Текст книги "Добро пожаловать в Абрау!"

Почувствовав себя в некоторой безопасности, Трофим вымолвил:

– Что произошло?

Говорун старший кивнул в сторону своего двора. К воротам подъехала полицейская машина, и теперь Трофим понял, его детству пришел конец. Покойный дедушка так часто говорил, когда случалось что-то плохое.

Мама Аркадия встретила полицейских как и полагается тяжелой (во всех смыслах этого слова) женщине, в позе руки в боки и каменным лицом, с каким она не раз смотрела на сына, если тот шалил или не хотел делать уроки. С крыльца своего дома Трофим видел, что полицейские временно потеряли контроль над развитием событий, но чуть позже все вошли во двор и направились за дом, где семья Говорунов держала домашнюю животность.

Трофим обул кеды и тоже отправился туда, только не прямым путем, а через лаз в заборе. Шок по-прежнему клокотал в его груди, и он чувствовал себя далеко от той уверенности, с какой возвращался домой после того как увидел шхуну. В тот раз у него был защитный тотем, который позволял делать что угодно и при этом оставаться «в домике». Сегодня все изменилось. Он понял это с первого взгляда на Аркадия. Никогда прежде он не видел друга в таком ужасном состоянии. Эта причина толкнула его в чужой двор, вопреки тому, что всего минуту назад Трофим хотел зайти в дом, лечь под одеяло и доспать до восьми утра.

Он проскочил на задний двор и еще до того, как наткнуться на полицейских заметил на дорожке пятна крови. Обычное дело для сельской глубинки. Если твоя семья держит птицу, то периодически она ее ест. Следовательно, не стоит удивляться мелким брызгам на вытоптанной дорожке. Кровь могла накапать с отрубленной шеи курицы или индюка.

Трофим прошел мимо.

Так как задний двор Говорунов представлял собой лабиринт из загонов для свиней, кроликов и птицы, он не сразу разобрался, куда пропали двое полицейских и мама Аркадия. Двор показался ему угрюмым и молчаливым, но чем глубже он продвигался в узкий проход, тем чаще оглядывался назад. Все сводилось к тому, что Трофим вновь почувствовал опасную тягу к неизвестному, подобно той, что уже преодолел по пути к пещере. Тогда он все сделал правильно. Так считало его внутреннее эго. Они нашли мертвую девочку, сообщили в полицию. То, что полиция девочку в пещере не обнаружила, являлось предметом другой истории. Трофим узнал об этом не сразу. Их миссия была закончена. И все же кое-что мучило его спустя сутки. Когда он попал в пещеру, он чувствовал, будто уже был здесь раньше. Конечно, Трофим посчитал это абсурдом. Но по сей день у него имелось мнение, что в пещеру девочку принесли неспроста. Кто-то знает о свойствах того места. И волки не зря ходят вокруг да около, пригнув голову к земле.

Трофим услышал голоса и свернул в один из проходов. Полицейские стояли в ряд, разглядывая нечто за забором. Их внимание было отвлечено от окружающего мира. Один из мужчин медленно приложил к уху телефон, другой облокотился на железную ограду и что-то записывал. Трофим на цыпочках проскользнул сквозь проход и встал за их спинами. То, что ему открылось, не походило на сон. Он никогда и нигде не видел столько крови (пусть и не человеческой). В загоне лежал поросенок. Вряд ли кого-то могло это смутить, если бы не одно странное обстоятельство. Шея поросенка была распорота от уха до уха. Кровь собралась вокруг него в лужу, где аккуратно лежали пять обезглавленных кроликов и два индюка. Все хозяйство Говорунов, за исключением двух десятков кур, в одночасье оказалось на лобном месте, над которым висели пять кроличьих голов. Каждая голова – на отдельной петле, а петля на общей проволоке. Смотрелось так, будто кто-то высушивал рыбу.

Трофим прикусил губу. Солнце восходило все выше, и над лужей крови начинали роиться жирные разноцветные мухи. Когда одна из мух села ему на щеку, Трофим дернулся. Ему почудилось, будто кто-то толкает его в загон, и тут его взгляд лег на заднюю стену. Он вспомнил стихотворение. Вслед за ним последовал отчетливый разрыв между случайным и, как говорили в фильмах, намеренным поступком. Стало понятно, что ночью к его соседям неприятель пришел не просто так. Его визит носил очевидный подтекст.

На бетонной стене печатными буквами было выведено:

НЕ МЕШАЙ МНЕ

Трофим отступил и почувствовал руку на своем плече. Он вскрикнул и обернулся. За ним стоял Говорун Старший. Папа Аркадия прижал палец к губам и поманил его прочь от загона.

– Это теперь их дело, – сказал он. Вид его был поникший, но он держал себя в руках.

Когда они оказались в отдалении от полицейских, он закурил сигарету и принялся пускать дым так, чтобы он не шел в сторону Трофима.

– Я хотел тебе кое-что объяснить… по поводу сына. Не бери близко к сердцу то его поведение. Он сорвался, потому что любил кроликов больше всего на свете.

В этом Трофим не сомневался. Аркадия связывало с кроликами многое, и иногда ему казалось, что на заднем дворе он проводил больше времени, чем в школе и со своей семьей.

Трофим кивнул головой в знак согласия.

– Он уже успокаивается. Я дал ему таблеточку, и он скоро заснет. А завтра я постараюсь достать других кроликов. Уж слишком он в них влюблен.

Отец Аркадия говорил так, словно кролики просто исчезли, а не валялись обезглавленными в луже крови. Трофим присмотрелся к его лицу и подумал, что, если бы не мама, полицию бы вообще никто не вызывал, а надпись на стене вообще бы никто не заметил. У него сложилось мнение, что Говорун Старший уходил от реальности, испытывая не менее сильный шок, чем его сын и жена. Он просто ничего не видел. Его веки подрагивали при каждой затяжке, пальцы мяли сигарету, а дым вырывался из груди, как из глохнущего двигателя.

– Вы даже не слышали, как это произошло? – спросил Трофим.

– Нет, – коротко ответил он. – Ночью было тихо. Я выходил покурить в три и пять утра, и ничего не слышал. А потом… меня разбудила Лариса. Тебя когда-нибудь будили криком обезумевшей женщины?

Трофим подумал о своей матери. У нее случались срывы, но не настолько, чтобы назвать ее обезумевшей.

– Нет.

– А меня разбудили. И сейчас я жалею о том, что вместе со мной проснулся мой сын. Так бы я потихоньку убрался в сарае. А теперь… жена подняла шум, полицейские… Через день понесется слух по всему поселку, – он докурил сигарету и бросил окурок в собачью миску.

Только сейчас Трофим обратил внимание, что собаки нет на обычном месте. Цепь была оборвана, будка скособочена.

– Вам не кажется, что сегодня здесь был какой-то изверг?

– Изверг? – Говорун дернул бровью. – Какой здесь может быть изверг?

– Надпись на стене! – напомнил Трофим. – Вы же ее видели? Или вы считаете ее шуткой?

– Не бери близко к сердцу, малыш, – повторил Говорун и глянул на небо. – В своем детстве я еще не так шутил над людьми. Как говорят, Бог все видит. Вот он и увидел. Теперь шутят надо мной.

– Нет, нет, нет! Я так не считаю. И ваша жена сделала все верно, что вызвала полицию…

Тут отец Аркадия хмыкнул и махнул рукой.

– Много ты знаешь, пацан, – прозвучало так высоко и трагически, будто произносилось последний раз.

Говорун Старший вскинул голову, развернулся, сдавая задним ходом, и двинулся к крыльцу своего дома. Он шел, выпрямившись, как важный чиновник, но чем дальше он отходил от Трофима, тем меньше его походка походила на уверенный строй. Перед тем как подняться на крыльцо он и вовсе ссутулился, и закрывая за собой дверь, выглядел не лучше доведенного до края человека. Трофим тоже ушел с заднего двора, чтобы не попадаться на глаза полицейским. Возле своего забора он задержался. Как-то неудачно закончилась их беседа. В пределах того, что понимал он и не понимал Говорун Старший, не было ничьей вины. Папа Аркадия был простым, честным человеком. Он реагировал на все мягко, но, к сожалению, не своевременно, поэтому его мнение не всегда оправдывалось. Пять минут назад его жена билась в истерике, расклеился сын, кто-то искромсал все хозяйство, и теперь соседский мальчишка преперся с идиотскими упреками. Трофим посмотрел на ситуацию со стороны и понял насколько поступил гадко по отношению к человеку, на плечи которого лег такой груз.

Он вернулся к дому Говорунов и постучал в окно. Из приоткрытой двери не слышалось никаких звуков. Трофим вздохнул. Желание чем-то помочь отцу Аркадия варьировало на тонкой грани между «за» и «против», и время ожидания медленно переваливало груз в отрицательном направлении. Он не хотел стучать второй раз. Голоса полицейских стали ближе, и Трофим уже собирался уйти, но тут на пороге возник Говорун Старший с яблоком в руке.

– Что-то хотел, Трофимчик? – спросил он без грубости и пренебрежения. Словно между ними и не было никакого разговора.

– Я хотел сказать, что… если вам понадобиться моя помощь… Я с радостью приду. А Аркашу я понял. Я бы сам… не знаю, как бы поступил.

Рука с яблоком опустилась. В грустных глазах появилась жизнь. Но созерцание длилась не долго. К ним подошла мама Аркадия. Она стала в любимую позу, заслонив Трофима боком, и строгим голосом обратилась к мужу:

– Давай собирайся, отец! Надо что-то делать со двором, пока не завоняло!

– Я все уберу, не беспокойся, – ответил он.

– Один ты ни хрена не сделаешь! – женщина припустила жару. – Этот поросенок весит килограмм сто пятьдесят!

Говорун Старший кивнул в сторону Трофима:

– Мне сосед поможет.

– Ты в своем уме, дурень! – выпалила мама Аркадия.

Трофим отошел на шаг в сторону, потому что поза «руки в боки», приобрела более угрожающий вид. Когда фигура тучной женщины начинала двигаться, она напоминала ледокол, способный проломить любые преграды.

– Я сейчас скалку возьму, по спиняке тебя отхожу!

Говорун Старший застыл. Всем своим видом он задавал один вопрос: «Почему?»

– Ты посмотри на него?! – женщина повернулась к Трофиму. – Ему сколько лет? Двенадцать, тринадцать? Ты хочешь, чтобы его мама пришла к нам с полицией и спросила, по какому поводу мы заставляем его заниматься такими делами? Ты совсем своей кочерышкой не думаешь? Отказало все?

Трофим хотел вставить слово в свою защиту. Во-первых, ему было шестнадцать, а во-вторых, предложение помочь было искренним и прозвучало с его стороны. Но тут он вспомнил слова Аркадия: «Если мама не в себе, ей лучше не перечить».

– Иди к деду! – выкрикнула она. – Или зови соседа напротив! Можешь сходить к Вальке и попросить Колю на час-другой. Делай что угодно, но если я увижу, что ты мальчишку в помощники взял, ей богу, я скалкой не ограничусь!

Говорун Старший проглотил мякоть яблока, так ее и не разжевав. Он посмотрел в сторону Трофима и пожал плечами.

– И даже не перемигивайтесь! – женщина повернулась к Трофиму. – А ты, Дима, иди домой. Помоги лучше своей маме печь пирожки. И привет ей передавай. Скажешь, что у соседей все хорошо. Полицию вызывали, чтобы грабителя поймать. Поросенка хотели утащить у нас, да не смогли. Оказался слишком тяжелый.

– Хорошо.

– Передай все слово в слово. Маму сегодня встречу, проверю, как ты передал!

– Я понял.

– Раз понял, то бегом домой. Может, еще успеешь на утренние мультики.

Трофим часто смотрел мультики, но сейчас они интересовали его меньше всего. Он вернулся в свою комнату и около часа пытался заснуть. Разумеется, у него ничего не получилось. Как он не пытался подумать о чем-нибудь спокойном и умиротворенном, его мысли возвращались на задний двор соседей, где кровью на бетонной стене было выведено:

НЕ МЕШАЙ МНЕ

Относиться с состраданием к попе Аркадия было бесполезно. Он ничем не мог ему помочь. Любые попытки пресекались строгой женщиной с взрывным темпераментом. Но вдруг Трофим понял, что думает вовсе не о ней. Он думал о друге, и в его голове все громче стали звучать слова: «Это ты во всем виноват! Ты!» После которых следовало: «Не мешай мне!»

«Это ты во всем виноват! Ты!»

«Не мешай мне!»

Он чувствовал в них тонкую взаимосвязь, точно они конкурировали.

«Не мешай мне!»

«Это ты во всем виноват! Ты!»

О том, что в Абрау-Дюрсо пропали еще две девочки, Трофим узнал от матери через четыре дня после истории с Говорунами. Девочки пропали бесследно. По поселку были развешаны их фотографии. В газетах даны объявления. Организована группа волонтеров. Поиски продолжались, полиция стояла на ушах, были введены посты для осмотров автомобилей. Из Краснодара направлены дополнительные патрули. В вечернее время обеспечивалась усиленная охрана в общественных местах. Теперь полицейские и казаки стали попадаться даже в библиотеках и маленьких продуктовых магазинах. Дорога из Новороссийска в Абрау превратилась в сплошной затор, и вместо положенных тридцати минут рейсовый автобус шел полтора-два часа.

Жизнь в поселке изменилась. Поток туристов угас. В июле, когда население Абрау-Дюрсо растет в геометрической прогрессии, внезапно воцарилось затишье. Кто-то словно нажал на кнопку, и лето превратилось в осень.

В субботу Трофим вновь стал ощущать жжение в области кисти. Вокруг пророческого тату, не беспокоившего его с того дня, как они нашли мертвую девочку, образовалась опухоль. На этот раз он чувствовал зуд на коже. Жжение отдавало болью в предплечье, из-за чего рука болела изнутри. Трофим перевязал воспаленное место марлей и тайком от матери глотал болеутоляющие таблетки. Очень быстро он заметил, что таблетка, выпитая днем, давала гораздо больший эффект, нежели таблетка, выпитая ночью. Днем ему удавалось уснуть. Ночью он лежал с открытыми глазами, глядя на лунный диск и качающуюся сосну во дворе Говорунов. Боль врезалась в него тонким сверлом, и, чтобы погасить ее, Трофим дышал ртом. Иногда вдох давался ему с таким усилием, что он начинал дрожать; иногда он терял свою руку, пальцы на ней немели, будто отмирали. Но хуже всего становилось в те моменты, когда Трофим внезапно оказывался на дороге к морю.

Впервые это случилось в ночь с понедельника на вторник. Ему удалось уснуть. Тело провалилось в кратковременное забытье, нежели сон, потому что Трофим все время ощущал сквозняк, температуру воздуха и прочие раздражительные факторы. Он ворочался, пребывая в гнетущем состоянии. Ему виделся многолетний ствол дерева, кренящийся на его дом. Ветер гнул его все сильнее и сильнее. Кора дерева трещала, сопротивляясь давлению внешних сил, пока порыв ветра не оказалось разрушительным. Ствол дерева наклонился, раздался треск. Трофим открыл глаза и обнаружил, что идет по дороге вдоль озера по направлению к развилке, где они с Аркадием оставляли велосипеды.

Мир прояснился, и Трофим понял, что не просто идет по дороге, а почти бежит. Боль ушла из него. Тело перестало сопротивляться и теперь подчинялось его разуму. Или ужасу, охватившему его. Трофим остановился и тут же упал, содрав на коленках ранее незалеченные болячки. Свежая кровь потекла по ногам, но мальчик ее не заметил. Он повернул назад, домой, и по приходу опустил подошвы в ведро с холодной водой. Боль в руке больше не беспокоила, а вот боль в ногах была невыносимой. Кожа под подушечками пальцев стерлась, точно ее сожгли.

Он вернулся в кровать под утро. Начинался рассвет, и его сразил быстрый глубокий сон.

В середине недели история повторилась. Трофим вернулся домой с новой порцией волдырей, и когда мама спросила его, почему он хромает, он ответил, что подвернул голеностоп. Оба раза Трофим покидал дом, пока мама была на ночной смене, и оба раза ему удавалось все скрыть.

За последующие три дня волдыри на ногах зажили, но состояние не улучшилось. Испытывая очередное предчувствие лунатизма, мальчишка ложился спать в толстых носках. В его комнате было жарко, но на третий раз носки спасли его ноги. Он очнулся на скале. Пришел в сознание так внезапно, будто его включили. За его спиной простиралась Лысая гора. Под бревном, за которым они прятались, тлело кострище. Никого из людей вокруг не было. Влажный ветер обдувал его пересохшие губы. Где-то вдалеке выл волк, но нерушимое постоянство леса оставалось в покое, словно кто-то накрыл их куполом. Трофим задрал голову к небу.

– Что происходит? – спросил он дрожащим голосом.

Ему показалось, что ветер ответил ему.

Вернувшись домой, Трофим крепко заснул. А когда проснулся, осознал, что с каждым разом, ночной поход подводит его все ближе к краю. Вот тогда он всерьез задумался о своей жизни. Единственная ниточка, связывающая призрачную реальность с настоящим миром, уперлась в метку, напомнившую ему о дедушке.

Глава 15

Новороссийск. Дед Иван.

Дедушка Трофима имел одну очень дорогую его сердцу вещь. Он хранил ее в старом трюмо под стеклом, куда не позволял вторгаться даже маме во время генеральной уборки. Кроме той вещи в трюмо находились несколько ваз, стаканов и прочей посуды, которой вообще никогда не пользовались. Она просто стояла на двух деревянных полках и обрастала пылью, потому что дедушка запрещал отодвигать стекло и лезть туда с тряпкой.

К слову говоря, отодвинуть стекло, пусть и при огромном желании, тоже было нелегко. Старое трюмо просело под своей тяжестью, разбухло от сырости, и стекло, если и отодвигалось, то только на расстояние, позволяющее просунуть внутрь худощавую руку. Впервые мама сумела пробраться туда после смерти деда. Ни одну вазу она так и не вытащила, зато пока протирала пыль на полках, успела поранить руку. После того случая она больше не касалась трюмо изнутри. Пыль удалялась только снаружи.

Итак, реликвия дедушки находилась на верхней полке и подпиралась тремя хрустальными вазами, как слонами. Трофим подозревал, что это была единственная фотография, где дедушка находился в одном кадре с двумя лучшими друзьями: Иваном и Кириллом. Все они стояли по его левую руку, а за их спинами простиралось озеро Абрау и алеющий закат, запечатленный столь ярко, словно в тот вечер солнце решило позабавиться над землей. Дед Толик был самым высоким в компании. Кирилл был чуть ниже, а Иван еще ниже, поэтому всегда пристраивался посередине. Трофим знал и того и другого только визуально, потому что в то время, когда все дедушки находились в расцвете сил, он был слишком мал, чтобы кого-то запомнить. Последний раз деда Кирилла он видел в гробу. Это случилось в мае две тысячи двенадцатого года. Дед Кирилл пережил его деда всего на несколько месяцев и умер от обширного инфаркта на свой день рождения. Сказался лишний вес и нежелание заниматься лечебной физкультурой. Ему было семьдесят два года.

На фотографии, сделанной в начале девяностых, дед Кирилл тоже был толстым и неповоротливым. Это просматривалось даже на том, как он пытался закинуть правую руку на плечо деда Ивана. До плеча дотянулись только его пальцы. Но впивались они так крепко, что казалось, будто дед Кирилл висит на Иване, а Иван едва держится на ногах. Такая поза невольно вызывала смех, и Трофим замечал, что когда его дедушка смотрел на фотографию, в душе его что-то шевелилось, и он улыбался.

«Молодость уходит, – будто бы говорил он. – А дружба остается. Не перепутайте!»

Дед Иван был самым щуплым в их компании и носил длинную бороду. Последний раз Трофим видел его на похоронах деда Кирилла. А до этого на похоронах своего дедушки. Дед Иван очень мало говорил, зато никогда не отказывал в крепком рукопожатии. С его мамой он ограничивался словами «привет, пока». И он всегда обнимал женщин. Он здоровался, обнимая маму, прощался, обнимая маму, и так он поступал со всеми женщинами, которые были ему дороги, и к кому он питал доброту и искреннюю любовь. Из этого отступления Трофим мог выделить одну важную деталь: еще никто не побывал на похоронах деда Ивана, а следовательно, он был еще жив и, возможно, здоров.

Отправная точка сама показала ему путь. Трофим щелкнул пальцами, постучал по стеклу в трюмо и громко крикнул:

– МАААМ?

Мама готовила на кухне борщ. За звуком телевизора и шипящего масла она услышала сына только с третьей попытки.

– Иди сюда и скажи, что нужно! – прокричала она в ответ. – Я тебя не слышу!

Но Трофим понимал, что если поступит по совету мамы, ему придется отвечать на наводящие вопросы. Он этого не хотел. До сих пор ему удавалось скрыть от матери все происходящие события, и он дал себе слово, раскрыться только, когда оступиться.

– Дима!

– Что?

Мама появилась в дверях комнаты. Трофим стоял напротив трюмо и смотрел на фотографию.

– Ты меня звал?

– Да. Просто хотел спросить, – он указал на фотографию.

– Не трогай ее, – мама подошла ближе и заглянула в трюмо. – Господи, сколько же там пыли…

Она сморщилась, будто ей на язык попало что-то кислое. Трофим почти ничего не замечал, но для мамы пыль лежала ковром и ужасно портила общий вид дома. Она настолько щепетильно относилась к чистоте, что на уборку одной комнаты могла потратить больше двух часов.

– Я ее не трогал, – сказал Трофим и указал на центр. – Где сейчас дед Иван?

– Говорят, переехал в Новороссийск.

– В центр города? Променял частный дом на квартиру?

– Не знаю. Слышала, что он переехал в город к дочери. Дочь ухаживает за ним.

– А от кого слышала?

Мама провела рукой по стеклу. Трофиму показалось, что когда она убирала руку, дедушка подмигнул им, а Иван и Кирилл тягостно вздохнули.

– От Говорунов. Папа Аркадия был его самым близким другом после того, как дед Кирилл отправился на покой. Собственно, из-за этого дочь и забрала его к себе.

– Не понял? А что…

– Дядя Саша Говорун пристрастил его к алкоголизму, – шепнула мама. – Больше тебя ничего не интересует?

– Нет, – произнес Трофим, ощутив невероятное облегчение.

Теперь он знал, как разыскать деда Ивана и не навести на себя подозрения.

От отца Аркадия он получил конечную информацию по данному вопросу. Оказалось, что дед Иван живет не с дочерью, а один, и Говорун Старший по-прежнему заглядывает к нему два-три раза в неделю после работы. Выпивать они стали даже чаще, чем раньше, потому что дочь навещала отца только по выходным, а мама Аркадия контролировала дядю Сашу только в пределах двора. За калитку она выходила редко и ограничивалась почтой, ярмаркой и магазином «Магнит». Говорун Старший предложил съездить к деду Ивану вместе, но Трофим отказался, сославшись, что если об этом узнает мама, она обязательно потребует объяснений. Их у него не было.

После обеда он сказал матери, что пойдет на озеро, а вместо этого сел на маршрутку «Большие Хутора – Новороссийск» и поехал в город. Где точно находится дом деда Ивана, Трофим не знал. В городе он бывал редко, поэтому, чтобы не плутать по улицам впустую, он вбил адрес в навигатор на своем мобильном телефоне и последовал его инструкциям. На въезде в Новороссийск Трофим перебрался на противоположную сторону улицы и у Западного рынка сел на другую маршрутку. Через десять минут он вышел на остановке в поселке Цемдолина и по указаниям навигатора последовал через пешеходный переход к частному сектору. Двор он нашел почти сразу. Дед Иван стоял за воротами и с меланхолией разглядывал засыхающую березу.

От такой внезапности Трофим замешкался. Он не знал, с чего начать, и пока дед удрученно почесывал бороду, мальчишка приблизился. Наступила неловкая пауза, после которой дед Иван посветлел. Его борода шевельнулась, два куста, соединенные в монобровь, всплыли на лоб, в глазах заиграл лучик света. Он словно что-то вспомнил, и это заставило его оживиться.

– Малыш, – пробормотал он. – Ты заблудился?

– Здравствуйте, дедушка, – сказал Трофим и улыбнулся. – Вы меня еще помните?

Дед Иван присмотрелся. Что-то дрогнуло в его лице. Глубокие морщины разгладились, и он будто помолодел.

– Как не помнить, – он переступил с ноги на ногу и качнулся.

Трофим подумал, что он упадет. Но дед выстоял и сделал шаг вперед, давшийся ему с огромным трудом. Он смотрел на Трофима, Трофим на него, и между ними раскрывалось воспоминание последней встречи. Трофим помнил, как дед Иван обнял его. Прижал к своей старой камуфляжной куртке, пропахшей табаком и лесом, и как потом он потрепал его за волосы и наказал никогда не болеть. С того случая минул ни один год. Трофим болел, и однажды так сильно, что мама положила его на стационар. Но все как-то забылось. Само собой он выздоравливал и становился сильнее, а вот дед Иван наоборот. Его жизненные силы иссякали, и сейчас, в момент грусти и опустошения, его руки снова потянулись к Трофиму. Он прижал его так крепко, что мальчишка едва мог вздохнуть. Потом отпустил и произнес:

– Трофимчик… – дед заглянул в его глаза. – Я так рад тебя видеть…

Трофим тоже был рад его видеть, хоть и не настолько искренне.

Из-за дорожных работ в воздухе стоял запах гудрона. Часть приближенных деревьев заволокло едким дымом, и шум со стороны проезжей части мешал им спокойно говорить. Так думал Трофим, показывая метку на руке.

Дед Иван думал несколько иначе, но присмотревшись к тайному символу, охнул. Его руки машинально потянулись к карману, где покоились сигареты. Закурив одну из самокруток, он открыл калитку и поманил Трофима за собой. Действие сопровождалось гробовым молчанием, и лишь скрипы и грохот механизмов, дробящих асфальт, насытили их ватную встречу.

Через пару минут Трофим сидел в пустой просторной кухне. Дед Иван налил ему квас, а сам сел напротив, пуская дым и всматриваясь в пустые углы заплесневелого пола. Он дымил самокруткой, не вынимая изо рта. Дым выходил то из носа, то из приоткрытых губ, и вскоре вокруг него образовалось густое облако.

– Значит, ты был там, – начал он, и его голова зашаталась вверх-вниз, как игрушечная.

Такт в такт повторялись движения, запомнившиеся Трофиму еще со дня похорон деда Кирилла. Только тогда дед Иван говорил другие слова. «Толика нет, Кирилла нет и я скоро уйду», – вот что вспомнил Трофим, и это стало для него еще более прозаичным, чем вся дальнейшая история.

– Вы говорите о пещере?

– Я говорю о горе… – промедлил дед Иван. – О горе, которая притягивает молнии.

– Я не понимаю, – Трофим потер темный круг на своей руке. За последние сутки кожа успокоилась, боли в руке прекратились, и он немного выспался.

– Ладно, – сказал дед Иван и вытащил изо рта остаток самокрутки. – Тогда послушай меня и не перебивай. Даже если будет не понятно. Идет?

Трофим кивнул и потянулся к квасу.

– Я не помню, в каком году это произошло, но припоминаю, что мне было лет десять-двенадцать, следовательно, Кириллу около четырнадцати и Толику около шестнадцати. Мы ходили купаться на окраину леса, потому что там имелось место на скале, откуда можно попрыгать. Толик обожал прыгать с высоты. Кирилл, наоборот боялся. А мне было все равно. Я всегда поддерживал и того и другого, что бы они не делали и куда бы не собирались. Наверное, поэтому они брали меня с собой, – он провел по седой бороде. – А иначе, на хрена я был им нужен. Такая у нас зародилась компания. Три очумелых друга. Один всех тащит за собой, другой тормозит, третий где-то посередине, нейтраль между тормозом и газом.

Дед Иван перетянул к себе банку с квасом, взболтал ее так, что на дне исчез белый осадок и сделал глоток прямо из горла.

– Эх, все это не то! – махнул он, и Трофим подумал, что, вспоминая счастливое детство, дед хотел опрокинуть что-нибудь покрепче. – Однажды… Мы задержались. Начался дождь. Толик предложил всем подняться на скалу и переждать дождь в лесу. Твой будущий дед был неприкосновенным лидером, и мы, конечно же, его послушали. Но не успели мы подняться на скалу, как дождь пошел стеной. И ударила молния!

Дед Иван чуть наклонился к Трофиму. Стол был маленьким, и он без труда мог достать мальчишку рукой. Но он лишь наклонился и в полголоса сказал:

– Черт возьми, мне никогда не было так страшно, как в тот момент. Дождь в горах это нечто непередаваемое. А когда ты идешь по тропке в двадцать сантиметров, и тебе под ноги стекает селевой поток… – он выдохнул и потянулся за второй сигаретой. – Это очень опасно. Молния ударила в скалу. Я почувствовал разряд всем телом. Кирилл упал. Толик успел схватить его за майку, и, наверное, если бы не твой дед, мы бы схоронили Кирилла лет на пятьдесят раньше. Когда у него случился первый инфаркт, и в больнице его каким-то чудом спасли, он мне напомнил о том случае. Знаешь, что он сказал?

Дед Иван закурил и откинулся на спинку стула. Трофим сделал бы то же самое, но спинка стула врезалась ему в шею.

– Он сказал, что лучше бы Толик не оставил его на тропе. Упасть со скалы ему виделось легче, нежели терпеть инфаркт. И знаешь, что самое интересное в этой истории?

Трофим отрицательно помахал головой.

– В чем-то Кирилл был прав, – заключил дед Иван.

Трофим понимал, что истории про дождь и грозу закладываются в память гораздо четче, чем походы в туалет или в парикмахерскую, но пока что до него слабо доходило, какое это имеет отношение к метке на его руке. Его собеседник курил, пуская клубы дыма. Кухня наполнялась неприятными запахами. Несколько раз дед Иван прикладывался к квасу, но как только глоток достигал своего апогея, он отмахивался от банки, будто там была отрава.

– Столько лет прошло, – недоумевал дед Иван. – А все еще лежит здесь!

Он ткнул указательным пальцем в висок. Трофим стал елозить на стуле. Он испытывал дискомфорт всякий раз, когда дед Иван склонялся над столом. Из-за сигарет от него дурно пахло, и мальчишка, не привыкший к подобной обстановке, остыл. Он даже позабыл о своей проблеме. Дед Иван выдувал из себя дым, а Трофим ждал заключение рассказа.

– Молния ударила в скалу немногим дальше, чем там, где мы купались. Мы услышали всплески. В воду падали камни и грунт, что-то смывало дождем. И тут мы услышали крик. Отчетливый, но короткий как гудок поезда, прибывшего на вокзал. Толик… тогда мы назвали его бессмертным, сказал, что видел, как кого-то уносит волна. Он промчался мимо меня и попросил помочь Кириллу добраться до леса. Я сказал, что он идиот, если надеется спуститься с горы. Мы были почти на вершине, дождь усиливался. Мы едва видели перед собой последующие два метра пути. Более того, он собирался лезть в воду! И я сказал ему, что в грозу этого делать нельзя. Но Толик имел свое мнение на этот счет. А он ответил, что молния не бьет второй раз в одно и то же место, и у него есть шанс спасти человека. Ему показалось, что кричала девчонка. А я сам, перепуганный до предела, так и не понял, кто ему был дороже. Мы или девчонка, которая, возможно, кричала просто из-за грозы.

Дед Иван сделал очередной перерыв. Он положил на стол обе ладони, показывая, как он полз по скале.

– Все было ужасно. Кирилл расплакался. Я схватил его за шкирку, потащил наверх. Из-за шума дождя мы почти не слышали друг друга. Я помню, как втянул его на вершину, и мы ринулись под деревья, в густую чащу леса. Там Кирилл распластался, как медведь, и принялся молиться Богу. А я только успел развернуться, как молния ударила второй раз! – вдруг дед Иван вскочил. Сигарета вывалилась из его рта. Он оскалил желтые зубы и процедил: – Второй раз, сынок!!! Ты понимаешь, что значит второй раз!!!! Молния ударила туда же – в скалу, чуть дальше, нежели там, где мы купались, и мне самому захотелось помолиться, потому что увидеть Толика живым я уже не надеялся.