина, волнуясь.

– А эта маленькая?

– Солнцева до сих пор на дурном счету. У нее единица в поведении за дерзости и шалости.

– Да-а? – произнесла начальница, не спуская глаз с Вари.

Варя не произносила ни слова и стояла, как окаменелая.

Мадам Адлер, стоя за креслом maman, делала Варе знаки, шептала губами и показывала жестами, чтобы она просила прощения, но Варя не понимала и продолжала стоять молча.

– Такую шалость извинить нельзя, в особенности, если она не первая. Стыдно, – сказала начальница, с упреком глядя на Варю, – стыдно, что ты довела себя до этого. Можете отвести детей на место, – добавила она, обратившись к Буниной.

Бунина встала во главе класса, и дети, присев на этот раз вовсе не плавно и порознь, повернулись и прошли на свое прежнее место.

Начальница подняла голову на мадам Адлер. Мадам Адлер нагнулась к ней. Они стали о чем-то говорить. Казалось, мадам Адлер просила о чем-то, на что начальница не хотела согласиться, и мадам Адлер, слегка покраснев, вышла из залы своей привычной медленной походкой.

Начальница, окинув всех воспитанниц строгим взглядом, стала внушительно и громко объяснять им все неприличие их поведения.

– В особенности стыдно вам, старшим, – сказала она. – Вместо того, чтобы удержать маленьких и объяснить им, что здесь страшного ничего нет и быть не может, вы сами принимаете участие в беспорядке. Это непростительно!

Некоторые из старших вынули носовые платки и приложили их к глазам. Все воспитанницы, и пепиньерки, и классные дамы стояли, опустив головы, и внимательно вслушивались в каждый звук голоса maman.

Пока начальница говорила, две горничные внесли в залу узкую длинную скамейку, поставили ее в десяти шагах от начальницы. Третья горничная, вошедшая вслед за ними, держала в руках пучок длинных прутьев, связанных мочалкой.

Воспитанниц всех классов и возрастов при виде этих приготовлений сковал ужас. «Кого? – думалось каждой. – Всех? Это невозможно! Тех, кто кричал? А как узнать, кто кричал, а кто нет? Верно, только тех, у кого дурные балы за поведение».

И каждая стала вспоминать свои провинности и проверять свои отметки. Даже те из воспитанниц, которые могли быть уверены в неприкосновенности, так как имели на плече две кокарды, красную за усердие и голубую за поведение, и те волновались от ожидания чего-то страшного.

– Солнцева! – вызвала опять начальница.

– Тебя, тебя, – зашептали девочки, слегка толкая Варю.

Варя, как и в первый раз, нерешительно шагнула вперед и остановилась.

Мадам Адлер сказала что-то горничным, стоявшим у скамейки. Одна из них, волнуясь не менее самих воспитанниц, подошла к Варе, подвела ее к скамейке, другая расстегнула и спустила с девочки все платье, и Варя, еще не успев понять, что с ней делают и для чего, уже лежала на скамейке, две девушки держали ее, а третья стегала прутьями.

Варя не шевельнулась и не крикнула. Она не чувствовала ни боли, ни страха. Ее сняли со скамейки, поставили, одели. Бунина, по приказанию мадам Адлер, взяла ее за руку и поставила на место. Девочка стояла, но как будто ничего не сознавала, только лицо ее было бледно, губы сжаты, и вся она поминутно вздрагивала.

Начальница встала с кресла и, поддерживаемая инспектрисой под руку, еще раз обратилась к воспитанницам:

– Стыдитесь, что вы неумением держать себя доводите до необходимости прибегать к подобным постыдным мерам. На этот раз только маленький класс, который был причиной всего происшедшего, останется в воскресенье без родных. Но если случится что-нибудь подобное еще раз, предупреждаю вас, вы будете наказаны все, все без исключения.

С этими словами она, поддерживаемая мадам Адлер, вышла из залы.

В зале и после ее ухода было тихо. Все стояли, как после похорон, в каком-то недоумении. Всем было тяжело и не по себе. Классные дамы тоже чувствовали неловкость. Кто-то из детей, стоя за Варей, обнял ее за талию. Она не шевельнулась и продолжала стоять, ни о чем не думая, никуда не глядя. Какое-то гнетущее чувство давило ее. Она всем существом своим сознавала одно, что здесь сейчас с ней случилось что-то ужасное, после чего «так быть нельзя».