Текст книги "Ниндзя"

По мере нарастания возбуждения, брань японца становилась все громче. Не сознавая того, что делает, он больно схватил девушку за бедра, оставляя красные следы. Достигнув, наконец, оргазма, японец ударил ее так сильно, что от боли она потеряла сознание.

Видя выражение его глаз. Воробей не стал дожидаться своей очереди и мигом скатился с кровати.

* * *

Сидя за письменным столом в своем кабинете, Док Дирфорт думал о войне. Перед ним на бледно-голубой бумажной салфетке стояла чашка с дымящимся кофе. Окно комнаты выходило на Главную улицу, в это время почти пустынную: еще не было семи утра.

Дирфорт машинально потянулся за чашкой и сделал глоток. Он слегка обжег язык, но даже не заметил этого.

“Совсем как малярия, – подумал он. – Если однажды подцепишь, то никогда уже полностью не избавишься: болезнь будет возвращаться снова и снова, как неприятное воспоминание о прошлом”. Ему даже казалось, что приступы носят сезонный характер: обострение приходится на самые жаркие дни июля и августа, когда даже здесь, в Уэст-Бэй-Бридж, солнце такое палящее, а воздух такой тяжелый, что вянут листья на деревьях.

Зимой он никогда не думал о войне.

Док Дирфорт снял трубку телефона и набрал номер Рэя Флорама в полицейском участке. После шести гудков он положил трубку и позвонил Флораму по прямому телефону.

“Где его носит?” Док Дирфорт посмотрел на часы и понял, что еще рано. Рэй приходил около восьми. Дирфорт хотел узнать, как продвигается дело с ниндзя. Его охватила бессмысленная ярость, которая, как он знал, объяснялась страхом.

Зазвенел дверной звонок. Док Дирфорт вздрогнул. Какую-то минуту он боролся с искушением не открывать, но звонок прозвучал снова, и он пошел к двери.

– Николас, – сказал он, моргая от яркого света. – Заходи. – Он закрыл дверь. – Почему так рано? Заболел?

– Я ведь не разбудил вас, правда? Док Дирфорт рассмеялся.

– Ну что ты, сынок. Просто я задумался и задремал. – Он пристально посмотрел на Николаса. – У тебя неважный вид. Пойдем-ка со мной.

– Я не выспался, вот и все.

Николас послушно вошел в дом вслед за Дирфортом. К его удивлению, хозяин повел его не в кабинет, а на кухню.

– Хороший завтрак будет для тебя очень кстати. – Дирфорт открыл холодильник и достал оттуда пакет апельсинового сока. – Угощайся. – Он посмотрел на Николаса. – Как насчет яичницы с беконом?

– Послушайте, вы не должны... – Док Дирфорт отмахнулся от него.

– Разумеется, не должен. Но я так хочу. – Он улыбнулся и подошел к плите. – Кроме того, у меня давно уже не было гостей к завтраку. Так что сделай одолжение. В последнее время я что-то разленился.

Он поставил сковороду на огонь и положил туда бекон, а потом включил кофеварку. Шипение мяса на плите наполнило его приятным теплом: Дирфорт вспомнил, как готовил завтрак своим дочерям. Как давно это было.

– Ты, видимо, хочешь знать, как дела у Флорама, – спросил он.

Николас сел за стол и налил себе сока.

– А никак, – продолжал Дирфорт. – Он не продвинулся ни на шаг, черт побери.

– Я не удивлен, – заметил Николас и рассказал о том, что случилось в городе.

– Значит, это были твои друзья? Мне искренне жаль. – Док Дирфорт перевернул бекон. – Ты действительно думаешь, что ему нужен Рафиэл Томкин?

Николас кивнул.

– Тогда зачем все эти убийства? Ведь ни одна из жертв не имела к Томкину никакого отношения.

– Нет, насколько мне известно.

– В чем же дело? Зачем он так рискует?

– Я думал об этом. – Николас разглядывал свой сок так, будто на дне стакана можно было найти ответ. – Во-первых, подобраться к Томкину не так-то просто. На это нужно время.

– Тем более он должен бы затаиться. Ведь они не любят яркого света.

– Обычно так, – согласился Николас. – Но этот человек не такой, как остальные. Он взялся за дело, за которое до него брались уже несколько раз. И не случайно Томкин до сих пор цел и невредим. Ниндзя понимает, что нужен более хитроумный план. Вы ведь знаете, что он должен сделать это своими руками. Ниндзя не станет стрелять из укрытия или подкладывать бомбу.

– Я знаю.

Кухня наполнилась аппетитным запахом яичницы. Док Дирфорт протянул Николасу хлеб, чтобы тот приготовил тосты.

– Так вот. Замысел состоит в том, чтобы привести врага в замешательство. Это старинная стратегия кэндо: изменять характер атаки и нападать с разных сторон. Пока враг пытается угадать твои намерения, ты наносишь решающий удар, и он побежден.

Док Дирфорт расставлял посуду, не сводя глаз с Николаса.

– И ты думаешь, ниндзя именно этим занимается? Что ж, это выглядит правдоподобно. – Док Дирфорт принялся за еду, сосредоточенно нахмурив брови. – Ты, конечно, учел и другие возможности, – поинтересовался он через некоторое время.

Николас поднял глаза.

– Какие другие возможности?

– Не знаю. Но они хитрые бестии. Никогда не угадаешь, что у них на уме.

Николас отвел глаза.

– Я встречался с несколькими из них в Японии. – Глаза Дирфорта вспыхнули.

– Правда?

– Это было давно.

– Время для них ничего не значит.

Николас знал, что Дирфорт говорит это исходя из своего опыта. Он молча отложил вилку. Через минуту Док Дирфорт добавил:

– Это не люди.

Было так тихо, что Николас слышал тиканье настенных часов.

– По крайней мере, в них есть что-то нечеловеческое. Сверхъестественное.

Глаза Дока Дирфорта были обращены внутрь, словно он погрузился в далекие воспоминания.

– Наша война, – продолжал он, – была не такая, как в других местах. Мы не наступали, не брали плацдармы и не удерживали их от контратак. У нас не было ни фронта, ни тыла. Утром противник мог находиться впереди, а к вечеру оказывался сзади.

Мы никогда не знали наверняка, где наш враг. Приказы мы получали нерегулярно, а когда они приходили, нам казалось, будто генералы понятия не имеют о реальной обстановке. В нашем лагере царила едва прикрытая анархия – наверное, только она спасала нас от паники.

Это было в конце войны. Почти все мы с самого начала оказались на Тихом океане, и многие были уже не в состоянии сражаться. Мы жили среди малярии, амебиаза и других болезней, о которых я прежде и не слышал. Но начиная с какого-то времени ночи стали для нас страшнее холеры.

Ночами к нам просачивались лазутчики и сеяли бесшумную смерть. Казалось, ничто не может им помешать. Мы удвоили посты, стали патрулировать саму территорию лагеря. Ничего не помогало. В отчаянии, наш командир провел несколько ночных рейдов. Люди стреляли в лесные тени, на крики ночных птиц – и ни в кого не попадали, зато сами оказывались убиты.

После каждого такого случая нас охватывал жуткий, почти суеверный ужас. Потом один идиот вспомнил про Дракулу. Он раздобыл где-то потрепанную книжку и пустил ее по рукам, еще больше нагнетая страх. Но чего еще можно было ожидать при подобных обстоятельствах? Человек всегда придумывает каких-то сверхъестественных существ, чтобы объяснить необъяснимое. Даже теперь, спустя столько лет, я вспоминаю об этом с дрожью. Мы были готовы драться с солдатами из плоти и крови, но не с призраками, которые таяли с первыми лучами солнца. Если бы мы схватили одного из них или хотя бы мельком увидели его, мы бы представляли себе, с кем имеем дело, и нам стало бы легче.

Страх усиливался. Ни один из нас не был трусом; каждому приходилось убивать – даже мне... Но теперь мы столкнулись с силой, которая была за пределами нашего разумения. Знаю, Николас, это звучит глупо, но все так и было, поверь мне.

Мы тогда располагались на острове Лейте. Позади осталось морское сражение в проливе, где мы наголову разбили японский флот. Но на суше дело обстояло иначе: ни Лейте, ни более крупный остров Лусон не были очищены от японцев. Их обескровели, они остались почти без припасов, и мы думали, что это конец.

Но до конца оказалось еще далеко. Накануне сражения из Токио прибыл новый командующий, вице-адмирал Ониси. Спустя два дня он отправился в небольшой городок, где располагался 201-ый отряд японских ВВС. Там Ониси провел совещание, которое сыграло роковую роль в этой войне – хотя в то время мы об этом ничего не знали.

Новости не заставили себя долго ждать. Многие из нас не верили, зная как быстро множатся самые нелепые слухи. Но примерно через неделю мы увидели это своими глазами. Сначала все подумали, что японские самолеты нацелились на нас, но они просвистели у нас над головами, словно нас и не существовало. Потом мы увидели в море наши корабли, авианосец и два эсминца. Японцы не обстреливали эти корабли и не бомбили их с пикирования – они их просто таранили. Когда это случилось в первый раз, мы не сомневались, что самолет подбит. Но когда они стали один за другим повторять этот самоубийственный маневр, мы начали понимать в чем дело. И все-таки это было невероятно – как разумные люди могли так поступать!

Был сезон дождей; на всем острове Лейте не осталось сухого места. Мы медленно, с потерями, продвигались вперед. Однажды ночью отряд получил приказ о выступлении. У нас было много раненых, и я вызвался остаться с ними, чтобы сделать перевязки – до прибытия подкрепления, которое ожидалось утром. Но обстановка была очень напряженной, и мой командир настоял, чтобы я пошел вместе с отрядом.

Перед рассветом мы разбили лагерь. Многие из нас так выбились из сил, что не могли уснуть. Мы сели в кружок, и полились рассказы о вампирах: прошлой ночью были убиты трое наших людей.

Наконец я оставил их, натянул палатку и залез внутрь. Какое-то время до меня доносились их голоса, потом все стихло. Вероятно, я уснул, или просто они разошлись.

Я впал в забытье и решил, что мне снится, будто за мной кто-то следит. Я старался проснуться, но не мог, моя голова словно налилась свинцом. Я напрягал мышцы, но не мог пошевелиться, мое тело не слушалось меня.

Надо мной нависло какое-то лицо: я даже не почувствовал, когда открылись мои глаза – а может, они и не закрывались. Мне было трудно дышать. Хотя ночь стояла душная, меня бил озноб.

Это было лицо японца, угольно-черное, словно покрытое сажей. Его огромные глаза имели очень странное выражение: хотя они были направлены прямо на меня, казалось, будто они смотрят куда-то вдаль, в какой-то другой мир. Это жутко. Однажды я видел что-то подобное – в больнице, когда учился на последнем курсе медицинского колледжа. Нам тогда показали несколько больных в психиатрическом отделении. Среди них выделялся молодой человек, коротко остриженный, с широкими скулами и длинным тонким носом. Он был в смирительной рубашке, и я долго всматривался в его глаза, пока врач расписывал своих пациентов, как зазывала на ярмарке. Он разглагольствовал о современных гуманных методах лечения, но этот человек... это существо никак нельзя было назвать человеком – он вернулся к животному состоянию своих далеких предков. В его глазах не было и тени разума, по крайней мере, в общепринятом смысле этого слова, но меня потрясло злобное коварство этих глаз. Я подумал: что будет, если его выпустить на свободу? Джек-потрошитель? Трудно даже вообразить, потому что этот человек явно был вне всякой морали.

Теперь ты можешь отчасти представить, какие глаза я увидел в ту ночь в палатке. Но только отчасти. Назвать это “безумием” значило бы серьезно ошибиться – это было больше чем безумие. Мы живем в мире порядка и законов, которые управляют всем, от науки до морали. Но тот человек жил вне времени, словно сам хаос воцарился внутри его и питал его своей опустошительной энергией. Не знаю, как это лучше объяснить – ты можешь подумать, что я просто приукрашиваю, но это совсем не так.

Пока я размышлял, японец взял кусок черной ткани, сложил ее в несколько раз и туго перевязал мне рот. Теперь, с близкого расстояния, я разглядел, что он одет во все черное.

Японец вытащил меня из палатки, наклонился, взвалил на плечи и побежал. Похититель бежал беззвучно, все время держась в тени, и уходил из лагеря довольно странно: не кратчайшим путем, а по какому-то ему одному известному маршруту.

Я не сопротивлялся. Я был ошеломлен и думал об одном: почему он не убил меня, как были убиты мои товарищи? Я понимал, что этот человек чародей. Никто не мог войти в наш лагерь и выйти из него незамеченным, как сделал это он. Японец бежал, и в то же время, казалось, не двигался. Знаю, это звучит нелепо, но он бежал так плавно, что я этого совсем не чувствовал.

Мы были уже в джунглях и неслись с огромной скоростью. Несмотря на подлесок и нависшие кроны деревьев, мы двигались даже быстрее, чем прежде. У меня возникло ощущение, будто в целом мире нет никого, кроме нас двоих. Был тот предрассветный час, когда ночные твари расползлись по своим норам, а дневные животные еще не проснулись. В джунглях было тихо, и редкие крики сонной птицы казались звуками из другого мира.

Так прошло около получаса. Японец вдруг остановился, сбросил меня на землю и сделал повязку пошире, так, чтобы я не мог ничего видеть. Он вел меня через джунгли, держа за воротник. Всякий раз, когда я спотыкался и падал, японец поддерживал меня, точно я падал с вешалки. В этом было что-то ужасно бесчеловечное, но я старался об этом не думать.

Через некоторое время я услыхал шум голосов. Я кое-что понимал по-японски, но не хотел, чтобы мой похититель об этом знал. Наконец, с меня сняли повязку. Мы находились посреди японского лагеря. То, что я увидел, поразило меня: это едва ли можно было назвать военным лагерем. Большинство солдат неподвижно сидели или лежали на земле. Я не увидел ни организованных отрядов, ни охраны.

Через просветы в деревьях я различил море. На меня никто не обращал внимания, и я наблюдал, как мой похититель разговаривает с несколькими людьми в таких же черных нарядах. Они казались единственными боеспособными солдатами во всем лагере. Сначала я пытался вслушаться в их разговор, но они говорили или слишком быстро, или на каком-то диалекте, так что ничего нельзя было разобрать.

Начинало светать, и над горизонтом зажглась белая полоса. Теперь я знал, что смотрю на восток. Далеко в море появилось пятнышко, потом еще одно. Одновременно на северо-западе, со стороны Лусона, послышался тяжелый гул. Черные самолеты все отчетливее вырисовывались на бледном небе.

Самолеты пролетели низко над нами и устремились к пятнам на горизонте.

– Они будут атаковать ваши корабли.

Я вздрогнул. Рядом со мной стоял исхудавший, японец на костылях. Его левая штанина была заколота на уровне колена, но ему, несомненно, суждено было умереть от истощения задолго до того, как культя начнет загнивать.

– Вы прекрасно говорите по-английски, – заметил я.

– Да. – Он смотрел на удалявшиеся самолеты. – Они не вернутся. Ни один. Ониси об этом позаботился.

Я понял, что японец имеет в виду нового вице-адмирала. Он печально покачал головой.

– Говорят, он помогал Ямамото разрабатывать план атаки на Пирл-Харбор. – Он щелкнул языком. – Трудно поверить. Кажется, это было так давно. – Неожиданный собеседник повернулся ко мне. – Вы говорите по-японски? Нет? Жаль.

Самолеты приближались к нашим кораблям. Было видно, как с борта открыли огонь. Черные облачка разрывов вспыхивали неожиданно бесшумно, пока через несколько мгновений воздух вокруг нас не задрожал от раскатов.

– Нет, они не вернутся, эти ребята. Билеты в один конец. Внезапно его слова проникли в мое затуманенное сознание.

– Вы хотите сказать, – вырвалось у меня, – что они идут на верную смерть? Что летчик вместе с самолетом?..

– Да, одна большая управляемая бомба. Мне показалось, что в глазах японца блеснули слезы, но его голос не дрогнул.

– Идея вице-адмирала Ониси. Жест отчаяния. Ему в конце концов удалось убедить остальных, – Последовало какое-то японское ругательство. – Мало нас погибло за “святое дело”. Император все еще отправляет своих сыновей на войну, которая давно уже проиграна.

Из лагеря послышался резкий оклик. Не надо было знать японский, чтобы понять, что это мой похититель зовет меня.

– Вам нужно раздобыть какую-нибудь еду, – посоветовал я раненому солдату, прежде чем отойти. Он горько рассмеялся.

– Если бы я мог это сделать, меня бы здесь уже не было.

– А госпиталь?

– Туда берут только со своим пайком. Я смотрел, как торчат ребра у него из-под гимнастерки, и думал: что со мной? Ведь он мой враг.

– Мы все умираем от голода. Нас бросили здесь, потому что мы больше не в состоянии воевать. Это смерть, не подобающая солдату.

Похититель схватил меня и, грубо ругаясь, отвел на другую половину лагеря. Здесь земля тоже была усеяна лежащими солдатами – довольно жалкое зрелище.

В руках японец держал небольшую черную сумку, которую я раньше не замечал. Похоже, именно из-за нее он спорил со своими товарищами. Их было четверо или пятеро, и они походили друг на друга как братья. Теперь я пожалел, что не спросил у своего неожиданного собеседника, кто эти люди, – это была явно не обычная часть.

Неподалеку я заметил костер, над которым висел черный чугунный котелок. Рядом с костром – небольшая горка камотэ, сладкого филиппинского картофеля, и еще какие-то сморщенные клубни. Похоже, это составляло весь их провиант.

Мой похититель достал из сукми несколько консервных банок, несомненно, украденных в нашем лагере. Не могу понять, как ему это удалось.

Они снова начали спорить – судя по всему о том, кому сколько достанется. Похититель подтолкнул меня к группе солдат, неподвижно лежавших на земле. Он явно хотел, чтобы я оказал им помощь. Теперь я понял, почему меня пощадили: японец прекрасно знал, что я врач. Я подумал: “Интересно, что еще ему известно обо мне?”.

Я занялся солдатами. Честно говоря, им вряд ли можно было помочь, не имея с собой лекарств и инструментов, но в них не было нужды. Японцы умирали от недоедания.

Я отошел от них и обратился к своему похитителю:

– Жаль, но я ничем не могу им помочь.

Он ударил меня без предупреждения. Я даже не видел, как он это сделал. Только что я разговаривал с ним, а в следующую секунду уже валялся в грязи.

– Им нужна пища, – сказал я и понял, как это глупо.

Японец наклонился и рывком поставил меня на ноги. Его глаза ничего не выражали. Он снова ударил меня, на этот раз сильнее, ребром ладони.

Когда я очнулся, было уже темно. Голова раскалывалась, а правая рука казалась онемевшей. Я пошевелил пальцами, даже собрал их в кулак, но хоть немного поднять руку не мог.

Я лежал в палатке, на чем-то твердом, но не на земле. Ниже пояса я был совершенно голый. Я не мог двигаться: все тело пронизывала пульсирующая боль.

Вскоре японец вошел, совершенно бесшумно – я почувствовал это по какому-то движению во влажном воздухе. Он наклонился надо мной – по-прежнему в черной одежде, только очистил лицо от сажи.

– Сколько у вас солдат? – спросил японец. Бесполезный как врач, я стад теперь обычным пленным; я понимал, что это значило. Я назвал свое имя.

– Сколько орудий Я назвал свое имя.

– С какими частями вы должны соединиться? Я снова назвал свое имя.

– Когда это произойдет?

На этот раз я изменил ответ и сообщил свое звание.

– Когда американцы собираются захватить Лусон?

– Лусон уже захвачен. Японцами. Тогда он за меня взялся. Японец использовал только большие и указательные пальцы; никаких традиционных орудий допроса – ни ножей, ни огня, ни химических препаратов, ни воды – ничего.

Он возился со мной всю ночь, больше десяти часов. Разумеется, с перерывами, – иначе я просто не выдержал бы. И за все это время искусный мучитель не оставил на моем теле никаких следов.

Да, это был настоящий маг. Он воздействовал намой нервы – но не на главные центры, а на сами нервные цепочки, надавливая на них кончиками пальцев.

Все мои органы чувств были парализованы, оставалась только боль. Я даже не заметил, как помочился, только на какое-то мгновение почувствовал запах.

Он использовал боль так, как искусная женщина использует удовольствие. Она медленно возбуждает тебя, ласково доводит до грани и останавливается, ждет пока возбуждение спадет, затем начинает все сначала. Этот человек действовал точно так же. Ты же знаешь, что очень сильная боль уже не воспринимается, гасит сама себя. У нервов есть свой предел, после которого все ощущения просто пропадают. И это может стать единственным спасением во время жестокого допроса.

Но он никогда этого не допускал. Он взвинчивал боль, удерживая меня на пределе, но не давал мне перейти этот предел. Он точно знал, сколько я ногу выдержать, и всякий раз отпускал меня в последнюю минуту.

Все это время японец снова и снова повторял свои вопросы. Он ни разу не закричал; напротив, его голос был мягким, даже ласковым, будто мы были старыми друзьями и вспоминали прежние времена за кружкой пива.

Это было странное чувство. Через некоторое время мне показалось, что мы с ним очень близки. Мне хотелось довериться ему, рассказать все свои секреты, разрушить последние преграды, стоявшие между нами. Сама боль стала другой. Она стала... как бы это сказать?.. не такой болезненной. До сих пор не понимаю, как ему это удалось. Конечно, даже в те минуты я сознавал, что он пытается разрушить мой рассудок, но ничего не мог с собой поделать. Я чувствовал себя так, словно теряю равновесие на скользком льду. А потом не стало уже и льда; мне казалось, будто я все глубже погружаюсь в какую-то бездонную илистую бездну.

При этом боль отступала, и мне все больше хотелось перед ним открыться. Он был моим другом, и я чувствовал себя виноватым передним, отказываясь отвечать на его вопросы, эгоистом, недостойным его дружбы.

Все это время я не терял сознания – как я уже говорил, японец этого не допускал. Но постепенно боль сменилась удовольствием. Оно охватывало меня, когда я изо всех сил старался не отвечать на его вопросы. Это становилось все труднее и труднее. Несколько раз мне даже пришлось прикусить язык, чтобы не сказать ему все, чего он добивался.

Я чувствовал, как мое “я” ускользает от меня, и под ним открывается другой человек, которого я совершенно не знал. Мне казалось, что этот человек знает обо мне больше, чем я сам, и это приводило меня в ужас.

Мне мучительно хотелось открыться ему. Удовольствие росло, и я начал радоваться боли, желать ее, поскольку она связывала меня с ним. Мне казалось, если боль пройдет, у меня ничего не останется, и я сам исчезну навсегда. Время утратило для меня всякий смысл. Уже не было ни прошлого, ни будущего – только бесконечно длящееся мгновение.

И вдруг все кончилось. Я остался один. Меня сотрясали мучительные рыдания. Слез не было, потому что в моем организме уже не осталось влаги. Мне было страшно одному, как младенцу, которого бросила жестокая мать. Я знал, что когда он вернется, я расскажу ему все.

Вдруг я услышал какие-то звуки в палатке. Я подумал, что он вернулся и заплакал от радости. Я попытался повернуть голову, но ничего не увидел.

– Вставайте! – раздался хриплый шепот у моего уха.

– Что? – Мой голос звучал как у пьяного.

– Вставайте! Вставайте! Вставайте!

Я почувствовал, как чьи-то руки заставляют меня сесть. Это было совсем новое ощущение. Какое-то время я тупо всматривался в собственное тело, ожидая, наверно, увидеть клочья мяса или почерневшие побеги бамбука под ногтями.

– Сюда! – Голос звучал требовательно. – Быстрее! У нас мало времени!

Я осторожно слез с деревянного топчана и обернулся. Это был мой знакомый-инвалид. Он отвернул клапан в задней части палатки, и я увидел яркую зелень джунглей. Солнечный свет ослепил меня. Я почувствовал приступ тошноты.

Спотыкаясь, я сделал несколько шагов, и он подхватил меня, чтобы я не упал.

– Я не смогу.

– Сможете. Днем они не будут вас преследовать. Инвалид протянул мне фляжку с водой и отвернулся, чтобы не видеть, как я жадно пью.

– Хватит с нас, с нас всех, – сказал он мягко. – Это так бессмысленно. – Он двинулся вперед на костылях. – Идемте. Нельзя терять время.

Я подошел к выходу из палатки. Сердце бешено колотилось; мне казалось, что я не пройду и десяти шагов.

– Не знаю, как вас благодарить, – проговорил я.

– Не надо. Мы бесконечно далеки и никогда не поймем друг друга.

– Нет, нет. – Я протянул руку своему спасителю. Он смущенно коснулся ее. – Последний в опрос, – не выдержал я. – Кто они?

– Вам это не нужно знать. – Инвалид отвернулся. Клапан палатки разделял нас, как граница двух миров.

– Скажите. Прошу вас. Он уже стоял ко мне спиной.

– Ниндзя.

Его голос донесся точно издалека. Я пожелал ему удачи, но не думаю, что он меня услышал. Собравшись с силами, я побежал через джунгли.

Док Дирфорт сидел и разглядывал остатки своей яичницы, словно там скрывалось его прошлое. Кожа на его высоком лбу блестела от пота. Николас снова услышал тяжелое тиканье часов на стене.

Док Дирфорт поднял голову; его глаза выражали усталость.

– Я об этом никому не рассказывал, даже своему командиру, даже жене. Я рассказал тебе, Николас, потому, что уверен: ты поймешь. – Его взгляд стал теперь тревожным и испытующим.

– Значит, вы знаете.

Дирфорт даже не кивнул – страх был в его глазах.

– Что вы собираетесь предпринять?

– Предпринять? – Док Дирфорт был искренне удивлен. – А что я должен предпринять?

– Я догадываюсь, какие чувства вы к ним питаете, – пояснил Николас.

– К одному из них, – поправил Дирфорт.

– Они все похожи.

– Правда?

– Все дело в обучении. Их тренировки даже более суровые, чем у самураев. Это традиция.

– Странно, что традиция уживается с... чудовищным хаосом, который они сеют.

– Я об этом никогда не думал, но, пожалуй, вы правы.

– Я хочу, чтобы ты наказал его, Николас. – Док Дирфорт отодвинул тарелку с остывшей яичницей. – Только ты можешь это сделать. Полиция...

– Да, они бессильны.

– ... ничего в этом не понимает. Это большая удача, что ты оказался рядом. Ты об этом не дyмaл?

* * *

В небе не было ни облачка. Хромированные детали автомобиля так блестели, что Николасу пришлось надеть темные очки.

Он выехал из городка, остановил машину в переулке возле своего дома и подобрал свежий номер “Таймс” на крыльце возле двери. Небрежно просмотрев заголовки, он спустился на пляж.

Двери в доме Жюстины были за крыты, но газеты уже не было. Он поднялся по засыпанным песком ступенькам.

– Ее нет дома.

Николас обернулся. Из-за угла выходил Кроукер. В измятом коричневом костюме, с приспущенным галстуком, он выглядел так, будто не спал несколько ночей.

– Машины тоже нет.

– Что вы здесь делаете, Кроукер?

– Давайте прогуляемся. Они пошли к пляжу.

– У вас не совсем подходящий костюм, – заметил Николас.

– Ничего. Мне нравится, когда в туфли набивается песок. Это напоминает мне о детстве. Я всегда оставался летом в городе. Денег на развлечения не было, и мы забавлялись тем, что включали пожарные гидранты.

Прибой яростно обрушивался на песок. Из переносного радиоприемника вырывалась оглушительная музыка диско, гудящий бас и бесконечная дробь ударных.

– Нас было семеро в семье. Не знаю, как моему старику удавалось сводить концы с концами. Но летом, один раз в месяц, он обязательно подзывал меня к себе, перед тем как уйти на работу. “Иди сюда, Льюис, – говорил он. – У меня кое-что есть для тебя”. Отец давал мне денег, которых хватало, чтобы съездить на Кони-Айленд и купить мороженое. Он знал, что я люблю купаться. “Обещай мне одну вещь, – повторял он всякий раз. – Ты возьмешь с собой полотенце. Не хочу, чтобы мама волновалась. Договорились?!”

Люди с громким смехом бежали в воду. За линией прибоя, на волнах появлялись и снова исчезали головы купальщиков. К ним приближалась женщина в купальном костюме, с ярким полотенцем, небрежно наброшенным на плечи. Николас подумал о Жюстине: куда она могла уехать?

– Да, мы с песком старые друзья.

Женщина подошла ближе. Она была очень красива. Ее длинные волосы сверкали на солнце. Когда женщина прошла мимо, Кроукер зажмурился и посмотрел на небо.

– Вчера я выкинул Элис из дома. Николас молча смотрел на него. Кроукер неуверенно улыбнулся, но в его глазах не было радости.

– Ну, это было не совсем так. Она и сама хотела уйти. Да. Нам обоим стало невмоготу. – Лейтенант опустил руки в карманы брюк. – Обошлось сравнительно тихо. Она с этим справится. Знаешь, – Кроукер пожал плечами, – это проходит...

Они остановились как по команде. Море подбиралось к их ногам. На песчаном холмике лежала темная кучка водорослей.

Кроукер посмотрел на свои туфли, наполовину засыпанные песком, потом поднял глаза.

– Ник, Винсент убит. Его нашли вчера вечером. – Лейтенант не сказал где. – У него была сломана шея.

Николас сделал глубокий вдох и сел на песок. Он обнял колени руками и уставился куда-то в море.

– Ник...

Николас чувствовал, что его мозг цепенеет. Он вспомнил, как Док Дирфорт рассказывал о боли. Это уже слишком. Сегодня был день похорон Терри и Эй.

– Господи, – прошептал он. – Господи. Кроукер присел на корточки рядом с ним.

– Ник, – сказал он мягко, – я не мог поступить по-другому. Я не мог позвонить тебе по телефону.

Николас кивнул. Сквозь туман своих мыслей он понял, что лейтенант признает свою вину перед ним. Он мог бы не ехать в такую даль, а просто снять телефонную трубку и набрать номер. Николас вспомнил, что вчера Кроукер обедал с Винсентом.

– Ник. – В голосе Кроукера слышалось сомнение. Николас повернулся к нему, – Что происходит? Ты должен мне объяснить.

– Не знаю. Что вы имеете в виду, лейтенант? Я... послушайте, в этом замешан Томкин. Неделю назад он получил предупреждение от ниндзя. Я сам видел. Это не шутка. У него есть дела с крупнейшими японскими компаниями. Знаете, в большом бизнесе не очень-то церемонятся. Чем-то он им насолил. Словом, они послали к нему убийцу.

– Но так уже было несколько раз. Томкин не ребенок и не нуждается в твоей помощи. Николас покачал головой.

– Вы не правы. Без меня он труп.

– Но где логика? Две смерти здесь, еще три – в Нью-Йорке, и никакой связи с Томкином.

– Связь должна быть, – упрямо возразил Николас. – Убийца пытался даже запугать Жюстину.

И Николас рассказал Кроукеру о тушке, которую подбросили в кухню.

Какое-то время Кроукер молча смотрел на него. Ровный гул прибоя то и дело прерывался звонким смехом.

– А что, если это предупреждение относится не к Жюстине? Николас уставился на лейтенанта.

– Что вы хотите этим сказать?

– По-моему, больше нельзя отворачиваться от фактов. Думаю, предупреждение относилось к тебе. Николас резко засмеялся.

– Ко мне? Не говорите глупостей. Нет никаких причин...

– Должны быть причины, – серьезно проговорил Кроукер. – Смотри сам. Две смерти здесь. Терри и Эйлин. Теперь Винсент. Все сходится на тебе.

– Второго человека – убитого на пляже – я не знал.

– Да, но это случилось недалеко от твоего дома.

– Лью, здесь живет куча других людей.

– Но только у одного из них убили подряд троих друзей. Конечно, в этих рассуждениях была логика, но Николас знал, что логика не всегда ведет к правильному ответу. Он покачал головой.