Текст книги "Императорская Россия"

Морские победы Федора Ушакова

Поспешно созданный в Херсоне и Николаеве Черноморский флот начал морскую войну с турками неудачно. В октябре 1787 года он понес сильный ущерб в открытом море от шторма, однако позже под командованием Ф. Ф. Ушакова одержал несколько блестящих побед.

Вначале капитан-бригадир Ушаков на линейном корабле «Святой Павел», командовавший в 1788 году русским авангардом, разбил турок в Фидонисском сражении у одноименного мыса (ныне мыс Змеиный). При этом он применил редкий тактический прием – на своем корабле вышел из боевой колонны и атаковал турецкий флагман адмирала Хасан-паши. Не выдержав смелой атаки, турецкий флагман вышел из боя, следом бежала и вся его эскадра.

В 1790 году в Тендровском сражении, уже командуя всем флотом, Ушаков разгромил турецкий флот, используя свое преимущество в движении, в умении создавать резервы, сосредоточить атаки на флагмане противника.

Еще более впечатляющей стала победа Ушакова при мысе Калиакрия в июле 1791 года. Он обнаружил турецкий флот (18 линейных кораблей и 17 фрегатов), стоявший у берега, под защитой бе реговых батарей. Воспользовавшись тем, что часть экипажей в мусульманский праздничный день находилась на берегу, Ушаков прошел с кораблями между берегом и стоящей на рейде эскадрой, отрезав экипажи от их судов.

Как и при Калиакрии, Ушаков атаковал флагмана и обратил турок в бегство.

«Все чины флота, – писал Ушаков императрице, – с крайним рвением и беспримерной храбростью выполнили свой долг».

Черное море оказалось под полным контролем России. Это побудило султана искать мира. Подписанный в 1791 году в Яссах мир был крайне выгоден России. Он закреплял все ее завоевания в Причерноморье и на Кавказе. Границей двух империй стал Днестр. Правда, о «Греческом проекте» пришлось забыть, потому что война была тяжелой и до разгрома Турции было далеко. К этому времени умер и самый активный сторонник авантюр на Босфоре Г. А. Потемкин.

Станислав-Август Понятовский, король Польский.

Действующие лица

Станислав-Август Понятовский

Польский король Станислав-Август, видевший, как гибнет польская государственность, пытался добиться одобрения реформ политического строя Речи Посполитой у Екатерины II. Как известно, Станислав-Август стал королем исключительно по личному желанию императрицы Екатерины II. В конце 1750-х годов у нее был бурный, горячий роман с красавцем-поляком, но после того, как его, польского дипломата, уличили в связи с женой наследника престола, он, к горю Екатерины, был навсегда выслан из России. Все месяцы разлуки он хотел вернуться, но обстоятельства изменились; у Екатерины II появился новый фаворит – Григорий Орлов, и она уже не хотела возвращения Поня-товского, особенно после переворота 1762 года, когда она стала государыней и опасалась, как бы подданные не обвинили ее в близких отношениях с иностранцем. Но все же она чувствовала некоторую вину перед Понятовским за невольное предательство их любви. Казалось, Екатерина ждала момента, чтобы отблагодарить Понятовского, загладить свою вину. И этот подарок-отступное, которое она вручила Понятовскому, оказался не только ослепительно великолепен, но и чрезвычайно опасен для обоих: отступным стал польский трон. Это произошло после смерти короля Августа III в октябре 1763 года. через год при помощи угроз, насилия и кровопролития Станислав-Август был втащен русскими дипломатами и генералами на престол Польши.

Все сановники Екатерины II были против этого шага, все считали, что государыня сошла с ума, предаваясь воспоминаниям старой любви. Но никто не знал, что кроме воспоминаний о романе у Екатерины II были политические цели в начатой «польской партии». Зато это сразу же понял Понятовский. Узнав о своем жребии, он впал в отчаяние. «Не делайте меня королем, призовите меня к себе», – писал он Екатерине II. Тщетно. Все было уже решено – благодаря Понятовскому Польша должна стать подвластна России… Екатерина II хорошо знала своего бывшего возлюбленного и сознательно делала его марионеткой. Красивый, мужественный любовник Понятовский по своей натуре был слабым, безвольным, легко управляемым человеком. 2 ноября 1763 года он писал Екатерине: «Вы часто мне повторяли, что человек без честолюбия не мог бы нравиться вам. Вы вскормили его во мне… Мои стремления, впрочем, всегда ограничивались обязанностями подданного… Я точно не знаю, что вы хотите сделать из меня при настоящих обстоятельствах, но вы достаточно знаете меня, чтобы понять – такой престол с теми пределами власти, которыми вы хотите его ограничить, с тою моею посредственностью (если не сказать хуже) не есть положение, в котором бы я приобрел славу».

Екатерина знала, что он всегда боится совершить решительный поступок, никогда не рискнет его сделать. Вместе с тем она понимала, что как человек гордый, честолюбивый и тщеславный, Понятовский никогда не откажется от престола. В этом-то и состоял золотой капкан, расставленный Екатериной II. Императрица цинично и расчетливо думала и писала о нем: «Из всех искателей престола он имел меньше всех прав и, следовательно, больше других должен был чувствовать благодарность к России». Так король Станислав-Август стал «своим» королем для России.

Отныне защита короля от его внутренних и внешних врагов была объявлена долгом России. Все это открыло печальную страницу в истории Польши. Недаром Станислава-Августа называли «соломенным королем». Всеми делами в государстве заправлял русский посол Репнин. В 1771 году началось восстание; шляхта объединилась в Барскую конфедерацию, которая свергла короля. Следом идет привычный для русско-польских отношений XVIII века сюжет: ультиматум Петербурга, подкуп членов сейма, русский карательный корпус, кровь, смерть или Сибирь для поляков-конфедератов. Во всем, что происходило в Польше, Понятовский играл самую жалкую роль. Так, в ноябре 1771 года с ним случилось постыднейшее происшествие. На одной из варшавских улиц на его карету напали конфедераты и похитили короля, но потом они один за другим разошлись по каким-то своим неотложным делам. Последний из похитителей вообще бросил короля на произвол судьбы, как ненужную трость…

Прошли годы. Король царствовал, но не правил, приближалась эпоха разделов Польши. Они проходили на глазах короля, и он ничем не мог помочь ни Польше, ни себе – словом, слабый, безвольный человек.

«Государыня, сестра моя! – писал он тогда Екатерине II. – Невзирая на то, что меня огорчает молчание, которое Вашему императорскому величеству угодно хранить по поводу моих последних писем, невзирая также на то, как поражен я был, когда ваш посол, во время нашего последнего с ним разговора, заявил мне в резких выражениях, что судьба четверых моих министров, двое из которых являются моими близкими родственниками, может стать судьбой преступников… Но ведь не для того же, чтобы меня ненавидели, пожелали вы сделать меня королем? Не для того же, чтобы Польша была расчленена при моем правлении, угодно было вам, чтобы я носил корону?»

Но как раз Понятовского и сделали королем, чтобы он не мешал делить Польшу. Горячие же его слова ничего уже не значили для Екатерины… К тому же она знала, что Понятовский, страдая от своего бессилия, унижения, живет отнюдь не жизнью страдальца, а на широкую ногу, делает миллионные долги, которые приходится платить ей, российской императрице. Скорбя о судьбе Польши, он не отказывал себе ни в безумной роскоши, ни в изысканных утехах, ни в любовницах и дорогостоящих развлечениях. Его знаменитые «четверги» собирали во дворце всех выдающихся интеллектуалов, ярче всех на них блистал король. Знаменитый ловелас Казанова, посетивший двор Станислава-Августа, писал:

Король, пребывавший, как и всегда в присутствии гостей, в прекрасном настроении и знавший итальянских классиков лучше, чем какой-либо другой король, завел речь о римских поэтах и прозаиках. Я вытаращил глаза от восхищения, услышав, как его величество цитирует их… Мы болтали о чем угодно с ним, и каждый раз, как я вспоминаю поистине достойные уважения качества, коими обладал этот великолепный государь, я не могу понять, каким образом мог он совершить столь грандиозные промахи – то, что он пережил свою родину, быть может, наименьший из них.

Второй и Третий разделы Польши

И вдруг в 1786 году ситуация резко изменилась, когда прусский король Фридрих-Вильгельм II поддержал Станислава-Августа в противовес России, с которой в это время находился в недружественных отношениях. Тут слабый, изнеженный, плачущий король, которого ненавидели многие на родине, все-таки показал, что и он поляк, и любит родину больше, чем роскошь и удовольствия. Ситуация позволила польскому королю в 1791 году провести реформу – ввести новую конституцию, которая ограничила права всесильных прежде магнатов, установила наследственную монархию, отменила право каждого члена сейма кричать «вето», что уничтожало всякое, даже нужное нации решение сейма. Эта конституция в корне меняла судьбу Польши. Страна становилась конституционной монархией, у нее впервые появлялась регулярная армия, был учрежден новый воинский орден, словом, Польша как государство получила шанс возродиться к жизни. Но, увы, мужества королю хватило ненадолго. «Сестра» из Петербурга прикрикнула на него, велела королю отменить самую конституцию, примкнуть к противникам конституции, уничтожить учрежденный орден и явиться в Гродно. И он все послушно и привычно исполнил. В Гродно его арестовали, и он утвердил своей подписью второй раздел Польши. Пятнадцатого ноября 1795 года последний польский король отрекся от престола. Ему предписали жить в Гродно, русское правительство оплатило все его долги – 3 млн золотых, он был официально взят на содержание разделивших польские земли России, Пруссии и Австрии.

Между прочим, в основе новой польской конституции лежали так хорошо знакомые Екатерине II идеи Просвещения, идеи естественных прав народа. Однако русская императрица уже давно не думала так, как во времена писания своего Наказа. Она увидела в польской конституции опасность для могущества России, привыкшей верховодить в делах Польши. Не поддержала поляков и Пруссия, оставив Польшу один на один с Россией. Но все же главный удар новой польской власти нанесли своевольные и эгоистичные польские магнаты. Они, с помощью русских денег, собрали оппозиционную королю Тарговицкую конфедерацию, которая попросила Екатерину II о помощи. Эта помощь незамедлительно и была им оказана. 100-тысячное войско вошло в Польшу и в 1792 году заняло Варшаву. В спину полякам нанесла удар и Пруссия. Ее войска вступили в Польшу и захватили Гданьск, Торунь, Познань. Позже эти захваты были оформлены в виде русско-прусской конвенции. Россия получила часть Белоруссии и Правобережную Украину. Необыкновенно бесцеремонная политика союзников в Польше вызвала среди поляков бурю протеста. Весной 1794 года в Кракове вспыхнуло восстание, которое возглавил Тадеуш Костюшко, отважный воин, сражавшийся в Северной Америке на стороне колонистов, против англичан. Он сумел организовать свои войска, и они, воодушевленные идеями свободы и независимости своей родины, стали одерживать победы над союзниками. Костюшко освободил Варшаву и издал Поланецкий универсал об освобождении крестьян от крепостного права. Но неравенство сил сказалось довольно скоро. Поляки не смогли ничего противопоставить превосходящим силам русской армии, которую возглавил непобедимый Суворов. Он нанес Костюшко тяжелейшее поражение и после кровопролитного боя взял предместье Варшавы Прагу, где его солдаты устроили зверскую резню, и затем вступил в польскую столицу. За это он был произведен Екатериной в генерал-фельдмаршалы. Раненый Костюшко был захвачен и отправлен в Петербург. Восстание польского народа было утоплено в крови. Это была та военная катастрофа, после которой потерпевшая поражение страна исчезает с политической карты мира. Так это и произошло. Осенью 1795 года Пруссия, Австрия и Россия, сев за стол переговоров, стерли с карты имя Польши, поделив ее территории. Это и был Третий раздел Польши. К России отошли Курляндия, Литва, Западная Белоруссия, западная часть Волыни. Пруссия оккупировала Варшаву, Австрия – Люблин. «Польская проблема» была решена. Станислав-Август Понятовский был привезен в Россию. Последний польский король умер в Петербурге.

Легенды и слухи

Посмертная история Понятовского

Он умер в феврале 1798 года в Мраморном дворце на берегу Невы. Последнее, что видели его глаза – белое ледяное поле Невы, обрамленное каменными стенами мрачной Петропавловской крепости. Станиславу-Августу устроили пышные королевские похороны. Согласно легенде, император Павел I возложил на голову покойного позолоченную серебряную корону. Его похоронили в церкви Святой Екатерины на Невском проспекте, в самом центре имперской столицы. Но праху изгнанника не было покоя. Его могилу вскрывали несколько раз, и однажды, в 1858 году, произошел ужасный случай.

Дело в том, что к праху Понятовского было решено подхоронить маленький гробик с останками другого польского короля-изгнанника Станислава Лещинского. Его судьба так же трагична, как и судьба Понятовского. Он был дважды избран королем (в 1704 и 1733 годах). Его дважды свергали с трона русские – сначала Петр I, потом Анна Иоанновна. Укрывшись во Франции, он стал тестем Людовика XV, выдав за него свою дочь Марию. Станислав погиб в 1766 году при ужасных обстоятельствах. Он задремал в кресле у камина, незаметно выпавшая из камина головешка подожгла одежду экс-короля, и он заживо сгорел. Его похоронили в Нанси. В 1793 году революционеры разграбили могилу и разбросали кости польского экс-короля. часть из них удалось собрать в маленький гробик и вывезти в Польшу. Но в 1830 году гробик стал трофеем русских войск, подавивших польское восстание, и его привезли в Петербург. И только в 1858 году в присутствии брата царя Александра II великого князя Константина Николаевича было решено предать его земле, поставить в склеп Понятовского.

И вот когда вскрыли склеп, то «для удовлетворения любопытства присутствующих» подняли гроб Понятовского и открыли его. Вдруг в этот момент, как описывает свидетель, голова короля с позолоченной короной выпала из истлевшего гроба «и в тишине с грохотом покатилась по каменному полу. Под впечатлением этого ужасного происшествия все онемели. Тогда великий князь Константин упал на колени и начал читать “De profundis”, и все последовали его примеру. Крышку положили на место, и оба гроба спустили вниз».

Накануне Второй мировой войны, в 1938 году, при закрытии храма большевиками прах польских королей был передан полякам. Но Польша, похоронив патриота Лещинского в Кракове, не хотела знать короля-предателя Станислава-Августа, и его прах погребли в скромном костеле местечка Волчин, где когда-то он родился. Но и на этом не закончились злоключения несчастного Станислава-Августа. В 1939 году по пакту Молотова – Риббентропа Волчин отошел к СССР; могила была вновь вскрыта и кем-то ограблена. Исчезла позолоченная корона, гербы и большая часть костей. И только в 1995 году, почти двести лет спустя, прах последнего польского короля был с почестями перезахоронен в Варшаве. Наконец, он обрел покой – Родина-мать приняла и простила его…

Екатерина и революция во Франции

Драматические события в Польше проходили на фоне грандиозных перемен во Франции, где пала одна из великих европейских монархий и уже давно шла кровавая вакханалия революции. Революция началась в 1789 году и поначалу не вызывала в Петербурге особого беспокойства. Екатерина II, не дружившая с Людовиком XVI и Францией вообще, даже с некоторой долей злорадства следила за трудностями, которые встали перед Бурбонами. В России была даже опубликована Декларация прав человека и гражданина, в которой было много параллелей с Наказом Екатерины II. Но постепенно, по мере того как все больше и больше разгорался революционный пожар, Екатерина тревожилась все больше и больше. Когда же она получила известие о казни короля Людовика XVI, то даже слегла в постель от огорчения. Нет, она не боялась французской интервенции – слишком далека была Франция. Ее беспокоило другое – судьба идей, которые легли в основу революции. А дело в том, что, как ни парадоксально звучит, это были и ее идеи. Идеи Просвещения, идеи равенства, человеческого достоинства, свободы породили и Французскую революцию, и просвещенный абсолютизм Екатерины II. Идеями Просвещения, мыслями Монтескье, Вольтера, Д’Аламбера были пронизаны многие реформы Екатерины. Но эти же идеи и мысли породили и кровавую гидру революции. Екатерина яростно защищала своих кумиров. Она писала, что не философы виноваты в злодеяниях революции, а ловкачи-политики, которые этими идеями спекулировали. Поэтому государыня опасалась, как бы и в России не появились такие же, как во Франции, Робеспьеры, Мараты. Они начали с того, что тискали статейки в газетенках, листовках, сочиняли пьески о республике, свободе, тирании. Особо недолюбливала государыня масонов. Раньше, в прежние годы, она ото всей души смеялась над их дурацкими обрядами, черепами, страшилками в полутьме, над их тайнами, перстнями и считала их шарлатанами. Но когда во Франции началась революция, она узнала, что многие ее вожди – члены масонских лож. К этому вспоминалась американская революция, где все главари мятежников были масонами.

Словом, на масонов началось гонение. Их стали подозревать в том, что по своим каналам они переправляют в Россию литературу, устанавливают связи. Когда в Риге были внезапно арестованы два студента, ехавшие домой из Европы, то их бумаги все перетрясли, а начальник Тайной экспедиции Степан Шешковский спрашивал у них на допросе, «от чего произошла французская революция, сие чудовищное произведение кровопийственной философской просвещенной политики» и какое участие в этом принимали масоны. Шешковский сам таких и слов не знал, он явно говорил с голоса государыни, которой масоны очень не нравились. Екатерина стала относиться к событиям во Франции все более серьезно. «Дело французского короля, – писала императрица, – есть дело всех государей». Она понимала революцию во Франции как угрозу всему европейскому порядку, более всего опасаясь разгула черни, подобного нашей пугачевщине. Она стала оказывать помощь бежавшим из Франции эмигрантам, думая, что революционный пожар будет потушен роялистским движением.

Арест, казнь короля и королевы повергли Екатерину II в болезненное состояние. Узнав об образовании республики, она решила, что это долго не протянется и что придет властный, сильный человек, который восстановит порядок. Поддерживая эмигрантов, императрица была весьма невысокого мнения об их вождях, считая их неспособными организовать сопротивление революционерам. Мало надеялась она и на действия крупных европейских держав, думавших о своих интересах. Впрочем, стоя во главе одной из таких держав, она была лишена сентиментальности. По большому счету падение Франции было выгодно России, ведь почти весь XVIII век французская политика была недружественна России. Франция покровительствовала антирусским силам в Польше, Швеции, Османской империи. Вместе с тем, как и другие государи, императрица внимательно наблюдала за тем, чтобы после победы над революцией никто из европейских держав не получил особых преимуществ.

Дела Радищева и других просветителей

Екатерина II была уверена, что России ничего не угрожает. Слишком далека была от ее границ Франция; но все же она была обеспокоена событиями в этой стране. Прозвище «якобинец» в ее устах стало ругательством. Так она называла восставших поляков, опасалась происков якобинцев в России и других странах. Были предприняты некоторые превентивные полицейские меры. За эмигрантами-французами был установлен строгий (в том числе тайный) контроль. Екатерина II была убеждена, что с идеями нельзя бороться пушками, и, вопреки своим прошлым представлениям, начала возводить «умственные плотины» на пути революционных идей или мнений, которые казались ей чем-то опасными.

Самым громким «книжным делом» стало дело директора петербургской таможни А. Н. Радищева, написавшего в 1790 году «Путешествие из Петербурга в Москву». Не дочитав до конца книгу, Екатерина II сказала: «Тут рассеивание заразы французской: отвращение от начальства», – и приказала найти и арестовать автора, что и было вскоре сделано. Так летом 1790 года над головой в общем-то благополучного чиновника Радищева разразилась страшная гроза. Он внезапно был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. Когда к нему домой явились люди, он спросил, от кого они приехали. «От Шешковского», – был ответ. Радищев упал в обморок. Имя начальника Тайной экспедиции всех приводило в трепет… Радищева арестовали, заковали в кандалы, заключили в каземат. Страшно было то, что делу дала ход сама императрица Екатерина.

А. Н. Радищев.

Когда Радищев, с недельной щетиной, в одежде со срезанными пуговицами, с мыслями в беспорядке, появлялся перед столом начальника Тайной канцелярии Степана Ивановича Шешковского, из него можно было вить веревки. При запирательстве Шешковский применял к дворянам легкое принуждение. Как писал сын Радищева,

Шешковский сам хвалился, что знает средства вынуждать признания, а именно он начинал тем, что допрашиваемое лицо хватит палкой под самый подбородок, так что зубы затрещат, а иногда и повыскакивают. Ни один обвиняемый при таком допросе не смел защищаться под опасением смертной казни.

Сохранились письма и завещание Радищева, написанные им в первые дни ареста. Из них ясно – Радищевым в Петропавловской крепости владел страх, подчас истерическая паника. Видно, что человек готовился к самому худшему. Радищев не был трусом, но, по-видимому, Шешковский его сломал. Это он делал не раз. Так, в конце 1790 года он допросил автора «Вадима Новгородского» Якова Княжнина. Четырнадцатого января 1791 года Княжнин впал в жестокую горячку и умер.

Думаю, что Шешковский был страшен тем, что для Радищева он олицетворял «государственный страх», огромную беспощадную машину насилия, которая могла превратить человека в прах, пыль. Здесь, в тесном и темном каземате, по стенам которого сочилась вода, человек в полной мере понимал свою беззащитность. Его не спасали ни дворянские привилегии, ни законы. Ждать помощи снаружи было бессмысленно. Хозяин застенка мог сделать с тобой все, что угодно. Нужно было только собрать остатки мужества и не позволить ему сшить коллективное дело, заговор. И Радищев сумел отстоять себя в этом неравном состязании. На суде произошел такой диалог:

Судья: С каким намерением сочинили вы оную книгу?

Радищев: Намерения при сочинении другого не имел, как быть известным в свете сочинителем и прослыть остроумным писателем.

Судья: Кто именно вам в этом сообщники?

Радищев: Никого сообщников в том не имел.

Судья: Чувствуете ли важность своего преступления?

Радищев: Чувствую во внутренности моей души, что книга моя дерзновенна, и приношу в том мою повинность…

Заглянем в источник

По воле государыни Радищев оказался в крепости. Это было серьезным испытанием для психики человека, особенно если он был не из простонародья. Современник Радищева Григорий Винский описывает в своих мемуарах, как его приняли в Петропавловской крепости сразу после ареста:

«Не успел я, так сказать, оглянуться, как услышал: “Ну, раздевайте!” С сим словом чувствую, что бросились расстегивать и тащить с меня сюртук и камзол. Первая мысль: “Ахти, никак сечь хотят!” (согласно привилегиям, дворяне не подлежали телесным наказаниям. – Е. А.) – заморозила мне кровь; другие же, посадив меня на скамейку, разували; иные, вцепившись в волосы и начавши у косы разматывать ленту и тесемку, выдергивали шпильки из буколь и лавержета, заставили меня с жалостью подумать, что хотят мои прекрасные волосы обрезать. Но, слава Богу, все сие одним страхом кончилось. Я скоро увидел, что с сюртука, камзола, исподнего платья срезали только пуговицы, косу мою заплели в плетешок, деньги, вещи, какия при мне находились, верхнюю рубаху, шейный платок и завязку – все у меня отняли, камзол и сюртук на меня надели. И так, без обуви и штанов, повели меня в самую глубь каземата, где, отворивши маленькую дверь, сунули меня в нее, бросили ко мне шинель и обувь, потом дверь захлопнули и потом цепочку заложили… Видя себя в совершенной темноте, я сделал шага два вперед, но лбом коснулся свода. Из осторожности простерши руки вправо, я ощупал прямую мокрую стену; поворотясь влево, наткнулся на мокрую скамью и, на ней севши, старался собрать распавшийся мой рассудок, дабы открыть, чем я заслужил такое неслыханно-жестокое заключение. Ум, что называется, заходил за разум, и я ничего другого не видал, кроме ужасной бездны зол, поглотившей меня живого».

Такое сидение в темноте в течение нескольких дней было хорошо продуманным шагом, психологической обработкой изнеженного узника.

Судьба Радищева была решена уже в самом начале его дела. Вообще-то Радищеву страшно не повезло. Он не вовремя написал свое произведение и попал под обычную в России кампанию. В книге Радищева, написанной довольно плохо, затрагивались те современные проблемы России, о которых часто писали другие авторы в русской печати, в том числе и сама Екатерина II. Однако, к несчастью Радищева, книга вышла в тот момент, когда императрица решила положить конец распространению «французской заразы». Уже в Сибири он признавался, что если бы издал книгу лет за десять до Французской революции, то его еще наградили бы как автора, указавшего на многие пороки системы. Но тут наградой стали кандалы и Петропавловка. Книга его была сожжена, прах развеян. Радищева за «умствования, разрушающие покой», признали государственным преступником, приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. В первый раз в новой истории России общегражданский суд выносил суровый приговор автору художественного произведения, которое признали призывом к бунту. В качестве главного доказательства судьям вслух читали «Путешествие из Петербурга в Москву». Суд был формальностью – все решили пометы императрицы на полях книги… Судьба Радищева оказалась печальной. Его приговорили к смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. Как говорили в старину, «Сибирь – та же Россия, но только пострашнее». Пять лет провел в Илимске Радищев. Он жил там несравненно лучше, чем другие узники. Отдельный дом, разрешенные прогулки по окрестностям. Он собирал гербарии, охотился. Сестра жены привезла к нему детей, он учил их наукам. Потом Радищев женился на этой женщине. Любопытно, что местный урядник пытался сорвать с Радищева взятку. Он полагал, что начальник столичной таможни попал сюда за злоупотребления по финансовым делам. На второй день своего царствования Павел I распорядился освободить Радищева, а Александр I вернул его в Петербург, возвратил орден, чин и дал работу. Но жизнь и судьба Александра Николаевича были безвозвратно сломаны могучей силой государства. Он был убежден, что если мучения от жизни превосходят меру, то жизнь нужно оборвать. Одиннадцатого сентября 1802 года утром Радищев выпил стакан азотной кислоты (крепкой водки). Придворный медик Виллие пытался его спасти, но безуспешно. Уезжая от умирающего, Виллие, совсем не знавший Радищева, сказал: «Видно, что этот человек был очень несчастлив».

Суровая участь ждала и попавшего в опалу знаменитого московского просветителя и масона Николая Новикова. Как уже сказано выше, в 1790-х годах Екатерина II изменила свое мнение о масонах. Они стали ей казаться проводниками идей революции. К тому же Екатерина II подозревала (не без оснований) в связях с масонами собственного сына Павла, которого не любила и не хотела видеть на престоле после себя. Поэтому Новиков был арестован, его издательство закрыто, без суда его заключили в Шлиссельбургскую крепость сроком на 15 лет. Это, по мысли Екатерины II, должно было стать предупреждением всем, причастным к масонству. Суровая расправа с Радищевым, Новиковым, а также автором пьесы «Вадим Новгородский» Яковом Княжниным произвела гнетущее впечатление на тех, кто знал Екатерину II – сторонницу свободы слова.