Текст книги "Императорская Россия"

Николаевский Петербург

Николаевский Петербург был не чета александровскому, более похожему на грандиозную стройку с царством заборов, которыми окружали сооружения. Теперь, при Николае I, эти здания были не только закончены, но и вовсю заблистали своей вечной красотой. Архитектор Карл Росси почти ничего не строил. В 1832 году рано постаревший и больной, он отпросился в отставку и до самой своей смерти в 1849 году не прикасался к карандашу. Казалось, что он рано исчерпал себя до дна, разом выплеснув всю свою гениальную энергию на улицы и площади Петербурга и, опустошенный, замер в ожидании смерти. К 1832 году он закончил не только триумфальный ансамбль Главного штаба, но и многое другое. Он создал совершенно новый, неожиданно величественный и одновременно камерный ансамбль площади Александринского театра. И с земли, и с высоты птичьего полета этот ансамбль удивляет и до сих пор гармонией самых разнообразных объемов.

Одновременно глаз замечает изящные павильоны Аничкова сада, фонари, решетки – все это слагается в единую, неповторимую архитектурную мелодию, в которой каждая нота на своем месте. Такое чувство восторга перед творениями Росси испытывали люди, когда видели грандиозный, как Парфенон, Михайловский дворец и соединенные аркой здания Сената и Синода, напоминавшие десятками своих колонн архитектурный «орган». И в этот раз Росси показал себя великолепным мастером нескучной симметрии и гармонии. Он сумел выполнить сложнейшее задание Николая I – создать для двух высших учреждений империи здание, сопоставимое по размеру и убранству со стоявшим напротив Сената и Синода Адмиралтейством. Гением Росси все эти три сооружения замкнулись в единый ансамбль Сенатской площади вместе с Конногвардейским манежем, бульваром и Медным всадником посредине.

Совсем неподалеку от этого последнего шедевра Росси развернул свою работу его конкурент – Огюст Монферран. Его «полем» стала Адмиралтейская площадь. Здесь он, порой отвлекаясь на другие заказы, строил почти полвека. Сначала он возвел величественное здание с тремя фасадами – дом Лобанова-Ростовского. Одновременно Монферран взялся за рискованное дело – перестройку Исаакиевского собора. Сооружение это было как будто заколдованным. С конца 1760-х годов его никак не могли закончить сначала Ринальди, потом – Бренна. Монферрану повезло больше. Он сумел закончить собор перед самой своей смертью в 1858 году. А начал он эту работу в 1818 году, то есть возводил титаническое сооружение 40 лет!

Эта колонна, посвященная Александру I, стала «последней точкой» в работе нескольких поколений архитекторов, украшавших парадный центр Петербурга. Важно, что общим результатом их работы стала не просто «застройка», а уникальный ансамбль ансамблей. В самом деле: великолепные здания стоят вокруг площадей, которые, в свою очередь, сливаются с пространством Невы. «Водяная» (а зимой «ледовая») площадь, созданная самой природой между Петропавловской крепостью, стрелкой Васильевского острова и Зимним дворцом, плавно перетекает в вереницу рукотворных площадей. Дворцовая, Адмиралтейская (ныне Адмиралтейский проспект и Александровский сад), Сенатская (ныне Декабристов), а также Биржевая площади и Марсово поле образуют величественный комплекс открытых городских пространств, демонстрирующих единство творений природы и человека. Известно, что идея «анфилады» площадей вдоль Невы была уже заложена в планах архитектурной комиссии 1762 года, но ее реализовали только в николаевскую эпоху. Эти площади слиты воедино своей историей и архитектурным исполнением, при этом они не похожи друг на друга. Дворцовая площадь, стянутая упругой дугой здания Главного штаба, как бы сворачивается некой воронкой вокруг Александровской колонны. Адмиралтейская площадь, еще до того как она распалась на проспект и городской сад, являла собой грандиозный плац, на котором выстраивалась в торжественные дни вся русская гвардия. Прохладой Невы и горькой памятью братоубийства в декабре 1825 года живет соседняя с Адмиралтейской Сенатская площадь, а за творением Монферрана располагается Исаакиевская площадь – «место нешутейное», правительственное: Госсовет, Министерство государственных имуществ.

Александринский театр. 1830-е годы.

Заметки на полях

Вообще же, француз Монферран был не только выдающимся архитектором, но и замечательным инженером. Когда на установку первой колонны Исаакия 20 марта 1828 года приехала вся царская семья, то ждать ей пришлось недолго. Подъем огромной колонны занял всего 45 минут, на 5 минут дольше, чем подъем из ямы в Кремле знаменитого Царь-колокола, который отлить-то отлили, а из ямы вытащить до Монферрана не могли почти 100 лет. И уже непревзойденным инженерным подвигом архитектора стало водружение Александрийского столпа на Дворцовой площади. 30 мая 1832 года вокруг места подъема собралось десять тысяч горожан вместе с Николаем I. Все они видели, как с помощью хитроумных устройств колонна весом 650 тонн и высотой почти 50 метров была поднята и установлена за 100 минут! Настоящий мировой инженерный рекорд!

Е. А. Плюшар. Портрет архитектора Рикара де Монферрана.

В 1839 году французу А. Кюстину, привыкшему к тесному уюту Парижа, анфилада этих площадей показалась пустырем, окруженным редкими строениями. Для русского же человека цепь этих площадей – архитектурный символ целой эпохи великой империи с ее огромными необъятными просторами. Эти площади много значили и значат для сердца каждого петербуржца. Здесь и сейчас чувствуется медленное и неотвратимое движение времени и одновременно – неуловимость каждого мгновения. В неразрывной слитности архитектуры и природы, в удивительном сочетании тонких северных красок и оттенков есть своя глубина, ясность и акварельное изящество.

Сердцем Петербурга была Адмиралтейская сторона. В это время здесь собирались, жили рядом, сидели в одних салонах и кондитерских, спорили, дружили, ссорились необыкновенно талантливые люди: А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. И. Глинка, В. А. Жуковский, И. А. Крылов, В. А. Тропинин, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский и многие другие. Почти всех их поодиночке и группами можно было увидеть на Невском проспекте.

Невский проспект и окраины

Каким был Невский проспект в то время, мы хорошо знаем благодаря гравюрам В. С. Огородникова. Невский был той прекрасной архитектурной декорацией, на фоне которой проходила интеллектуальная жизнь столицы. Если мы приглядимся к той части панорамы Огородникова, где изображена Голландская церковь, то заметим гуляющего по Невскому в высоком цилиндре Пушкина. Это почти фотография. Как писал современник, «в числе гулявшей по Невскому публики почасту можно было приметить и А. С. Пушкина».

А. И. Шарлемань. Бег троек на Неве.

Совсем рядом, на Мой ке, в доме № 12 он снимал квартиру, и здесь развернулась последняя трагедия поэта. Как и у каждого петербуржца, у Пушкина была своя «тропа» по Невскому. Здесь или поблизости жили, служили его приятели и знакомые, идет ли речь о салоне в доме А. Ф. Воейкова (там же жил и Жуковский), о Публичной библиотеке, которой управлял его друг А. Н. Оленин и где работали И. А. Крылов и Н. И. Гнедич. Тут, на «книжной версте» Невского проспекта (от его начала до Аничкова моста) для Пушкина и других литераторов был настоящий интеллектуальный «сити» – сосредоточение бесчисленных книжных и нотных лавочек и магазинов, редакций, издательств, типографий. С радостью встречали Пушкина как в книжном магазине и библиотеке А. Ф. Смирдина, так и во множестве кофеен и кондитерских, где можно было всегда почитать свежие газеты, посидеть с друзьями. Одну из этих кондитерских (Вольфа и Беранже) на углу Мойки знают все, кому известны обстоятельства трагической гибели Пушкина. Весной 1837 года Карл Великий – так звали Брюллова окружающие – вместе с поэтом В. А. Жуковским и обер-гофмейстером двора, меломаном М. Ю. Виельгорским затеяли необыкновенное дело: Брюллов написал портрет Жуковского, потом была устроена лотерея, картину купила императрица, а вырученные за нее 2,5 тыс. рублей пошли на выкуп крепостного художника Тараса Шевченко – великого кобзаря Украины.

На этом отрезке Невского и в после-пушкинскую эпоху кипела литературная жизнь. В ту же кондитерскую Вольфа и Беранже в 1846 года зашли два литератора: поэт А. Н. Плещеев и писатель Ф. М. Достоевский. Они случайно познакомились здесь с Буташевичем-Петрашевским, и это знакомство, как известно, резко переломило жизнь Достоевского, привело его на каторгу. С началом 1840-х годов центр писательской жизни сместился к «литературному» дому у Аничкова моста, где жили В. Г. Белинский, И. С. Тургенев, И. И. Панаев, Д. И. Писарев. Сюда к Белинскому приходили Н. А. Некрасов, И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой…

М. Ф. Дамам-Демартре. Перспектива Невского проспекта.

Разнообразна и интересна была музыкальная жизнь Петербурга в 1830– 1850-е годы. Люди света старались не пропускать концертов многочисленных итальянских гастролеров, особенно певцов. Кроме Зимнего и Мраморного дворцов концерты, оперные спектакли, маскарады и балы проходили на Невском – в Аничковом и Строгановском дворцах, а также в их садах, на летних эстрадах; летом концерты часто устраивались за городом, особенно славился Павловский «воксал» возле Павловского парка. Своей утонченностью был известен музыкальный салон братьев Михаила и Матвея Виельгорских в построенном для них Росси доме на Михайловской площади. Здесь концертировали самые великие музыканты того времени: Ф. Лист, Г. Берлиоз, Р. Шуман. На Невском были открыты многочисленные «музыкальные клобы» и концертные залы.

Самым известным из них стал зал в доме приятеля Пушкина В. В. Энгельгардта, называемый в объявлениях «Старой филармонической залой супротив Казанского собора» (теперь здесь Малый зал филармонии). С 1830 года тут проводили грандиозные маскарады, на которых бывали и Николай I, и Александра Федоровна, многие придворные. Позже здесь начались филармонические концерты, сюда стали приезжать знаменитости. На долгие годы современники запомнили феерические концерты Ференца Листа. Как писал бывший на его концерте 8 апреля 1842 года В. В. Стасов, Лист быстро протиснулся сквозь толпу, подошел к возвышавшейся посередине зала эстраде, на которой стояли два фортепьяно, вспрыгнул, минуя ступеньки, на эстраду, резко сорвал с рук белые перчатки, бросил их на пол, под фортепьяно, раскланялся на все четыре стороны при таком громе рукоплесканий, какого в Петербурге с самого 1703 года еще, наверное, не бывало, и сел. Мгновенно наступило в зале такое молчание, как будто все разом умерли, и Лист начал виолончельную фразу увертюры «Вильгельма Телля» без единой ноты прелюдирования. Кончил свою увертюру, и пока зала тряслась от громовых рукоплесканий, он быстро перешел к другому фортепьяно и так менял рояль для каждой новой пьесы, являясь лицом то к одной, то к другой половине зала.

Кто сказал, что шоумены появились только в XX веке?!

Но гром полуденной пушки с Адмиралтейской крепости, залпы и отсветы салютов и фейерверков напоминали, что это хотя и окраины, но все-таки столицы Российской империи, города воинской славы. Впрочем, те, кто жил на материковой части, этого не забывали ни на минуту. Петербург был военной столицей, городом-крепостью. Вся городская жизнь была подчинена военному распорядку. Раннее утро начиналось с сигнала «Подъем!», с переклички полковых труб в разных концах города. Опытный человек, услышавший в утреннем прозрачном воздухе медь трубы, мог сразу сказать, повернув голову в сторону видного издалека синекупольного Троицкого собора: «Надо же, измайловцы первыми проснулись!» Впрочем, звук трубы из рот Измайловского полка тотчас подхватывали преображенцы в своей слободе возле Литейного проспекта и Спасо-Преображенского собора. Тотчас разом отзывались трубы в ротах Семеновского полка, что тянулись от Загородного проспекта до Московской дороги, Конной гвардии, Гвардейского экипажа… Грохот барабанов доносился с учебных плацев, бравые солдатские песни марширующих рот звучали на городских улицах. Наступление вечера возвещал сигнал «Отбой!» и долгое и торжественное исполнение «зори». Военные в мундирах разных полков и команд встречались повсюду. Это неудивительно – в городе было множество казарм, манежей, конюшен, арсеналов, складов, провиантских и иных магазинов, госпиталей, зданий штабов и офицерских собраний. Чаще всего эти здания располагались рядом, составляя внутри большого города своеобразные полковые городки, улицы которых назывались ротами.

Заглянем в источник

Богатая, праздничная, нарядная, обычно полуночная жизнь центра города совсем не походила на жизнь других частей Петербурга. Казалось, что в одном городе, кроме дворцов и Невского проспекта, существует сразу несколько городов, живущих в разные исторические эпохи и даже в разное время года. Н. А. Некрасов писал в повести «Жизнь Александры Ивановны»:

«Не знаю, известно ли читателям, что в Петербурге, кроме многих известных чудес, которыми он славится, есть еще чудо, которое заключается в том, что в одно и то же время в разных частях его можно встретить времена года совершенно различные. Когда в центре Петербурга нет уже и признаков снегу, когда по Невскому беспрестанно носятся летние экипажи, а по тротуарам его, сухим и гладким, толпами прогуливаются обрадованные жители и жительницы столицы в легких изящных нарядах, – тогда в другом конце Петербурга, на Выборгской стороне, царствует совершенная зима. Снег довольно толстым слоем лежит еще на мостовых, природа смотрит пасмурно и подозрительно, жители выходят на улицу не иначе, как закутавшись в меховую одежду… На заборах, из-за которых выглядывают угрюмые деревья, до половины покрытые снегом, стелется иней, из десяти извощиков только один и то с отчаянием в сердце осмелится выехать на дрожках. О, как далеко Выборгской стороне до Невского проспекта!»

Таким же далеким от Невского казались не только Выборгская сторона, Охта, но и Петербургская сторона. Ее сонную жизнь ничто не волновало, и она оживала только в те часы, когда по Каменноостровской дороге на Острова – место модных гуляний богатых петербуржцев – мчались нарядные коляски. Они разгоняли глупых кур и гусей, с нетерпением притормаживали, въезжая в мычащее и жующее стадо, которое на закате дня медленно ползло по улицам. А потом рысаки вновь набирали ход, от копыт и колес поднималась туча пыли, которая долго висела в воздухе и медленно оседала на крыши низеньких домиков, жалкие огороды с покосившимися плетнями и заборами. Казалось, что это вовсе не Петербург, а дальний, провинциальный городок…

Н. Е. Сверчков. Пожарные ночью в Петербурге.

Город при Николае I пережил два потрясения. Одно из них было страшное, другое – удивительное. Страшным событием стал пожар Зимнего дворца в ночь на 17 декабря 1834 года, начавшийся от неисправного дымохода одной из дворцовых печей. Зрелище грандиозного, видного со всех концов города пожара было похоже на ожившую картину К. Брюллова «Последний день Помпеи».

В зимней тьме пылал дворец, и огромная молчаливая толпа зевак стояла на морозе все 30 часов, пока длился пожар. Дворцовая площадь, оцепленная плотным кольцом солдат, вся была заставлена мебелью, зеркалами, редкими картинами, скульптурой, светильниками и прочими баснословными богатствами. Благодаря мужеству солдат и толковому руководству самого императора Николая I удалось спасти многие воинские реликвии: знамена гвардейских полков, картины Военной галереи 1812 года, утварь дворцовых церквей, убранство царских покоев. Удалось отстоять сокровищницу мирового искусства – Эрмитаж. Когда пожар стих, перед людьми предстало страшное зрелище: обгорелые стены, обрушившиеся потолки и перекрытия, чад и вонь тлеющих обломков. Восстановление дворца началось почти сразу же после катастрофы. Основная тяжесть реставрационных работ легла на архитекторов В. П. Стасова, брата Карла Брюллова Александра, талантливого зодчего, а также на А. Е. Штауберта и К. А. Тона. Круглосуточно на пожарище работали около 10 тыс. человек. Уже к 1840 году упорный труд увенчался успехом – недаром на памятной медали были выбиты слова «Усердие все превозмогает».

Удивительным же событием в жизни николаевского Петербурга стало открытие железной дороги. Тысячи петербуржцев собрались, чтобы увидеть, как зашипит, тронется и поедет странное, привезенное из Англии сооружение с длинной трубой. Ведь столько было разговоров о невозможности железных дорог в России – как же выдержат рельсы лютые русские морозы? Но все прошло благополучно, железнодорожное строительство развернулось вовсю, и 18 августа 1851 года из Петербурга в Москву ушел первый царский поезд.

Сам государь решил опробовать новую дорогу, ставшую важнейшей магистралью России на столетия. Город разрастался стремительно: к середине XIX века его населяло полмиллиона человек! В основном это были пришедшие на заработки крестьяне окрестных губерний, строительные рабочие, мастеровые. Вид их по утрам не украшал центральные улицы, и, как писал Гоголь, «в это время обыкновенно неприлично ходить дамам, потому что русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких они, верно, не услышат даже в театре».

Осень классицизма

Рост числа работных в городе, железная дорога, дымы первых пароходов на Неве, строящиеся на окраинах заводы с высокими трубами – все это с ясностью говорило, что грядет новая эпоха. Она с нетерпением стоит на пороге Петербурга, обещает ему нечто неизведанное. Приближение индустриальной эпохи уже почувствовали многие. Ампирный Петербург уходил в прошлое, постепенно менялись вкусы, появлялись новые запросы, шум европейской промышленной революции долетал до Петербурга, появлялись новые машины, новые материалы, новые технические идеи. Рамки строгого ампира становились тесны архитекторам, наступала эпоха свободы выбора стилей. Монферран упорно заканчивал уже устаревший для своего времени Исаакиевский собор, но уже думал о другом стиле, обращаясь к образцам Возрождения. Тяготение к новым формам испытывал и сам Николай I, увлеченный неоготикой. Он как бы втайне от своей пышной ампирной столицы строил для себя, для души особый, «готический» мир в любимом им Петергофе.

Николаю I была близка роль благородного рыцаря-крестоносца – защитника «старого порядка» и православия, покровителя слабых. Именно в неоготике отразились душевные движения императора, который хотел жить не в раззолоченном, обозреваемом со всех сторон дворцовом пространстве барокко и ампира, а в своем «поместье», в небольшом уютном доме, построенном как у англичан – возле развалин родового замка, неподалеку от вросшей в землю старинной капеллы, чей каменный пол истерт башмаками десятков поколений прихожан. Естественно, что для воплощения «готической» мечты самодержца препятствий не было. Так, он строит под Петергофом усадьбу Александрию, которая вся проникнута духом неоготики. Здесь появились и «старинный» Руинный мост, и «готические» Фермерский дворец и Капелла, и маленькие «готические» колодец, беседка, караулка. Железная ограда, благодаря навершиям в виде золоченых наконечников копий, наводила на мысль о бесчисленном рыцарском войске, охраняющем Александрию. Центром усадьбы стал дворец «Коттедж», в котором воплотились все главные идеи и мечты «петергофского помещика» (как себя называл Николай I) и его супруги императрицы Александры Федоровны. К этому дому-вилле для богатой (но без излишеств) семьи приложимы такие эпитеты: большой (но не огромный), соразмерный, удачно расположенный на возвышенности, согласный с природой, светлый, изящный, удобный, элегантный. Все комнаты виллы, непохожие одна на другую, наполнены любовно подобранными картинами, «готической» мебелью мастера Г. Гамбса, памятными безделушками.

По описаниям современников можно представить себе жизнь царской усадьбы… В широкие и высокие окна без переплетов льется нежный свет петергофского летнего утра, на беломраморной Северной террасе у тихо журчащего фонтана между пальмами в кадках стоит изящный чайный столик, светится в солнечных лучах фарфоровый прибор, вкусно пахнет кофе. Хозяйка усадьбы, императрица Александра, пьет свой утренний кофе и прислушивается к веселым голосам детей за домом, где для них был построен особый дом – «Ферма». Они идут к ней поздороваться…

Заметки на полях

Впрочем, внешне все старые ценности официального ампира оставались на своих местах. Никто не смел косо посмотреть на Исаакий, усомниться в его эстетической ценности, хотя он, даже недостроенный, уже устарел. Величественно возвышался он над городом и был прекрасен, как и картины Брюллова, которыми восхищались тысячи людей, толпившихся возле «Гибели Помпеи». Но и собор, и брюлловские картины, и весь ампирный Петербург середины XIX века – все это было исполнено той совершенной красоты, которая присуща осеннему саду, прекрасному и печальному. К такому совершенству, кажется, нечего добавить, но мы-то знаем, что это красота увядания…

Впрочем, к середине XIX века строгий классицизм Захарова, Росси, Монферрана был потеснен, так сказать, свободным классицизмом А. Штакеншнейдера, который не ограничивал себя в поисках архитектурных форм для выражения своих идей. Генрих Штакеншнейдер – сын немца-мельника из-под Гатчины – из-за нехватки денег не сумел закончить Академию художеств, но был взят чертежником к О. Монферрану и стал его любимым помощником. Жизнь Штакеншнейдера была трудной: тяжелая работа чертежника, бедность, болезнь. Выходец из простолюдинов, он долго не мог получить обер-офицерский чин, а в те времена это было очень важно. Но Генрих упорно работал и ждал своего часа. Он наступил в 1833 году, когда Николай I обратил внимание на Штакеншнейдера и сделал его придворным архитектором. Ныне без зданий работы Штакеншнейдера вообще невозможно представить себе Петербург. Это и Мариинский дворец с его чудесной ротондой, это и другие дворцы: Белосельских-Белозерских и Николаевский (Дворец Труда), Ново-Михайловский на Дворцовой набережной и еще многие здания. Яркий талант Штакеншнейдера расцвел в эпоху эклектики, господства ретростилей. Тогда архитекторы вдруг почувствовали независимость от законов классицизма и стали свободно заимствовать из прошлого те элементы и приемы, которые казались подходящими. А выбор был велик. «Готический стиль», «неоренессанс» привлекали любителей Средневековья или Возрождения. От шедевров Бармы и Постника идет «русский стиль», увлечение Востоком принесло к нам «мавританский стиль», а знание творений Растрелли и других гениев барокко породило «необарокко».

Штакеншнейдер оказался блестящим мастером ретростилей, отдавая предпочтение «неоренессансу» и «необарокко». При этом его талант был так нестандартен, что можно говорить об особом «стиле Штакеншнейдера» – сочетании величественных внешних форм и необычайно изящного интерьера его зданий.