Текст книги "Смерть в Миракл Крик"

Янг

Удивительно, как стало тихо вокруг, когда Шеннон закончила допрос. Ни шепота, ни покашливаний. Даже кондиционеры не шумели. Словно кто-то поставил паузу, и все замерли на своих местах, повернувшись к Паку. Хмурились с отвращением, как ранее при взгляде на Элизабет. За час он превратился из героя в убийцу. Как это случилось? Будто магическое шоу, только не было выстрела, который отметил бы момент превращения.

Должен был бы раздаться хлопок, может, даже грохот. Кошмар, переворачивающий жизнь с ног на голову, всегда приходит с ужасающим грохотом, разве нет? Сирены, сигнализация, хоть что-то должно прорвать реальность: в одну минуту нормальную, в следующую – причудливо искореженные обрывки. Янг хотела подбежать, схватить молоточек, ударить им – разрушить тишину, разрубить пополам. Всем встать. Содружество Виргинии против Янг Ю. Как она могла поверить, будто беды ее семьи позади. Как могла быть такой глупой, ведь уже столько раз видела, как все разваливается на кусочки за секунды, как спичечные домики.

Когда Эйб поднялся, Янг секунду еще надеялась, что сейчас он спросит Мэтта, как тот смеет врать, как посмел обвинять невиновного человека. Но Эйб заговорил голосом побежденного, он задавал формальные вопросы о том, кто еще мог писать на бумаге из «Эйч-Марта», уверен ли Мэтт, что точно рассчитал время, прошедшее от взрыва до открытия люка. У Янг создалось такое ощущение, будто из нее выпускают весь воздух, он вырывается, как из проколотого мяча.

Янг хотелось встать и закричать. Крикнуть присяжным, что Пак – достойный человек, который буквально бросился в огонь ради пациентов. Крикнуть адвокату Элизабет, что он бы не стал рисковать своей жизнью и жизнью дочери ради денег. Крикнуть Эйбу, чтобы он все исправил, что она верила, что все улики указывали на Элизабет.

Судья объявил перерыв на ланч, и двери зала суда со скрипом распахнулись. Издалека доносились удары молотка. Тук-тук, тук-тук, в такт пульсации в висках, заставляя кровь с гулом прихлынуть к барабанным перепонкам, словно она была под водой. Наверное, это работники на виноградниках. Она видела утром, как они волокли деревянные столбы вверх по склону. Подпорки для лозы. Должно быть, они все утро так стучали. Она ничего не слышала.

Они вместе пошли из суда в кабинет Эйба: тот впереди, следом Янг, везущая инвалидное кресло Пака. То, как они выстроились в линию за нескладным верзилой, как все расступались при их приближении, словно от отвращения, заставило Янг почувствовать себя преступником, которого ведут на казнь через город под улюлюкание и осуждение толпы.

Эйб провел их в желтое здание, по темному коридору и завел в переговорную, где сказал подождать, пока он встретится с коллегами. Когда дверь закрылась, Янг подошла к Паку. Двадцать лет он всегда возвышался над ней, и странно было теперь оказаться выше него, видеть завихрение у него на макушке. Теперь она стала смелее. Словно наклон головы приоткрыл шлюз, обычно сдерживавший ее слова.

– Я знала, что так будет, – сказала она. – Нам надо было держаться правды с самого начала. Я же говорила, что не надо лгать.

Пак нахмурился и подбородком указал на Мэри, выглядывавшую в окно.

Янг не обратила внимания. Какая разница, что слышит Мэри? Она уже знала, что они солгали. Им пришлось ей рассказать, потому что и она оказалась вовлечена в сочиненную историю.

– Мистер Спинум тебя видел, – сказала Янг. – Теперь все знают, что мы лгали.

– Никто ничего не знает, – прошептал Пак, хотя никто вокруг и так бы не понял его быстрого корейского. – Наше слово против его. Мы с тобой и Мэри против подслеповатого старика-расиста.

Янг хотелось схватить его за плечи, наорать, встряхнуть как следует, чтобы ее слова пробились сквозь его череп, закрутились в его мозгах, как мячик для пинбола. Вместо этого она сжала кулаки, впившись ногтями в ладони, и заставила себя говорить спокойно. Она давно выучила, что спокойные слова гораздо лучше привлекали внимание ее мужа, чем громкие.

– Мы не можем и дальше врать, – сказала она. – Мы ничего плохого не сделали. Ты просто вышел посмотреть, где демонстранты, чтобы защитить нас, и оставил меня ответственной. Эйб должен это понять.

– А как насчет того отрезка времени, когда там никого не было, и пациенты без присмотра оказались взаперти в горящей камере? Думаешь, это он тоже поймет?

Янг опустилась на стул рядом с Паком. Как же часто она мечтала вернуться в прошлое и изменить тот момент.

– Это моя ошибка, а не твоя, и я не переживу, если ты возьмешь всю вину на себя, чтобы меня защитить. Когда я вот так всем лгу, я чувствую себя преступницей. Я так больше не могу.

Пак положил свою руку поверх ее. Зеленоватые вены проступали через кожу и, казалось, перетекали в ее.

– Мы невиновны. Не мы устроили поджог. Неважно, где именно мы были, мы не могли предотвратить взрыв. Генри и Китт погибли бы, даже будь мы оба на месте.

– Если бы я вовремя выключила кислород…

– Я же уже объяснял, в шлангах есть остаточный газ, – покачал головой Пак.

– Но огонь был бы слабее, а если бы ты сразу открыл дверь, мы могли успеть их спасти.

– Этого мы не узнаем, – сказал Пак мягким спокойным голосом. Он взял ее за подбородок и приподнял лицо, чтобы заглянуть в глаза. – Между прочим, если бы я там был, я бы тоже не выключил кислород в 8:20. Помнишь, ТиДжей снял свой шлем? В таких случаях я всегда добавлял время, чтобы восполнить потерянное.

– Но…

– А значит, кислород бы еще поступал, и пожар и взрыв были бы точно такими же, даже если бы я был на месте, – продолжил Пак.

Янг со вздохом закрыла глаза. Сколько раз они это уже обсуждали? Сколько предположений и оправданий уже прозвучало?

– Если мы не сделали ничего плохого, почему не сказать правду?

Пак сильно, до боли, сжал ей руку.

– Надо придерживаться нашей версии. Я ушел из ангара. У тебя нет лицензии. Правила однозначны: подобное нарушение инструкций автоматически приравнивается к халатности. А обвинение в халатности не даст нам получить компенсацию.

– Страховка! – воскликнула Янг, забыв приглушить голос. – Да кто о ней сейчас думает?

– Нам нужны эти деньги. У нас больше ничего нет. Все, чем мы пожертвовали, будущее Мэри – все пропало.

– Послушай, – Янг опустилась перед ним на колени. Может, посмотрев вниз, он лучше поймет ее слова. – Они думают, что ты солгал, чтобы скрыть факт убийства. Они пытаются отправить тебя в тюрьму вместо Элизабет. Ты же понимаешь, что это намного хуже? Тебя могут казнить!

Мэри ахнула. Янг думала, что Мэри погружена в свой собственный мир, как это часто бывало, но она смотрела прямо на них. Пак уставился на Янг.

– Хватит этой мелодрамы. Теперь ты ее напугала безо всякого повода.

Янг обняла Мэри. Она думала, что дочь оттолкнет ее, но Мэри не пошевелилась.

– Мы просто о тебе беспокоимся, – сказала Янг Паку. – Я всего лишь смотрю на вещи реалистично, а вот ты не воспринимаешь все всерьез.

– Я все воспринимаю всерьез. Я просто не теряю голову. Это ты истеришь, устраиваешь сцены прямо в суде. Ты хоть видела, как на тебя все обернулись? Вот от такого я и кажусь виновным. Худшее, что мы сейчас можем сделать, это изменить показания.

Дверь открылась. Пак посмотрел на Эйба и продолжил по-корейски таким расслабленным тоном, словно говорил о погоде:

– Молчите обе. Я сам буду говорить.

Эйб выглядел больным. Его лицо, нередко лоснящееся и цвета красного дерева, было покрыто желтоватыми пятнами и пленкой полувысохшего пота. Встретившись взглядом с Янг, он не улыбнулся во все зубы, как обычно, а быстро, словно в смущении, отвернулся.

– Янг и Мэри, мне необходимо поговорить с Паком наедине. Подождите в коридоре. Там можно поесть.

– Я останусь. С моим мужем, – сказала Янг, положив руку на плечо Паку и ожидая от него хоть какого-то проявления благодарности за поддержку, хоть улыбку или кивок, или что он положит свою руку поверх ее, как прошлым вечером. Пак вместо этого нахмурился и сказал по-корейски:

– Делай, что тебе говорят.

Его слова были тихими, сказанными почти шепотом, но прозвучали как команда.

Рука Янг упала. Как глупо было думать, всего из-за минутной нежности прошлым вечером, что Пак изменился, что он перестал быть традиционным корейским мужчиной, ожидающим от жены беспрекословного подчинения на людях. Она вышла вместе с Мэри.

На полпути по коридору они услышали, как позади захлопнулась дверь. Мэри остановилась, огляделась и на цыпочках вернулась к переговорной.

– Что ты делаешь? – шепотом произнесла Янг.

Мэри молча приставила палец к губам и прильнула ухом к двери.

Янг оглядела коридор. Вокруг никого. Она подбежала к Мэри и тоже прислушалась.

Слышно ничего не было. Удивительно, Эйб из тех людей, кто не любит молчания. Она не помнит ни одной встречи, когда они бы не тонули в речах Эйба, изливавшихся единым потоком без малейших перерывов. Что же означает эта тишина? Неужели Эйб теперь настороже и тщательно взвешивает каждое слово, потому что Пак стал подозреваемым в убийстве?

Наконец Эйб заговорил:

– Сегодня многое всплыло наружу. Это доставляет беспокойство.

Его слова звучали увесисто и нарочито размеренно, как реквием.

Пак ответил мгновенно, словно только и ждал случая спросить:

– Теперь я подозреваемый?

Янг ожидала, что Эйб воскликнет «Нет! Конечно же, нет!», но этого не произошло. Она слышала только тихий скрип пряди волос Мэри у нее на зубах. Это была дурная привычка, появившаяся у нее в первый год жизни в Америке.

Некоторое время спустя Эйб ответил:

– Не более, чем кто угодно другой.

И что это значит? Эйб часто говорит подобное, когда сперва кажется, что его слова призваны ободрить, но, если подумать, они оставляют место для интерпретаций размером с храм. После полицейского разбирательства по делу о халатности, например, он сказал Паку: «Вы все равно что оправданы». Ни оправдан, ни обвинен, да и как что-то кроме полного снятия обвинений может быть все равно что оправданием?

– Есть некоторые… неувязки, – продолжил Эйб. – Например, звонок в страховую компанию. Это вы звонили?

– Нет, – сказал Пак. Янг хотела крикнуть ему, чтобы он отвечал подробнее, объяснил, что у него не было необходимости звонить, поскольку он уже знал ответ. Перед подписанием договора она помогла ему перевести условия. Они тогда посмеялись над идиотскими американскими договорами, где отводят по несколько параграфов на очевидные вещи, известные даже младенцам. Она особо отметила тогда раздел про поджог («Целых две страницы, чтобы объяснить, что они ничего не заплатят, если ты сам подожжешь свое имущество или подговоришь кого-то это сделать!»)

– Вам следует знать, что мы запросили аудиозапись звонка, – сообщил Эйб.

– Отлично. Это докажет, что звонил не я, – с возмущением в голосе сказал Пак.

– У кого-либо еще мог быть доступ к телефону Мэтта во время утреннего сеанса? – спросил Эйб.

– Нет. Мэри уходила в 8:30 на подготовительные курсы. Янг убиралась после завтрака. Во время утреннего сеанса я там всегда был один. Но… – голос Пака затих.

– Но что?

– Был один раз, когда Мэтт сказал, что у него телефон Жанин, а у Жанин – его. Что они перепутали телефоны.

Янг вспомнила. Мэтт тогда очень расстроился, он чуть не пропустил сеанс, чтобы быстрее вернуть свой телефон.

– Это было в тот день, когда был сделан звонок? За неделю до взрыва?

– Я точно не помню.

Долгая пауза, потом Эйб спросил:

– Жанин знает, в какой компании вы застрахованы?

– Да, – ответил Пак. – Она нам ее и порекомендовала. Там страхуется ее компания.

– Любопытно.

Что-то в последних репликах, похоже, разбило осторожность Эйба, к нему вернулась его быстрая речь, то громче, то тише, звуковое подобие американских горок.

– А теперь по поводу вашего соседа. Так вы покидали ангар во время того последнего сеанса?

– Нет, – сказал Пак. Его недвусмысленное отрицание заставило Янг поморщиться, задуматься, что за человек ее муж, раз он может так спокойно, уверенно, без раздумий соврать.

– Ваш сосед утверждает, что видел вас снаружи в течение десяти минут до взрыва.

– Либо врет, либо его подводит память. Я в тот день много раз выходил проверять провода, смотрел, приехали ли уже рабочие. Но всегда в перерывы, не во время сеансов, – голос Пака звучал уверенно и почти надменно.

Эйб окончательно отбросил всякую скованность и сказал:

– Послушайте, Пак. Если вы что-то замалчиваете, теперь самое время это сказать. Вы пережили серьезную травму. Память может подвести. Что-то перепутать – нормально. Вы удивитесь, если узнаете, сколько свидетелей утверждали мне, будто в деталях помнят что-то одно, а потом я пересказывал им показания кого-то еще и хоп – они вспоминали что-то, что до того совершенно забыли. Важно во всем признаться сейчас, до того, как вы дали показания под присягой. Если сразу рассказать присяжным все как есть, все будет нормально. Если подождать, это уже не прокатит. Они начнут задаваться вопросами. Что он скрывает? Зачем он изменил показания? А потом хоп – и Шеннон кричит про разумные основания для сомнения, и все разваливается на кусочки.

– Этого не случится. Я говорю правду, – Пак повысил голос.

– Важно, чтобы вы поняли, рассказ соседа звучит очень убедительно, – сказал Эйб. – Он говорил по телефону с сыном и описывал тому, как вы что-то делаете с шариками, запутавшимися в проводах, или что-то такое. Сын это подтвердил. Записи разговоров совпадают. Вы все не можете говорить правду.

– Значит, они ошибаются, – сказал Пак.

– Чего я не могу понять, так это зачем вы сейчас сопротивляетесь, – продолжил Эйб, словно не заметив слов Пака. – Ведь это идеальное алиби, сторонний наблюдатель подтверждает, что вас не было рядом, когда начался пожар. Шеннон может сколько угодно кричать о том, что вы не открыли вовремя люк, но это не изменит того, что Элизабет устроила поджог. Моя цель – посадить эту женщину в тюрьму, и меня полностью устраивает версия Спинума. В отличие от вашей лжи. Потому что если вы лжете, я задаюсь вопросом, а что же вы скрываете?

Мэри снова принялась жевать прядь волом, скрип зубов на волосах в тишине казался еще громче, еще упорнее, совпадая со стуком сердца в ритме крещендо у Янг в ушах.

– Я был в ангаре, – сказал Пак.

Мэри встряхнула головой. Она вся хмурилась, морщилась от возбуждения, шрам на щеке выступил, белый и рельефный.

– Нам надо что-то предпринять. Ему нужна помощь, – сказала Мэри по-английски.

– Твой отец велел нам не вмешиваться. Мы должны слушаться, – ответила Янг по-корейски.

Мэри посмотрела на нее, открыв рот, словно хотела что-то сказать, но не смогла произнести ни звука. Янг узнала этот взгляд. Когда Пак только приехал в Америку и объявил им, что решил переехать в Бухту Чудес, Мэри сопротивлялась, рыдала и орала, что не хочет переезжать в глухомань, где никого не знает. Когда Пак упрекнул ее в неповиновении родителям, она повернулась к Янг. «Ну скажи ему, – сказала тогда она. – Ты же со мной согласна. У тебя тоже есть голос. Почему же ты молчишь?»

Янг и сама хотела сказать. Ей хотелось крикнуть ему, что они теперь в Америке, и это она провела тут четыре года, исполняя родительские обязанности, управляя магазином и справляясь с финансовыми трудностями, а Пак едва знал, какими они теперь стали, и точно не знал Америки так, как она, так по какому праву он указывает им, что делать? Но его взгляд, лицо, охваченное бешеным беспокойством, как у мальчишки в новой школе, гадающего, где теперь его место, показали ей, как сильно годы жизни порознь повлияли на него, как отчаянно он хотел вернуть себе роль главы семейства. «Я доверяю тебе решать, что лучше для нашей семьи», – сказала она тогда Паку, а на лице Мэри проступило то же выражение, что и сейчас: смесь разочарования, презрения и, что хуже всего, жалости к собственной беспомощности. Янг тогда почувствовала себя маленькой, словно это она была ребенком, а Мэри – взрослой.

Янг хотела объяснить все это дочери. Она потянулась к руке Мэри, чтобы увести ее туда, где они смогут поговорить. Но не успела она ничего сделать или сказать, как Мэри повернулась, открыла дверь и сказала громко и четко:

– Это я сделала.

Злость на Мэри за то, что она повела себя как ребенок – не подумав, не взвесив последствия, придет позже. В тот момент на первое место вырвалась зависть. Зависть, что у ее дочери, подростка, хватило смелости действовать.

– Что ты сделала? – спросил Эйб.

– Мистер Спинум видел меня, – сказала Мэри. – Я выходила незадолго до взрыва. Я забрала волосы под бейсболку, какую обычно носит отец, и, наверное, с расстояния он принял меня за него.

– Но ты же была в ангаре, – сказал Эйб, хмурясь сильнее. – Ты все время говорила, что была с отцом прямо перед взрывом.

Мэри побледнела. Она явно не продумала, как увязать их историю с ее новой версией. Мэри взглянула на Янг и Пака, глазами умоляя о помощи.

Пак пришел на выручку и сказал по-английски:

– Мэри, врачи сказали, что память будет возвращаться постепенно. Ты что-то вспомнила? Ты вышла помочь маме найти батарейки, может, еще что-то случилось?

Мэри закусила губу, словно пытаясь сдержать слезы, и медленно кивнула. Когда она наконец заговорила, она запиналась, слова звучали неуверенно.

– Я в то утро поссорилась с мамой из-за того, что надо больше помогать по дому, готовить, убираться… и я подумала, что если мы останемся наедине, она снова примется на меня кричать… поэтому я… я не пошла в дом. Я вспомнила… – Мэри напряженно свела брови, словно пытаясь пробудить неясное воспоминание. – Я знала о проводах, поэтому… я пошла к ним. Я подумала, что возможно… у меня получится достать шарики, но… я не дотягивалась. Поэтому я вернулась, – она взглянула на Эйба. – Тут я и увидела дым. Поэтому я зашла за ангар, и тут… – голос Мэри оборвался, она закрыла глаза. Слеза скользнула по щеке, как по команде, подчеркнув все бугры и неровности ее шрама.

Янг знала, что должна сыграть роль матери, переживающей за дочь, которая ни разу до этого момента не говорила о том вечере. Надо обнять ее, пригладить волосы, повести себя так, как обычно ведут себя матери, чтобы успокоить своего ребенка. Но она была в состоянии только стоять неподвижно, ее пронизывали тошнота и тревога, она была уверена, что Эйб видит Мэри насквозь.

Но нет. Он во все поверил, или по крайней мере притворился, и сказал, что это многое объясняет, и, конечно, нет ничего удивительного в том, что память возвращается постепенно, обрывками, как и предсказывали врачи. Он явно испытал облегчение от того, что услышал правдоподобное объяснение показаниям мистера Спинума. Если Эйб и усомнился в рассказе Мэри (ну как можно было, даже с расстояния, принять девочку за мужчину средних лет, или как увязать ощущение Мэри, что она пробыла у проводов несколько минут, со словами мистера Спинума о более чем десяти минутах?), вслух он лишь пробормотал, что зрение подвело, все белые старики считают, что азиаты на одно лицо, а подростки не умеют следить за временем.

– Я не знаю, почему Шеннон выбрала вас на роль мишени, – сказал Эйб Паку. – У вас нет мотива. Даже если бы вы хотели получить деньги от страховой, почему было не подождать, пока в камере никого не будет? Зачем рисковать смертью детей? Это бессмысленно. Если бы не путаница с тем, находились ли вы снаружи или внутри, у нее вообще ничего на вас не было бы.

Мэри не то усмехнулась, не то всхлипнула.

– Это моя вина. Если бы я только вспомнила раньше, – она посмотрела на Эйба с искаженным от боли лицом. – Мне очень жаль. Это ведь не навредит папе, да? Он ничего дурного не сделал. Ему нельзя в тюрьму.

Мэри опустилась на колени рядом с Паком и положила голову ему на плечо. Пак похлопал ее по голове, словно желая сказать, что ничего страшного, он все прощает, а Мэри протянула руку Янг, призывая ее к ним присоединиться. Но даже подойдя к ним, взяв за руки Мэри и Пака, замкнув круг, Янг чувствовала себя чужой, выброшенной из отношений между мужем и дочерью. Пак простил Мэри за непослушание, но проявил бы он такое же понимание к Янг? А Мэри, нарушившая многомесячное молчание ради Пака, сделала ли бы она подобное ради Янг?

– Не волнуйтесь, мы все разрулим, – сказал Эйб и встал. – Пак, вам придется все объяснить завтра на допросе. Мэри, мне может потребоваться вызвать и вас для дачи показаний. Но я не смогу помочь, если вы не будете предельно честны со мной, и второго такого дня я не желаю. Так что разрешите спросить: есть ли еще что-то, хоть какая-то мелочь, что вы мне не рассказали?

– Нет, – ответил Пак.

– Нет, ничего, – сказала Мэри.

Эйб перевел взгляд на Янг. Янг открыла рот, но ничего не произнесла. Тут она поняла, что вообще ничего не говорила с тех пор, как Мэри открыла дверь.

– Янг? Есть еще что-то? – спросил Эйб.

Янг подумала о том, как Мэри помогала Паку приглядывать за демонстрантами, пока она в одиночку перерывала дом в поисках батареек. Вспомнила, как звонила Паку, жаловалась на дочь, а он как обычно ее защищал.

– Хоть что-то? Сейчас самое время все рассказать, – сказал Эйб. Пак и Мэри сжали ее руки, призывая их поддержать.

Янг опустила взгляд на лица мужа и дочери, повернулась к Эйбу и сказала:

– Вы уже все знаете.

Потом она стояла, заодно со своей семьей, а Эйб объяснял им, что после показаний следующего свидетеля никто, абсолютно никто, не сможет сомневаться, что Элизабет желала смерти своему сыну.