Текст книги "Толковый словарь Эс Джей"

Глава 27

– Ливви?

Я стою около ее дома. Хочу рассказать ей, что произошло у меня с Сэмом. Я такая глупая. Он больше никогда со мной не заговорит. Сэм старался быть милым, а я его просто отшила. Всё это время я мечтала быть с ним. У меня появился шанс, и я его упустила.

– Ливви! Эй! Есть кто-нибудь дома?

Из-за двери раздается голос миссис Хамфрис:

– Эс Джей, это ты? Заходи, милая.

Я толкаю дребезжащую дверь. Внутри дома темно. В воздухе чувствуется сильный запах дезодоранта. Комната абсолютно безупречна, каждая вещь на своем месте. Негромкое жужжание кислородного баллона звучит унылой мелодией.

– Эс Джей? – зовет голос.

Я делаю глубокий вдох.

– Здравствуйте, миссис Хамфрис.

– Здравствуй, дорогая!

Сегодня она одета в платье в бело-голубую полоску такой же формы, как то в цветочек, которое я видела на ней в прошлый раз. Интересно, кто их шьет. Миссис Хамфрис вряд ли покупает одежду в обычном магазине. Потом я начинаю задаваться вопросом, как она их надевает и снимает. Ей кто-то помогает? Как мне, когда я была в больнице?

– Оливия ушла в магазин. Проходи, садись.

Она похлопывает по краешку своей кровати и жестом приглашает меня сесть.

– Оливия сказала, ты была в больнице?

– Да.

Я смотрю на ее ноги в компрессионных повязках.

На концах из-под повязок торчат ступни, и ногти на ногах ярко-красного цвета. Должно быть, их красила Ливви.

– Больницы – это ужасные места. Конечно, иногда у тебя нет выбора, так ведь?

– У меня была инфекция.

Миссис Хамфрис кивает.

– Оливия сказала. Теперь тебе лучше?

– Да. Нет. Что-то вроде. Я стараюсь не думать об этом.

– Хорошая тактика.

Она нащупывает пульт и переключает каналы. Запускает руку в пакет с конфетами, кладет одну себе на язык, затем несколько предлагает мне. Я беру одну из вежливости.

– Прости, мне нужно это сделать, – говорит миссис Хамфрис, нажимая кнопки на пульте. – Я записываю передачи, чтобы ничего не упустить. – На экране загорается маленькая панель управления.

А как же все остальное, что она упускает?

– В этой мыльной опере есть женщина, абсолютно сумасшедшая. – Миссис Хамфрис со смехом показывает на экран. – Она думает, что разговаривает со своей мертвой ирландской тетушкой. В телепрограмме написано, что в следующих сериях на будущей неделе ее бывший муж получит опеку над детьми. Надеюсь, так и будет – на благо этих бедных крошек.

Она говорит о героях сериала как о реальных людях.

– Какая у тебя любимая передача, Эс Джей?

Мне приходится задуматься. Не могу вспомнить, когда я в последний раз смотрела телевизор.

– Вообще-то я люблю читать. Моя мама – библиотекарь, вероятно, меня укусила та же муха. К тому же у меня всегда много заданий на дом.

– Как у моей Ливви, – кивает она с улыбкой.

– Миссис Хамфрис?

– М-м?

Я хочу спросить ее о том, каково это на самом деле – быть ею. Хочу узнать, счастлива ли она.

– У вас всё в порядке? – спрашиваю я.

Она смотрит на меня непонимающе.

– Что ты имеешь в виду, дорогая?

– Когда я была в больнице, мне было ужасно скучно сидеть на одном месте весь день. Я просто хотела поинтересоваться, вы в порядке? Ну, знаете, в этом заточении.

Миссис Хамфрис щелкнула пультом, и экран погас. Ее глаза сузились.

– Это Оливия попросила тебя затеять этот разговор?

– Что? Нет.

Она смотрит в потолок. Когда мама Ливви начинает говорить, ее голос звучит напряженно:

– Думаешь, ты понимаешь мою ситуацию просто потому, что провела пару недель в больнице?

Я чувствую себя ужасно глупо, просто открывая рот.

– Нет, но я могу представить…

– Определенно, ты не можешь представить! – рявкает она.

– Простите. Я не должна была…

Но потом я замолкаю и начинаю заново, тщательно обдумывая каждое слово.

– Вы правы, – говорю я мягко. – Я не могу представить. Я не имею ни малейшего представления о том, каково вам. Но мне интересно. Я бы хотела, чтобы вы мне рассказали – если сами захотите. Я могу сказать: я знаю, что болеть – это совсем не весело. И я знаю, как другие могут говорить обидные слова, иногда специально, иногда случайно, но от этого не менее болезненные. Другие люди могут понять, что значит заболеть гриппом или вывихнуть лодыжку, но, если у них нет какого-то общего нарушения, как у нас, чего-то, с чем приходится жить каждый день, они вряд ли поймут. Особенно если это что-то, с чем, по их мнению, ты способен справиться.

Ее взгляд смягчается. Она перекидывает пульт из руки в руку и наконец кладет его на столик.

– Люди говорят много глупостей, правда?

Я киваю. Я сама говорила глупости.

– Когда я принимала лекарство, из-за которого набрала вес, один мальчик сказал, что у меня лицо как тарелка.

Миссис Хамфрис ни капли не удивлена.

– Я потеряла счет ужасным вещам, которые говорят люди. Самое ужасное – шутки про жир. И они касаются не только меня. Сестра моего мужа постоянно твердит мне о его животе и о том, что ему нужно сократить сахар и алкоголь. Кто спрашивал ее мнения? Неужели она думает, что он не видит себя в зеркале? С чего она взяла, что сама безупречна? Иногда я думаю, что должна отомстить ей мерзким комментарием по поводу ее морщин или желтых зубов, но знаешь, как говорят: «Око за око, и весь мир ослепнет».

Я улыбаюсь. Теперь миссис Хамфрис выглядит расслабленной. Даже счастливой.

– Думаю, люди говорят такие вещи, не понимая, какое у них серьезное преимущество, – говорит она. – Преимущество – это не только деньги или престижное образование. Оно может заключаться просто в том, что ты не попадешь в ужасную аварию или не унаследуешь болезнь.

Мне нравится разговаривать с миссис Хамфрис. Благодаря ей я чувствую себя лучше.

– Миссис Хамфрис? Я думаю… Я могла бы начать кое-что записывать. – Я думаю о том, что мне предложила Билли. – Возможно, я могла бы записать свою историю. Или выдуманные истории. Или даже истории других людей. Вы хотели бы, чтобы я написала вашу?

Она барабанит пальцами по животу.

– Хм… звучит интересно. Кто это будет читать?

– Никто. Я имею в виду, это не обязательно. Это может быть просто для нас. Я задала бы вам несколько вопросов, как это делают журналисты. А потом могла бы написать вашу историю как есть или добавить еще персонажей.

Миссис Хамфрис мягко всплескивает руками.

– О! Знаешь что? А мне нравится эта идея. Это может быть весело. Это определенно что-то непривычное. Вокруг меня не так много непривычного.

– Так вы согласны?

– Да, – улыбается она. – Почему нет? Давай сделаем это.

– Мам?

Я поворачиваюсь. В дверном проеме стоит Ливви и смотрит на нас. Я не знаю, как долго она здесь простояла. Внезапно я чувствую себя неловко. Я пришла сюда, чтобы поговорить с ней, а вместо этого стараюсь подружиться с ее мамой. Не уверена, что ей это понравится.

– Эс Джей? – говорит Ливви вопросительно.

Я поворачиваюсь к миссис Хамфрис.

– Мне нужно идти. Спасибо вам.

– Нет, Эс Джей. Спасибо тебе. Скоро всё обсудим.

Ливви следует за мной на улицу. Я останавливаюсь на лужайке и поворачиваюсь к ней.

– Что случилось с мамой? – спрашивает она. – О чём вы говорили?

– Я говорила с ней о… – Я запинаюсь. Как ей объяснить? Что, если она разозлится? Наконец я вздыхаю. – Я пыталась помочь.

Я ожидала, что Ливви расстроится. Вместо этого она сказала:

– Получилось?

– Думаю, да. Немного. Я не уверена.

Она улыбается.

– Спасибо тебе за заботу.

Мы сидим на корточках на бетонных ступеньках крыльца Ливви. Небо хмурится и грозится дождем. Несколько пар белых резиновых сапог аккуратно стоят в ряд вдоль корыта для лангустов и рыболовных снастей. Мне вдруг подумалось, что я никогда не встречала папу Ливви. Когда я прихожу, его всегда нет. В городке я тоже с ним не сталкивалась, не видела, чтобы он появлялся в школе. Интересно, какой он, – и речь не о его пузе, конечно. В доме Ливви нет фотографий. Есть только несколько школьных в серебряных рамках, и всё.

– Спасибо, что попыталась. – Ливви стукает коленкой мою ногу. – Мама мало с кем разговаривает. Или, скорее, она не любит говорить о своей ситуации. Должно быть, ты ей нравишься.

Она делает глубокий вдох.

– Слушай, сейчас я скажу тебе кое-что и не хочу, чтобы ты разозлилась.

– Ладно…

– Я знала, что у тебя проблемы с кожей, с самого первого дня, как тебя увидела.

– Правда?

Ливви кивает.

– Я не упоминала об этом раньше, потому что… ну, потому что не хотела ранить тебя. Но правда в том, что я заметила. Я решила, что если ты ничего не говоришь, то и я не буду.

– А как же твои вопросы о том, почему мой солнечный ожог держится так долго?

– Я пыталась помочь тебе заговорить об этом. Но потом ты подтверждала, что это солнечный ожог, я такая – ладно, она еще не готова. Я подыграла тебе и в истории со свинкой. Я погуглила.

– Серьезно?

– Угу. И с мамой то же самое. Она готова разговаривать только с несколькими людьми.

– Я думаю, что твоя мама – очень хороший человек, – говорю я. – У нее доброе сердце.

Ливви улыбается.

– Спасибо.

– Но иногда ты ее стыдишься, верно? Ты всегда нервничаешь, когда о ней заговаривают Мали и Хайди. И тебя дразнят.

Я думаю о Рори.

– И это моя проблема. – Она вздыхает. – Не мамина.

Начинает капать дождь.

– Как думаешь, ей когда-нибудь будет лучше?

– Не уверена. Вероятно, она никогда не станет такой, какой была до падения.

Я тянусь к Ливви и сжимаю ее руку в своей. Приятно наконец поговорить, поговорить начистоту.

– Я тоже злюсь из-за этого. Если я и поправлюсь, я всё равно не буду идеальной. У меня повсюду растяжки. Я навсегда со шрамами.

– Кто идеален, Эс Джей? Я не идеальна, твои родители не идеальны, твои учителя не идеальны, и – сенсация – твой идеальный Сэм не идеален тоже. Никто не идеален! У нас у всех свои недостатки. Это то, что делает нас интересными.

Она целует меня в щеку.

– Мы любим тебя такой, какая ты есть, Эс Джей. Думаю, настало время тебе полюбить себя.

Глава 28

Когда я возвращаюсь домой от Ливви, уже вечер. Папа в кабинете, мама принимает душ. Бабушка попросила Дилана и Роуна переодеться в спортивную одежду и кроссовки. Она собирается идти с ними в парк.

Я нахожу ее в кухне с чашкой кофе.

– Как ты, милая? – спрашивает меня бабушка, когда видит. Она ставит чашку на стол, подходит ко мне и с силой обнимает. – Что такое?

Меня душит комок в горле.

Бабушка обнимает меня еще.

– Ну, ну, драгоценная моя. Давай.

Она ведет меня к столу, мы садимся. Бабушка делает смешное лицо, оттягивает мочки ушей пальцами и принимается ими шевелить.

– Я тебя внимательно слушаю.

Я не могу сдержать улыбку.

– Ты всегда найдешь способ меня рассмешить, бабушка.

Она берет мою руку в свою и сжимает.

– Рассказывай. Что случилось?

– Я была у Ливви.

– Вы поссорились?

– Нет, ничего такого.

– А что тогда? Давай, говори уже.

Я пожимаю плечами.

– Я себя ужасно чувствую. Я вела себя с ней нечестно. Ну то есть это я про свою болезнь. Ливви так хорошо отнеслась ко мне, бабушка. На самом деле она удивительная. А я ей всё это время врала.

– О, милая. Кажется, ты очень дорога Ливви. Я уверена, что она простила тебя. Ты бы ведь так поступила на ее месте, верно?

Об этом я даже не подумала.

– Конечно.

– Тогда почему тебе так сложно поверить, что она сделала это ради тебя?

Мой мозг кричит: «Потому что я не могу поверить в то, что хоть для кого-нибудь что-нибудь значу!» Вместо этого я говорю:

– Я не знаю.

Бабушка оглядывает меня и делает глоток кофе.

– На твоих плечах серьезный груз, правда? Будто болезни недостаточно, ты добавляешь еще: ненависть к себе, переживания о том, что можешь ранить других. Ты взвалила на себя слишком много, Эс Джей. Тебе должно быть очень тяжело.

Я громко сглатываю.

– Я не могу иначе, бабушка. Я всё время переживаю. О многом, не только о своей коже.

– Хм. Полагаю, ты унаследовала ген переживаний от меня.

Я смотрю на нее с удивлением. Она всегда выглядит такой расслабленной.

– А о чём ты переживаешь?

Бабушка смеется.

– О чём я не переживаю! Твои родители, ты и твои братья, соседи, друзья, деньги, здоровье… список бесконечен. И о своей внешности я тоже переживаю.

– Правда?

– Ну конечно правда!

Бабушка гладит себя по крашеной голове.

– Если ты не заметила, я не фанат седых волос!

Она оттягивает кожу под подбородком.

– А видишь эту индюшачью шею? Кроме как обратиться к хирургу, который ее ровно подошьет, я больше не знаю, что с ней делать. Но когда на другую чашу весов я кладу все те веселые штуки, на которые я могу потратить свои деньги, то решаю, что лучше я останусь с обвисшей шеей. Лучше буду наслаждаться праздником.

Бабушка делает еще один глоток кофе.

– Есть люди, которым никогда не представится возможность постареть. Если подумать об этом, то появление морщин становится преимуществом.

Я тянусь к ней и касаюсь ее щеки. Чувствую знакомую мягкость, нежную податливость морщинистой кожи. Я провожу рукой по линиям на ее лице – лице, которое люблю.

– Я бы хотела быть благодарна за свою кожу, бабушка.

– Ты имеешь право так чувствовать, – говорит бабушка, держа мою руку у своей щеки. – Но помни, что ты не одна. Многие отчаянно несчастны из-за того, как они выглядят, и что только не делают, чтобы изменить свою внешность. Это их путь. Не мне и не тебе их судить. Я могу шутить о своих морщинах, но время от времени я переживаю из-за них. Я не уверена, что кто-то может похвастаться абсолютным счастьем.

Я начинаю плакать. Не могу сдержаться. Я задираю штанину джинсов, чтобы показать растяжки.

– Я это ненавижу, бабушка. Мои ноги никогда больше не будут выглядеть нормально. Этого бы не случилось, если бы меня правильно лечили. Почему они не могут найти способ меня вылечить?

Бабушка поджимает губы. Смотрит на дверь.

– Я хочу тебе кое-что сказать, но, боюсь, у меня могут быть проблемы из-за идей, которые я закладываю в твою голову.

Я перестаю плакать и вытираю нос.

– Давай. Скажи мне.

Она колеблется, но потом вздыхает.

– Послушай, я не хочу выглядеть как какой-то конспиролог. – Бабушка видит мое непонимание. – Конспиролог – это тот, кто ищет в происходящем тайные причины.

– А…

– Ты можешь представить, что способ излечения проблем с кожей нашли? Знаешь, что бы произошло?

– Люди бы выздоровели и вернулись к нормальной жизни? – говорю я.

– Целые индустрии прекратили бы свое существование. Миллионы людей, занятые на производстве лосьонов, кремов, мазей, масел, маскирующих средств макияжа, – люди, которые их производят, продают, распространяют, – они все потеряли бы работу. На их продукцию больше не было бы спроса. Излечение – это навсегда, понимаешь. С другой стороны, лечение – это постоянный процесс. Способы лечения приносят деньги.

Бабушка проводит рукой по волосам.

– Подумай о компаниях, продающих краску для волос. Если бы всем нравилась седина, как бы они ее продавали? Поэтому они дают нам понять, что быть седым, или толстым, или иметь проблемы с кожей – всё это плохо. Они наживаются на наших болезнях и несовершенствах. И мы этому поддаемся. Понимаешь, о чём я?

Мое сердце ёкает. Неужели это значит, что излечения никогда не будет? И если то, что говорит бабушка, правда – то почему люди поступают так друг с другом? Почему они наживаются на слабости других?

– Я не хочу, чтобы эти слова расстроили тебя, моя дорогая девочка. Я говорю это, потому что считаю, что тебе важно понимать: некоторые вещи ты не можешь контролировать. Но есть то, что ты контролировать можешь. Возможно, то, что ты претерпела, вызовет в тебе желание идти учиться врачебному делу и постараться изменить ситуацию? Возможно, ты захочешь написать о своей истории и достучаться до других. Кто знает? Что бы ты ни выбрала, то, как ты решишь справляться с этим, – вот самое важное. Это твое тело. Ты должна делать то, что лучше для тебя.

В прихожей раздается грохот, и на кухню вваливаются мои братья. Дилан сообщает, что Роун долго не мог собраться, потому что потерял один носок. Оказалось, носок валялся в его ботинке.

Бабушка встает.

– Нам пора идти. Ты пойдешь с нами, Эс Джей?

– Нет, думаю, я останусь. Но спасибо тебе.

Она треплет меня по голове.

– Эс Джей?

– Да, бабушка?

– Я горжусь тобой. Ты любящая, заботливая девочка. Ты думаешь о других, о том, чтобы их порадовать, больше, чем о себе. – От ее слов у меня теплеет на душе. – Помни – хорошие люди притягивают хороших. Ливви – хороший человек. Думаю, она лучший друг для моей внучки.

Бабушка мне подмигивает и выходит с мальчиками за дверь.

Я смотрю ей вслед и чувствую себя счастливой. Бабушка всегда помогает мне стать сильнее. Она лучше всех.

Я отправляюсь к ванной и слушаю, включен ли душ. Вода не течет. Я стучу в дверь. Мама кричит:

– Входите!

Я открываю дверь и вижу, что она красит ногти на ногах, задрав ногу на шкафчик под раковиной.

– Черт.

Мама опускает ватный шарик в жидкость для снятия лака и вытирает край большого пальца.

– Я ужасно это делаю. У меня всё время трясутся руки.

– Хочешь, я помогу?

– Эм… хорошо. Почему нет?

Она присаживается на ванну. Я опускаюсь на пол и начинаю красить ее ногти, думая о том, как Ливви делает это для своей мамы. Мама выбрала странный лавандовый цвет. Я бы такой не выбрала – но, опять же, не мне его носить.

– Бабушка ушла с мальчиками в парк, – говорю я.

– Это очень мило с ее стороны, – отвечает мама. Ее голос звучит радостно. Мама с бабушкой стали ладить намного лучше. Я давно не видела, чтобы мама кривилась или высказывалась как-то против бабушки. Они будто поняли наконец, что в одной команде.

Я продолжаю красить ногти. И потом замечаю кое-что, чего раньше не видела. Мамин мизинец частично сросся с соседним пальцем. Между ними нет расстояния! Я касаюсь его.

– Что это?

– А, это, – мама начинает нервничать. – Это генетическое. Думаю, со стороны твоего дедушки. Возможно, ты никогда это не видела, потому что я хожу всегда в закрытых туфлях. Не люблю вьетнамки.

Никак в голове не укладывается: неужели я этого раньше не замечала?

– Не поверишь, сколько меня дразнили в школе. А еще надо мной издевались из-за брекетов.

Я не говорю, что слышала, как она об этом рассказывала папе.

– У тебя были брекеты?

Она закатывает глаза.

– Угу.

Мама стучит ногтем по зубам.

– Но посмотри на них сейчас! Ровные и красивые. Немного страданий привело в итоге к нужному результату.

Мне приходит в голову мысль, что со слегка неровными зубами мама всё равно была бы красивая. Почему она считает, что красота обязательно требует жертв? Это то, о чём говорит бабушка, – то, чему мы поддаемся?

Я тщательно покрываю ее ногти лаком.

– Как твоя кожа, Эс Джей? Был зуд с тех пор, как мы вернулись домой? Если это из-за места и окружающей среды, мы обсудили с папой, он может попросить о переводе. Мы думаем, что климат в Квинсленде мог бы подойти.

– Мам…

– Я просто говорю.

– Я больше не хочу, чтобы ты обо мне волновалась.

– Я всегда буду о тебе волноваться, – гордо заявила она.

Я тщательно подбираю слова.

– Но ты слишком сильно волнуешься. Ты придаешь этому чересчур большое значение.

– Но это действительно важно!

– Ну да. Но я просто такая.

Я думаю о бабушкиных словах о том, что я несу груз переживаний. Я хочу от него избавиться.

– Переживания ничего не изменят.

Она хмурится.

– Ты хочешь забросить лечение?

– Я бы не назвала это «забросить».

– А как бы ты это назвала? – Ее голос дрожит. – Если мы потеряем надежду, Саманта, у нас ничего не останется. Ты никогда не должна отказываться от надежды.

Она начинает плакать, закрыв лицо руками.

– Мама, не твоя вина, что я такая.

Я ставлю флакончик с лаком на раковину и делаю то, чего обычно не делаю. Я обнимаю ее. Она держит меня какое-то время в своих объятьях, а потом мы стоим вдвоем перед зеркалом: мама с подтеками туши и я с красным шелушащимся лицом.

– Разумом я знаю, что не я это сделала, – говорит она своему отражению. – Но мое сердце не может вынести того, что тебе придется всю жизнь терпеть страдания. Мама не может желать своему ребенку такого.

– Но ты стыдишься меня.

– Стыжусь?

– Потому что я отличаюсь от остальных девочек.

Мама поворачивается ко мне и берет мое лицо в свои ладони.

– Я не стыжусь тебя! Нет, моя дорогая девочка! Как ты могла такое подумать?

И в этот момент я вдруг вспоминаю, как она делала для меня масляные ванны. Вспоминаю ее шутки про день спа. Ее энтузиазм по поводу диет. Все эти лосьоны и лекарства, активные обсуждения с каждым, кто только готов слушать. Врачи, врачи, врачи. Не понимаю, почему я не видела этого раньше. Мама всё это делала из любви.

Я обхватываю ее руками, прижимаясь к ней.

– Спасибо.

Ее взгляд смягчается, она улыбается.

– Я не говорила этого раньше?

Мама качает головой, смахивая слезы.

– Правда. Спасибо за то, что ты делаешь.

– На здоровье.

Она целует меня в щеку.

– Думаю, мне тоже нужно сказать тебе спасибо.

– Сказать мне спасибо?

– Да. За то, что терпишь меня. Я признаю, что бываю слишком категорична в том, что касается твоего лечения. Возможно, какие-то вещи я делала неверно. Думаю, я совершала ошибки, но хочу, чтобы ты знала – это было не намеренно. Я стараюсь делать всё, что возможно.

– Я это знаю. Но нам нужно перестать бороться. Я больна. Справедливо это или нет, но это так.

Мама прикусывает нижнюю губу.

– Я бы так хотела тебя вылечить, малышка. Я желаю этого всем сердцем.

– Я тоже этого хочу, мам. Я тоже.