Текст книги "Толковый словарь Эс Джей"

– Мы выиграли.

Хотя на самом деле я выиграла вечер с Сэмом.

Мама меня поздравляет. Потом рассказывает о том, чем занималась по дому. Я отключаюсь, представляя, что надену на вечеринку. Я собираюсь продемонстрировать так много кожи, как только возможно. Это будет очень круто. Я стану одной из тех девчонок, о которых говорил старик у аптеки. Покажу всё, что только можно показать. Мне плевать.

Наконец-то я узнаю, каково чувствовать себя красивой – как нормальная девушка.

Глава 12

– Что значит «я должна перестать принимать таблетки»?

Мы с папой у врача вечером во вторник, примерно через полторы недели после того, как Сэм пригласил меня на дискотеку. Мама не смогла пойти, потому что Роун слег с простудой. Она сказала, что если не один ребенок, так другой. Мама не знает, чем заслужила это в своей прошлой жизни.

Доктор Чарльзуорт недовольна тем, что доктор Альтамура прописал кортизон орально. Она говорит, что двух недель достаточно и я должна перестать принимать лекарство.

– Прием кортизона в течение длительного времени вызывает серьезные побочные эффекты. Быстрый набор веса, задержка жидкости, может развиться также синдром Кушинга, когда лицо становится круглым – лунным лицом, – и так далее. В долгосрочной перспективе могут выпадать волосы.

Я хочу ее ударить. Хочу взять ее блокнот с рецептурными бланками и настучать по голове. Она не знает, о чём говорит. Не понимает главного. Как я могу набрать вес, если ем только баранину и груши? Она сумасшедшая?

– Я хочу поговорить с доктором Альтамурой. Он мне помог! Так хорошо я не выглядела много лет!

Я скрещиваю руки на груди и дуюсь, как пятилетний ребенок. Мне плевать, что я выгляжу глупо. Она крадет мое счастье. Я ее ненавижу!

– Мне жаль, что тебе трудно принять это, Саманта, – говорит доктор Чарльзуорт, но сочувствия в ее голосе не отыскать. – Ты страдаешь экземой много лет. Высокая степень терпимости и механизмы приспособления помогут тебе снова пройти через это. Ты должна понимать, что в таких серьезных случаях, как твой, опасные события могут развиваться стремительно. И речь здесь идет не о твоей внешности, а о твоей безопасности.

Возможно, она права, но сейчас я не хочу ее слышать.

– Нет!

Горячие слезы бегут по лицу. Я поворачиваюсь к папе.

– Пап? Пожалуйста… нет!

Папа закрывает лицо руками. Он бормочет:

– Вы можете ей прописать что-то другое, доктор?

– Она придерживается исключающей диеты еще недостаточно долго. Если мы продолжим лечение кортизоном, он сгладит все эффекты такого питания. Лучше следовать долгосрочному плану.

Долгосрочному плану? Мне не нужны никакие долгосрочные планы! Я хочу, чтобы это закончилось прямо сейчас. Просто вылечите меня! Поторопитесь и вылечите меня! Что не так с этими глупыми врачами? Они учатся в медицинских школах и всё равно ничего не знают. Университеты их ничему не научили?

– Прошу прощения, мистер Бэклер, я опаздываю к другому пациенту. – Доктор Чарльзуорт подводит итог. – Я хочу, чтобы вы пока сократили прием препарата до половинки в день, а потом мы уберем его совсем. Это понятно? Жду вас через две недели.

В машине я реву без остановки. Папа даже не пытается меня остановить. Он не говорит глупости типа «не надо волноваться», «мы найдем другое лечение», как это обычно делает мама. Он едет кружным путем, поэтому мы можем поговорить.

– Почему они не в состоянии создать таблетки без побочных эффектов? – говорю я сквозь рыдания. Из носа беспрерывно течет. – Я не понимаю!

– Медицина – странный бизнес, солнышко. Ученые должны пройти массу процедур. Им необходимо провести исследования, потом двойные слепые исследования[25]25
  Двойные слепые исследования – испытания, в котором ни исследователь, ни испытуемый не знают, какое именно лекарство ему назначено. Этот метод позволяет избежать предвзятости и субъективизма в оценке результатов лечения.


[Закрыть]. На то, чтобы появилось новое лекарство, могут уйти годы.

– Но это глупо! Разве они не знают, как страдают люди?

– Они это делают из благих побуждений, Эс Джей. Если разрешить продавать лекарство без необходимых исследований, оно может кого-то убить.

– А как же китайцы?

– Китайцы?

– Да! Они не потрудились опубликовать свои находки на рисовой бумаге и отправить это на утверждение династии Мин![26]26
  Династия Мин правила Китаем с 1368 по 1644 годы.


[Закрыть] Они просто нашли растения, которые помогают, и стали их использовать!

Папа старается, но никак не может скрыть улыбку.

– Китайские лекарства адаптировались и эволюционировали в течение тысяч лет.

– Ну, если что-то работает, я бы сказала просто: «Используйте». Это всё, что нужно знать.

– Мне жаль, дорогая. Если бы я мог чем-то тебе помочь, ты же знаешь, что я сразу бы сделал это.

Папа гладит меня по щеке. Вытирает мои слезы. А потом объезжает квартал по кругу еще несколько раз, чтобы я могла вдоволь поплакать.

Дома я прохожу мимо мамы и братьев и направляюсь прямиком в туалет. Я снимаю штаны, сажусь и плачу. Плачу до тех пор, пока не кончаются слезы.

Я уже собираюсь вставать и бросаю взгляд вниз. На трусиках что-то коричневое. «Боже! Что со мной? Это из-за лекарств?»

Я схожу с ума. «Боже мой. Боже мой!»

– Мам! – кричу я. – Мам!

Мама оказывается у двери через секунду.

– Солнышко? Ты в порядке?

Я приоткрываю дверь на пару сантиметров.

– У меня на трусах что-то коричневое.

Мама ахает, прикрывая рот рукой.

– Вернусь через минуту.

Я сижу, с ужасом вспоминая то, что папа говорил о клинических испытаниях и лекарствах с побочными эффектами. Я умираю. Мои внутренности сгнили. Они выливаются из меня. Точно, я почти мертвец. Я как тот старик у аптеки, мешок с костями, одна нога в могиле.

Мама возвращается и сует мне в руку что-то маленькое в пластиковой упаковке. Это прокладка. Она также протягивает мне чистые трусики.

– Но почему они коричневые? – Слезы опять катятся у меня по лицу. У меня даже кровь неправильного цвета!

– Это старая кровь. Старая кровь не ярко-красная, а коричневая, – шепчет мама. – Видишь? Я говорила тебе, что в тринадцать у меня началась менструация. Тринадцать – это возраст, когда всё меняется. Быть может, теперь твоя кожа станет лучше? Это всё гормоны. У подростков от избытка гормонов появляются прыщи. Быть может, гормоны сделают твою кожу более увлажненной, маслянистой или что-то подобное? Надежда еще есть, Сэм. Никогда не теряй надежду.

Я закрываю дверь и рву упаковку. Кидаю белый пластиковый конвертик в маленькую мусорку за унитазом и снимаю бумагу с задней части прокладки. Приклеиваю ее к чистым трусикам и натягиваю их. Пока иду к ванне, возникает ощущение, будто у меня между ногами кирпич.

Я беру таз, кидаю туда свои испачканные трусы, наполняю его холодной водой и добавляю немного отбеливателя. Если меня чему и научила моя кожная болезнь, то только тому, что пятна с одежды можно удалить с помощью холодной воды и отбеливателя.

Какой еще тринадцатилетний подросток это знает?

Глава 13

Мама говорит, что я могу пойти одна на дискотеку в футбольный клуб на два часа, если приду на парковку ровно в девять тридцать, чтобы меня забрали. Ровно. В девять. Тридцать. После этого она отправляет поисковый отряд. И если я ценю чувство собственного достоинства, то буду ее ждать. Полагаю, лучше не испытывать судьбу. Мне нужно сохранить то небольшое количество достоинства, что у меня осталось.

– Хорошо, – говорю я. – Я обещаю. Буду вовремя.

Будто у меня есть выбор.

Я надеваю джинсовую мини-юбку и красную майку, чтобы показать свою чистую кожу. Сверху надеваю кофточку, чтобы папу не хватил удар от моего вида. Я перестала принимать кортизон, но прошло только три дня. Кожа начала немного зудеть, но я заставляю себя не обращать на это внимание. Почти сразу небольшая область на спине и внешняя сторона груди стали сухими. Я не знаю, что с этим делать, кроме как таскаться с гигантской упаковкой сорболинового крема в сумке. Кроме того, мне пришлось взять с собой еще и гигиенические принадлежности. Места и так немного.

Я не сидела на ковре с тех пор, как мне сказали, что нельзя. Я стала донимать маму вопросами, будет ли она стирать мое стеганое одеяло. Мысль о том, что оно может быть грязным и потому вредить мне, не перестает крутиться в моем мозгу.

Когда мама заправляет мою постель, она скидывает подушки на пол, чтобы можно было натянуть простыню. Как по мне, так это полностью уничтожает запрет на сидение на ковре, потому что пылевые клещи могут запрыгивать на наволочки. Поэтому когда я ложусь спать, то беру подушку, несу через всю комнату и выбиваю, чтобы вытрясти из нее всю пыль. От подушки отлетают крошечные хлопья кожи, подсвеченные светом лампы у кровати. Всё это занимает вечность. Когда я добираюсь до постели, то абсолютно вымотана. Но мой мозг не отдыхает. Мысли о том, что может случиться с моим телом, не оставляют меня. Я вспоминаю изображение пылевого клеща и представляю, как по мне ползут целые полчища. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

Ливви заходит за мной домой. Мама удивляет меня, разрешив нам идти одним на дискотеку.

– Какой смысл жить в небольшом городке, если ты не разрешаешь детям гулять или ездить на велосипеде одним, так ведь?

Полагаю, это значит, что она перестала волноваться о том, что кто-то сварит из меня суп. Ливви говорит ей, что все преступники живут в Аделаиде, поэтому мы в безопасности. Когда мы отходим от дома на несколько кварталов, я снимаю кофточку и завязываю ее на поясе. Поддергиваю майку и завязываю спереди узлом, чтобы продемонстрировать стразы вокруг пупка. Расстегиваю пару пуговиц, чтобы образовалось декольте. Что ж, у меня абрикосы. Я была бы рада и апельсинам – не обязательно же сразу арбузы.

На Ливви мужская белая рубашка и черные леггинсы. Мы прячемся за эвкалиптом, и она снимает леггинсы и кладет их в рюкзак. Она достает широкий черный ремень и застегивает его на талии, превращая рубашку в платье. У нее обалденные ноги. Я кладу кофточку в сумку, и мы оставляем вещи под навесом, не заходя внутрь.

– Ой, – говорю я, останавливаясь, – может быть, все-таки стоит взять сумки.

– Почему?

– У меня месячные. – Теперь я тоже гордо об этом говорю. Пусть Ливви знает, что я совсем как она.

– Там в туалете есть автоматы с гигиеническими принадлежностями, – говорит Ливви так, будто я должна об этом знать.

– А, ну хорошо.

– Тебе будет нормально?

– Да, всё отлично.

Я никогда не обращала внимания на такие автоматы. Думаю, пора привыкать.

Когда мы доходим до дискотеки, она уже в разгаре. Подростки прыгают в толпе на танцполе, стегая кнутом невидимых лошадей. Учителя с пластиковыми стаканчиками толпятся вместе в углу, показывая на учеников и хохоча над их сомнительными танцевальными движениями. Мигают огни. Грохочет паркетный пол. На экране сменяются фотографии: спортивные соревнования и другие события старшей школы в случайном порядке. На одной я узнаю папу, который проводит экскурсию. На нем ужасная широкополая шляпа и шорты-сафари. Я умираю со стыда, когда это вижу, и надеюсь, что никто на это не обращает всерьез внимания.

Мы находим на танцполе Мали и Хайди со стаканами лимонада в руках, покачивающихся из стороны в сторону с подобающим скучающим видом. Они хорошо одеты: простые юбки и топы. И они не демонстрируют так много кожи, как я и Ливви. Думаю, их должны забрать отцы.

– Когда тебе нужно быть дома? – спрашивает Хайди, отбрасывая за плечи свои белокурые волосы. Она осматривает переполненное помещение со сморщенным носом, будто чувствует неприятный запах.

– В девять тридцать.

Она поднимает брови.

– Мали нужно уходить в восемь тридцать.

Мали вздыхает.

– Мама переживает, что на меня западет какой-нибудь футболист.

– Так уже было?

Она пожимает плечами.

– Один или два раза.

– Мне нравится твой наряд, Эс Джей, – говорит Хайди. – Мне мама никогда бы не разрешила так одеться. Должно быть, твоя мама довольно спокойная.

Если бы она только знала.

– Спасибо, – говорю я.

Я бросаю взгляд на свое плечо. Замечаю красное пятнышко размером не больше двадцатицентовой монеты. О нет. Это моя экзема.

– Это засос? – спрашивает Хайди с неподдельным интересом. Она подходит ближе. – От кого у тебя засос?

– Это от Сэма? – присвистывает Мали. – Я слышала, ты ему нравишься.

Я ничего не отвечаю. Они уже всё придумали – зачем мне их переубеждать? Засос лучше, чем экзема. К тому же разве это не то, о чём говорила бабушка? Не твое дело, что думают о тебе другие.

Ливви спрашивает, не хочу ли я лимонада. Мы отправляемся в бар.

– Ты не говорила, что уже с Сэмом.

Ее голос звучит расстроенно, будто я что-то от нее скрываю.

– Это не от Сэма.

Она удивляется.

– От кого-то другого?

– Два лимонада, пожалуйста.

Я кладу пятидолларовую купюру на стойку, чувствуя себя круто, будто я взрослая или типа того. Бармен бросает нам в стаканы лед.

– Кто оставил тебе засос? – спрашивает Ливви.

Пока я мучаюсь с ответом, меня спасает чей-то окрик:

– Эй, Эс Джей!

Я поворачиваюсь. Это Сэм. Он у пульта диджея с друзьями.

Мы забираем напитки и идем туда.

– Хочешь потанцевать? – спрашивает он.

Не думала, что мальчики любят танцевать.

Он берет мой стакан и ставит на столик неподалеку. Хватает меня за руку и ведет на танцпол. Его друзья даже не подшучивают над ним. Просто смотрят со странным восхищением, будто он какой-то герой.

Как, едва приехав в город, я заполучила такого парня?

Когда вокруг гаснет свет, а другие девочки остаются где-то в углу, мы с Сэмом оказываемся в центре, покачиваясь из стороны в сторону. Диджей ставит медленный танец. Сэм тут же придвигается ближе. От него вкусно пахнет – мылом, – и наши носы сталкиваются.

А потом… он почти меня целует. В последний момент он теряется и вместо этого кладет руку сзади мне на голову, мягко склоняя ее к своему плечу. Я чувствую его руки на спине. Они теплые, как у доктора Трэвиса, только намного приятнее. Мою кожу охватывает странный, не знакомый мне ранее жар – он совершенно не похож на тот мучительный, который я обычно испытываю.

Я качаюсь в его руках и хочу, чтобы этот момент длился вечно. А потом я начинаю злиться. Если бы я не приняла то лекарство, то так бы и не узнала, какой прекрасной может быть жизнь. Я бы не знала, как это – быть нормальной. Но теперь я испытала краткие моменты здоровья и хочу еще. Как я могу вернуться?!

Это всё – большой обман. Сэм не знает, что всё это ненастоящее.

То, что он держит в руках, – ложь. Огромная ложь.

Я поднимаю голову и смотрю на его губы. Если бы это была сказка, а он был моим принцем, его поцелуй заставил бы мою отравленную кожу исчезнуть. Но его поцелуй не сможет это сделать. Жизнь – не сказка.

– Мне нужно идти, – шепчу я.

– Эс Джей?

Я отстраняюсь от него. Бегу к двери и не оборачиваюсь. Уголком глаза замечаю, что Ливви выходит из туалета. Она меня не видит. А я не останавливаюсь. Даже из-за нее.

Я прячусь за навесом, где мы оставили сумки. Надеваю обычную одежду. Почти сразу подъезжает мамина машина.

– Как всё прошло?

– Скучно.

– Правда? Жаль.

Она спрашивает почему, но я не утруждаю себя ответом. Мама включает радио и подпевает песням.

Я прислоняюсь к стеклу и глотаю слезы весь путь до дома.

Глава 14

Две недели спустя я снова вернулась к таблеткам кортизона. Моя кожа горела так сильно, что ничто не могло ее успокоить. Когда мы приехали в больницу поздно вечером, дежурил доктор Альтамура. Мама была в отчаянии. Я была в отчаянии – я не могла перестать плакать. Боль казалась невыносимой. Я сказала им, что хочу умереть. Я слетела с катушек, бросалась журналами и медицинскими брошюрами в стену. Вопила, умоляя их сделать что-нибудь. Да что угодно! Мама тоже умоляла. Пусть это будет любое средство, только бы унять мою боль. Вот тогда доктор Альтамура и предложил более длительный курс кортизона. Несмотря на побочные эффекты, мама согласилась – всем причастным нужна была передышка, не только мне. Пока доктор Альтамура ходил на пост медсестры, чтобы передать назначения, мама сказала мне, что предпочитает его подход. Доктор Чарльзуорт, скорее всего, будет недовольна, но ей придется с этим смириться. В конце концов, это мое тело и мой выбор.

Мое тело, мой выбор.

Странные слова, странная мысль.

Я никогда не считала свое тело своим. Мое тело принадлежит врачам. Мое тело принадлежит маме. Мое тело принадлежит этой болезни. И совершенно определенно оно не принадлежит мне.

Принимать таблетки означало обрести месяцы красивой чистой кожи. Месяцы нормальности. Тогда, в момент отчаяния, возможность пару месяцев жить нормальной жизнью казалась вечностью.

Поэтому я стала опять принимать кортизон.

Позже я извинилась перед Ливви за то, что сбежала с дискотеки без нее. Она знала, что у меня месячные, поэтому я сочинила историю о том, что у меня протекло и я запаниковала от смущения. Это оказалось хорошее объяснение. Такое случается со многими девочками. Ливви была доброй и понимающей. Она сказала мне, что поступила бы так же. Особенно если бы это произошло в присутствии мальчика. Из-за ее доброты я чувствовала себя ужасно. Мне казалось, что я только и делаю, что вру ей. Ложь стала моим основным занятием.

Ливви спросила, как Сэм воспринял то, что я от него убежала. Я сказала, что не знаю. Эта часть была правдой. Я не говорила с ним в школе, я активно его избегала, а если он оказывался поблизости, я разворачивалась и уходила до того, как он успевал что-либо сказать.

Спустя месяцы я в некотором смысле перестала думать о Сэме. Или, возможно, я вытеснила его из своего сознания. Переживания о том, что чувствует Сэм, наложились поверх переживаний о том, что чувствую я, и превратились в дополнительное бремя. Во мне не осталось места для самого Сэма. Я устала. Не физически – таблетки делали свое дело, но в сердце. Я устала эмоционально.

Сначала после возвращения к лечению всё было хорошо. Как и прежде, кожа очистилась почти мгновенно, и мне стало казаться, что у меня прибавилось энергии. Я хорошо спала и вставала отдохнувшей. Могла сосредоточиваться в школе без раздражения или нервов. У меня отросли ногти, перестав ломаться от постоянных почесываний. Я красила их в красивые цвета, и лак не скалывался. Я перестала продумывать, как нужно одеться, чтобы были видны только определенные участки кожи. Я просто одевалась и выходила. Казалось, мой мозг вздохнул с облегчением. Внезапно у меня появилась возможность подумать о чём-то еще.

Маме не приходилось стирать мою одежду так часто, как раньше, поскольку пятна крови и масляные пятна от крема больше не доставляли проблем. Она была этим очень довольна. Мама использовала то же слово, что и врачи: передышка. Лечение дало мне передышку, оно дало передышку и ей. Меньше визитов к врачам, меньше трат, меньше лекарств, меньше работы по дому. Плюсы, плюсы, плюсы для всех.

Однако спустя несколько месяцев я постепенно начала набирать вес. Врачи называли это задержкой жидкости. Не о чем беспокоиться. Как только я перестану принимать лекарства, всё пройдет.

Поначалу набор веса был незначительным. Папа говорил, это трудно заметить. Мы все набираем пару килограммов за зиму. Кроме того, несмотря на то что я по-прежнему находилась на исключающей диете, я превращалась из девочки в женщину, поэтому появление большего количества плоти было ожидаемо.

Мама спрятала напольные весы. Она соврала, что Роун прыгнул на них и они сломались, поэтому их пришлось выбросить. Но однажды я увидела весы в ее гардеробной, когда мама взвешивалась. Я ее заметила, а она меня нет.

Ливви никогда ничего не говорила о моем весе. Интересно, это из-за того, что у нее такая большая мама и она не думает о весе, когда смотрит на людей? В чём бы ни заключалась причина, я была благодарна Ливви. Потому что дни шли, а мой вес всё рос, рос и рос.

Иногда я замечала, что дети смотрят на меня как-то странно – не просто с любопытством, а словно это было нечто непонятное, то, на что просто так не покажешь пальцем. Всё происходило слишком постепенно, чтобы казаться важным. Это напомнило мне один урок географии. Мы тогда говорили о глобальном потеплении и о том, как Земля постепенно нагревается. По большей части люди этого почти не замечают. Не происходит ничего катастрофичного. Пока.

Мои оценки улучшились. Я помню, как злилась на мисс Томас раньше, думая, что она решила, будто у меня экзема в мозгу. Но, вероятно, я не понимала, как мне мешает мое состояние. Возможность сфокусироваться, не отвлекаясь каждую минуту на то, чтобы почесаться, справиться с жаром или болью, будто дала моему мозгу место для развития. Я обнаружила, что ныряю в книгу за книгой, читая до самого утра. Антигистаминные средства, вызывавшие сонливость, переместились в дальние ряды аптечного шкафчика, как и мои кремы. Теперь, открывая шкафчик, я видела лейкопластырь и жаропонижающее, леденцы для горла и антибактериальные салфетки. Как в любой обычной аптечке. И взгляд на это внушал мне спокойствие.

Но спокойствие длилось не вечно. Затишье перед бурей, вот что это было.

Я слышала, что рассказывали про затишье местные моряки. Сейчас у них моторные лодки на дизеле, но задолго до того они ходили под парусом и полагались на силу ветра. Когда всё было спокойно, паруса падали и корабль словно застывал на месте. Он дрейфовал почти без движения, предоставленный безветренному небу и океанским течениям.

Для меня спокойствие скоро должно было закончиться.