Текст книги "Императорская Россия"

Крестьянский вопрос

Как в начале царствования, так и в конце его не было более важной проблемы, чем крепостное право. Во время VIII ревизии населения (1833) было зафиксировано 11,5 млн душ крепостных крестьян мужского пола. Это составляло 44,9% всего населения страны и 53% всех крестьян. И хотя ко времени IX ревизии (1850) число крепостных понизилось до 11,3 млн душ, в процентном отношении их было еще очень много – 49% от общего числа крестьян. Крепостная экономика оказывала самое серьезное воздействие на экономику страны в целом – ведь половина населения принадлежала к числу рабов. Именно в сторону рабства в николаевскую эпоху двигалось крепостничество. Многие государственные деятели были обеспокоены ростом числа дворовых. В начале 1840-х годов их было не менее 2 млн человек, то есть каждый шестой деревенский житель. Это означало обезземеливание крестьян, которые лишались земли из-за ее нехватки либо сгонялись с нее помещиками. Широкое распространение получила так называемая «месячина», когда крестьяне лишались собственного хозяйства и раз в месяц получали с помещичьего двора продукты. Все это стало напоминать рабские плантации Алабамы или Вирджинии в США.

Как и в XVIII веке, в помещичьих усадьбах процветали жестокость и произвол. Насилие, «право первой ночи», целые гаремы крепостных девок были нормой, как и то, что на конюшнях до смерти засекали кнутом провинившихся «хамов» и «хамок». Молодой Пушкин писал:

 
Увы! Куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы…
 

Огромная власть одного человека над другим, которую давала система крепостного права, не могла не развращать людей – как помещиков, так и крепостных. Крепостные почти всегда были не заинтересованы в труде на своего помещика и придумывали массу уловок, чтобы увильнуть от работы, уменьшить ее нагрузку, сделать дело хуже, чем положено. Напротив, помещики и их приказчики стремились усилить контроль за крепостными, ужесточить наказания, придумать новые способы наблюдения и учета труда крепостных. Порка была неотъемлемой частью жизни крепостного. Его наказывали за лень, неповиновение, воровство. Но телесные наказания давно перестали быть эффективными средствами управления, они воспринимались как необходимое зло, которое нужно сносить, как непогоду. Неудивительно, что в этих условиях благородная цель труда, как единственного достойного способа существования и совершенствования своей жизни, исчезала. Обмануть, украсть, навредить, сделать свое дело плохо для крепостного было не постыдным, а, наоборот, похвальным делом, которым можно было кичиться перед людьми.

Неверно думать, что крепостные крестьяне, не знавшие свободы, не хотели ее. Стремление к ней заложено в человеке изначально, с самого его рождения.

Мечта о воле порождала фантастические слухи о «Беловодье» – волшебной стране, где можно укрыться от всяческого гнета и стать счастливыми. В условиях бесправия миллионов людей свобода не понималась ими как ответственность за себя, свою семью, свою деревню, страну. Крестьяне воспринимали свободу как полное освобождение от всяческих обязанностей перед обществом. Жить на свободе – значило для крепостных вообще не зависеть от кого бы то ни было, не выполнять обязанностей, которые налагает общество на своих членов, будь то налоги на общие нужды, или содержание мостов и дорог в своей деревне. Путь от рабства к свободе для русских людей еще только виднелся впереди, а идти по нему предстояло долгие десятилетия.

Возникали и серьезные экономические проблемы. Барщинное хозяйство уже стало невыгодно экономически и не могло дать нужной помещику прибыли. Обработка почвы крепостными была плохой, применение новых достижений агрикультуры и использование новой техники было редкостью. В итоге урожаи оставались низкими. Не приносили прибыли и крепостные предприятия – вотчинные фабрики, на которых за ткацкими и другими станками работали крестьяне и дворовые. Примитивное вотчинное производство не могло конкурировать с купеческими мануфактурами, где работали вольнонаемные на дорогих западных станках. Помещик же был не в состоянии купить новый станок, да и работа раба на нем не могла быть хорошей, поэтому к середине XIX века такие мануфактуры начинают закрывать. Между тем потребности помещика росли. Он уже не мог удовлетвориться тем, что ели, пили, во что одевались его деды. Соответственно вырастали долги помещиков. Многие из них оказывались без средств, проматывая свои грядущие доходы или пускались, подобно герою «Мертвых душ» Гоголя, на авантюры. Как известно, Чичиков, пользуясь тем, что от ревизии до ревизии проходило 15 лет, скупал по дешевке «мертвые души», а потом их, как свои «живые», закладывал в банке и получал под них деньги. Заклад имений стал самым распространенным способом избежать полного краха. Государство, выдавая ссуды под заклад имения, помогало помещикам, и таких должников становилось все больше и больше. В 1843 году более половины всех имений было заложено.

Напряженной оставалась и социальная обстановка в деревне. Крестьяне питались слухами о грядущем освобождении, волновались, бунтовали почти непрерывно. За время царствования Николая I учтено 556 бунтов, и около половины из них пришлось усмирять с помощью войск – столь серьезными и массовыми были эти выступления и жесткими требования восставших. Можно без преувеличения сказать, что миллионы крестьян жили слухами о грядущей свободе. Вот один из типичных примеров. Весной 1847 года власти Витебской и Псковской губерний были обеспокоены странным явлением. Крестьяне целых деревень, уездов поспешно и дешево продавали скот, инвентарь, дома и огромными толпами двигались на восток. Попытки остановить это неуклонное движение не удались. Оказывается, как пишет современник, среди крестьян распространился слух, что «рабочим на строившейся тогда Николаевской железной дороге даруют особые льготы, что помещичьи крестьяне, проработавшие на этой дороге три года, освобождены будут с семействами от крепостной зависимости». Крестьяне спешили. Говорили, что если на дорогу не поспеть к 15 мая, то свободы не видать. С большим трудом, с помощью солдат и насилия, удалось воспрепятствовать этому буквальному движению тысяч людей к свободе.

Естественно, что отношения помещиков и крестьян оставались во многих уездах очень напряженными. Мысль о необходимости как-то развязать роковой узел противоречий путем реформы приходила в голову многим умным и просвещенным помещикам. В 1842 году прогремело так называемое Муринское дело, когда владелец села Мурина граф Воронцов заключил со своими крепостными договор, по которому они получали полную свободу вступать в брак по своему усмотрению, приобретать на свое имя собственность, переходить на другие земли. Это был немыслимый поступок помещика, который встретил осуждение его сообщества. Но все больше помещиков в 1840–1850-е годы думали, как Воронцов, их к этому толкала экономика, необходимость – особенно в плодородных районах – организовать товарное, прибыльное хозяйство. Коренным вопросом отмены крепостного права оставалось даже не юридическое освобождение крестьян. Ведь то, что отпустить раба на волю придется, понимали многие. Главной была проблема земли. Цена ее постоянно возрастала, а только она могла дать в будущем стабильный доход и помещику, и крестьянину. И хотя Николай I и повторял, что помещичья собственность священна и «никто к ней прикасаться не должен», в правительственных верхах все же понимали, что оставить всю землю у помещика нельзя – бунт станет всеобщим. Поэтому власти постоянно выискивали такие решения, которые при неизбежной отмене крепостного права сохраняли бы за помещиками большую часть земли, но оставляли и крестьянам минимальный клочок для пропитания. Правительство опробовало несколько моделей, переходных от крепостничества к свободе. В 1842 году было принято «Положение об обязанных крестьянах». Так назывались крестьяне, обязавшиеся по договору с отпустившим их с землей помещиком платить ему оброк или отрабатывать на его поле. Помещик уже не мог разорвать договор, изменить оброк или отнять данную землю. Закон был хорош, но вступал он в силу только по желанию помещика. Никто не имел право заставить его подписать с крепостными такой договор.

Великая княгиня Елена Павловна.

Действующие лица

Великая княгиня Елена Павловна

Не все и в царской семье держались консервативных взглядов. Великая княгиня Елена Павловна как раз и была такой. Вообще, ее появление в России сопровождалось скандалом. Когда в 1824 году она, очередная немецкая принцесса, приехала в Петербург в качестве невесты царского сына династии Романовых, ее жених, великий князь Михаил Павлович, наотрез отказался венчаться… 17-летняя Фредерика Шарлотта Мария (она появилась на свет в 1806 году) родом из Вюртемберга ему сразу же не понравилась – слишком была высокого мнения о себе, слишком умна, скучно рассудительна, словом, не нашего поля ягода. С большим трудом вдовствующей императрице Марии Федоровне, которой девица приходилась родной племянницей, удалось уговорить принцессу повременить, не уезжать. Тем временем на Михаила давили со всех сторон, и он, как самый младший в семье, подчинившись воле матери и братьев – императора Александра I и великих князей Константина и Николая, вздохнул и в феврале 1824 года пошел-таки под венец с великой княгиней Еленой Павловной – такое православное имя получила принцесса Вюртембергская.

Трудно представить себе таких разных людей в одной семейной паре, какими были Михаил и Елена. Она получила блестящее образование в знаменитом своими выдающимися выпускницами парижском пансионе госпожи Кампан. С ранних лет она, от природы талантливая и любознательная, проявляла необыкновенные способности к точным и естественным наукам. Выдающийся французский зоолог Жорж Кювье даже хотел видеть ее своей ученицей, но принцессе от рождения был уготован иной удел. В 15 лет, узнав, что ей предстоит стать женой великого князя Михаила, принцесса самостоятельно, имея только словарь и грамматику, быстро выучила русский язык, чем, приехав в Россию, поразила придворных. Да и впоследствии Елена Павловна интересовалась наукой, заметно выделялась умом и образованностью среди Романовых. Недаром император Николай I с гордостью говорил о ней: «Это – ученый нашей семьи».

«Это – бурбон нашей семьи» – так мог бы сказать царь о супруге Елены Павловны, своем брате Михаиле. Действительно, в сравнении с ним даже такие страстные любители фрунта, как Константин и Николай, выглядели мягкотелыми либералами. Император Николай каждый раз горько вздыхал, слушая жалобы офицеров на удручающе мелочный педантизм и крайнюю вспыльчивость брата – командира гвардейского корпуса. Потускневшая пуговица или незастегнутый крючок вызывали у Михаила целую бурю гнева. Впрочем, несмотря на это, военные любили своего командира, называя его «добрым угрюмцем». Как писал биограф Михаила, «под личиной строгости великий князь, однако, таил доброе сердце», был отходчив. Он бывал необыкновенно остроумен. Фразы и выражения Михаила Павловича любили повторять в обществе как анекдоты.

Дети (а у Елены и Михаила было пять дочерей) всегда чувствовали доброе сердце отца. Как только он появлялся вечером в их спальне, они вскакивали с постелей и с визгом повисали у него на шее. Зато когда заходила мать, они чинно лежали под одеялами, подставляя лобики под ее холодный поцелуй. В Елене Павловне не было доброты и непосредственности Михаила. В поступках ее всегда чувствовалась внутренняя дисциплина, сдержанность, порядок, рационализм и взвешенность. Естественно, что супруги не ладили. В год 25-летия их брака Михаил пошутил: «Еще пять лет такой жизни и наш брак можно назвать Тридцатилетней войной». Но он не дожил до конца этой «войны» и внезапно умер в 1849 году.

После этого жизнь вдовствующей великой княгини не претерпела резких изменений, и прерванная трауром вереница приемов и празднеств в ее Михайловском дворце (каждый ныне знает его как Русский музей) продолжилась. Эти празднества не уступали царским и даже превосходили их: Елена Павловна отличалась высочайшим вкусом и изобретательностью. Как писал М. Корф после одного из праздников в Михайловском дворце, «подобного соединения в одно прекрасное целое всех обаяний роскоши, изобретений воображения и изящного вкуса мне никогда не случалось видеть даже при нашем блестящем дворе. Для достойного описания этого праздника надо было совокупить живопись с поэзией, кисть Брюллова с пером Пушкина». Такого же мнения был и француз Кюстин, особенно потрясенный зимним садом, под душистыми кронами экзотических растений которого прогуливались гости. Посредине, сверкая всеми цветами радуги, бил огромный фонтан, отражаясь в зеркальных стенах. Кюстин записал: «Я не понимал, сон это или явь. Во всем была не только роскошь, но – поэзия». Чтобы покинуть этот рай, Кюстину пришлось пройти через рощу цветущих апельсиновых деревьев… И это – в Петербурге!

С годами Михайловский дворец стал не только чертогом для непревзойденных по красоте празднеств, за что его хозяйку так ценил Николай I, но и местом встреч в салоне великой княгини Елены Павловны. Кюстин отмечал необыкновенное обаяние и такт хозяйки, ее умение, как писал другой очевидец, беседовать с гостями «по приличности каждого». Тут видно и знание людей, и большая образованность. Так, Кюстин поразился прекрасной осведомленности великой княгини в современной ему французской литературе. Да и русскую словесность она знала не хуже. Несколько раз Елена Павловна виделась с Пушкиным, разговаривала с ним о Пугачеве, он даже давал ей почитать тогдашний самиздат – запрещенные «Записки» Екатерины II. В своем дневнике Пушкин записал, что она «сходит с ума от них». Дружила Елена Павловна и с Василием Жуковским, который помогал ей совершенствовать русский язык, и с Федором Тютчевым. Особенно увлечена она была прозой Гоголя – явное свидетельство неординарности этой читательницы – и добилась издания его первого собрания сочинений.

Елена Павловна славилась как истинная меценатка – с чувством прекрасного, изящным вкусом, обширными знаниями, тонким слухом. Хорошо разбираясь в живописи, великая княгиня помогала художникам А. Иванову, К. Брюллову, И. Айвазовскому. В ее салоне устраивались концерты, велись содержательные беседы. Кроме писателей сюда приходили ученые (один из них, Н. Миклухо-Маклай, посвятил великой княгине свои исследования о Новой Гвинее), а также музыканты. И самой яркой звездой среди них был талантливый, энергичный и честолюбивый Антон Рубинштейн, бывший на ее концертах сначала аккомпаниатором певцов, а потом взявшийся за организацию музыкальных вечеров. Он при полной поддержке Елены Павловны основал Русское музыкальное общество, а потом и консерваторию, первым выпускником которой стал П. И. Чайковский. Развитие этого явно прозападного (в пику кругу Балакирева и «Могучей кучке») направления в музыке шло под эгидой Елены Павловны, известной космополитки среди Романовых. Она не любила православия, считала его «религией беспрестанных поклонов», выступала сторонницей эмансипации женщин, основала знаменитую Крестовоздвиженскую общину сестер милосердия. А о ее благотворительности и щедрости, как писал один из авторов в 1881 году, «нечего повторять, это знает каждый нищий».

С началом царствования Александра II, казалось, наступило самое подходящее время для Елены Павловны: начались Великие реформы. Молодой император ценил свою тетку, прислушивался к ее мнению и всегда соглашался посмотреть переданные через нее записки и проекты – иначе они застревали в бюрократическом частоколе. Вдруг оказалось, что салон Елены Павловны стал «территорией реформы», как и Мраморный дворец – резиденция брата царя, великого князя Константина Николаевича. Здесь стало возможным обсуждение политических вопросов людьми, которые в ином месте встретиться не могли. Высокопоставленные сановники, да и сам царь, могли в салоне Елены Павловны без ущерба для светских приличий, избегая обязательных и тягостных норм придворного церемониала, встретиться с так называемыми «либеральными бюрократами» – тогда еще скромными чиновниками и профессорами, которых переполняли новые идеи, столь важные для власти, искренне желавшей перемен. Один из них, Б. Н. Чичерин, писал потом, что напрасно обвиняют Елену Павловну в честолюбии, в желании вмешиваться в государственные дела: ведь она хотела добиться, «чтобы царствующие особы привыкали видеть известные физиономии», словом, способствовала сближению власти и мыслящей части общества. В итоге постепенно власть (невиданное в России дело!) привыкла обращаться к независимым от нее экспертам, специалистам, прислушиваться к их мнению.

Но Елена Павловна была не только гостеприимной и просвещенной хозяйкой салона, которая умеет слушать и не забывает о чае для спорщиков. Она шла своим путем и в 1856 году решила освободить от крепостной зависимости крестьян своих имений. Один из видных членов салона в Михайловском дворце, а потом крупный реформатор Н. А. Милютин написал для Елены Павловны проект освобождения ее собственных крестьян имения Карловка, и в этом проекте было сказано главное – освобождение крестьян надо проводить с землей за выкуп. Это предложение стало главной идеей освобождения крестьян в 1861 году. Неудивительно, что Елена Павловна одной из первых прочитала еще неопубликованный манифест 19 февраля 1861 года – уж к нему она имела непосредственное отношение.

Еще долго в Михайловском дворце сохранялись традиции и щедрых угощений, и роскошных балов, и музыкальных вечеров, где можно было послушать скрипку Г. Венявского, виолончель К. Давыдова или игру на фортепиано Антона Рубинштейна. Однако шли годы, таяло здоровье великой княгини, все чаще она уезжала лечиться на воды, отошла Елена Павловна и от политики. Но ее вклад в реформы не был забыт: Александр II удостоил Елену Павловну медали «Деятелю реформ», которую она заслужила по праву… Она умерла в 1873 году.

Перспективным казалось и введение, по замыслу П. Киселева, «инвентарных правил» на Украине, в Литве и Белоруссии. Суть их в том, что по этим правилам определялось количество земли, которое помещик передавал крестьянам, а также устанавливались размеры повинностей в его пользу. Раз приняв «инвентарные правила», обе стороны уже не могли их изменить.

В этих очень умеренных и не решавших проблему отмены крепостного права инициативах главное то, что крепостное право вводилось хоть в какое-то правовое поле. Крепостные крестьяне переставали быть просто живым инвентарем, а становились юридической стороной, одной из сторон соглашения. Для России это был гигантский скачок, и впоследствии опыт Киселева в западных губерниях был использован при отмене крепостного права в 1861 году.

Жандарм Европы и покоритель Кавказа

Во внешней политике Николай I не хотел никаких перемен: «венская система», то есть международная система, установленная после победы над Наполеоном, должна существовать. Революционное движение в Европе в 1848 году воспринималось им, как личное оскорбление. Неудивительно, что в Европе он получил прозвища «Dompteur des revoluions» – «Укротитель революций», а также «Жандарм Европы». Тогда появилась горькая польская пословица: «Куда ступает нога русского солдата, там не растет трава». Особенно жестоко русский император расправился в 1849 году с восстанием венгров, «посмевших» отколоться от Австрийской империи. На помощь австрийцам был послан русский карательный корпус.

Имперское движение России на Северном Кавказе уже с начала XIX века встречало сопротивление горцев, особенно после переноса военной линии – границы – с Терека южнее, на реку Сунжу, к подошве Кавказских гор, и строительства там русских крепостей. В 1818—1820 годы были построены три крепости – Грозная (ныне г. Грозный), Внезапная и Бурная. Трудно точно сказать, когда началась Кавказская война – она тянулась фактически всю первую половину XIX века, стала трагедией как для народов Кавказа, так и для русского народа. Обострение ее произошло после назначения в 1816 году главнокомандующим на Кавказе героя войны 1812 года А. П. Ермолова. Он показал себя как жестокий, неумолимый колонизатор. Ермолов использовал разные способы покорения кабардинцев, чеченцев и других народов. Если его приказы о переселении горцев на равнины (там было легче их контролировать) не исполнялись, то он приказывал уничтожать аулы, сжигать дома и посевы, вырубать сады и леса. Так создавались «мертвые зоны», в которых уже никто не жил, а горцы изгонялись выше, в горы, где они, лишенные всего, умирали от голода, болезней и холода. Обосновывая страшные жестокости, применяемые к мирному населению, Ермолов писал: «Здесь, между народами загрубелыми в невежестве, чуждыми общих понятий, первый закон есть сила. Один только страх оружия может удержать горцев в покорности». Преемник Ермолова И. Ф. Паскевич пытался установить господство России вдоль Черноморского побережья Кавказа, что привело к открытию нового фронта борьбы с горцами. Карательная политика Николая I привела к распространению на Северном Кавказе, особенно в Дагестане, идей мюридизма. Мюрид – это человек, который, воюя против «неверных», идет по пути сближения с Богом. В ряды мюридов встало много воинов с гор Кавказа. С 1834 года во главе массового движения встал Джемалэддин, более известный как имам Шамиль. Он прославился тем, что укрепился в горах Дагестана, а затем объединил чеченцев с дагестанскими народами в едином государстве – имамате, основанном на принципах ислама, имевшем свои органы управления и даже наградные знаки. Он резко изменил тактику борьбы с русскими: от лобовых нападений и обороны аулов он перешел к тактике неожиданных засад, стремительных набегов и быстрого отхода в родные горы. Так ему удалось погубить целую карательную экспедицию кавказского наместника М. С. Воронцова, которая была снаряжена в 1845 году на аул Дарго – столицу имама. Талантливый, яркий проповедник, суровый и справедливый правитель, храбрый воин, он стал вождем и героем горцев. Лишь в 1859 году Шамиль, одерживавший многочисленные победы над русскими, был окружен в ауле Гуниб и сдался русским войскам.