Текст книги "Ниндзя"

В одном из окон было выбито стекло; несколько осколков, подхваченных ночным ветром, лежало на ковре.

– Чокнутый. – Кроукер запихал револьвер в кобуру. – Этот тип чокнутый... или самоубийца. – Металлическая дверь приоткрылась, и Кроукер махнул рукой. – Идите вниз, – сказал он сержанту с всклокоченной шевелюрой. – Посмотрите, что там осталось от этого ублюдка и можно ли его отскрести от тротуара.

Николас подошел к окну и выглянул наружу. Кроукер встал рядом с ним.

– Отсюда ни черта не видно, кроме проклятых огней. – Кроукер имел в виду вращающиеся маячки на полицейских машинах.

Подошел Томкин, отряхивая свой костюм; впрочем, он уже превратился в жалкое тряпье.

Кроукер вышел из комнаты, даже не посмотрев на Томкина.

– Ник. – Впервые в жизни Томкину было так трудно говорить; его ноги подкашивались. – С ним покончено?

Николас молча смотрел в окно. Он видел движущиеся фигурки людей; зажглись огни. Нашли тело.

– Ты спас мне жизнь. – Томкин откашлялся. – Я тебе очень благодарен.

Может, Николас не слышал, что он сказал этому сумасшедшему. Да он был просто не в своем уме, когда решился на эту сделку. Томкин остро, до боли, сознавал, что был бы сейчас мертв, если бы не Линнер. Он оказался у Николаса долгу, и это было ему неприятно. Томкин чувствовал, как в нем закипает гнев, и на какой-то миг испытал к себе отвращение. Точно так же, как тогда, много лет назад, когда он, потный и задыхающийся, оторвался от неподвижного тела своей дочери, в то лето, насыщенное солнечным зноем и шумом прибоя.

* * *

Спустившись вниз, Николас увидел, что тело уже помещено в пластиковый мешок. Он захотел взглянуть на него, перед тем как мешок погрузят в машину скорой помощи – одну из целой вереницы машин, выстроившихся перед зданием. Молодая розовощекая блондинка, помощник патологоанатома, вопросительно посмотрела на Кроукера. Он согласно кивнул.

– После такого падения мало что осталось, – заметил Кроукер.

Он был прав. Лицо Сайго превратилось в сплошную кровавую массу. Одно плечо было раздроблено; шея неестественно вывернута.

– Ноги – прямо как студень, ни одной целой косточки, – продолжал Кроукер, словно смакуя свои слова. – Верно, доктор? Женщина устало кивнула.

– Уберите труп, – сказала она. – У меня здесь еще много работы.

Она отвернулась, и Николас увидел, как из здания одного за другим выносят на носилках полицейских.

Кроукер, бледный и осунувшийся, провожал их глазами.

– Четверо убитых, Ник. – Его голос был хриплым. – Еще двоих пока не нашли, и несколько приходят в себя после газа. Господи, твой приятель Сайго убивает людей словно семечки щелкает. – Кроукер потер лицо руками. – Я рад, что все это кончилось. Ты не представляешь, как я рад.

– Мне жаль, что так получилось.

– Только не говори: “Я же тебя предупреждал”.

– У меня этого и в мыслях не было. Я сам рад, что все позади. Я хочу жить своей жизнью, хочу увидеть Жюстину.

– Почему он выпрыгнул?

– Он был воином. Он жил для того, чтобы умереть в бою.

– Я не понимаю этой философии. Николас невозмутимо пожал плечами. – Это не имеет значения. – Он посмотрел по сторонам. – Вы нашли его катана? Я хотел бы взять его себе.

– Его – что?

– Меч.

– Пока нет. Но он где-то здесь, мы найдем.

– Это не так уж важно.

Взгляд Кроукера скользнул через плечо Николаса.

– Кажется, твой босс тебя ждет.

Николас обернулся и ответил с улыбкой:

– Ты хочешь сказать, бывший босс.

Томкин, в потрепанном костюме, стоял у своего лимузина. Шофер Том услужливо держал дверцу. Сирены громко оплакивали мертвых, и ночь казалась светлой в огнях фар.

– Послушай, – Кроукер отвел Николаса на несколько шагов в сторону. – Я хочу, чтобы ты был в курсе. Я дождался того звонка и теперь знаю, где найти женщину, которая была в квартире Анджелы Дидион в день убийства.

Николас посмотрел на Кроукера, потом оглянулся на Томкина, который молча дожидался его у лимузина.

– Значит, ты этого не оставишь?

– Не могу. Пойми, я должен его прижать. Это дело чести; кроме меня, никто не сможет это сделать.

– Но ты уверен, что у тебя в руках действительно что-то серьезное?

Глаза Кроукера потемнели; на его лице, казалось, прибавилось морщин, но, возможно, все дело было в освещении. Он пересказал Николасу свой разговор с осведомителем.

– Ты что, думаешь, я просто трепал языком? Я пока не выяснил, кто там еще крутится вокруг этой девки, но готов биться об заклад: это Фрэнк. Ты видел его в последние дни? Нет? Почему бы тебе не поинтересоваться у своего бывшего шефа?

– Ты ничего не можешь утверждать, пока не поговоришь с этой женщиной, верно?

– Верно. Именно поэтому я сейчас же лечу во Флориду. Разумеется, для начальства я в отпуске.

– Надеюсь, ты понимаешь, на что идешь.

С громким воем сирены отъехала последняя машина скорой помощи; ее красный маячок на мгновение выхватил Николаса и Кроукера из полумрака, и снова опустилась ночь.

– Мне странно слышать это от тебя, Ник.

– Ник! Ты идешь? – послышался голос Томкина.

– Еще минуту, – ответил Николас не оборачиваясь. – Ты увидишь Гелду перед отъездом? – спросил он у Кроукера.

– Нет времени. Я ей позвоню. – Лейтенант посмотрел себе под ноги. – Просто скажу ей, что у меня все в порядке.

Николас уже собрался уходить, когда Кроукер окликнул его:

– Слушай, ты должен сделать то же самое. Жюстина, наверно, места себе не находит.

Увидев приближающегося Николаса, Томкин нырнул в лимузин. Том дождался, пока Николас сядет в машину и захлопнул за ним дверь.

Все ночные звуки отступили в тишине салона; успокаивающе гудел мотор, и кондиционер дарил долгожданную прохладу.

У полиции было еще много работы. Николас видел через окно, как Кроукер разговаривает с молоденьким патрульным: он отрицательно покачал головой и показал рукой на вход в здание.

– Я благодарен тебе. Ник. – Томкин облокотился на спинку заднего сидения, поглаживая ее толстыми пальцами. – И это не пустые слова. Завтра ты придешь ко мне и получишь чек – больше, чем мы договаривались. Ты это заслужил.

Николас молчал; у него на коленях лежал меч в ножнах. Он откинул голову и закрыл глаза.

– И мы сможем обсудить, – продолжал Томкин, – твою дальнейшую работу в фирме.

– Мне это ни к чему, – сказал Николас. – Также, как и ваша благодарность.

– Я бы на твоем месте подумал. – В глубоком голосе Томкина звучало дружелюбие. – Твои замечательные способности могли бы мне пригодиться. – Томкин замолчал; Николас, даже с закрытыми глазами, знал, что Томкин пристально на него смотрит. – Ты не хотел бы вернуться в Японию?

Николас открыл глаза и посмотрел прямо перед собой, на пластиковую перегородку.

– Это я могу сделать и без вас.

– Разумеется, – согласился Томкин. – Ты можешь сегодня же сесть на самолет и очутиться там через десять часов. Но если ты полетишь со мной, это будет означать как минимум... ну, скажем... четверть миллиона долларов.

Николас посмотрел на Томкина.

– Я говорю вполне серьезно. С этим ниндзя мои проблемы не кончаются. Отнюдь. Мне нужен специалист, который... – Николас махнул рукой.

– Мне жаль, Томкин. – Тот пожал плечами.

– Во всяком случае, подумай об этом. У тебя теперь много времени.

Николас видел, как Кроукер садится в машину. Томкин обратился к Тому:

– Поезжай на Третью авеню. Надо что-нибудь перекусить. Лимузин тронулся и выехал на Парк-авеню. Кроукер двинулся вслед за ними: прежде чем отправиться в аэропорт, ему нужно было оставить в управлении отчет.

– Как дела у Жюстины? – поинтересовался Томкин. “Он действительно подонок”, – подумал Николас. Ему теперь хотелось поскорее добраться до дома и позвонить ей.

– Вы шпионили за мной в дискотеке? Томкин попытался засмеяться.

– Нет-нет. Мне бы это не удалось. Нет – просто отцовское чутье.

“Это было бы смешно, когда бы не было так грустно, – сказал себе Николас. – Он просто не понимает”.

– У нее все в порядке.

– Рад это слышать.

Томкин откашлялся. Он уже собирался что-то сказать, но передумал. Теперь они объезжали башню с другой стороны. Последние полицейские стояли группками на взломанном тротуаре.

– Ник, я знаю, что ты меня недолюбливаешь, и все-таки хочу тебя попросить об одной услуге. Николас молча смотрел в окно.

– Я хочу... вернее, я не хочу, чтобы Жюстина отдалялась от меня. Я... в общем, я уже не знаю, что делать... Я подумал, что ты поможешь... поможешь нам помириться.

С этой стороны здания вся площадка была заполнена грузовиками; над улицей, на уровне третьего этажа, нависала платформа, которая использовалась для разгрузки огромных панелей из цветного стекла.

– Мне кажется, – ответил Николас, – это касается только вас двоих.

– Но ты уже не посторонний, – многозначительно заметил Томкин.

Николас отвернулся от окна и посмотрел на него.

– Кстати, я уже несколько дней не вижу Фрэнка. Где он? – В эту минуту лобовое стекло с громким треском разлетелось на куски. Тома отбросило назад с такой силой, что треснула пластиковая перегородка. Его руки трепетали как крылья, и Николас, услышал слабый стон, какой бывает у больного ребенка. Внезапно пиджак Тома треснул на спине, и оттуда показалось стальное лезвие. Фонтаном брызнула кровь, и салон наполнился тошнотворным запахом.

– О Господи! Что это? – Лицо Томкина стало мертвенно бледным.

Лимузин продолжал двигаться вперед. Спереди доносился страшный шум. Том уже не стонал. Кто-то пробивался в машину через большую дыру в лобовом стекле.

Потерявший управление лимузин занесло влево. Он проехал по тротуару и врезался в фонарный столб. В салоне стало совершенно темно.

Николас держал катанав левой руке; доставать его из ножен в такой тесноте было бессмысленно. Томкин дергал дверную ручку, но тщетно: автоматические замки управлялись с переднего сидения. Теперь Томкин проклинал эту меру предосторожности.

Тело Тома наклонилось в сторону, и раздались мощные удары в перегородку. Николас выждал, оттолкнулся и изо всех сил ударил обеими ногами – перегородка разлетелась, и он оказался на переднем сидении.

* * *

Сайго по узкому карнизу, с которого сбросил труп, перешел на другую сторону здания.

Он оставался там достаточно долго, чтобы убедиться, что его хитрость сработала. Затем начал осторожно спускаться. Только Николас смог бы заметить его в темноте – если бы он был в это время на улице.

Прижимаясь к стене, Сайго молча выругался; ему вдруг стало страшно. Николас – ниндзя! У него закружилась голова, и он взял в рот еще один коричневый кубик. Чтобы наркотик подействовал быстрее, Сайго его разжевал.

Вскоре ночь ярко осветилась, и его мышцы налились силой; он купался в энергии. В левом ухе послышались голоса, и Сайго поправил указательным пальцем крошечный приемник. Он услышал, как Томкин назвал Третью авеню, и немедленно двинулся к южной стене, где платформа выходила прямо на улицу. Когда лимузин поравнялся с ним, Сайго прыгнул на крышу так тихо, что никто в салоне этого не заметил.

Прижимаясь к крыше машины, он достал свой меч и ударил им в лобовое стекло; лимузин содрогнулся как большой зверь, и у Сайго вырвался торжествующий крик.

Кроукер уже собирался сворачивать, когда заметил тень у лимузина Томкина, а потом услышал какой-то звук. Он не понял, что произошло, но тем не менее нажал на тормозам резко вывернул руль.

Заскрипели покрышки, и лейтенант с трудом выровнял машину; со всех сторон раздались гудки. Кроукер тихо выругался и устремился вслед за лимузином.

Сайго знал, что в первые секунды у него будет явное преимущество; он уклонился от ног Николаса, развернулся и тут же начал движение левым локтем.

Николас успел отразить удар и одновременно перешел в нападение. Он перехватил руку Сайго, в которой тот держал нож, и теперь полированная сталь стала продолжением их обоих, чем-то самым важным, без чего их жизни не имели никакого смысла.

Мышцы вздувались на их напрягшихся спинах; с обоих градом катился пот. Сайго заскрипел зубами. Словно солнце и луна, две стороны одного целого, вступили в поединок. Была ли это та самая сила, которая заставила Каина и Авеля поднять друг на друга руки?

Для них теперь наступил час безумия, потому что они были ниндзя и принадлежали крю, ставшим заклятыми врагами еще с тех пор, когда звезды на небе светили по-иному, когда лета были жарче, а зимы холоднее, когда очертания материков только начинали вырисовываться. Такова была природа бесконечного времени, в которое они оба добровольно погрузились в юности.

Николас попытался высвободиться, но Сайго этого ожидал и тут же нанес удар тремя пальцами. Николас был застигнут врасплох, но яростным усилием сумел отбиться. Все это время они натыкались на тело Тома, и его медленно густеющая кровь заливала их лица и руки.

Их вены вздулись, кожа была липкой от пота; их тяжелое дыхание смешалось в единый хрип; их взгляды скрестились. У них уже не было слов, и они выражали свою ненависть яростным шипением, как, вероятно, это делали первые люди на Земле.

Наконец, Николас сумел отвести от себя кинжал, но в то же мгновение Сайго подтянул правое колено и одновременно начал движение правой рукой. Какое из этих движений было обманным? Или оба?

На миг хватка Николаса на левой руке противника ослабла, и нож метнулся к его лицу; Николасу удалось блокировать рукоять краем запястья.

Их сердца были наполнены разрушением; их души, очищаясь от многолетней вражды, выплескивали наружу потоки ненависти.

После очередного удара Николаса Сайго выскочил наружу через дыру в лобовом стекле; Николас последовал за ним, спрыгнув на тротуар с капота лимузина.

Сайго стоял напротив него с мечом в руках, готовый к поединку.

Краем глаза Николас увидел притормозивший автомобиль. Из него вышел Кроукер. Не поворачивая головы, Николас крикнул:

– Оставь нас одних! Присмотри за Томкином – он на заднем сидении.

И Николас двинулся на Сайго.

Если человек становится ниндзя, он начинает видеть не только глазами. Харагэй позволяет видеть всем телом. Когда Николас приближался к Сайго, его глаза видели левую руку противника на рукояти меча, но его тело уже ответило на другую опасность – он вовремя подставил свой меч, чтобы отразить сякэн, выпущенный почти небрежно. Лезвие прожужжало, как сердитая пчела, и покатилось по ступенькам рядом с Сайго, там где искусственный водопад обрушивался на прямоугольные блоки, изображавшие скалы.

Их мечи скрестились и зазвенели; такой мощный удар могли выдержать только клинки, выкованные искусной рукой японского мастера.

Сайго выглядел обезумевшим. Его зрачки расширились настолько, что глаза стали совершенно черными, и Кроукер пошатнулся от этого взгляда как от удара.

Сайго нападал с чудовищным напором; Николасу показалось, что он попал в какой-то ураган, который закрутил его, угрожая окончательно лишить воли. И он дрогнул.

Глядя, как медленно шевелятся губы Сайго, Николас подумал о том, насколько сильно действие наркотика и как это можно использовать. Вдруг его руки стали неимоверно тяжелыми, веки задрожали, и он увидел звериный оскал на лице Сайго.

Николас пошатнулся, отступил назад и почувствовал, что у него по ногам бежит вода. Он стоял под водопадом: но как он мог там оказаться?

Николас ощутил резкую боль в руке, и увидел полоску крови на мече Сайго; он понял, что с ним происходит. Кобудэра, Магическая техника, неизвестная даже большинству ниндзя. Но только не Сайго.

Николас снова отступил перед яростной атакой, и теперь они оба были в воде. Магия окутывала его, окрашивая ночь в малиновый цвет. Он не чувствовал ног и едва сохранял равновесие; его пальцы онемели, и он с трудом удерживал катана; он с трудом дышал.

Все это время Сайго безжалостно наступал, нанося удар за ударом и ухмыляясь. Николас поскользнулся и чуть не упал. Немедленно последовал еще один удар. Брызнула кровь – его кровь. “Напрасно Фукасиги трудился со мной всю ночь”, – подумал Николас.

Стоя под холодными струями, он сделал глубокий вдох и вдруг почувствовал, как сквозь окутывающий его туман пробился тонкий луч кристальной ясности. Он представил себе Мусаси, стоящего в своем саду больше трехсот лет назад. “Что такое прочность камня?”, – спросили его. В ответ Мусаси подозвал ученика и приказал ему убить себя ударом ножа в живот. Когда ученик уже замахнулся, учитель остановил его руку со словами:

“Вот что такое прочность камня”.

И тогда Николас нашел в себе то, о чем даже не подозревал. Он напряг все свои силы и извлек это наружу. Теперь, как писал Мусаси, десять тысяч врагов не могли причинить ему вреда – ни катанаСайго, ни его магия.

Николас молниеносно взмахнул мечом слева направо. Пораженный Сайго смотрел на него широко открытыми глазами. Хлынула ярко-красная кровь; Сайго зашатался, и его губы вытянулись в птичий клюв.

Они шлепали по воде, пытаясь удержаться на ногах; особенно нелегко это давалось Сайго, у которого была проколота грудная клетка. Его катанабезжизненно болтался в левой руке, пальцы судорожно сжимали рукоять. Сайго качался из стороны в сторону как пьяный. Он потянулся левой рукой к груди, но Николас острием меча выбил у него смертоносный сюрикэн.

Сайго со стоном оперся на свой меч, как глубокий старик на палку, без него он бы немедленно рухнул.

– Убей меня. – Булькающие звуки его голоса были едва слышны из-за журчания водопада. – Но только прежде я тебе кое-что скажу. Я ждал этой минуты долгие годы, дорогой мой двоюродный брат. – Его плечо дернулось. – Подойди ближе. – Голос Сайго стал тише. – Ближе.

Николас сделал шаг вперед. Его грудь и живот были в крови. Боль в раненой руке мучительно пульсировала.

– Тебе следовало убить меня, когда ты мог это сделать. Но твой дух не был достаточно твердым; ты был охвачен своей магией и только ранил меня.

Сайго снова зашатался.

– Что ты говоришь? Подойди еще ближе. Я не слышу тебя. Его лицо исказилось от боли, но спустя мгновение от этой гримасы не осталось и следа. Наверное, в этом и состоит основное отличие японцев от всех остальных народов: за многочисленными покровами благородного долга и сыновней любви скрывается твердый, непоколебимый дух, который заставляет их идти вперед и никогда не отступать.

Николасу хотелось спать. Его тело оправилось от шока, и теперь его охватила усталость.

– Ты воображаешь, что победил, но ты заблуждаешься, – задыхаясь прошептал Сайго. Из уголка его рта стекала тонкая струйка крови. Он по-змеиному слизал ее языком. – Может, ты подойдешь поближе, чтобы мне не приходилось кричать? Хорошо. – В глазах Сайго зажегся холодный огонь. – Ты, верно, думаешь, что Юкио жива, вышла за кого-нибудь замуж и часто вспоминает тебя? Нет, это не так!

Сайго попытался засмеяться, но зашелся кашлем и сплюнул кровью. Он посмотрел Николасу в глаза и сказал:

– Она лежит на дне пролива Симоносэки, дорогой братец, в том самом месте, куда я ее сбросил... Она любила тебя, ты знаешь. Всем сердцем. Конечно, я мог накачать ее наркотиками, как в ту ночь, и на время она бы забыла о тебе. Но каждый раз все повторялось снова.

В конце концов, это довело меня до отчаяния. Она была единственной женщиной, которая... которую... а без нее были только мужчины, мужчины и снова мужчины...

Глаза Сайго пылали как угли. Струйка крови стала шире; тяжелые капли падали с его подбородка, как краска с кисти небрежного живописца.

– Ты заставил меня убить ее, Николас, – в голосе Сайго зазвучал неожиданный упрек. – Если бы она не любила тебя...

– Если бы, – отрезал Николас. Меч в его руках блеснул как живое существо, словно он был посланником Божиим.

Голова Сайго описала полукруг и покатилась по тротуару, оставляя за собой красный след как хвост кометы; наконец она остановилась рядом с мячиком, который забыл здесь какой-то ребенок.

В ногах у Николаса журчала вода, лаская его, как далекий прибой.

Вполне понятно, что Кроукеру не терпелось узнать, Сайго удалось это сделать, и он заставил Николаса спуститься в морг и посмотреть на тело.

– Черт возьми, – буркнул лейтенант. – Мы бы ни за что не догадались.

Николас посмотрел на изуродованное тело. Это был японец, такого же роста и веса, как Сайго. Разумеется, тщательное вскрытие показало бы различия в мускулатуре: этот человек не мог быть таким же тренированным. Но это могло случиться только в том случае, если бы кто-то ожидал найти различия.

Николас протянул руку и повернул голову трупа набок:

– Вот, смотри.

– Ну и что? – Кроукер вглядывался в то место, на которое показал Николас. – Шея сломана. Ну и что? Так всегда бывает после падения с такой высоты.

– Нет, Лью. Дело в том, как она сломана. Я однажды видел такой перелом, много лет назад. Кости срезаны словно скальпелем. Это коппо, Лью, – прием ниндзюцу.

– Господи, – изумился Кроукер. – Он убил человека только для того, чтобы нас провести. Николас кивнул.

– Злодеяние внутри злодеяния.

* * *

Он прислушивался к темноте. К волнам, которые со вздохом поднимались и опускались на песок, снова и снова, как его собственное дыхание.

Он думал о Японии. О полковнике, о Цзон, о Сайго и, конечно, о Юкио.

Теперь все стало на свои места; месть свершилась, и запутанные нити смотались в аккуратные клубки.

Гнев, охвативший Николаса при словах Сайго, казался теперь потухшим угольком. Он вспомнил свой сон, и у той женщины появилось лицо. Только теперь он начал понимать все величие жертвы, которую принесла Юкио. Она могла бы в любой момент убежать от Сайго. И куда бы она пришла? Туда, где она хотела быть, – к нему. Как сказал Фукасиги: “... тогда ты был еще не готов. Он расправился бы с тобой...” Теперь Николас знал, насколько справедливы были эти слова. Оставаясь с Сайго, Юкио сдерживала его гнев: по крайней мере, он мог быть доволен тем, что она была с ним, а не с Николасом. Юкио отдала свою жизнь за него. Мигавари-ни тацу.

“Но почему вы так горько плачете? Какое несчастье вас постигло?” – “Ужасная, постыдная смерть. И пока я не буду отомщена, моя душа вынуждена скитаться”.

Но теперь этим скитаниям пришел конец.

Николас почувствовал, как сзади приближается Жюстина, и его охватил безмятежный покой, словно он вернулся в родной дом, окруженный знакомыми с детства высокими соснами. Теплый ветерок ласково согрел его изнутри, и он закрыл глаза, почувствовав прикосновение ее рук и губ.

– У тебя все в порядке?

– Да. Да. – Они тихонько покачивались, как два листа на ветке. – Море сейчас такое синее.

– Это потому, что в нем отражается Небо. Жюстина прижалась щекой к его плечу.

– Мне недостает Дока Дирфорта.

– Мне тоже. – Николас посмотрел на море. – Скоро приедут его дочери.

– Должно быть, Сайго искал там отца – но причем тут Док?

– Не знаю, – мягко сказал Николас. – Наверно, он что-то заподозрил. – Но его мысли были далеко.

Потом они обедали на веранде, и ветер трепал ее волосы и уносил бумажные салфетки далеко в лиловые дюны.

Мимо них по пляжу прошли, держась за руки, мужчина и женщина; на влажном песке оставались следы их босых ног. Впереди с радостным лаем, высунув язык, бежал ирландский сеттер; в лучах закатного солнца его шерсть сверкала малиновыми бликами.

– Ты хочешь вернуться? – спросила Жюстина. – В Японию. Николас посмотрел на нее и улыбнулся. Он подумал о предложении ее отца.

– Пожалуй, нет. – Он откинулся на спинку стула, который тихонько скрипнул. – Когда-нибудь... Мы съездим туда вдвоем, как туристы.

– Ты никогда не будешь там туристом.

– Можно попробовать.

Далеко на горизонте виднелись лодки с высоко поднятыми парусами. Где-то на пляже слышалась музыка. Жюстина начала смеяться.

– В чем дело? – спросил Николас, заранее улыбаясь.

– Просто я вспомнила, как ты пришел за мной в дискотеку. – Ее лицо стало вдруг серьезным. – Лучше бы ты все рассказал мне тогда.

– Я не хотел тебя пугать.

– Я боялась бы, – сказала она, – только за тебя. Николас встал и сунул руки в карманы.

– Ведь все уже кончено, правда?

Жюстина смотрела на него, наклонив голову, и последние солнечные лучи, отраженные от воды, падали на ее лицо.

– Да, – согласился Николас, поглаживая гипсовую повязку на руке. – Теперь все кончено.

Он дремал, лежа на боку, когда Жюстина вышла из ванной. Она погасила свет, и Николасу показалось, что луна опустилась за зыбкую линию горизонта.

Он услышал, как она тихонько юркнула в кровать и поправила свою подушку, потом почувствовал тепло ее тела рядом с собой. Казалось, между ними струится электрический ток.

Николас думал о Юкио, и по всему его телу разливалась волна изнеможения. Он знал теперь, что его страх перед Юкио был одновременно и любовью. Ее животная чувственность неудержимо привлекала его и не давала ему покоя. Но Николас отчаянно боялся признаться в том, что такая же чувственность есть и в нем самом, и способность Юкио разбудить ее заставляла его страдать.

Николасу было горько сознавать, что все эти годы он жил с мыслью о ее предательстве. И все же теперь, когда он узнал, что она любила его, Николас почувствовал облегчение. Её давно уже не было рядом с ним, если не считать снов. Но память остается, и он сделает для нее то, что делал для своих родителей: в день ее рождения он будет зажигать ароматические свечи и читать молитвы.

Жюстина зашевелилась, и Николас перевернулся на спину. Она положила голову на правую руку, а левую спрятала под скомканную подушку. Он слышал ее тихое ровное дыхание...

В высоком доме, наполненном золотистыми солнечными лучами и глубокими косыми тенями, падающими на голый деревянный пол, Николас встретил Со Пэна. Он, казалось, совсем не постарел с тех пор, как к нему приходили полковник и Цзон. Высокий и худой, с блестящими черными глазами и длинными ногтями на тонких пальцах, он стоял посреди сводчатой комнаты и испытующе смотрел на Николаса.

– Ты принес мне прекрасный подарок. Я очень тебе благодарен.

Николас оглянулся по сторонам, но ничего не увидел. Только он и Со Пэн. Николас ничего не понимал.

– Где я?

– Это неважно, – сказал старик.

– Я не помню, как сюда попал. – Николаса охватила паника. – Я не смогу снова сюда прийти.

Со Пэн улыбнулся и его длинные ногти тихонько стукнулись друг о друга.

– Ты здесь уже был однажды. И ты снова найдешь сюда дорогу.

И Николас остался один в этом доме, глядя на свое отражение в длинном узком зеркале.

* * *

Его разбудил мягкий рассветный луч. Жюстина еще спала. Николас осторожно приподнял одеяло и встал с кровати.

Он тихо умылся, оделся и прошел на кухню, чтобы приготовить чашку зеленого чая. Он размешивал чаинки снова и снова, до тех пор, пока они не растворились. Наверху образовалась тонкая пенка, бледно-зеленая, как осенний туман в горах Японии.

Николас не спеша сделал глоток, наслаждаясь ни на что не похожим горьковатым вкусом. Потом он прошел в гостиную, включил подсветку в аквариуме и покормил его обитателей.

Выдалось замечательно ясное утро. Высоко в небе неподвижно стояли облака; их контуры были резко очерчены, словно рисунок на мраморной плите. Николас открыл дверь, впуская густой и влажный запах моря.

Жюстине снился человек, у которого на лице был один только рот, точнее, безгубое отверстие, как линия горизонта во время приближающегося урагана, черное и зловещее.

Этот рот открывался и закрывался; из него доносился шепот, и каждое слово ударом хлыста впивалось в сердце Жюстины, оставляя на нем глубокие рубцы. Она старалась собраться с мыслями, понять, что происходит, но этот зияющий рот смущал ее, и она лежала, неподвижная и беспомощная.

Единственный способ заставить его замолчать – это выполнить то, что он велит.

Теперь Жюстине хотелось проснуться. А может быть, и нет. Она не знала. Она начала скулить. Во сне? Или наяву? Чего она хотела? Проснуться? Или продолжать спать? Жюстина была в ужасе, и с каждым мгновением этот ужас нарастал.

Она начала бороться. Она почувствовала стальные тиски на своих руках.

И тогда ее глаза открылись.

* * *

Когда Жюстина вошла в комнату, Николас стоял на коленях лицом к окну, с закрытыми глазами. Перед ним дымилась чашка с зеленым чаем. Его дух парил высоко в чистом небе, достигая облаков.

В Жюстине горел холодный тихий огонь. С широко раскрытыми глазами она крадучись прошла мимо аквариума; бледно-желтая ночная рубашка окутывала ее как туман.

Жюстина подошла к стене и, потянувшись вверх двумя руками, вытащила из ножен короткий меч; она взяла бы длинный, дай-катана, но он висел слишком высоко.

Жюстина преобразилась. В ее глазах пропали искорки. Теперь это были чужие черные глаза. С восхищением и ужасом она почувствовала, что и лицо ее изменилось – это уже было не женское лицо. Как мерцание молнии: змея, муравей, человек. Все плыло у нее перед глазами, и Жюстина яростно мотала головой. Окружающие предметы казались ей огромными, окрашенными в необычные цвета. Мир потерял третье измерение и стал холодным и отвратительным. В нем не было больше радости, он превратился в безжизненную пустыню.

Какая-то гибельная сила заставила Жюстину глубоко дышать, и ее “я” свернулось и спряталось куда-то внутрь, дрожа и рыдая. Но ее руки двигались спокойно и уверенно, когда она клала их, одну поверх другой, на кожаную рукоять катана. Жюстина чувствовала его тяжесть и совершенную красоту.

Ее босые ноги медленно стали друг перед другом под точным углом; она приблизилась к мускулистой спине. Затем вышла из тени и ненадолго остановилась, чтобы глаза привыкли к свету.

Теперь она была так близко, что выдыхаемый ею воздух должен был касаться его кожи. Руки Жюстины поднялись высоко над головой – она приготовилась нанести смертельный удар. Одно мгновение, и все будет кончено: легкий щелчок, вспышка спички в темноте – вот граница между жизнью и смертью.

Острие катананачинало дрожать от нарастающей силы. Сейчас нельзя было воспользоваться киаи– криком, который высвобождает столько энергии. “Откуда я все это знаю?” – удивилась Жюстина. Теперь надо, чтобы сила поднялась вверх, из нижней части живота – еще, еще, ее мышцы слишком слабые.

И в это мгновение, когда катананачинал опускаться, ее “я” наконец вернулось.

Нет! – закричала она неслышным криком. – Нет! Нет! Нет!

Но клинок рассекал воздух, и Жюстина поняла в отчаянии, что уже слишком поздно.

* * *

В полете его дух приобрел вдруг черты старика.

Но Николас не чувствовал груза прошедших дет. Годы повисали на его обнаженной бестелесной руке как шелковые шарфы, каждый своего цвета, в соответствии с его воспоминаниями.

В небе нарождающегося дня Николас танцевал танец жизни, как ребенок, наивный и восторженный, несмотря на то, что он многое повидал и пережил бесчисленные дни и ночи. Из облаков он извлек спелые колосья и размахивал ими над годовой, как праздничными вымпелами.

Под ним простирался азиатский материк, словно огромный тигр, который пробуждался ото сна, зевая и потягиваясь. Но это была Азия другой эпохи – до вторжения промышленности, до революции в Китае, до опустошения Вьетнама и Камбоджи. Воздух вокруг него был напитан ароматом благовоний.