Текст книги "Пирамида не-творчества. Вневременнáя родословная таланта. Том 1."

«Несмотря на всю шаткость законов, определяющих физиономию литераторов, читатели, прочитав книгу, не могут остаться равнодушными к поэту. Невольно они рисуют мысленно его образ, представляя его себе молодым или старым человеком, высоким или низеньким, приветливым или желчным. Как только портрет автора готов, – все уже сказано. Их суд совершился! И вот вы оказываетесь в Орлеане горбатым, в Бордо блондином, в Бресте хилым, в Камбре тучным и жирным. В одной гостиной вас ненавидят, в другой превозносят до небес… И, наконец, вы превращаетесь в многоликое существо, в некий вымышленный образ, и каждый читатель одевает вас по своей прихоти, почти всегда лишая каких-нибудь достоинств, чтобы украсить собственными пороками. Но зато вас может порадовать чье-нибудь восклицание: «Я представлял вас совсем другим!..»…» (О.Бальзак, предисловие к 1-му изданию повести «Шагреневая кожа», Франция, 1831 г.). «Изменчивая видимость будет всегда вводить в обман наш разум; конечное ни в чем не найдет твердой опоры меж двух бесконечностей, которые охватывают его, но ни на шаг не подпускают к себе…» (Б.Паскаль, «Мысли», Франция, 1662 г.). «Мы все живем в оковах внешних черт, // И разум жизни к нам немилосерд» (поэт Джами, Персия, 15-й в.). «Величие великого высвечено во многом, и надо видеть все, а не только предаваться привилегиям надуманной избранности» (П.Таранов «Интеллектуальные крылья. Подвиги устремления вверх», Россия, 2000 г.). «И вот еще одна странная вещь: заметили ли вы, что в настоящее время знаменитые люди не отличаются значительной внешностью? Посмотрите на их портреты, на их фотографии. Нет больше красивых портретов. Замечательные люди уже более не выделяются… Все мы гораздо больше заимствуем теперь у других, и наше лицо в результате этих заимствований теряет своеобразие. С каждого из нас можно скорее писать портрет какой-то определенной группы людей, а не наш собственный портрет…» (из Дневника братьев Э. и Ж.Гонкуров, Франция, 23 ноября 1863 г.).

• «Готфрид Лейбниц (1646–1716) был худощав, среднего роста и бледнолиц. Цвет лица его казался еще белее вследствие контраста с огромным черным, как смола, париком, который он носил по обычаю того времени. На первый взгляд он производил впечатление довольно невзрачного человека. Во время пребывания Лейбница в Париже с ним был такой случай. Лейбниц зашел в книжную лавку, желая купить сочинение Мальбранша «Об исследовании истины». Нахальный книгопродавец, осмотрев его с ног до головы, насмешливо спросил: «Неужели вы можете читать такие книги?» Тут явился сам Мальбранш за покупками. Увидя Лейбница, с которым он был хорошо знаком, Мальбранш приветствовал его с изысканной вежливостью. Тогда книгопродавец и приказчики сообразили, с кем имеют дело, и нахальный тон сменили притворными любезностями…» (из очерка Ф.Филиппова «Г.Лейбниц, его жизнь, общественная, научная и философская деятельность», Россия, 1893 г.);

• «Весьма странно, на взгляд многих окружавших, вел себя французский физик и математик Андре Ампер (1775–1836) – часто бродил в одиночестве, неуклюжий и неряшливо одетый, порой громко и размеренно скандируя латинские стихи или разговаривая сам с собой…» (из статьи С.Григорьева «Ампер», CD «Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия», Россия, 2000 г.). «Однажды Ампер с сыном остановился в Авиньоне передохнуть и подкрепить силы. Рассеянный Ампер никак не мог сосчитать, сколько следует уплатить крестьянину, у которого они остановились, за еду и за ночлег. Наконец с помощью крестьянина это удалось сделать. «Да, сударь, – заметил добродушный авиньонец, – вы немного умеете считать, но вам бы следовало поучиться арифметике у нашего кюре. Уже сколько лет минуло с тех пор, как он меня обучал цифрам, а я, как видите, до сих пор кое-что помню»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);

• «Весть о том, что Роберт Кох (1843–1910) открыл туберкулезный микроб («палочка Коха», 1882 г. – Е.М.), пронеслась по всему миру. В одночасье маленький серьезный близорукий немец стал знаменитейшим человеком, к которому устремились учиться микробиологи всех стран… Его ожидала триумфальная встреча…» (из сборника М.Шойфета «100 великих врачей», Россия, 2006 г.);

• «Американский физик Эдвин Холл (1855–1938), будучи еще студентом, открыл в 1880 году гальваномагнитное явление (эффект Холла), чем заслужил известность в среде коллег. Последние почему-то решили, что открытие это сделано маститым ученым (в летах), и, знакомясь, случалось, спрашивали: «Вы не родственник старого Холла?». На что юный ученый отвечал: «Старый Холл – это я»…» (из книги М.Чекурова «Курьезы истории», Россия, 1998 г.);

• «Немецкий физик Макс Планк (1858–1947), будучи еще молодым, внешне несолидным человеком, получил приглашение прочитать цикл лекций в Берлинском университете. При первом посещении этого храма науки Планк забыл, в какой аудитории он должен выступать, и решил справиться в канцелярии. Там какой-то солидный господин в ответ на его вопрос сказал: «Не ходите туда, юноша. Вы еще слишком молоды, чтобы понять лекции профессора Планка»…» (из книги М.Чекурова «Курьезы истории», Россия, 1998 г.);

• «В 1903 году Сванте Аррениус (1859–1927) был удостоен Нобелевской премии «в признание особого значения теории электрической диссоциации для развития химии». Аррениус стал первым шведским ученым, удостоенным такого высокого отличия! Это был триумф не только самого ученого, но и всей страны. Во всех университетах и научных обществах читались лекции о научных достижениях Аррениуса, его портреты висели на самых видных местах. Швеция гордилась своим великим сыном… Английский химик Д.Уоркер вспоминал: «Из розовощекого парня он превратился в Швеции в научного оратора, известного и уважаемого всеми классами народа. Но в Аррениусе не было ничего академического. Сам он был крепко сложенным, светловолосым, голубоглазым и румяным, настоящим сыном шведской сельской местности. По характеру он был открытым, великодушным и экспансивным человеком. В нем было много здоровой энергии, первобытной силы…»…» (из сборника С.Мусского «100 великих нобелевских лауреатов», Россия, 2008 г.);

• «Среди своих коллег австрийский физик Эрвин Шредингер (1887–1961) – один из создателей квантовой механики, лауреат Нобелевской премии 1933 г. – Е.М. – был известен как человек замкнутый, чудаковатый, имевший мало единомышленников. П.Дирак так описывает прибытие Шредингера на престижный Сольвеевский конгресс в Брюсселе: «Весь его скарб умещался в рюкзаке. Он выглядел как бродяга, и понадобилось довольно долго убеждать портье, прежде чем тот отвел Шредингеру номер в гостинице»…» (из сборника Д.Самина «100 великих ученых», Россия, 2004 г.);

• «Давайте познакомимся теперь с Львом Ландау (1908–1968), в ту пору 33-летним человеком, находившимся в расцвете своего таланта. Хотите начать с внешнего облика?.. Он очень высок и очень худ. Голова очень большая и хорошо посаженная на длинной шее… Впалая грудь, впалый живот, впалые бедра. Что еще может быть впалым у человека? Характерные особенности его фигуры таковы, что их несподручно выражать словом «телосложение». Это он, Ландау, пустил в ход выражение «теловычитание», использованное впоследствии Д.Граниным для характеристики Дана – одного из действующих лиц его романа «Иду на грозу» (1962 г.). У Ландау очень длинные и стройные (наверное, худые) ноги, длинные руки с длинными и нервными пальцами. Кисти очень мягкие, непрерывно находятся в движении: послюнив палец, он часто трет себе шею, щеку, губу и даже за губой. Входя в лабораторию, он сейчас же хватает со стола разные вещи, за которые теоретику вовсе не надлежит хвататься. Поэтому его появление у стола экспериментатора несет с собой угрозу. Некоторые из нас просят его положить руки за спинку стула и прижимают их своими лопатками. Только так и можно работать в его присутствии. Все движения Ландау очень угловаты, я бы сказал даже «остроугловаты». Части его фигуры никогда не образуют по отношению друг к другу тупого угла, он всегда острый: взять хотя бы руки, остро согнутые в локтях, никогда не прижатые ни к груди, ни к бокам, ни к бедрам. Несмотря на высокий рост и худощавость, он не гибкий, а ломкий, как перочинный ножик со многими лезвиями… Верхняя губа выступает больше, чем нижняя, поэтому на лице лежит отпечаток детскости… Он часто смеется, еще чаще шутит, любит приветствовать друзей глубоким реверансом и помахать при этом длинной рукой, почти доставая ею до пола: он воображает, что держит в руках широкополую шляпу с перьями… К 33 годам Ландау был уже автором многих всемирно известных теоретических исследований, ставших теперь классическими: они легли в основу многих экспериментальных работ, которые велись в разных странах…» (из очерка Э.Андроникашвили «Воспоминания о гелии-II», СССР, 1989 г.);

• «Гленн Сиборг (1912–1999), которому в 1951 году вручили Нобелевскую премию по химии за работы, посвящение трансурановым элементам, был научным советником нескольких американских президентов подряд. Кульминацией его противостояния с сенатским комитетом стал риторический вопрос разозленного сенатора: «Что вы можете знать про плутоний?» Сиборгу пришлось ответить, что именно он открыл этот элемент…» (из книги У.Гратцера «Эврики и эйфории. Об ученых и их открытиях», Великобритания, 2002 г.);

* * *

• «Когда менеджеры IBM только познакомились с Биллом Гейтсом (р.1955), они увидели в нём типичного компьютерного чудака того времени: с жирными волосами, в огромных очках, рубашке с короткими рукавами и поношенных джинсах. Сначала они вообще не поняли, что имеют дело с основателем и владельцем Microsoft… Встреча началась со смеха, и переговоры прошли легко…» (из книги Й.Циттлау «От Диогена до Джобса, Гейтса и Цукерберга», Германия, 2011 г.).

• «Гай Юлий Цезарь (102 или 100 – 44 до н. э.) был лысым и лицо его, если и несло явственные черты мужественности и интеллекта, то привлекательным никак не являлось, что усугублялось постоянным брезгливым выражением…» (из сборника В. Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.);

• «Знаменитого полководца Артура Веллингтона (1769–1852) – английский политический и военный деятель, герцог (1814 г.), фельдмаршал (1813 г.), премьер-министр кабинета тори (1828–1830 гг.) – Е.М., – одержавшего победу над Наполеоном (Ватерлоо, 1815 г.), не пустили в клуб, когда однажды он явился туда в длинных штанах…» (из книги В.Червяка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);

• «Неуклюжий Авраам Линкольн (1809–1865) – 16-й президент США (1861–1865 гг.), один из организаторов Республиканской партии – Е.М. – с лицом, точно высеченным топором, покорял людей сочетанием твердости, спокойствия и редкого чувства юмора…» (из сборника В.Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.);

• «Впервые встретив Владимира Ленина (1870–1924), М.Горький записал: «Я ожидал, что Ленин не таков. Мне чего-то не хватало в нём. Картавит и руки сунул куда-то под мышки, стоит фертом. И вообще, весь – как-то слишком прост, не чувствуется в нём ничего от «вождя»…» Первое впечатление от внешности Ленина действительно было таково. «Его невысокая фигура в обычном картузике, – пишет Г.И.Кржижановский, – легко могла затеряться, не бросаясь в глаза, в любом фабричном квартале. Приятное смуглое лицо с несколько восточным оттенком – вот почти всё, что можно сказать о его внешнем облике. С такой же лёгкостью, приодевшись в какой-нибудь армячок, Владимир Ильич мог затеряться в любой толпе волжских крестьян, – было в его облике именно нечто как бы идущее непосредственно от этих народных низов, как бы родное по крови»… Стоит напомнить, что старый большевик академик Кржижановский был не только горячим сторонником Ленина, но и близким его другом… Человек, не принимающий революцию, а стало быть, и Ленина, увидит и саму внешность его совсем другими глазами. Таким человеком был, например, писатель Александр Иванович Куприн. 26 декабря 1918 года он вместе с журналистом О.Л.Леонидовым побывал на приёме у Ленина, а в феврале 1921 года, будучи уже в эмиграции, опубликовал в Париже свой очерк «Моментальная фотография»… Ленин, пишет он, «маленького роста, широкоплеч и сухощав. Ни отталкивающего, ни воинственного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина»… Но на смену иконам Богоматери с младенцем и изображениям государя императора с наследником, а то и рядом с ними, в «красных углах» российских изб появились портреты Ленина. Образ его, как бы отделившись от реальной личности, становится своего рода символом новой эпохи, «новой веры», борьбы бедных против богатых за справедливость. И для миллионов он превратился в объект чуть ли не религиозного поклонения…» (из книги В.Логинова «Владимир Ленин: как стать вождём», Россия, 2011 г.).

«Как часто личное знакомство с писателем вызывает изумление: глядишь и не веришь, что именно этот человек написал то-то и то-то!» – думает Бунин в рассказе М.Рощина…» (В.Литвинов «Плата за талант», СССР, 1988 г.).

• «От Виргилия (70–19 гг. до н. э.) остались три его больших главных сочинения: «Буколики», «Георгики», «Энеида». В лирических «Буколиках» Вергилий воспевает пастушескую жизнь, пейзажи. «Георгики» – поэтические наставления земледельцу. «Энеида» – эпическое повествование о похождениях троянца Энея. Вергилий как бы следует по стопам великих греков… Однако Светоний так описывал Вергилия: «Большого роста, крупного телосложения, лицом смуглый, походил на крестьянина… когда он приезжал изредка в Рим, показывался там на улице и люди начинали ходить за ним по пятам и показывать на него, он укрывался от них в ближайшем доме»… Сам Вергилий был большим тружеником, славы не искал, жил затворником…» (из очерка Г.Иванова «Вергилий», Россия, 2009 г.);

• «Их первое свидание состоялось в августе 1740 года, когда Фридрих II, уже в качестве короля Прусского, предпринял поездку по Рейну. В Везеле он заболел и очень сокрушался, что не может приехать в Брабант, где тогда жил Вольтер (1694–1778). Поэт поспешил явиться сам. Во дворце маркграфини, куда его немедленно проводили, он увидел маленького, изможденного болезнью человечка с большими голубыми глазами, лежащего в постели, в одной рубашке. Первые впечатления Фридриха вряд ли были лучше: перед ним стоял сухой старикашка, казалось готовый вот-вот отдать Богу душу, но, впрочем, весьма живой и любезный… Раздражение мешало быть справедливым…» (из книги С.Цветкова «Эпизоды истории в привычках, слабостях и пороках великих и знаменитых», Россия, 2011 г.);

• «Фридрих Клошпток (1724–1803), почитатель сионской музы, возбуждал такое удивление и восторг в ученом И.Бодмере, что тот пригласил к себе автора «Мессиады» (Германия, 1751 г.); но посетитель не соответствовал ожиданиям важного профессора, потому что вместо поэта, погруженного в молчаливые размышления, выскочил из коляски ветреный юноша, который любил уединение лишь тогда, когда писал стихи…» (из трактата И.Дизраэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.);

• «Об Иммануиле Канте (1724–1804), как и о Сократе, можно сказать, что он был не только философ в обыкновенном смысле этого слова, но мудрец, живший в мире и для мира… В своей «Естественной истории неба» (Германия, 1755 г.) он положил начало самым широким обобщениям относительно мира явлений…» (из очерка М.Филиппова «Им. Кант, его жизнь и философская деятельность», Россия, 1893 г.). «…Произнося имя «Кант», почему-то представляешь себе мрачного мужчину высоченного роста, равнодушного к тенденциям и веяниям модных течений. Но это ему принадлежит фраза: «Лучше быть дураком по моде, чем дураком не по моде». Роста между тем он был маленького, порядка 155 сантиметров, и к портному обращался довольно часто…» (из книги Ж.Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.). «…Природа не наделила Канта ни атлетическим сложением, ни вполне нормальными органами. Он был мал ростом – по словам Яхманна (биограф И.Канта – Е.М.), менее 5-ти футов, – имел узкую и чрезвычайно впалую грудь, и правое плечо его было сложено неправильно: лопатка слишком выдавалась назад. Мускулатура его отличалась слабостью: Кант был до того сухощав, что портные постоянно ошибались в покрое его платья, и добродушный философ сам нередко говорил, что он отличается от других людей отсутствием икр. Нервы его были чрезвычайно деликатны, дыхание слабое; он сильно чихал от одного запаха свежей типографской краски при чтении утренней газеты… Он страдал главным образом затруднением пищеварения и головными болями – очевидные последствия сидячей жизни и упорного умственного труда» (из очерка М.Филиппова «Им. Кант, его жизнь и философская деятельность», Россия, 1893 г.). «…Но в памяти современников он слыл элегантным, а не только умным. Принцессентрассе в Кенигсберге – улочка, по которой в определенные часы прогуливался философ, – до сих пор помнит стук его каблуков» (из книги Ж.Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);

• Говоря о философии Артура Шопенгауэра (1788–1860), Л.Толстой отмечал, что «это весь мир в невероятно ясном и красивом отражении» (из письма к А.Фету от 30 августа 1869 г.). В личном общении, равно как и своим обликом, этот «один из самых крупных германских мыслителей всех времен» делал, казалось, все возможное, чтобы приобрести репутацию «чокнутого философа». «Наружность Шопенгауэра биографы описывают следующим образом. Это был человек несколько ниже среднего роста, крепкого телосложения, стройный и с громадной головой… Одни находили в нем некоторое сходство с Бетховеном, другие утверждали, что лицо его, и в особенности очертания рта, напоминало Вольтера… Малообщительный и в молодости, он после своих университетских неудач, стал еще больше чуждаться общества. Поселившись окончательно во Франкфурте-на-Майне, он старался держаться как можно дальше от местных интересов, мало сходясь с окружавшими его людьми…» (из очерка Э.Ватсона «А.Шопенгауэр, его жизнь и научная деятельность», Россия, 1891 г.). И при всем этом – философия «в невероятно ясном и красивом изложении»?!

• «Альфонс Ламартин (1790–1869) – основоположник французской романтической поэзии. Не порывая с формами классического стиха, Ламартин в жанре элегии раскрыл новую, романтическую концепцию мира, человека и искусства…» (из статьи В.Лукова «Альфонс де Ламартин», российск. публ. 2003 г.). «Догадаетесь ли вы по внешности Ламартина, что он автор таких поэм? Невыразительная голова, глаза угасли…» (из Дневника братьев Э. и Ж.Гонкуров, Франция, 23 ноября 1863 г.);

• Ксенофонт Полевой, литературный критик и журналист, вспоминал о знакомстве с Александром Пушкиным (1709–1837): «Надобно заметить, что, вероятно, как и большая часть моих современников, я представлял себе Пушкина таким, как он изображен на портрете, приложенном к 1-му изданию «Руслана и Людмилы» (по уточненным данным, в издании 1822 года – Е.М.), то есть кудрявым пухлым юношею с приятной улыбкой… Перед конторкою (Москва, 1826 г. – Е.М.) стоял человек, немного превышавший эту конторку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими бакенбардами, покрывавшими всю нижнюю часть его щек и подбородка, с тучею кудрявых волосов. Ничего юношеского не было в этом лице, выражавшем угрюмость, когда оно не улыбалось. Я был так поражен неожиданным явлением, нисколько не осуществлявшим моего идеала, что не скоро мог опомниться от изумления и уверить себя, что передо мною находился Пушкин. Он был невесел в этот вечер, молчал, когда речь касалась современных событий, почти презрительно отзывался о новом направлении литературы…» (из «Записок», Россия, 1856 г.). О литературе говорил Пушкин 12 октября 1826 года в Москве, в доме Веневитинова, где читал свою новую пьесу «Борис Годунов». Будущий историк М.Погодин, входивший в этот литературный круг, позднее свидетельствовал, что внешне Пушкин не оправдал его ожиданий: «Ожидаемый нами величавый жрец высокого искусства – это был среднего роста, почти низенький человечек, с длинными, несколько курчавыми по концам волосами, без всяких притязаний, с живыми быстрыми глазами, вертлявый, с порывистыми ужимками, с приятным голосом, в черном сюртуке, в темном жилете, застегнутом наглухо, в небрежно завязанном галстуке… Первые явления мы выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении… Вместо языка Кокошинского (распев, завещанный французскою декламацией, которой мастером считался Кокошкин и последним, кажется, представителем был в наше время граф Блудов) мы услышали простую, ясную, внятную и вместе пиитическую, увлекательную речь…» (из «Воспоминаний о Степане Петровиче Шевыреве», Россия, 1969 г.);

• «Однажды в салон писательницы В.Ансело, где его никто, кроме хозяйки, не знал, Анри Стендаль (1733–1842) явился, представившись Сезаром Бомбе, трикотажником, и его язвительные и смешные монологи об искусстве, в котором он якобы не разбирается, имели бешеный успех, ибо никто не ожидал подобного фейерверка остроумных мыслей от некрасивого, коренастого трикотажника…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истории из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);

• «Впервые П.Гаварни увидел Оноре Бальзака (1799–1850) у Жирардена и Лотур-Мезере, во времена «Моды» (в начале 1830-х годов, когда парижский журнал «Моды» стал политическим органом; Жирарден и Лотур-Мезере – литературные критики и публицисты – Е.М.). Он увидел грузного человека с красивыми черными глазками и вздернутым носом, чуточку приплюснутым, разговаривавшего много и очень громко. Гаварни (французский литограф, иллюстратор журнала «Моды» – Е.М.) принял его за приказчика из книжной лавки…» (из Дневника братьев Э. и Ж.Гонкуров, Франция, март 1855 г.);

• «В Париже Александр фон Гумбольдт (1769–1859) – немецкий естествоиспытатель, географ и путешественник – Е.М. – был гостем известного психиатра. Он попросил хозяина показать ему кого-нибудь из душевнобольных. Тот пообещал сделать это завтра, во время обеда. К столу явились двое незнакомых Гумбольдту людей. Один задумчивый и тихий, все время молчал. Другой был полон огня, говорил, не переставая, перескакивая с темы на тему, отчаянно жестикулировал. Когда обед кончился, первый, церемонно поклонившись, ушел, а второй даже в дверях продолжал что-то рассказывать. «Твой сумасшедший, – заметил Гумбольдт, оставшись наедине с психиатром, – доставил мне большое удовольствие». – «Чем? – удивился врач. – Ведь он все время молчал». «Не может быть! А кто же был этот восторженно-буйный господин?» – «Это был Оноре Бальзак (1790–1850)»…» (из книги В.Черняка «Невыдуманные истерши из жизни знаменитых людей: От великого до смешного…», Россия, 2010 г.);

• «Знаменитый австрийский поэт Адальберт Штифтер (1805–1868) уже с юных лет был чрезвычайно привержен обильным застольям, сопровождавшимся изрядной выпивкой. Ему едва минуло 30 лет, а он уже весил за 100 килограммов, и только страх перед болезнями заставлял Штифтера сдерживаться при виде накрытого стола. Забавно отметить, что героями книг Штифтера были стройные юноши и эфирные девушки. Один юный поэт рассказывает, как пришел к Штифтеру в гости. Он летел к любимому писателю как на крыльях, но на лестнице первого этажа вынужден был умерить свой пыл, потому что весь проход занимала супружеская пара, которая, пыхтя и поминутно останавливаясь, тоже поднималась вверх. Проскользнуть мимо не представлялось возможным. Лишь когда мужчина забрался наверх и, отдуваясь, обернулся, юный обожатель узнал в толстяке Штифтера. «За исключением тучной фигуры, – вспоминал он, – это был весьма красивый человек с благородными чертами флегматичного полного лица. Однако сознание того, что передо мной Штифтер, создатель бесчисленных образов почти бестелесных персонажей, было настолько обескураживающим, что я потерял дар речи»…» (из книги Г.Гаева «Гении в частной жизни», Россия, 1999 г.);

• «В.Белинский высоко ценил Ивана Гончарова (1812–1891) как критика и трибуна и был в восторге от «нового таланта», когда тот в 1845 году «с ужасным волнением» передал на суд критику роман «Обыкновенная история»… Роман вышел в 1847 году в самом популярном журнале того времени – «Современник» и, что называется, попал в диалог времени о романтиках и реалистах… К 1857 году… русскому писателю, уже зачисленному в классики, исполнилось 45 лет, он был закоренелый холостяк, характер имел, мягко говоря, размеренный… Да вот как он сам себя описал в финале «Обломова» (1859 г.): «…литератор, полный, с апатическим лицом, задумчивыми, как будто сонными глазами». Ф.Достоевский в одном из писем обрисовал его еще более выразительно: «Джентльмен… с душою чиновника, без идей и с глазами вареной рыбы, которого Бог будто на смех одарил блестящим талантом»…» (из очерка Л. Калюжной «Иван Александрович Гончаров», Россия, 2009 г.);

• Из воспоминаний Ф.И.Шаляпина: «Было это 9 января 1900 года в Москве, Лев Толстой (1828–1910) жил с семьей в своем доме в Хамовниках. Мы с С.Рахманиновым получили приглашение посетить его. По деревянной лестнице мы поднялись во 2-й этаж очень милого, уютного, совсем скромного дома, кажется, полудеревянного. Встретили нас радушно Софья Андреевна и сыновья – Михаил, Андрей и Сергей. Нам предложили, конечно, чаю, но не до чаю было мне. Я очень волновался. Подумать только, мне предстояло в первый раз в жизни взглянуть в лицо и в глаза человеку, слова и мысли которого волновали весь мир. До сих пор я видел Льва Николаевича только на портретах. И вот он живой!.. Я увидел фигуру, кажется, ниже среднего роста, что меня крайне удивило – по фотографиям Лев Николаевич представлялся мне не только духовным, но и физическим гигантом – высоким, могучим и широким в плечах… Моя проклятая слуховая впечатлительность (профессиональная) и в эту многозначительную минуту отметила, что Лев Николаевич заговорил со мною голосом как будто дребезжащим и что какая-то буква, вероятно, вследствие отсутствия каких-нибудь зубов, свистала и пришепетывала!.. Я это заметил, несмотря на то, что необычайно оробел, когда подходил к великому писателю, а еще более оробел, когда он просто и мило протянул мне руку и о чем-то меня спросил, вроде того, давно ли я служу в театре, я – такой молодой мальчик… Я отвечал так, как когда-то в Казанском театре отвечал: «веревочка», на вопрос, что я держу в руках… Сережа Рахманинов был, кажется, смелее меня, но тоже волновался, и руки имел холодные… Я чувствовал милую внутреннюю ласковость сурового апостола и был очень счастлив…» (из книги «Маска и душа: Мои сорок лет на театрах», Франция, 1932 г.);

• «Встреча наша с Львом Толстым (1828–1910) произошла поздно, в 1904 году, была почти мимолетной… Поехать к Толстому?.. Чувствовалось не то что любопытное желание «взглянуть» на него, а просто какое-то к нему влечение… И вот Ясная Поляна. На станции нас ждут лошади. Начало мая… В доме, в маленькой, не очень светлой, передней к нам навстречу выбежала (действительно выбежала) полная, но еще стройная женщина: это Софья Андреевна: «Ах, вот они!»… Софья Андреевна знакомит, хлопочет: «Садитесь, садитесь! Лев Николаевич сейчас выйдет!» Мы уже начали усаживаться, когда из дальней двери налево, шмыгая мягкими ичигами, вышел небольшой, худенький старичок в подпоясанной блузе. Длинная блуза топорщилась на сутулой спине. Он шаркал довольно быстро, тотчас стал здороваться. Но меня поразило почему-то, что он – маленький. Это – Лев Толстой? Если все бесчисленные портреты, которых мы навидались так, что они точно вросли в нас, если они – Толстой, то этот худенький старичок не Толстой. Словом – не могу их соединить, нового живого – с неживым и привычным… Привычно– усталым голосом Толстой говорит привычные вещи. О жизни…о молитве… Нет, я решительно не могу соединить худенького, упрямого старичка с моим представлением о Льве Толстом. Не то, что этот хуже или лучше: а просто Львов Толстых для меня все же два, а не один…» (из очерка З.Гиппиус «Благоухание седин. О многих», Франция, 1924 г.);

• «Концерт консерватории (Москва, 1876 г.) был дан нарочно для Льва Толстого (1828–1910), чтобы тот мог услышать музыку Петра Чайковского. Толстой не раз просил об этом Николая Рубинштейна. Григорий, консерваторский швейцар, не пропустил Толстого в зал – он был в валенках. «Пойди, голубчик, доложи Рубинштейну: «Толстой пришел». Но Григорий, легонько тесня «почтенного», ни за что не соглашался доложить и собирался выпереть его за дверь. По счастью, кто-то заметил эту сцену, кинулся с поклонами и извинениями, и Толстого провели в первый ряд. В тот вечер игрался Первый квартет Чайковского…» (из книги Н.Берберовой «Чайковский», Франция, 1937 г.);

• С мужицким нарядом Льва Толстого (1828–1910) часто происходили смешные и забавные случаи. Однажды его не пускали на премьеру собственной пьесы. В Туле ставили «Плоды просвещения», и автор решил сходить на репетицию. До артистов и режиссера донесся какой-то шум в передней. «Что такое? Почему мешают репетировать? – возмутился режиссер. Вошедший охранник извинился и объяснил: «Тут какой-то мужичок просит позволения смотреть на репетицию. Я говорю «нельзя», а он «мне можно». Простите великодушно. Дотошный такой мужичок. Я его спокойно прошу уйти, не выталкивать же в шею – он старый, еще развалится, а тут место приличное, культурное». Режиссер, выйдя в коридор, лицезрел там Льва Николаевича, который похихикивал в бороду, но тут же попросил охранника не наказывать…

И с пассажирскими поездами у Льва Николаевича связано многое. Не раз к прохаживающемуся по перрону Толстому, принятому проезжающими за простого мужика, обращались с просьбой что-нибудь поднести, куда-нибудь сбегать и т. д… Лев Николаевич охотно исполнял подобные приказания и спокойно брал пятачок на чай. Когда его узнавали и хотели вернуть пятачок обратно, понимая, что своей просьбой унизили великого писателя, граф пятачок не возвращал, говоря, что честно заслужил его. Оконфузившаяся пассажирка или пассажир долгое время потом не могли обратиться ни к одному мужику, опасаясь, «как бы чего не вышло и не оказался бы он графом Толстым». Внимательно вглядывались они в лица, поросшие окладистыми бородами, и, только понимая, что обладатель бороды не имеет ничего общего с фриком-писателем, исповедующим странные взгляды, обращались по-свойски: «Эй, любезный, поди-ка сюда!»…» (из книги Ж.Глюкк «Великие чудаки», Россия, 2009 г.);