Текст книги "Пирамида не-творчества. Вневременнáя родословная таланта. Том 1."

От автора. Творчество как результат бытия, или Мужество творить (продолжение)

Опираясь на факт…

«Если бы кто-либо, взглянув на картину, сделал заключение: «Как хороша эта картина! Но как красив должен быть тот, кто ее создал!», то мы бы громко рассмеялись…» (Л.Фейербах, философ, Германия, 19-й в.). «Каждый раз, знакомясь с человеком, всматриваешься в его лицо. Первое впечатление может оказаться и очень точным, и очень обманчивым. За заурядной внешностью можно не заметить гения, и наоборот, за внешностью гения – заурядной посредственности… Не зря, видимо, говорят, что наиболее благообразной внешностью обладают карточные шулеры…» (В.Логинов «Владимир Ленин: как стать вождем», Россия, 2011 г.). «Ставить знак равенства между высшим, лучшим, если хотите, идеальным, тем, что гений высказал, особенно художник, в своем творчестве, и им самим, его личностью, его жизнью и бессмысленно, и неразумно. Одно не проясняет другое, а что касается творчества, то в чем-то такое сопоставление может «снизить» его, то есть заглушить чистоту звучания творений… Человек-творец включен в жестко заданные ему обстоятельства, разорвать которые может лишь смерть; его же герой, хотя и действует в «типических обстоятельствах», более свободен, ибо их ему выбирает автор» (Н.Гончаренко «Гений в искусстве и науке», СССР, 1991 г.).

• «Одна фигура и манеры Сократа (ок.469–399 до н. э.) способны были произвести сенсацию в небольшом городке Афины – центре и фокусе античной цивилизации со всем ее блеском и лоском, и поклонением формальной красоте. Низкого роста, лысый, с раздутым животом, толстой и короткой шеей, выпученными глазами, толстыми губами и вздернутыми ноздрями. Сократ казался живым сатиром, сорвавшимся с пьедестала и внезапно появившимся среди богов… С первой минуты поэтому он не мог нравиться, и ничего, кроме смеха, его вид и слова не возбуждали в новичке…» (из очерка Е.Орлова «Сократ, его жизнь и философская деятельность», Россия, 1897 г.). «Один иностранец, умевший разбираться в лицах, проходя через Афины, сказал в лицо Сократу, что он monstrum, – что он таит в себе все дурные пороки и похоти («типичный преступник безобразен»). И Сократ ответил только: «Вы знаете меня, милостивый государь!»… Все в нем преувеличено, buffo, карикатура…» (из книги Ф.Ницше «Падение кумиров, или О том, как можно философствовать с помощью молотка», Германия, 1888 г.);

• «Древнегреческого философа и ученого Аристотеля (384–322 до н. э.) называют первым профессором всемирной истории… Однако когда молодого человека (в 17 лет) отослали из провинции в Афины, в Академию великого Платона, к нему там отнеслись скептически. Аристотель шепелявил, недоверчиво поглядывал на мир, прищуривая глаза (полагают, он был близорук, а очков тогда еще не существовало), и физически был сложен не очень привлекательно… В общем, он был аутсайдером, «ботаником», которого учителя и сокурсники сначала воспринимали негативно…» (из книги Й.Циттлау «От Диогена до Джобса, Гейтса и Цукерберга. Ботаники, изменившие мир», Германия, 2011 г.);

• «Мужественный Марк Антоний (ок.83–30 до н. э.) римский политический деятель и полководец, активный сторонник Цезаря – Е.М. – больше смахивал на Бабу Ягу – с таким же носом до подбородка…» (из сборника В.Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.);

• «Джотто ди Бондоне (ок.1266–1337) справедливо считают отцом европейской живописи, родоначальником реализма. Многочисленные ученики, последователи и подражатели прославленного мастера распространили его влияние на многие культурные центры Европы… В новеллах того времени Джотто выступает как острослов и весельчак, всегда имеющий, по отзыву Вазари, «словечко под рукой и острый ответ наготове». Однако, по свидетельству Боккаччо, Джотто имел самую заурядную, невыразительную внешность – «маленького роста, безобразный»…» (из сборника Д.Самина «100 великих художников», Россия, 2004 г.);

• Микеланджело Буонарроти (1475–1564) обессмертил бы свое имя, создав одну только скульптуру Давида (1501–1504 гг.). Однако он сам был обделен земной красотой и в облике его ничто не давало повода говорить о безупречных греческих пропорциях. «Расписывая свод капеллы (Сикстинская капелла в Ватикане, 1508–1512 гг. – Е.М.), он много месяцев подряд работал с запрокинутой головой и «так испортил себе зрение, что еще долго спустя мог читать письма или разглядывать предметы, только подняв их над головой» (Дж. Вазари). Микеланджело сам подшучивал над своим убожеством:

 
«Грудь как у гарпий; череп мне на злобу
Полез к горбу; и дыбом борода;
А с кисти на лицо течет бурда.
Рядя меня в парчу, подобно гробу».
 

Но не следует верить этому шутливому тону. Микеланджело страдал от своего безобразия. Ему, влюбленному, как никто другой, в красоту человеческого тела, всякое уродство должно было казаться постыдным. Некоторые его мадригалы носят след унизительного сознания своих физических недостатков: «Небеса вправе гневаться, что в таких прекрасных очах, как твои, отражается такой урод, как я…» («Стихотворения», сонет CIX)…» (из книги Р.Роллана «Жизнь Микеланджело», Франция, 1906 г.);

• «Биография мыслителя не исчерпывается историей его личной жизни. От Рене Декарта (1596–1650) – французский философ, математик, физик и физиолог – Е.М. – остались его «дела», и они составляли значительную часть его «я»… Но начнем с истории внешней… Декарт был ниже среднего роста, почему один долговязый немецкий педант со свойственным педантам остроумием назвал его «человечком» (homuncio). Голова его, как это часто бывает у людей невысокого роста, казалась несколько крупной сравнительно с туловищем. Черты лица Декарта – его несколько выпуклый лоб, на который он зачесывал темно-русые волосы, спускавшиеся до бровей, серые глаза, крупный нос и подбородок и выдававшаяся вперед нижняя губа, придававшая его лицу надменное выражение – увековечены прекрасным портретом работы Франца Гальса, хранящимся в Лувре. Бледный цвет лица и слабый голос, не позволявший Декарту принимать долгое время участие в разговоре, указывали на унаследованную от матери хроническую болезнь легких… В общем, тяжелое впечатление…» (из очерка Г.Паперна «Рене Декарт, его жизнь, научная и философская деятельность», Россия, 1895 г.);

• «О Исааке Ньютоне (1643–1727) писать трудно: никаких приключений, невероятных событий, редкостных коллизий. Вероятно, где-нибудь в гостях, в толпе, вы бы и не обратили, внимания на этого молчаливого, неостроумного человека ниже среднего роста, с самой заурядной внешностью…» (из книги Я.Голованова «Этюды об ученых», СССР, 1976 г.). «… Ему с внешней стороны было далеко до атлетических форм и красоты Леонардо да Винчи, он не обладал классическим профилем Гете или вдохновенной красотой Байрона. Ньютон был человек «не выше среднего», по другим показаниям даже «небольшого роста», в молодости был хорошо сложен, но к концу жизни потучнел… скромен до застенчивости и рассеян до комизма…» (из очерка М.Филиппова «И. Ньютон, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1892 г.);

• «Роберт Гук (1635–1703) – английский естествоиспытатель и изобретатель, соперник Ньютона в открытии ряда фундаментальных законов – Е.М. – был активным, неустанным гением, человеком бешеной умственной активности. Он мог свободно рассуждать на любую тему…» (из книги В.Карцева «Ньютон», СССР, 1987 г.). «… Но вид Гука описать трудно. Он был чрезвычайно сгорблен, с почти горизонтальной шеей, хотя до 16 лет оставался достаточно высоким и стройным, горбиться же начал из-за постоянной работы на токарном станке. Он всегда был очень бледен и худ, а позже – и вовсе только кожа да кости…» (вебресурс: http://www.webphysics.ru/history/ newtonguk.html);

• «Вследствие своей болезненности Александр Поп (1688–1744) был уродлив…» (из статьи Г Сегалина «К патологии детского возраста великий людей», СССР, 1926 г.). «В результате слишком усердного учения, как он сам полагал, Поп приобрел искривление позвоночника и туберкулезную инфекцию, которые ограничили его рост и серьезно вредили здоровью. Его полный рост составлял 4 фута и 6 дюймов… Он всю жизнь страдал от головных болей, а его уродство сделало его чрезмерно чувствительным к физической и умственной боли» (из CD энциклопедии Britanica, 2000 г.). «Одна из поклонниц известного английского поэта приехала познакомиться с любимым автором и выскочила из его комнаты с криком: «Там большая, обезьяна!»…» (из сборника В.Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.);

• «Природа наделила Франсуа Вольтера (1694–1778) блестящим умом, но безобразной внешностью. Достаточно вспомнить известную статую Вольтера работы Гудона, стоящую в Эрмитаже. Рассказывают, что однажды российский император (Павел I – Е.М.) был взбешен ядовитой улыбочкой плешивого и старого философа и велел: «Уберите эту обезьяну!» «Обезьяну» оставили в покое, но все, кто общался с живым Вольтером, мгновенно забывали о его внешности, как только он начинал говорить. Фейерверк слов и интеллектуальная игра его ума покоряли сразу…» (из книги Ю.Безелянского «Знаменитые писатели Запада: 55 портретов», Россия, 2008 г.);

• «Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английским писатель и лексикограф, создатель капитального «Словаря английского языка» (1755 г. – Е.М.) – был подвержен нервному тику иногда в такой гротесковой форме, что он подвергался повышенному вниманию и даже насмешкам зевак. Знаменитый эссеист Джеймс Босвелл, биограф Джонсона писал: «Однажды целая толпа народа собралась вокруг Джонсона и со смехом наблюдала за его судорогами – его руки дергались, как у жокея во время скачки галопом, а ноги попеременно становились то на пятку, то на носок»…» (из статьи А.Перчиковой «Я все время боюсь», Россия, 1998 г.);

• «На студенческой дуэли противник Жака Луи Давида (1748–1825) – французский исторический живописец и портретист – Е.М. – проткнул ему щеку клинком. В результате – доброкачественная опухоль, изуродованное лицо и перекошенный рот. У Давида возникли трудности с артикуляцией, и, когда художник выступал перед Конвентом (высший законодательный орган французской буржуазной революции, существовал в период 1792–1795 гг. – Е.М.), мало кто мог разобрать, о чем он говорит. Искусствоведы нередко проводят параллель между затрудненной речью и яркой выразительностью образов Давида. По мнению одного из биографов, «вряд ли будет большой натяжкой предположить, что неукротимая агрессивность и подчеркнутая дерзость его композиций напрямую связана с неспособностью выразить себя ясно словами»…» (из книга Э.Ланди «Тайная жизнь великих художников», США, 2008 г.);

• «Шарль-Морис де Перигор Талейран (1754–1838) – французский государственный и политический деятель, дипломат, министр иностранных дел в 1797–1799, в 1799–1807 и 1814–1815 гг. – Е.М. – странная, необыкновенная личность, возбуждавшая и невольное уважение, и невольный страх. Когда-то облаченный в духовный сан (епископ Отенский, 1788 г. – Е.М.), впоследствии сбросил его с себя… благороден, как Макиавелли (сказано с иронией: ради упрочения государства Макиавелли считал допустимым любые неблаговидные средства – Е.М.), умен, как Вольтер, и хром, как бес. Вообще в его натуре как будто нет ничего цельного – хромал не только физически, но и нравственно, каждым качеством, каждым положением: дворянство свое отдал на службу Республике; священство размыкал по Марсову полю и затоптал в грязь; брачный союз сперва расстроил бесчисленными скандалами, а затем закончил разводом. И все-таки… В продолжении целых 30 лет из глубины своего дворца и своей мысли властно распоряжался почти всей Европой… Дружа и сближаясь с кем нужно, знал, наблюдал, проникал, изучал все до глубины и с насмешкой на губах вертел всем, употребляя для своих целей и современных ему людей, и все идеи своего века…» (из очерка В.Гюго «Талейран», Франция, 1838 г.);

• Из руководителя якобинского клуба Максимилиан Робеспьер (1758–1794) «дорос» до деятеля Французской революции и организатора массового террора, фактически возглавив в 1793 году революционное правительство республики. Нет сомнений, что «неподкупный» верил в то, что говорил и обладал к тому же недюжинной волей. Образ водителя масс разрушают, однако, воспоминания современников. «Невысокого роста, с узким, изборожденным оспой лицом, на котором заметен был слабый болезненный румянец, с острым носом, большим ртом и быстрыми беспокойными глазами, Максимилиан Робеспьер был скорее неприятен, чем некрасив, и это нисколько не искупало любезное обращение, которым он отличался в частной жизни. Смеяться он не умел… Вечно суетливый и нервный, постоянно кусающий ногти на руках с резко проступающими венами, беспрерывно подергивающий плечами и шеей, он с первого взгляда производил крайне неприятное впечатление…» (из очерка М.Дубинского «Женщина в жизни великих и знаменитых людей, Россия, 1900 г.);

• «Когда Никколо Паганини (1782–1840) появлялся на сцене, публика, впервые лицезревшая его, ахала и первым ее порывом было встать и уйти как можно скорее, так уродлив был вышедший к рампе музыкант… «На сцене появилась темная фигура, словно вышедшая из преисподней, – вспоминал один из слушателей. – Это был Паганини в парадном черном одеянии, в черном фраке, черном жилете ужасающего покроя, какой, вероятно, предписывался адским этикетом при дворе Прозерпины… Длинные руки казались еще длиннее, когда, держа в одной руке скрипку, а в другой смычок, он опускал их чуть не до полу, отвешивая публике невообразимые поклоны. Когда тело его сгибалось под углом, в нем чувствовалось что-то до ужаса деревянное и вместе с тем бессмысленно-звериное… Живой ли, чуя смерть, хочет позабавить публику своими содроганиями на арене, как умирающий гладиатор? Или же мертвец, вышедший из могилы, вампир со скрипкой хочет высосать у нас если не кровь из сердца, то, во всяком случае, деньги из карманов? Такие вопросы толпились у нас в голове… но все подобные мысли мигом испарились, когда чудо-музыкант поднес скрипку к подбородку и заиграл…» (из книги Ж.Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• «Примечательно, что Иван Крылов (1769–1844), которого каждый стих дышал остроумием и хотя простодушным, можно даже сказать добрым, однако в высшей степени метким сарказмом, в частной беседе и вообще в жизни был только добряком, лишь изредка веселым и шутливым, большею же частью довольно молчаливым и в котором почти никогда не просвечивало и искры едкой иронии, так легко и свободно скользившей из-под его пера» (из воспоминании М.Корфа «Заметки об И.А.Крылове», Россия, 1868 г.);

• «Природа обделила Анри Стендаля (1783–1842) мужской красотой. Физиономия – круглая, красная, мещански дородная. Насмешка судьбы: нежная душа мотылька заключена в изобилии плоти и жира. У Стендаля были и соответствующие прозвища: китаец, обойщик, дипломат с физиономией аптекаря… А еще большой нос, толстые щеки и короткие ноги. Впоследствии появился и живот…» (из книги Ю.Безелянского «Знаменитые писатели Запада: 55 портретов», Россия, 2008 г.);

• Еще при жизни Оноре де Бальзак (1799–1850) признавался некоторыми, самыми дальновидными, современниками создателем «величайшего творения своей эпохи» – цикла романов под общим названием «Человеческая комедия». Но если из-под его пера выходили яркие, реалистические картины жизни французского общества первой половины 19-го столетия, то своей жизнью «личного человека» он ставил в тупик будущих биографов. Так, братья Эдмон и Жюль Гонкуры, казалось, видели перед собой только подобие карикатуры на респектабельного человека: «Весь заросший грязью и нудный. В повседневной жизни отвратительный невежда, без всякого понятия. Все объяснения слушает с открытым ртом, от пошлостей его распирает. Чванлив, как приказчик…» (из Дневника. «Страницы о Гаварни, Франция, 1852 г.); «Бальзак – коренастый и полный, с резкими чертами лица, гнилыми зубами и вечно всклокоченным волосами…» (из сборника В.Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.);

• В своем цикле статей о творчестве Александра Пушкина (1799–1837) В.Белинский писал: «Мы здесь разумеем не поэтическую форму, которая у Пушкина всегда в высшей степени прекрасна… Есть всегда что-то особенно благородное, кроткое, нежное, благоуханное и грациозное во всяком чувстве Пушкина. В этом отношении, читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека…» (Россия, 1843–1846 гг.). Сложнее с Пушкиным не как с воспитателем чувств, а как с «несдержанным чувствователем». Его «горячая африканская кровь» и «наружность эфиопа» начали сказываться уже в отрочестве. «Пушкин, с самого начала, был раздражительнее многих, – свидетельствовал И.Пущин об их совместном «Лицейском» периоде (1811–1817 гг.), – и потому не возбуждал общей симпатии. Иногда неуместными шутками сам ставил себя в затруднительное положение, не умея потом выйти из него… Главное, ему недоставало того, что называется тактом» (из «Записок о Пушкине», Россия, 1858 г.). «И сами товарищи его по Лицею, – вспоминает С.Комовский в ранней редакции своих «Воспоминаний» (Россия, 1851 г.), – называли Пушкина по физиономии и некоторым привычкам обезьяною и даже смесью обезьяны с тигром». Светская львица Долли Фикельмон вполне разделяла мнение «лицеистских повес» и, как будто не замечая «поэтических форм», видела в поэте одно только физиологическое начало. «Пушкин, писатель, – отмечает она в Дневнике от 10 декабря 1829 года, – невозможно быть более некрасивым – это смесь наружности обезьяны и тигра; он происходит от африканских предков и сохранил еще некоторую черноту в глазах и что-то дикое во взгляде…» «Диким» его видели и те, кто отказывался признать его гений, оказавшись с ним «на одной лестничной клетке». Во время дебатов в Московском университете (сентябрь 1832 г.), где Пушкин спорил с профессором Каченовским о «Слове о полку Игореве», он подвергся «бесстрастному досмотру» лицеистов уже новой поры. «Разговор был крупный, и тогдашний студент-очевидец М.Перемышльский передавал, что Пушкин показался студентам очень похожим на обезьяну и что один из них, по поводу спора, тут же экспромтировал:

 
«Мопса старая вступила
С обезьяной в страшный спор:
Утверждала, говорила,
Что песнь Игорева вздор.
Обезьяна строит рожи,
Просит факты указать;
Мопса рвется вон из кожи,
И не может доказать…»
 

(Из воспоминаний П.Ефремова, Россия, 1903 г.);

• «Федор Тютчев (1803–1873) представляет довольно редкое сочетание поэтического гения с непоэтической структурой личности и даже, если можно так выразиться, с непоэтической внешностью…» (из книги А.Шувалова «Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий», Россия, 2004 г.). «Наружность Тютчева очень не соответствовала его вкусам, – вспоминал писатель В.Соллогуб. – Он был дурен собой, небрежно одет, неуклюж и рассеян; но все, все это исчезало, когда он начинал говорить, рассказывать; все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева…» (из «Воспоминаний», сов. изд. 1988 г.);

• «Авраам Линкольн (1809–1865) – американский государственный и политический деятель, будучи президентом США обеспечил победу северян в Гражданской войне 1861–1865 гг. – Е.М. – был совершенно равнодушен к своей внешности и, случалось, расхаживал по улице с одной штаниной, заправленной в сапог, а другой – спущенной поверх него…» (из сборника Р.Белоусова «Частная жизнь знаменитостей: Собрание редких случаев, любовных историй, курьезов, слухов», Россия, 1999 г.). «… Этот высокий и костистый человек с характерной сутуловатостью, с легкой походкой, такой печальный, чудаковатый и смешной, казался существом из иллюстрированной книжки для детей» (из книги К.Сэндберга «Линкольн», сов. изд. 1961 г.);

• «Большинство сохранившихся литературных портретов Николая Гоголя (1809–1852) рисуют его человеком некрасивым, странным, как говорилось тогда, характерным…» (из книги И.Гарина «Загадочный Гоголь», Россия, 2002 г.). «Невысокого роста блондин с огромным тупеем, в золотых очках на длинном птичьем носу, с прищуренными глазками и плотно сжатыми, как бы прикуснутыми губами. Зеленый фрак с длинными фалдами и мелкими перламутровыми пуговицами, коричневые брюки и высокая шляпа-цилиндр, которую Гоголь то порывисто снимал, запуская пальцы в свой тупей, то вертел в руках, все это придавало его фигуре нечто карикатурное. Никто не догадывался, какой великий талант скрывался в этом слабом теле, какие страдания он испытывал, предугадывая (первая половина 1830-х гг. – Е.М.), что ни актеры-исполнители, ни большинство публики не оценят и не поймут «Ревизора» при его первом представлении…» (из Воспоминаний П.Каратыгина, Россия», 1883 г.). «Длинный сухой нос придавал этому лицу и этим сидевшим по его сторонам осторожным глазам что-то птичье, наблюдающее, – говорит очевидец. – Так смотрят с кровель украинских хуторов стоя на одной ноге, внимательно-задумчивые аисты». Зоркая и грустная одинокая птица. Самое поверхностное впечатление от наружности Гоголя – тревожное, почти жуткое и в то же время смешное, комическое: зловещая карикатура; других смешит и сам смешон. «Ведь ты, братец, сам делаешься комическим лицом!» – говорит ему Погодин. «Я именно комик, – соглашается Гоголь, – и вся моя фигура карикатурна». Чем пристальнее всматриваешься в него, тем это смешное становится более жутким, почти страшным, фантастическим…» (из книги Д.Мережковского «Гоголь. Творчество, жизнь и религия», Россия, 1909 г.);

• «В.Белинский высоко ценил Ивана Гончарова (1812–1891) как критика и трибуна и «был в восторге от нового таланта», когда тот в 1845 году «с ужасным волнением» передал на суд критики роман «Обыкновенная история»… Роман вышел в 1847 году в самом популярном журнале того времени – «Современник» и, что называется, попал в диалог времени о романтиках и реалистах… К 1857 году русскому писателю, уже зачисленному в классики, исполнилось 45 лет, он был закоренелый холостяк, характер имел, мягко говоря, размеренный… Да вот как он сам себя описал в финале «Обломова» (1859 г.): «… литератор, полный, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами». Ф.Достоевский в одном из писем обрисовал его еще более выразительно: «Джентльмен… с душою чиновника, без идей и с глазами вареной рыбы, которого Бог будто на смех одарил блестящим талантом»…» (из очерка Л.Калюжной «Иван Алексеевич Гончаров», Россия, 2009 г.);

• А.Н.Вульф, знакомый А.Пушкина, свидетельствовал: «Я встретился с Михаилом Лермонтовым (1814–1841) в Петербурге в одном доме, именно у Арсеньевых, его родственников (зимой 1841 г. – Е.М.), и с любопытством вглядывался в черты его лица, думая, не удастся ли на нем подглядеть напечатления этого великого таланта, который так сильно проявлялся в его стихах. Ростом он был не велик и не строен; в движениях не было ни ловкости, ни развязности, ни силы… Голова его была несоразмерно велика с туловищем… видно, что тело не было у него никогда ни напрягаемо, ни развиваемо… Я не имел случая говорить с ним, почему и не прибавлю к сказанному ничего об его умственных качествах…» (из Дневника, Россия, 1870 г.);

• О ненавистнике обывательского духа писателе Теофиле Готье (1811–1872), отличавшемся необычностью своих выходок и суждений, братья Ж. и Э.Гонкуры писали как о типичном вырождающемся буржуа: «Тяжелое, одутловатое лицо с заплывшими чертами, словно заспанное, интеллект, затонувший в бочке материи, усталость гиппопотама, перемежающееся внимание, глухота к новым мыслям…» (из Дневника, Франция, 5 января 1857 г.). Этот разлад, души и тела осознавал и сам Готье, о чем свидетельствовал в стихотворении «Змеиная нора»:

 
«Ни я не мил, ни мне ничто не мило;
Моей душе со мной не по пути»;
 

• Гюстав Флобер (1821–1880), автор изысканного романа «Мадам Бовари» (1857 г.), в молодости считался писанным красавцем, но вскоре от красоты его осталось одно воспоминание, потому что он очень много ел и мало двигался. Ел он с такой жад-ностью, что друзья всегда выбирали в ресторанах укромные уголки или занимали отдельные кабинеты, чтобы посторонние не стали свидетелями безмерного обжорства «знатока женской души». Приступая к еде, Флобер снимал пиджак, отстегивал воротничок и манжеты, более того – даже ботинки мешали ему поглощать пищу, и он стаскивал и их…» (из книги Г.Гаева «Гении в частной жизни», Россия, 1999 г.);

• «Достойно удивления, как мог Модест Мусоргский (1839–1881), оставаясь до смерти с музыкальным образованием все того же Преображенского офицера («обучение гуманитарным предметам и иностранным языкам находилось в Школе гвардейских подпрапорщиков на высоте, а вот нравы…» – Е.Гордеева, 1989 г.), как мог он излагать на бумаге такие гениальные мысли. Факт этот остается феноменальным…» (из Воспоминаний Н.Компанейского «К новым берегам: Модест Петрович Мусоргский», сов. публ. 1989 г.). «…Черты лица его были очень некрасивы, особенно нос, который к тому же всегда был красноват, как Мусоргский объяснял, вследствие того, что он отморозил его однажды на параде (но скорее объяснить тягой Мусоргского к вину – Е.М.). Глаза у Мусоргского были очень мало выразительны, даже можно сказать почти оловянные. Вообще лицо его было малоподвижное и невыразительное, как будто оно таило в себе какую-то загадку…» (из Воспоминаний Н.Римской-Корсаковой, сов. изд. 1989 г.);

• «Поль Сезанн (1839–1906) оставался фанатиком живописи до своего последнего вздоха. В конце жизни он из-за диабета уже не мог далеко ходить пешком, но каждый день в любую погоду, невзирая на болезнь, отправлялся на этюды в повозке…» (из сборника Д.Самина «100 великих художников», Россия, 2004 г.). «Мальчишки на улице дразнили Сезанна, швыряли в него камнями. Его обличье старого разбойника словно само подстрекало детей на злые проделки…» (из Воспоминаний Эм. Бернара, сов. публ. 1972 г.). «Мистический темперамент» Сезанна точно определил живописец и литератор Эмиль Бернар. Общество не было готово принять отвагу и новое видение Сезанна, но уже угадывало в нем нового пророка… (из книги М.Германа «Модернизм. Искусство первой половины II века», Россия, 2008 г.);

• «Через 5 лет после колоссального успеха «Пышки» (1880 г.) Ги де Мопассан (1850–1893) уже находился в зените славы не только во Франции, но и в мире – он сразу же стал самым переводимым на другие языки писателем. Его наперебой залучали к себе самые модные салоны Парижа. Знатные дамы искали с ним знакомства, осыпали комплиментами, обсуждали рукописи и считывали гранки. Когда очередная соискательница дружбы (или любви) с модным писателем пригласила его в гости, он важно доставал записную книжку и, как министр, назначал день и час… При таком дамском ажиотаже неизбежен вопрос: был ли он хорош собой? «Маленький и толстый, с красной физиономией, с налитыми кровью глазами, по существу, уродливый, но очень умный. Он шепелявит, но манера его разговора столь обаятельна, что скоро забываешь о том, что он страдает дефектом речи. Он неухожен, плохо одет и носит отвратительные старые галстуки». Этот портрет набросала госпожа Леконт дю Нуи, соседка писателя в курортном местечке Этрета (где Мопассан приобрел дом), автор популярного в свое время романа «Дружба влюбленных»…» (из очерка Л.Калюжной «Ги де Мопассан», Россия, 2009 г.);

• Из Дневника М.Волошина (1913 г.): «Михаил Нестеров (1862–1942) – российский живописец, передвижник (с 1896 г.); его картины религиозной тематики характерны соединением лирически-одухотворенных образов с просветленной красотой природы русского Севера – Е.М.)… Видел его в первый раз странное лицо, не вызывающее доверия. Рот и подбородок какого-то грустного Мефистофеля. Рот большой, подбородок узкий, бородка на самом конце подбородка. При такой нижней части лица лоб, казалось бы, должен был сильно отклониться назад. Между тем, на самом темени он вздувается большой шишкой, почти наростом. И лоб, и лицо способны покрываться морщинами, толстыми и обильными; я не могу ухватить смысла его лица. Оно могло быть лицом монарха – плохого монарха, беспокойного и неверного. Он скрывает в себе большую душевную сложность, вероятно искаженность, какие-то бугры и наросты. Лицо его странно противоречит всему вокруг, что его окружает. Лица его жены и детей похожи на его тонкие лики святых и мучеников. Все так же чисто, как в его искусстве. Это предстоит разгадать – что скрыто в этой шишке, которая на его лбу кажется чем-то отдельным, вроде кубика, надеваемого евреями во время молитвы». И еще одно свидетельство такого же рода: «Этот господин, весьма прилично, но просто одетый, с весьма странной, уродливо странной головой… и хитрыми, умными, светлыми глазами. Бородка желтая, хорошо обстриженная. Не то купец, не то фокусник, не то ученый, не то монах; менее всего монах… Речь тихая, но уверенная, почти до дерзости уверенная и непоколебимая. Говорит мало – но метко, иногда зло… Говоря о древних памятниках Россия, очень и очень искренне умилился, пришел в восторг, развернулся…» (из письма А.Бенуа к Е.Лансере, февраль 1896 г.);

• «Сергей Корсаков (1854–1900) – психиатр, который сделал для изучения памяти больше, чем кто-либо другой в мире… успел вместе с небольшой группой сотрудников и учеников превратить русскую психиатрию из самой отсталой в Европе в сильную, добрую и богатую мыслями… По желтоватым истрепанным фотографиям можно проследить, как маленький мальчик с расплывчатыми чертами превращался в невзрачного гимназиста, потом в нескладного, слегка длинноносого студента… Ординарный врач с непримечательным лицом… Вероятно, он был застенчив… у него не было ни яркого голоса, ни эффектной жестикуляции, он был посредственным оратором… Наконец, из разбежавшейся гривы волос и бороды, с внезапно открывшимся лбом – озаренный облик деятельного вдохновения. Свет мягкой стали. Никакие слова о сочетании мужества и тонкости или о сплаве воли и доброты не в состоянии передать этого впечатления… Внезапно огромная львиная голова непосильно взгромоздилась на ставшее еще более нескладным, пополневшее тело, уже мучимое болезнью сердца…» (из книги В.Леви «Охота за мыслью», СССР, 1971 г.);

* * *

• «Гроссмейстер Рудольф Шпильман (1883–1942) выступал с лекцией и сеансом одновременной игры в небольшом провинциальном городке. Чтобы сохранить память о встрече со знаменитым шахматистом, члены местного клуба пригласили фотографа. К сеансерам всегда отношение почтительное, поэтому гроссмейстера усадили на самом видном месте. Каково же было всеобщее удивление, когда на готовых снимках Шпильмана не удалось отыскать. Рассерженные участники сеанса немедленно направились в фотомастерскую. Смущенный фотограф сознался: «Этого маленького и толстого, рассевшегося впереди, я заретушировал. Он имел такой смешной вид и портил весь снимок…»…» (из книги С.Давыдюка «Плененные шахматами», Белоруссия, 1993 г.).