Текст книги "На Дальнем Западе"

– Скажи, отец: разве мать встречалась когда-нибудь раньше с Левою Рукою?

– Много раз. Ведь все это великое восстание краснокожих против бледнолицых – дело рук твоей матери. Ее побуждала к этому, боюсь, одна ее неутолимая ненависть к Деванделлю, жажда мести покинувшему ее человеку. Но она выбрала удачный момент, нашла достаточно горячего материала, и великий пожар действительно зажжен женскою рукою, и льется потоками кровь…

Я, во всяком случае, не принимал никакого участия, покуда мои братья не вырыли томагавк войны… Ялла же все время была душою заговора. Она снеслась со всеми выдающимися и влиятельными вождями чэйэнов и арапахов, она добилась того, что на время забыта старая вражда, и три великих племени детей этого края соединились против общего врага.

Но я-то, я узнал о принятом вождями решении начать священную войну против бледнолицых только тогда, когда об этом знали, кажется, все дети племени сиу!

– От тебя скрывали, потому что ты ведь не сиу!

– Да, я не сиу! – с горечью пробормотал индеец. – Но разве я бледнолицый? Разве «вороны» не индейцы чистейшей крови? Разве мы, «вороны», не сражались против поработителей Америки, когда сиу еще не знали даже о самом существовании янки? И, наконец, разве я не воин? Но от меня все скрывали, все прятали, как от человека, которому нельзя довериться!

Помолчав немного, он заговорил снова:

– Но пусть так! Теперь и Красное Облако посвящен в тайну. Ялла удостоила его своего доверия, когда о тайне лаяли, кажется, даже собаки. И Ялла дала мне серьезное и ответственное поручение…

В самом деле, может быть, до сих пор ни единому посланцу сиу еще не удавалось добраться до Левой Руки, арапахи не знают, что происходит в горах и степях…

– Так ты хочешь покинуть меня здесь? – прервала его слова Миннегага.

– Так нужно, дитя. Ты останешься с этими… людьми, потом отправишься за ними туда, куда пойдут они.

– До самой гациенды? – оживилась девочка, сжимая кулаки и сверкая глазами.

– Не только до гациенды, но и в гациенду! Именно в ее стенах, куда, как ты слышала, не впускали никогда индейцев. Там и нужно будет для нашего великого дела, дела твоей матери, твое присутствие! Ты хитра, как… гремучая змея. Ты умеешь скрывать свои мысли. Ты двулична, как… взрослая женщина, у которой сладкие слова на устах и яд в душе. Ты сумеешь всюду проникнуть и ты сумеешь прикидываться чистейшим ребенком, хотя ты уже научилась убивать воинов, правда, предательским ударом в спину… Словом, ты в миниатюре настоящая Ялла… Да, да, твое место в гациенде!

– А что я буду делать там?

– Неужели ты потеряла всю свою смышленость? Подумай хорошенько! Во-первых, какую пользу делу твоей матери ты могла бы принести, если бы отправилась со мной к арапахам? Ты только задержишь меня в пути. Мало того, если я исчезну, оставив тебя здесь, это не возбудит подозрения бледнолицых. Они будут думать, что мне предоставилась возможность просто пойти своей дорогой, спасая собственную жизнь и не заботясь об их участи.

Если же я возьму тебя с собою, они встревожатся. Это может помешать нашим планам.

Мало этого, подумай хорошенько: ведь если арапахи еще не стерли гациенду с лица земли, если им придется нападать на белых, то как важно, чтобы среди белых находился тайный союзник!

Когда будут грохотать выстрелы, когда среди защитников гациенды начнется смятение, никто не будет, понятно, обращать внимание на тебя. Разве будет трудно проникнуть тогда к каким-нибудь дверям, открыть ворота, впустить ночью твоих братьев внутрь гациенды? Или поджечь вигвам белых?

Глаза Миннегаги сильнее заблестели, на алых устах появилась радостная, полная жестокости улыбка.

– Да, да, отец! – закивала она головою. – Я понимаю! Но моя мать?..

– Что такое хочешь ты сказать? Твоя мать не замедлит пожаловать сюда. Но, должно быть, только тогда, когда все будет кончено арапахами и Ялле останется только утолить жажду мести и ненасытную злобу, издеваясь над детьми полковника Деванделля. Этого удовольствия она, конечно, никому не уступит. Она собственной рукой снимет скальпы с голов детей Деванделля и выпьет по каплям всю их кровь, как она сняла уже, без сомнения, скальп с самого полковника… Она ведь истинная дочь племени сиу. Она – Ялла! Этим все сказано!

– Моя мать должна была бы предоставить этих белых щенков в мое полное распоряжение! – промолвила Миннегага.

– Зачем бы они тебе понадобились? – удивленно спросил Красное Облако.

– Разве я не сумела бы подвергнуть их таким мукам, что они тряслись бы всем телом? Разве я не смогла бы вот этими самыми руками снять с их голов скальпы? – страстно произнесла дочь Яллы.

Индеец вздрогнул и поглядел на Миннегагу почти с ужасом и отвращением:

– Ты не девочка! Ты – детеныш самки ягуара!

Наступило молчание, которое прерывалось только глубокими вздохами какой-нибудь из лошадей да сонным бормотанием Гарри, должно быть, и во сне все еще негодовавшего на то, что ему пришлось утолять голод жестким мясом озерной вороны.

Потом Красное Облако беззвучно приподнялся.

– Ну, пора! Часы бегут, до становища арапахов не близко. А мне надо добраться во что бы то ни стало поскорее к Левой Руке.

– Выдержит ли твой конь этот путь, отец?

– Буду гнать, покуда он будет держаться на ногах. Падет – пойду пешком!

– А если проснутся белые, покуда ты будешь седлать своего коня, и обнаружат, что ты собираешься покинуть лагерь?

– Это пустое! Разве мне не приходилось уводить лошадей у дремавшей в двух шагах стражи? Иди, ложись на свое место, не шевелись, и ты увидишь, как я исчезну, не разбудив бледнолицых.

Миннегага беззвучно скользнула к тому месту, где еще лежал ее плащ. Но почти дойдя до своего ложа, она вернулась к неподвижно стоявшему Красному Облаку.

Тот молча погладил ее по щеке и произнес:

– Все-таки ты ведь мое родное дитя! Прощай! Иди же!

Но она не уходила.

Индеец с тихой лаской повернул ее за плечи и слегка толкнул со словами:

– Иди же, иди, дитя! Пора кончать!

– Если ты, отец, раньше меня встретишь мою мать, – прошептала девочка, – то передай ей мой привет. Скажи, что я делала все по твоим указаниям, желая помочь Ялле в достижении ее целей. Ты скажешь так, отец?

И опять она скользнула в сторону и скрылась во мгле. Индеец, увидев, что его дочь уже исчезла, снял с плеча свой карабин, проверил, исправно ли работает курок, попробовал, свободно ли идет нож из чехла, и затем медленно приблизился к месту, где сладко спали белые.

– Какой случай! – прошептал он. – Они спят мертвым сном. Три удара ножом в сердце, и они ушли бы в страну теней, а у меня было бы три скальпа врагов моего племени. Но нет, нельзя, нельзя! Это могло бы повредить планам Яллы!

Постояв немного, он довольно сильно топнул ногой. Это было, конечно, только особого рода уловкой, средством убедиться, спят ли бледнолицые и насколько крепок их сон.

Ровный и дружный храп спящих показал индейцу, что его маневр не прервал сна трапперов. Однако Красное Облако еще два раза повторил тот же прием и только тогда, ползком отодвинувшись на некоторое расстояние от спящих, подозвал тихим свистом своего коня. Лошадь была расседлана. На ней не было даже попоны, но это не остановило индейца. Одним прыжком Красное Облако очутился на спине коня и погнал его во мглу ночи.

Усталому коню, очевидно, отнюдь не улыбалась перспектива ночных странствий. Он охотно остался бы рядом с товарищами, с конями трапперов. Но индеец сжимал коленями бока лошади, железной рукой держал узду, и конь, потоптавшись на месте, прыгнул и помчался стрелою. Топот копыт глухо звучал в ночной тишине, потом звуки стали слабеть и слабеть. А в становище трапперов по-прежнему все было спокойно: охвативший усталых людей сон был так силен, что трапперы не проснулись при звуках топота коня, уносившего Красное Облако.

Только маленькая индианка, разумеется, не спала. Она лежала, закутавшись в плащ, но голова ее была открыта. Глаза блестели. Миннегага напряженно вслушивалась и всматривалась, уделяя одинаковое внимание и удалявшемуся отцу, и мирно спавшим в двух шагах от нее охотникам. Минуту спустя, когда топота копыт коня Красного Облака уже почти не было слышно, дочь Яллы прошептала:

– И все же ты не сиу! Нет, ты не сиу! Сиу не ушел бы, не сняв скальпов со своих врагов…

Потом задремала и она.

Красное Облако без пощады гнал свою лошадь, гнал криком, колотя ногами по вздымавшимся бокам, наконец ударами железного кулака по голове измученного, задыхающегося, готового пасть животного. Лошадь временами артачилась, вздымалась на дыбы, жалобно ржала, словно моля о пощаде. Но индеец, стиснув зубы, кричал:

– Скачи! Умри, но донеси меня до становища моих братьев!

И снова гнал своего коня.

Все тяжелее дышало бедное загнанное животное. Все чаще по его членам пробегала судорожная дрожь. Бока были покрыты пеною, из широко раскрытого рта пена падала на росистую траву клочьями. Но Красное Облако все гнал и гнал мустанга, нещадно колотя его.

Потом, когда это перестало помогать, когда конь уже еле брел, спотыкаясь, Красное Облако вынул нож и его концом принялся колоть шею лошади. С жалобным ржанием, напоминавшим предсмертный стон, конь опять сделал несколько скачков, понесся рысью, галопом. Но у него уже не было сил. Еще миг – и он рухнул на землю. Красное Облако предвидел это: когда конь падал, индеец спрыгнул с его спины и отскочил в сторону.

Короткое хриплое дыханье… Стон…

Еще раз загнанная насмерть лошадь с трудом подняла красивую голову и посмотрела вокруг полными тоски и ужаса вытаращенными глазами. Потом голова упала с глухим стуком на землю. Конь был мертв. Проклятье сорвалось с уст Красного Облака. Но оглядевшись вокруг, он заметил, что вдалеке блестит тускло огонек. По всей видимости, это и было становище арапахов, какой-нибудь сторожевой костер.

Индеец, не глядя на верного коня, отдавшего ему свою жизнь, пошел по направлению к огню. Едва он сделал две или три сотни шагов, как из мглы прозвучал повелительный голос:

– Стой!

– Я не двигаюсь! – ответил спокойно Красное Облако, скрещивая руки на груди. Его зоркий глаз уже успел и во мгле ночи разглядеть, что кругом шевелились тени: не менее двенадцати человек, вооруженных копьями и карабинами, держались около пришедшего, готовясь кинуться на него, если он только сделает хоть один шаг.

– Кто ты? Куда ты идешь? – прозвучал из мглы тот же повелительный голос.

– Ищу Левую Руку, великого сахема арапахов!

– Кто послал тебя?

– Ялла.

– Дочь племени сиу!

– Да, жена Красного Облака, вождя «воронов».

– Как твое имя?

– Мое имя Красное Облако. Я муж Яллы.

Перед неподвижно стоявшим со скрещенными на груди руками Красным Облаком словно из-под земли выросла высокая фигура.

– Привет тебе, Красное Облако, муж знаменитой Яллы! Я тот, кого ты ищешь! Я – Левая Рука.

Потом, обратившись к державшим наготове свои копья и карабины воинам, Левая Рука распорядился:

– Зажгите факелы! Показывайте дорогу к нашим вигвамам нашему дорогому гостю, вестнику Яллы!

VI
Ялла

Почти вслед за словами Левой Руки, приказавшего своим спутникам зажечь факелы, вспыхнуло несколько огней: это индейцы, всегда имеющие с собой в запасе ветви смолистого дерева окот, исполняющего роль наших факелов, высекли огонь и зажгли свои импровизированные светильники. Левая Рука подошел к Красному Облаку, протягивая ему руку для дружеского привета.

Знаменитый воин краснокожих, непримиримый и беспощадный враг белой расы, человек, рассказами о кровавых подвигах которого много лет были полны эти дикие земли Северной Америки, пал вместе с другими знаменитыми, столь же прославленными индейскими сахемами в ужасной схватке с волонтерами Колорадо, руководимыми полковником Чивингтоном. Но в те дни, о которых мы рассказываем, Левая Рука находился еще в апогее своей славы, считался непобедимым, и одно его имя наводило ужас на бледнолицых.

Он был высокого роста, казался почти гигантом и обладал могучей мускулатурой, делавшей его одним из самых сильных людей, быть может, в целом свете. Недаром индейская легенда говорит, что Левая Рука мог с честью выдержать борьбу с любым гризли, не будучи вооруженным, мог будто бы задушить медведя голыми руками…

Красное Облако, согласно индейскому этикету, не выказывал ничем того интереса, который вызывал в нем вождь арапахов, но зоркий глаз старого воина «воронов» не замедлил в одно мгновенье оглядеть арапаха и оценить его чудовищную силу.

Все тело Левой Руки, обнаженное до пояса, было покрыто рубцами. С первого взгляда могло показаться, что это узоры татуировки. На самом деле это были следы бесчисленных ран, полученных Левой Рукою в столь же бесчисленных схватках. Тут были рубцы от ран, нанесенных ножами и томагавками индейцев, штыками американских солдат, ружейными и револьверными пулями, наконец, рогами оленя и буйвола, когтями медведя. Десятой доли этих ран было достаточно, чтобы отправить на тот свет любого простого смертного. Но Левая Рука не был простым смертным: в его жилах текла какая-то особенная кровь, позволявшая ему оправляться от ужасных ран с непонятной быстротой, в его теле был источник какой-то нечеловеческой силы и живучести, приравнивавшей его к диким животным прерии, к серому медведю, которого надо чуть ли не разрубить на части, чтобы убить…

Странное впечатление производил головной убор вождя аропахов: он состоял из массивного золотого обруча, напоминавшего своеобразную диадему, а к этому обручу были прикреплены пышным пучком расположенные, длинные и гибкие пестрые перья птиц прерии; перья, загибаясь назад и образуя над головой Левой Руки своеобразную корону, спускались на спину индейца, доходя чуть ли не до земли.

На Левой Руке были кальцонеросы мексиканского покроя из роскошного бархата, с разрезами внизу, от колена, позволявшие видеть великолепные мокасины из светлой кожи, украшенные двумя десятками человеческих скальпов разнообразнейших цветов. Тут явно были и женские, и даже детские волосы…

– Мой брат не желает ввести меня в заблуждение? – протянул руку Красному Облаку вождь арапахов, в котором костюм гамбузино, облекавший тело вождя «воронов», возбудил подозрения.

– Я сказал тебе свое имя! – гордо ответил спрошенный.

– Но почему ты приходишь к твоим братьям в одежде ненавидимых нами бледнолицых?

– Потому что, только перерядившись, я мог добраться сюда от гор Ларами. Под этими одеждами, однако, моя кожа остается такой же красной, как и твоя, Левая Рука.

Казалось, подозрения арапаха рассеялись. Он одобрительно кивнул головою и произнес.

– Хорошо! Я вижу, мой брат из племени «воронов» мудр и осторожен. Но идем отсюда. В моем вигваме удобнее говорить, чем под открытым небом!

– Я готов! – отозвался пришелец. – Но мне придется идти пешком, ибо я загнал, спеша разыскать тебя, моего коня. Его труп лежит на расстоянии полета стрелы отсюда!

– Разве арапахи так бедны мустангами, что их гостю придется тащиться по прерии, словно ребенку, боящемуся вида лошади? – ответил Левая Рука гордо.

Минуту спустя какой-то молодой воин подвел к Красному Облаку великолепного гнедого коня с блестящей шерстью и огненными глазами. Конь был оседлан по-мексикански.

– Вчера этой лошадью владел какой-то бледнолицый золотоискатель, осмелившийся забраться в заповедные земли арапахов. Если мой брат удостоит коня своим вниманием, он увидит, что скальп мексиканца еще висит у седла! – сказал арапах.

Красное Облако не заставил уговаривать себя и одним прыжком очутился в седле. Когда всадники тронулись в путь, направляясь к близкому лагерю арапахов, на месте их свидания остался целый отряд воинов, по-видимому, охранявших покой и безопасность остальных обитателей становища.

Менее чем через полчаса Красное Облако, не отстававший от вождя арапахов, очутился уже в пределах поселка, образованного приблизительно сотней вигвамов конической формы, расположенных полукругом. Судя по числу и размерам вигвамов, можно было предполагать, что в распоряжении Левой Руки имеется не менее пятисот индейских воинов.

С первого же взгляда на поселок можно было понять, что это не просто мирное становище: у костров, горевших здесь и там у входов в вигвамы, не было видно ни женщин, ни детей. Кроме того, отсутствовал неизбежный в поселках, предназначенных для более или менее продолжительного пребывания, большой вигвам, посвященный Великому Духу, в котором хранятся разного рода реликвии расплывчатой индейской религии. Ясно было, что это становище являлось попросту боевым лагерем. Арапахи, значит, вырыли томагавк войны и вступили на тропу сражений, они были готовы к соединению с чэйэнами и сиу для борьбы с общим врагом – бледнолицыми.

Между вигвамами были видны небольшие табуны стреноженных мустангов, находившихся под охраной молодых воинов, а здесь и там держались пикеты хорошо вооруженных людей, исполнявших обязанности часовых лагеря.

Доскакав до самого большого вигвама, Левая Рука сошел с коня, которого тотчас увел подбежавший молодой воин. Красное Облако был до того утомлен, что лишь при помощи вождя арапахов, в свою очередь, сошел с коня.

– Вот мое временное жилище, – сказал, обращаясь к пришельцу, Левая Рука, – но с этого момента оно становится твоим. Ты нуждаешься в отдыхе и подкреплении. Располагайся же тут, как если бы ты пришел в свой собственный вигвам, и предавайся отдыху, которому ничто не помешает, разве только нападение бледнолицых!

– Этого нечего опасаться! – отозвался усталым голосом «ворон». – Прерия в руках краснокожих, как этого желал Великий Дух, грозный Маниту, отдавший горы и степи своим любимым детям красной земли.

Внутри вигвама горел небольшой костер, дым которого частью уходил в сделанное наверху отверстие, частью расплывался в самом вигваме, наполняя его теплом и запахом горячего смолистого дерева.

Вигвам Левой Руки лишь размерами отличался от вигвамов обычного типа, которыми пользуются индейцы разнообразнейших областей Северной Америки как на севере, так и на юге материка.

По существу, вигвам представляет собою не что иное, как довольно примитивно устроенную легко переносимую палатку. Остов ее делается из тонких и гибких длинных шестов, нижние концы которых забиты в землю, а верхние собраны и связаны вместе тонкими кожаными шнурками. Каркас этот, отличающийся исключительной легкостью, покрывается плохо выделанными кожами бизонов, лошадей и других животных, иногда кусками грубой ткани. Вверху всегда оставляется небольшое отверстие для выхода дыма от огня, разводимого на примитивном очаге, который ставится посредине вигвама прямо на полу и состоит из нескольких камней. Но за отсутствием тяги лишь ничтожная часть дыма действительно выходит наружу, большая же его часть остается в самом вигваме. Благодаря этому, воздух вигвама всегда дымен и угарен. Редкий из европейцев может долго пробыть в вигваме, когда на очаге пылают сучья и щепки: дым режет глаза, захватывает дыхание, отравляет кровь углекислотою.

К этому присоединяется еще невыносимая вонь от плохо выделанных шкур, от запасов сушеного и вяленого мяса, от остатков пищи, выбрасываемых прямо на пол.

О том, что такое опрятность, сын прерий Северной Америки имеет весьма смутное представление, о порядке в вигваме он заботится еще менее, и потому пребывание в жилищах индейцев может показаться истинным мучением для более или менее культурного человека.

Вполне естественно, что жизнь в такой обстановке, среди вечного чада и угара, в неимоверной грязи, влечет за собою тяжкие последствия, болезни и даже смерть. Но вся тяжесть этого падает почти исключительно на женщин, осужденных проводить в вигвамах большую часть времени и делать там же свою домашнюю работу; женщины хворают, часто слепнут, преждевременно дряхлеют.

Сами же воины находятся в вигвамах очень мало, предпочитая пребывание на свежем воздухе.

Поэтому здоровье индейских женщин неизмеримо хуже, чем мужчин. У дикарей Северной Америки, столь поэтическими красками описанных Лонгфелло и Купером, на самом деле женщина является чем-то вроде вьючного животного. Она рабыня, лишенная почти всех человеческих прав. Она – существо низшей расы, и индеец считает ниже своего достоинства заботиться о женщине.

Вигвамы вождей отличаются от вигвамов простых воинов очень мало и, главным образом, только внешне: они несколько обширнее, прочнее устроены; кожи бизонов, которыми обтягивается каркас, иногда расшиты причудливыми узорами, а чаще просто пестро размалеваны красками, которые добывают те же сквоу индейцев из сока растений и некоторых минералов.

Иногда какая-нибудь сквоу отличается своеобразными художественными наклонностями, и тогда ей поручается изображать на кожах бизонов целые картины, сюжетами которых служат по большей части эпизоды сражений и поединков индейцев или их охоты на бизонов, оленей и мустангов. Индейская живопись примитивна и удивительно напоминает рисунки наших детей дошкольного возраста. Ни малейшего понятия о линейной и воздушной перспективе у индейцев нет. Фигуры людей и животных изображаются чуть ли не условными знаками. Но, в общем, индейская живопись представляет известный интерес, и путешественники, которым приходилось бывать среди краснокожих, проводят иногда долгие часы, рассматривая фантастические рисунки с картинами погони за бизонами, схваток с гризли и боев с бледнолицыми.

Но вернемся к героям нашего повествования и послушаем их беседу.

Войдя в хижину и не обращая ни малейшего внимания на стоявший в ней едкий чад, Красное Облако и Левая Рука уселись в углу, на брошенной на землю груде буйволовых и лошадиных кож, от которых шел резкий и тяжелый запах.

Левая Рука вытащил из-за шкур старый, полуразвалившийся парусиновый чемодан, явно отнятый им у какого-нибудь злополучного эмигранта, раскрыл его и добыл оттуда калюмет, трубку мира, набил ее мериком – крепчайшим табаком, дым которого могут выносить, кажется, только индейские легкие, зажег, затянулся дважды, выпустил дым густыми струями направо, потом налево и передал трубку прибывшему. Красное Облако молча проделал то же самое.

По индейскому церемониалу, до совершения этого странного обряда, знаменующего заключение дружбы и мирные намерения обоих по отношению друг к другу, никакие переговоры не могли иметь места.

Но раз калюмет побывал в руках обоих собеседников, они могли объясняться по делу, могли начать пэуэу.

– Не пришел ли мой брат от сиу с упреком по моему адресу, что я еще не покинул территории Соленого озера и не пошел навстречу чэйэнам, чтобы соединиться с их воинами? – начал разговор хозяин.

– Нет, ты ошибаешься, великий вождь арапахов! – ответил Красное Облако. – Сами сиу только теперь пробились через заставы бледнолицых и спустились с гор в прерию. Кроме того, до сих пор достаточно было помощи чэйэнов для истребления рассеянных в степи постов белых.

– Я действовал по их примеру, уничтожив за это время все гациенды белых, которые могли служить убежищем для выкуренных чэйэнами из их логовищ бледнолицых лисиц!

– Разве все? Мой брат забыл, вероятно, о существовании одной гациенды, которая, согласно желанию Яллы, должна быть стерта с лица земли.

– О какой гациенде говорит мой брат?

– Ферма полковника Деванделля.

– Того, который был первым мужем Яллы?

– Да. И полковник – злейший враг нашей расы. Его обширная и, должно быть, хорошо укрепленная гациенда находится в устье реки, которую белые называют рекою Вебер.

Сахем арапахов вскочил с места.

– Мне говорили, – сказал он, – что там, за этими лесами, действительно находится гациенда. Не понимаю, почему я упустил это из виду! Но пусть подождут бледнолицые! Я доберусь и туда, за леса и горы!

Я подвергну всех обитателей гациенды таким мукам, что содрогнется сам Великий Дух. Я выпью их жизнь по каплям раньше, чем сниму с их голов скальпы! Не пощажу ни единого, будь это старик, женщина, ребенок!

– Нет, двоих тебе придется пощадить!

– Это почему?

– Таково желание Яллы. Что будет с остальными, для моей жены безразлично, но двоих ты должен сохранить в живых и передать Ялле. Это дети полковника Деванделля – юноша и девушка.

– Понимаю! Ялла хочет расправиться собственными руками с детьми своего первого мужа, так жестоко оскорбившего ее когда-то? Ну что же! Ялла сумеет замучить этих щенят не хуже, чем сумел бы сам я! Ну ладно! Я уважаю Яллу. Она не женщина, а настоящий воин! Пусть будет так, как хочет Ялла! Этих двух я возьму и передам ей живьем. Пусть потешится! Но скальпы остальных принадлежат моему племени! Пройдет еще несколько часов, и гациенда будет действительно стерта с лица земли и все ее обитатели перебиты!

– Не торопись, мой брат! Дай достигнуть гациенды трем бледнолицым, направляющимся туда по поручению полковника Деванделля! Я был с ними несколько дней и только этой ночью покинул их. С ними осталась моя дочь Миннегага. Впрочем, если ты дашь мне несколько молодых воинов, я, может быть, нападу и теперь на белых. Там будет видно. Но сейчас я очень устал, и, главное, я изнемогаю от голода. Не даст ли мой брат арапах мне чего-нибудь для утоления терзающего мои внутренности голода? Он туманит мою голову, путает мысли…

Левая Рука раздобыл из походного сундука какую-то снедь, состоявшую из кусков мяса, растений и сыра, и протянул чашку с этим месивом гостю. Потом он достал фляжку с мексиканской водкой и указал на нее Красному Облаку со словами:

– Пусть насыщается и утоляет свою жажду мой брат, великий воин племени «воронов». Мы в походе, поэтому мне нечем больше угостить тебя, но что есть – все твое. Я же должен пойти проверить, держатся ли на своих местах сторожевые.

Красное Облако принялся истреблять предложенное ему гостеприимным арапахом, а последний действительно покинул вигвам. Но бедному воину племени «воронов» и на этот раз не суждено было насытиться, как он того желал, потому что, едва успел он проглотить пару кусков, как в лагере арапахов поднялась какая-то тревога: скакали по всем направлениям лошади, раздавались крики индейцев, кто-то из вождей раздавал приказания громким голосом.

– Мой брат, Левая Рука, кажется, мог бы по крайней мере дать мне время утолить голод и отдохнуть четверть часа! – с неудовольствием пробормотал Красное Облако, торопливо глотая куски мяса. – Не может быть, чтобы трапперы обнаружили мое отсутствие, погнались сюда за мною и их появление вызвало всю эту суматоху!

Он поднялся, все еще держа в руках медную чашку с предложенным ему Левой Рукой угощением и прислушался.

Звуки выстрелов, явно произведенных в непосредственной близости от лагеря, взволновали его. Он швырнул на пол чашку, не заботясь о том, какая участь постигнет содержавшееся в ней месиво, и схватился за поставленное в угол ружье.

– Что такое? – пробормотал он. – Неужели проклятые солдаты бледнолицых осмелились напасть на владения вождя арапахов?

В это время распахнулась пола, прикрывавшая вход в вигвам Левой Руки, и сам вождь арапахов вошел в свое жилище.

– Знает ли мой брат, – спросил он гостя, – кто готовится прибыть сейчас в наше становище?

– Бледнолицые? Пограничные солдаты?

Левая Рука презрительно улыбнулся:

– Пусть попробуют! Разве у нас мало воинов, чтобы достойно встретить хоть целый полк «длинных ножей» Великого Отца белых? Нет, это братья! Ялла во главе двухсот или трехсот лучших воинов племени сиу приближается к лагерю арапахов!

– Моя жена уже здесь? – воскликнул пораженный индеец.

– Но… Но уверен ли ты, мой гость и брат, – с тонкой, почти неуловимой иронией задал вопрос Левая Рука, – что Ялла действительно жена Красного Облака?

– Что значит этот вопрос? – скрестил руки на груди «ворон». – Приведи Яллу сюда, и ты из ее уст услышишь истину!

– Следуй за мною! – ответил коротко арапах, направляясь к выходу из вигвама.

У порога арапах остановился и произнес:

– Я и мои воины, мы хотим сделать торжественный прием Ялле. Надеюсь, ты примешь участие в этом?

Красное Облако гневно нахмурил брови. Кровь бросилась ему в лицо. Ведь его, вождя «воронов», аропахи встретили совсем иначе! Они чуть не расстреляли его… Целый отряд воинов сопровождал его, идя по пятам почти до самой хижины Левой Руки, словно он не гость, а пойманный шпион. Или, по крайней мере, подозрительный субъект. И эти унизительные вопросы Левой Руки?! А теперь они готовятся оказать небывалые почести, и кому же? Женщине! Не какому-нибудь прославленному воину, а женщине племени сиу…

Но к Красному Облаку сейчас же вернулось самообладание, и он ответил вождю арапахов, правда, с явным сарказмом:

– Да, идем устраивать почетную встречу для великой Яллы!

Разбуженные выстрелами – сигналами, поданными передовыми постами, все обитатели становища арапахов были уже на ногах. Первый момент сумятицы прошел. По становищу разнеслась весть, что речь идет не о вражеском нападении, а о приближении отряда дружественных сиу, руководимых Яллою, и воины арапахов готовились принять участие в торжественном приеме союзников. Они выстроились в два ряда. Почти у каждого воина в руках был ярко пылающий факел. Они освещали путь к становищу для дорогих гостей.

Красное Облако остановился у одной палатки и равнодушными глазами глядел на это действительно фантастическое зрелище.

Минуту спустя показался большой отряд всадников. Во главе его ехала Ялла на великолепном белом коне, удивительно схожем со знаменитым белым мустангом прерий, убитым трапперами в Ущелье Могил.

На коне была наборная блестящая сбруя, американское седло, тоже с серебряным узором, и серебряные стремена. Ехала Ялла по-мужски.

В дни, к которым относится наш рассказ, пресловутой краснокожей красавице было уже около тридцати пяти лет, но она удивительно сохранилась и казалась чуть ли не девушкой лет двадцати.

У нее было лицо с правильными и красивыми чертами, ее глаза сияли, словно бриллианты, но в них горел какой-то мрачный огонь. Роскошные длинные и мягкие волосы спадали на ее плечи и развевались, словно темное облако, за спиною Яллы.

Если бы кто-либо из трапперов присутствовал при появлении Яллы в лагере арапахов, то он был бы вынужден сознаться, что и среди красивых европейских женщин темнолицая Ялла показалась бы все же красавицей. Среди же аборигенов Америки Ялла не имела соперниц по красоте. Единственное, что значительно умаляло эту красоту, или, по крайней мере, давало ей какой-то особый оттенок, было то, что и в глазах, и в улыбке, и в каждой черточке лица индейской красавицы сквозило высокомерие, холодная жестокость, беспощадность. Благодаря этому прекрасное лицо Яллы казалось скорее лицом мужчины, чем женщины.

На предводительнице сиу был оригинальный костюм. В нем из национальных уборов сохранилась только роскошная диадема из разноцветных перьев, напоминавшая королевскую корону; впечатлению этому способствовал массивный золотой обруч, украшавший голову Яллы.