Текст книги "Императорская Россия"

Убийство Александра II

Народовольцы раз за разом пытались привести в исполнение «смертный приговор» царю. Руководил группой террористов Андрей Желябов. Однако судьба хранила Александра II, и покушения на него срывались. Царь не был трусом и, несмотря на опасность, не изменял своим привычкам. Ему была нестерпима мысль о том, что он, император, в своей стране, в собственной столице будет прятаться и бегать от преступников. Этим и пользовались террористы.

Между тем полиция неуклонно шла по их следу и накануне 1 марта 1881 года арестовала руководителя Исполнительного комитета «Народной воли» Андрея Желябова, но тот не выдал намерения организации осуществить в ближайшее время убийство царя. Было задумано взорвать его экипаж с помощью мины, заложенной в подземном ходе под Малой Садовой – по ней царь обычно возвращался во дворец, или взорвать царскую карету при выезде ее из Михайловского дворца. Помощница и возлюбленная Желябова Софья Перовская довершила начатое дело.

Первого марта, увидев, что карета царя с конвоем двинулась из Михайловского дворца к набережной Екатерининского канала, Перовская взмахнула белым платком. По этому сигналу бомбисты Н. Рысаков и Н. Гриневицкий приготовились к нападению. И как только карета Александра с казачьим конвоем выехала на канал, Рысаков бросил под нее бомбу. Однако царь не пострадал от взрыва, а на панели погиб мальчик – случайный прохожий. Когда Александр вышел из кареты, стоявший в толпе Гриневицкий бросил бомбу уже прямо под ноги императору. Когда рассеялся дым от взрыва, глазам свидетелей предстала страшная картина: около двадцати человек было ранено и убито, «среди снега, мусора и крови виднелись остатки изорванной одежды, эполет, сабель и кровавые куски человеческого мяса».

Заглянем в источник

Участник покушения на царя Фроленко вспоминал о памятном дне 1 марта 1881 года:

«…На канале же было так. Когда Александр II выехал на канал, то его встретил первый метальщик и бросил бомбу. Бомба попала в переднюю часть кареты, но царя не тронула. Он выскочил и подошел к раненому бомбой прохожему. К нему подвели и метальщика – Рысакова, которого успели схватить. “Хорош, нечего сказать!” – заметил царь. – “Слава Богу, что не удалось!” – добавил он. “Ну, еще кто его знает, слава ли Богу!” – будто сказал Рысаков (так откуда-то идет молва про его ответ). Но дело не в этом, а в том, что в это время подошел второй метальщик – Гриневицкий и, встав вблизи царя, бросил бомбу между собой и царем; бомба упала у ног царя и взорвалась; и царь и Гриневицкий упали, у них обоих ноги были оторваны. Царя подхватили и стали тащить на сани. Тогда третий метальщик, забыв, что у него под мышкой бомба в виде портфеля, бросился помогать усаживать царя в сани…»

Портрет В. Фигнер.

Перевязка царю не была сделана, кровь лилась неудержимо, она заполнила дно саней, пока императора везли в Зимний дворец. Вскоре Александр умер. Он был похоронен в преображенском мундире, без короны и орденов – незадолго перед смертью он говорил Юрьевской, что не хочет в гробу иметь вид «цирковой обезьяны». На месте покушения позже была построена церковь Спаса-на-Крови.

Действующие лица

Вера Фигнер

Вера Николаевна Фигнер родилась под Казанью, в дворянской семье, в доме лесничего Николая Фигнера. Все четыре дочери лесничего и его тихой жены – Вера, Лида, Женя и Ольга – «ушли в революцию». Но зато двое сыновей пошли другим путем. Петр был крупным инженером и руководил металлургическим заводом, а Николай стал певцом и с годами превратился в мировую знаменитость. Его выдающимся тенором восхищались Верди и Пуччини, он блистал на императорской сцене в то самое время, когда его сестра Верочка отбывала пожизненную каторгу в Шлиссельбургской крепости…

Вера закончила закрытый женский институт в Казани первой ученицей – «с золотым шифром», потом вернулась к матери в небольшое поместье и затосковала от унылой провинциальной жизни. Вера была девушкой эффектной, красивой. К тому же она отличалась веселым нравом, была своевольна и капризна, а посему имела забавное прозвище «Верочка-топни ножкой». Естественно, возле нее увивались женихи. В 1870 году она вышла замуж за почтенного судебного следователя Александра Филиппова, который был без ума от своей жены и согласился оставить службу и поехать с ней в Швейцарию. Верочка была честолюбива и решила во что бы то ни стало выучиться на врача. В России же это было невозможно, так как власти считали, что высшее образование – не для женщин. В Цюрихе Вера с трепетом переступила порог медицинского факультета университета и со страстью взялась за учение. У четы Филипповых появилось множество знакомых из числа русских эмигрантов – Цюрих был местом, куда приезжали из России учиться сотни русских девушек. В кафе Цюриха и на съемных квартирах горячо обсуждались самые разные проблемы, и Верочка, раньше далекая от политики, увлеклась феминизмом и социализмом и со свойственной ей безапелляционностью стала высказывать самые радикальные взгляды. Но тут официальный Петербург потребовал, чтобы все русские студентки Цюриха, которые занимаются там якобы только революцией и развратом, немедленно покинули Цюрих. Многие девушки (в том числе учившаяся там же сестра Веры Лидия) подчинились грозному окрику власти и вернулись домой не доучившись, но полные революционной злости и тираноборческого энтузиазма. Вера перебралась в Берн, чтобы закончить медицинское образование. Какое-то время она колебалась, выбирая между медициной и революцией, но, получив известие об аресте сестры Лиды в России, Вера, не окончив курса, в 1875 году вернулась в Петербург…

Что же руководило в жизни всеми этими людьми? В первую очередь – огромное чувство вины перед народом: мы, такие удачливые, успешные, богатые, живем в довольстве, барствуем, все делает прислуга (кстати, однажды арестовали типографию народовольцев – они не тащили сами чемоданы со свинцовым набором, а наняли для этого носильщиков и дворников, которые, заметив страшную тяжесть ноши, бдительно стукнули в полицию), а народ страдает. Тут и появились идеи «Земли и воли». Смысл всего этого движения был прост: не нужно ничего выдумывать, нужно идти с народом, крестьянством, жить его чаяниями. Что для него важнее всего? Земля – кормилица и поилица. Реформа же 1861 года ограбила крестьян, и они жаждали получить землю. Далее, крестьяне мечтают о воле. Это народники понимали, как стремление к гражданским свободам. Нужно идти в народ в качестве учителей, землемеров, фельдшеров и вести пропаганду, толкать народ к революционной борьбе за землю и волю.

Верочка с Женей уехали в глухую самарскую деревню. Женя стала учить детей, а Вера, получившая в Казани диплом фельдшера, стала лечить крестьян. За 10 месяцев работы она, по ее воспоминаниям, приняла 5 тыс. больных! Не прошло и года после начала хождения в народ, как почти все народники разочаровались в предпринятой акции. Просвещение и лечение народа дело нужное, но долгое – так просидишь всю жизнь в деревне, не дождавшись всеобщего восстания. Юрий Трифонов очень точно назвал свой роман о народовольцах – «Нетерпение». А тут подвернулось техническое открытие по имени «Его величество Динамит». Нужно взорвать царя, обрушить тот стержень, на котором держится вся система, и тогда народ, как один человек, поднимется по всей стране. Словом, отколовшаяся от народников партия террористов «Народная воля» начала охоту за головой Александра II. Вера, естественно, была вместе с нетерпеливыми.

Хотя все революционеры публично отрекались от Сергея Нечаева, убившего товарища, заподозренного в измене, тем не менее им восхищались и старались жить по его «Катехизису революционера»:

«Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей. Он знает только одну науку, науку разрушения. Он презирает общественное мнение… общественную нравственность. Все изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены единой холодной страстью революционного дела».

Нечаев разбивает «все это поганое общество» на несколько категорий. Первые две – «особо зверские злодеи», которых следует уничтожать по списку, с расчетом, исходя из пользы революционной партии. Третья категория – влиятельные «высокопоставленные скоты», которых нужно сбивать с толку и, проникая в их «грязные тайны», делать своими рабами. Такая же судьба должна была постичь чиновников-честолюбцев, либералов, болтунов и доктринеров. Наконец, отдельная группа – женщины. Из них большинство – пустые, бессмысленные, бездушные кокетки. Но есть в обществе также дамы «горячие, преданные», но без революционного понимания. Всеми ими можно пользоваться для нужд революции. И наконец, «женщины совсем наши, драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно», боевые подруги. Такой и была Вера Фигнер.

Действительно, без женщин невозможно представить подполье народовольцев. Только пары, выдававшие себя за супругов и снимавшие так называемые «общественные квартиры» (в них любой из бомбистов мог найти стол, кров, новый паспорт), не вызывали подозрения полиции и дворников. Вера не раз использовала свою красоту, обаяние, чтобы сбивать с толку «высокопоставленных скотов», вербовать в партию влюбленных в нее офицеров и гражданских. Она, писала Л. А. Тихомирова, «сама по себе была очень милая и до мозга костей убежденная террористка. Увлекала она людей много, больше своей искренностью и красотой… Она была незаменимая агитаторша. В полном смысле красавица, обворожительных, кокетливых манер, она увлекала всех, с кем сталкивалась». Другой современник, Н. Михайловский, отмечая ум и красоту Веры, подчеркивал, что «никаких специальных дарований у нее не было. Захватывала она своей цельностью, сквозившей в каждом ее слове, в каждом ее жесте: для нее не было колебаний и сомнений. Не было, однако, в ней и той аскетической суровости, которая часто бывает свойственна людям этого типа». Фигнер не была теоретиком, ее стихией была организационная, подпольная работа, хотя, как писал тот же Тихомиров, «в голове ее был большой сумбур… и как заговорщица она хороша была только в руках умных людей (как А. Михайлов или Желябов)».

Как бы то ни было, без ее участия вряд ли состоялось бы покушение на царя 1 марта 1881 года. Получив весть об убийстве Александра II, Вера вместе со своими товарищами плакала от радости. Она писала, что наконец-то все их страдания «искупала эта минута, эта пролитая нами царская кровь, тяжелое бремя снялось с наших плеч, реакция должна была кончиться, чтобы уступить обновлению России». Но нет! Крестьянская Россия не поднялась. В день казни народовольцев, 3 апреля 1881 года, Фигнер ехала в конке по Петербургу, и вдруг вагон заполнила толпа, возвращавшаяся с Семеновского плаца, где только что казнили товарищей Веры. Она смотрела на этих шумящих людей и видела:

«Многие лица были возбужденные, но не было ни раздумья, ни грусти». Особенно ей запомнился один красавец-мещанин, чье «прекрасное лицо было искажено страстью – настоящий опричник, готовый рубить головы», и ее тоже… Это был тот народ, ради которого боролась Фигнер. Перед лицом этой удручающей реальности нужно было продолжать свое дело. Фигнер металась по стране, собирала разрушенную репрессиями властей организацию.

Ее схватили в Харькове. Фигнер сдал новый лидер «Народной воли» Сергей Дегаев, завербованный охранкой. Вообще, только с помощью предательства можно было взять Веру. Все время ее будто берегла судьба: не раз и не два Фигнер уходила от ареста буквально за день, за час до появления полиции. И при этом, как пишет Тихомиров, у Фигнер было «полное отсутствие конспиративных способностей. Страстная, увлекающаяся, она не имела понятия об осторожности. Ее близким другом сделался Дегаев, который впоследствии выдал ее самым бессовестным образом». Действительно, приехав в Харьков, он встретился с ней и в разговоре выведал, что Фигнер выходит из дома в 8 утра и совсем не опасается ареста. Здесь, мол, ее никто не знает, только разве вдруг ей навстречу попадется Меркулов – бывший член организации, запятнавший себя изменой еще в Петербурге. Дегаев уехал, прошло несколько месяцев, и как-то в 8 утра Вера вышла из дома и вдруг увидела, что ей навстречу идет Меркулов…

А дальше был арест, многомесячное сидение в Петропавловской крепости, в мертвой тишине, редкие свидания с матерью, суровый суд и с 1884 года – бессрочная каторга в Шлиссельбурге. Там Вера и ее товарищи продолжали свою борьбу. Раньше врагом было самодержавие, теперь – тюремщики. С годами узники все больше и больше расширяли свои права: прогулки, книги, общение, работа в мастерских, огороды, переписка. Все узники подчинялись Фигнер, ее называли «матерью-командиршей». Она казалась сделанной из стали – столь непреклонна была ее воля. Один из тюремных начальников писал о ней:

«Арестантка № 11 составляет как бы культ для всей тюрьмы, арестанты относятся к ней с величайшим почтением и уважением, она, несомненно, руководит общественным мнением всей тюрьмы, и ее приказаниям все подчиняются почти беспрекословно; с большой уверенностью можно сказать, что проявляющиеся в тюрьме протесты арестантов в виде общих голодовок, отказывания от гуляния, работ и т. п. делаются по ее камертону».

Когда в 1889 году в тюрьме началась голодовка узников, спустя несколько дней все ее участники сдались, и только Фигнер голодала в одиночку, страшно разгневанная на своих слабых товарищей.

В 1904 году, после двадцати лет заключения, Фигнер выпустили на свободу. Ее мать, которой сказали, что она «узнает о своей дочери, когда она будет в гробу», сумела пробить глухую стену. Уже смертельно больная, в прошении на имя государя Николая II она умоляла его освободить дочь, чтобы попрощаться с ней навсегда. «Николай Кровавый», «внемля к мольбам» несчастной женщины, заменил Фигнер бессрочную каторгу на 20-летнюю, которая как раз вскоре и истекла. Вера не хотела получать от царя никакой милости, даже сначала противилась освобождению, но любовь к матери пересилила гордость революционерки. Она вышла на свободу, но матери в живых уже не застала. После недолгой ссылки ее выпустили за границу, где она и засела за свои мемуары «Запечатленный труд»…

Вернувшаяся в Россию в годы Первой мировой войны, Фигнер знала цену обещаниям большевиков. В сентябре 1917 года она писала: «Все утомлены фразой, бездействием и вязнем в трясине наших расхождений. Только большевики плавают, как щука в море, не сознавая, что своей необузданностью и неосуществимыми приманками темных масс постыдно предают родину немцам, а свободу – реакции». Словом, Фигнер не приняла большевистского переворота, осуждала недостойную цивилизованных людей практику захвата заложников. И в советские времена она осталась такой же упрямой и несгибаемой, как и в Шлиссельбурге, хотя порой отчаянно бедствовала и голодала. Когда в 1932 году Е. М. Ярославский предложил Фигнер вступить в Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, находившееся в теплых объятиях партии, старуха была непреклонна: «Нет!» Как можно вступать в организацию, которая одобряет смертные приговоры? Она писала, что «не зная современного метода политического расследования дел, в которых на карте стоит свобода и жизнь человека, не зная, чем вызываются признания подследственных виновности своей при полном отсутствии ее, Общество… ставится в необходимость давать резолюции, одобряющие деятельность ГПУ и, увы, дает одобрительную санкцию».

И далее – обвинения большевиков в монополизации политической власти, слова о «подъяремном большинстве, именуемом беспартийным». За такие речи тогда можно было загреметь в лагерь или дальнюю ссылку… Но Веру Николаевну не тронули. Она умерла в 1942 году в возрасте 90 лет…

Часть VII
Царствование Александра III и Николая II.
1881–1917

Александр III – «Гатчинский затворник»

Гибель Александра II стала страшной потерей для России. Несмотря на давление консерваторов, многочисленные, казалось бы неразрешимые проблемы, появившиеся уже в ходе реформ, Александр II упорно шел вперед. Время сделало его выдающимся реформатором, который, вероятно, нашел бы способ разрешить главное противоречие между самодержавием и обществом, десятилетиями раздиравшее Россию. Александр II сумел встать над консерватизмом и радикализмом и уверенно вел страну по пути, на котором западные, либеральные ценности не входили в жестокое противоречие с русскими традициями, а самодержавие – прежде душитель всех либеральных начинаний – становилось их источником. Но судьба не дала царю продолжить этот взвешенный и перспективный курс…

После гибели Александра II на престол вступил его старший сын Александр Александрович. В день смерти отца Александр III, окруженный плотным конвоем, стремительно покинул Зимний дворец и укрылся в Гатчине, ставшей на долгие годы его убежищем. Новый император боялся покушений, сделавших кошмаром жизнь его семьи с середины 1860-х годов. По той же причине он на два с половиной года отложил коронацию в Москве. У дверей «гатчинского затворника» – так его называли в обществе – круглосуточно дежурила охрана. Одиннадцатого марта 1881 года К. Победоносцев писал своему бывшему воспитаннику, чтобы он перед сном лично запирал за собою двери, «не только в спальне, но и во всех следующих комнатах, вплоть до выходной». Кроме того, следовало «непременно наблюдать каждый вечер перед сном, целы ли проводники замков. Их легко можно подрезать». Самодержец должен был ежевечерне сам проверять «под мебелью, все ли в порядке».

После таких советов можно поверить в слухи, будто вокруг Аничкова дворца в Петербурге, где останавливался царь, была устроена подземная галерея с электрическим освещением, чтобы бомбисты не сделали подкоп под дворец. И в самом деле, Александру III было кого бояться. В 1880-е годы не менее пяти раз народовольцы готовили покушения (среди их участников был брат Ленина, Александр Ульянов). Неудивительно, что в подобной атмосфере, при таком умонастроении Александр III жил замкнуто и нередко прикладывался к бутылке в компании со своим генерал-адъютантом. А между тем он, наследник престола, так любил жизнь и все ее наслаждения! Он был страстным рыболовом и охотником (убил десятки зубров в Беловежской пуще), много ездил, любил компанию друзей.

Н. Борель. Император Александр III.

Человек, как писал С. Ю. Витте, «совершенно обыденного ума, можно сказать, ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования», Александр III был по-своему ярок и выразителен. Как писал знавший его Витте, в каком бы костюме он ни вошел в комнату, он не мог бы остаться незамеченным. Император «не был красив, по манерам был, скорее, медвежатый», а больше всего походил на «большого русского мужика из центральных губерний… и тем не менее он своей наружностью, в которой отражался его громадный характер, прекрасное сердце, благодушие, справедливость и вместе с тем твердость, несомненно импонировал» окружающим. Он был страстный рыболов и охотник, любил хорошо выпить и вкусно закусить. Его слово было законом для всех членов разросшейся семьи Романовых. Все «шалуны» из Романовых страшно боялись Александра. Они знали, что он был нетерпим ко всяческим проявлениям «вольностей» и супружеской неверности в царской семье, считал, что первая семья России должна быть для всех образцом, примером достойного, христианского поведения. Именно поэтому он осуждал отца за связь с Юрьевской.

К. П. Победоносцев.

Действующие лица

Константин Победоносцев

Константин Петрович Победоносцев (1827—1907), профессор права, автор классического труда «Гражданское судопроизводство», получил прекрасное образование, служил в Сенате, был учителем будущего императора Александра III и самым боль шим авторитетом для него. В начале карьеры чиновника он принадлежал к либералам, но уже с середины 1860-х годов перешел в лагерь консерваторов. Во многом это было связано с впечатлением, которое произвели на него покушение Каракозова и польское восстание 1863 года. Тогда сомнения в правильности избранного властью пути закрались в головы многих людей, вначале поддержавших реформы. Победоносцев опасался, что западнические реформы приведут к разрушению традиционного уклада русской жизни, основанной на «народной вере» в царя, и всего порядка. «Как бы ни была громадна власть государственная, – писал он, – она утверждается не на ином чем, как на единстве духовного самосознания между народом и правительством, на вере народной: власть подкапывается с той минуты, как начинается раздвоение этого на вере осознанного сознания». Честолюбивый и волевой, он сделал карьеру при Александре III, став обер-прокурором Священного синода. На этом вполне идеологическом посту он начал борьбу с призраками революции, с разрушением «сознания, основанного на народной вере», встал на путь осознанного и разумного консерватизма. Основные идеи, которые он внушал царю, заключались в том, что главным достоинством унаследованного от прошлого порядка является тесная связь верховной власти и народа, что в России «самодержавие народное», теплое, близкое душе русского народа, основанное на православии. Без самодержавия Россия не сможет жить, что оно, вместе с православием, является основой самобытной русской жизни, и эти отношения нужно сохранять во что бы то ни стало. России не нужны нововведения, земства, которые разобщают людей. Не нужны России, привыкшей к единству с государем, разные «говорильни для произнесения растлевающих речей». Победоносцев называл конституцию «великой ложью нашего времени» и считал, «уж лучше революция русская и безобразная смута, нежели конституция. Первую еще можно побороть вскоре и водворить порядок в земле, последняя суть яд для всего организма, разъедающий ее постоянно ложью, которую русская душа не принимает». Этих идей придерживался и новый император, как-то сказавший: «Конституция? Чтобы русский царь присягал каким-то скотам?»

При этом Победоносцев не был примитивен, как порой его изображали, хотя в его внешности, повадках было что-то необычайное, даже зловещее, некоторым он казался страшной ночной птицей. Он был человеком бескорыстным, честным, прямым, чуждым закулисных придворных интриг. Близко стоявший к царю, он не был типичным царедворцем, не любил болтовни, роскоши. Сквозь его суровость и сухость проглядывала доброта, искренняя любовь к Александру III. Настаивая на консервации старого режима, он понимал, что его усилия тщетны, что царская власть все дальше и дальше от народа, что Россия уже вошла в роковую для нее стадию. В 1900 году он писал, что страна идет «на всех парах к конституции и ничего, никакого противовеса, какой-либо мысли, какого-либо культурного принципа нет», что Россия обречена на крах.

Как нередко бывало, наследник придерживался взглядов, противоположных отцовским. С ранних лет он был противником реформ западного толка, врагом любых институтов и начинаний, способных изменить режим неограниченного самодержавия. Да и по складу своего характера он не был, как отец, реформатором и мыслителем. Словом, с началом царствования Александр III отстранил от власти всех министров своего отца во главе с Лорис-Меликовым и резко изменил политику.