Текст книги "Монах"

Еще через пятнадцать минут охрипший от ора трактирщик хмуро пересчитывал золотые монеты, переданные ему в компенсацию за ущерб, с учетом простоя номера и затрат материала плюс рабочей силы. Сумма как минимум на тридцать процентов превышала реальный ущерб, так что хозяин гостиницы заткнулся и перестал вопить, что вызовет стражу и всех законопатит в местную тюрьму.

Впрочем, испытывать судьбу путники не стали, быстро собрались и выехали со двора – вернуть плату за следующие сутки, к удовольствию хозяина заезжей, они не потребовали, а еще купили продуктов на приличную сумму, полностью обеспечив себя питанием на ближайшую неделю.

Снова пылила дорога, снова Федор и Андрей сидели на облучке, разговаривая за жизнь.

– Ну что, Андрюха, расскажешь мне, как все на самом деле было ночью?

– Только после того, как ты расскажешь, что было ночью, – усмехнулся Андрей. – Да нечего рассказывать! Да и не место тут. – Он покосился на сидящих в глубине фургона Алену и Настенку – женщина кормила дочь пирожками, приговаривая, что если та не съест, то она отдаст эти пирожки соседской собачке. Девочка живо заинтересовалась, потребовав сейчас же пойти к этой собачке, так как она желает посмотреть, как та будет есть пирожок.

– Да ладно… рассказывай давай, не придуривайся. Как пересилил?

– А кто сказал, что я пересилил? Вот сейчас ка-а-ак… вопьюсь тебе в шею! – Андрей рассмеялся и прикрыл глаза рукой, сожалея, что в этом мире нет солнцезащитных очков, – с некоторых пор солнечные лучи его очень беспокоили, модифицированные глаза были очень чувствительны к свету.

– Слушай, а ты ведь изменился с тех пор, как побывал в объятиях кикиморы. Я не припомню, чтобы ты так много смеялся и шутил, – с удивлением заметил Федор. – Ты всегда был таким нудно-праведным, таким скучным, что хотелось треснуть тебя по башке… Этак ты, может, примешься и вино пить?

– А что? Я всегда любил хорошее вино, – парировал Андрей, – но пить вино и напиваться вином – согласись, разные вещи. Ну да ладно, теперь серьезно: не знаю, как я пересилил. Может, моя военная подготовка, а может, то, что я сильно молился, помогло мне удержать мою сущность и взять Зверя под контроль. Только вот что я тебе скажу: в этом деле нет ничего мистического. Да, тело преобразуется под воздействием заражения – прямого попадания крови или слюны существа, которое вы называете кикиморой, в тело обычного человека. И если человек приличный, в обычной жизни не имеющий никаких зверских наклонностей – жестокости, подлости, то и Зверь не будет убивать без разбора, а если есть хоть что-то злое, жесткое, если он был убийцей – вот тут Зверь в душе поднимает свою голову, и тогда… тогда очень трудно взять над ним верх. Знаешь, я подумал – а может, кикимора, которую мы убили, совсем и не была жестокой убийцей? Может, на нее больше наговаривали, а она была просто несчастной зараженной девушкой, вынужденной бегать по лесу, чтобы утолить жажду сырого мяса и крови?

– Да ну, скажешь тоже! – Федор с неудовольствием посмотрел на Андрея. – Ведь как вывернул-то! И оказываемся мы теперь не герои, а безжалостные убийцы девушки и ее безутешного отца! Даже слышать это дерьмо не хочу! Никогда больше не говори этого при мне! Она была мерзкой убийцей, и мы освободили мир от чудовища! Все!

– А может, ты освободишь мир от еще одного чудовища – меня, например? – усмехнулся Андрей. – Я-то гораздо страшнее и опаснее ее. Кстати сказать, Настенку-то она не тронула… а ты не допускаешь, что все могло выглядеть и по-другому? Не так, как мы все это увидели и как увидела это ее мать?

– Не хочу! Не хочу это слышать! Заткнись! – окончательно рассердился Федор и замахнулся на Андрея хлыстом. – Сейчас как врежу по тупой башке!

– Ну врежь, врежь, если это тебе поможет, – грустно улыбнулся Андрей. – Что было, то прошло, и теперь сделанного не воротишь, хоть сто раз ударь хлыстом меня или себя. Впредь будем думать, как и что делать… не все суть то, как оно выглядит внешне. Забудем этот разговор. Что касается меня – я всю ночь бегал по лесу, охотился. Убил двух косуль, ел мясо, на меня вышел медведь – пришлось съесть и его. Вот и пополнел слегка, жира-то все равно практически нет, но мышцы наросли – пришлось много мяса съесть… и переварить.

– Представляю… как ты загадил там всю лужайку, – заржал Федор, его поддержал Андрей, и они минуты три смеялись в голос под взглядом удивленной Алены.

– Сколько нам до ближайшего селения? Или города? – спросил Андрей, поглядывая на высоко стоящее солнце. – До темноты успеем доехать до постоялого двора?

– Постоялые дворы стоят верст через сорок – пятьдесят, должны успеть. А примерно в тридцати верстах будет еще деревенька, Карадовка называется. Я частенько ездил по этому тракту, когда охранником работал. Дорогу до столицы с этой стороны знаю хорошо, а уже туда, за столицу, – не очень, туда редко ходил. Впрочем, тут я тоже уже несколько лет не был, может, что-то и изменилось. Встретим кого-нибудь – спросим. Бывает, что тут купцы проезжают, и нередко. Только шуганный какой-то народ стал. Те, что недавно навстречу попались, нас завидели да всю охрану собрали, наверное, подумали, что мы разбойники какие… То ли народ стал пугливый, то ли впереди что-то неладно – надо будет расспросить встречных как следует. Кстати, раньше больше было народу на тракте, чего они тут стали ездить гораздо реже – ума не приложу. Я уже давно потерял контакты с купцами, а так бы расспросил еще в Нарске что и как. Есть, конечно, догадки…

– Хм… а я думал, такое редкое движение тут нормальное дело, а оказывается, это не так. Интересно… Какие версии будут?

– Есть еще одна дорога в Нарск и те края – она длиннее и не такая ровная, но идет огибая леса, по краю степи, вернее, лесостепи. Там редко шалят разбойники, им там труднее спрятаться – по крайней мере, я так думаю, а на этой дороге всегда грабили, потому и караваны серьезно охраняются. Зато эта дорога короче той больше чем в полтора раза. Вот и все версии. Если предположить, что засилье банд тут стало больше, значит, поток грузов по тракту уменьшился. Мы с тобой уже убедились в самом начале пути, что разбойников тут хватает… А еще такая штука – этот тракт проходит по землям различных мелких и крупных феодалов и приходится платить за проезд, возможно, они так задрали цену, что легче объехать вокруг, чем вываливать денег какому-нибудь придурковатому графу или барону.

– А куда власть смотрит? Какого рожна не пресекает поборы?

– Ну ты как не от мира сего! А… ну да, да… В общем, у этих графов и баронов есть бумага, где указано, что они ухаживают за дорогой, проходящей через их земли, а им за это позволяется взимать дорожный налог – не больше серебреника с повозки. Вот только они алчные и устанавливают те расценки, которые хотят! А чтобы все было шито-крыто, отвозят приличные суммы в столицу. Только вот купцы едут в объезд, в результате чего цены на товары повышаются – надо ведь возместить дорожные расходы.

– Ну ясно… В общем, обложили налогом и перестали ездить. А исчадия?

– А что исчадия?

– С них тоже берут дорожные поборы?

– Ну не смеши, какие с исчадий поборы? Они сами какие хошь поборы…

Повозка медленно, но верно катила вперед – Федор не хотел гнать лошадей, ни к чему это. До искомой цели много, очень много дней пути… Они остановились на обед в Карадовке, задали корму лошадям, немного передохнули и снова тронулись в путь. Андрей уже стал привыкать к ритму этого мира – размеренному, неспешному. Что толку спешить, когда час-другой ни на что не влияет?

За день они преодолели пятьдесят верст, выходя на расчетное время-расстояние. Меньше – невыгодно, ибо путешествие затянется на многие месяцы, а больше ни к чему – какой смысл напрягать лошадей, да и самим излишне напрягаться.

Около недели они ехали по тракту, изредка встречая купеческие караваны с сильной охраной. На чужаков смотрели неодобрительно и отказывались общаться – однажды даже чуть не вспыхнула драка, когда охранник каравана вытащил меч на безобидный вопрос Андрея, откуда и куда они направляются.

Федор потом пояснил другу, что не стоило спрашивать о цели путешествия – могут принять за подсылов разбойников. Андрей пожал плечами и больше не пытался поговорить с караванщиками, решив, что и без их участия они сумеют справиться с любыми проблемами, которые встретят.

Иногда они ночевали в лесу у костра, если вечер заставал в дороге, а дотащиться до постоялого двора не успевали.

Ехали дружно – Алена не была в тягость, она имела легкий характер и не гнушалась никакой работы. Андрей с грустью и легкой завистью перехватывал влюбленные взгляды, которыми обменивались эта женщина и его товарищ.

Настена тоже не стала обузой и своими простодушными выходками веселила взрослых, разряжая скуку и однообразие длительного путешествия.

Дорога уже ушла от реки и завернула слегка влево, огибая громадные лесные массивы, густо заселенные разнообразной дичью. Иногда ночью Андрей уходил в лес, раздевался, чтобы не разорвать в клочья одежду при трансформации, и перекидывался в оборотня. Утром путников уже ждало свежее мясо…

Когда это произошло в первый раз, на вопрос Настены, откуда это все взялось, Алена, покосившись на Андрея, ответила пытливой девочке, что мясо им принес добрый волк, который узнал, что Настена любит вкусное оленье мясо, и хотел ее порадовать. Несколько раз после этого девочка пыталась выскользнуть из фургона ночью и подсмотреть, как приходит добрый волк и приносит мясо, но эти попытки были пресечены зоркой матерью, всегда бывшей настороже – как ей и положено.

Тянулись версты, часы, дни, редкие деревушки вдоль тракта, шло время.

Однажды путешественники решили завернуть в деревушку, стоявшую у большого пруда, – с тракта она смотрелась так патриархально, так мирно и лубочно, что навевала мысль о покое, о сытной и мирной жизни, о которой может мечтать любой человек.

– Может, не будем заезжать? – раздраженно спросил Федор.

– Будем, будем – ребенку нужно молоко! А то у нее развитие плохое будет! – Алена сердито зыркнула на любовника, укладывая Настену на послеобеденный отдых.

– Нормальное развитие у нее будет. Если такое, как твое, – смерть мужикам будет! – усмехнулся он, но послушно хлестнул лошадей вожжами, и они резво пошли по поросшей подорожником проселочной дороге. Недавно прошел дождь, от лошадей шел пар, а в колеях стояла грязная вода, разбрызгиваемая копытами и колесами.

– Я слыхал, что молоко очень важно для образования костей и зубов, – сказал Андрей, – там есть минерал, который участвует в строении костей. И творог тоже полезный.

– Да? Не знал. И знаешь что? Не узнал бы еще лет пятьдесят – даже не заплакал бы! – Федор усмехнулся в пшеничные усы и добавил: – Смотри, какая красивая деревушка! Мечта!

– Угу… мечта… ты бы стал жить в такой деревне? – Андрей иронически скривил губы и покосился на товарища.

– А почему нет? Тихо, мирно, красиво, добрые люди… Выходишь – все тебя знают, все здороваются, обмениваются новостями, из которых главная, что дочь мельника родила мальчика, а у соседки лиса задрала курицу. Ни тебе войн, ни тебе алтарей и Кругов, ни тебе…

– Фантазер ты и романтик! – прервал его Андрей. – Что-то ты расслабился в последнее время, а? Где тот безжалостный и циничный рубака, которого я встретил в Нарске не так уж и давно? Куда он спрятался? Эй, Алена, у тебя под юбкой никто не спрятался?

– Тьфу на вас! Чего расшумелись?! Настенка только засыпать стала! Вот дам вам ее держать на руках, тогда узнаете, почем фунт лиха!

– Ой нет! Только не это! – шутливо отмахнулся Андрей. – Впрочем, Феде можешь ее отдать, ему пора привыкать к семейной жизни.

– Андрюх, ну чего ты привязался? – Федор порозовел и сжал губы. – Достал уже своими подколками! Лучше бы ты снова стал нудным и праведным!

– Ты покраснел?! Ой-ой! Вот это ты расслабился! Я начинаю бояться за тебя! – ухмыльнулся Андрей и принялся разглядывать окружающий пейзаж.

Ему подумалось: «Эти лавки в повозках такие убогие… ну почему нельзя придумать какие-то кресла, типа как в автомобилях? Опупеешь ехать вот так несколько тысяч километров… Ну а что делать? Самолета не предвидится…» – Он усмехнулся и, увидев встречного крестьянина, крикнул:

– Уважаемый! Скажи нам, где тут можно купить молока? И вообще продуктов?

– Поедете прямо, увидите дом с желтым петухом на коньке – там живет Аграфа, вот у нее и купите. Она торгует молоком от своей коровы. А продукты… В деревне лавка есть, только в ней особо-то и нет ничего – у нас все свое. Те же куриные яйца можете купить у Аграфы, а хлеб мы печем только для себя.

Мужик поправил на плече вязанку длинных жердей, похоже только что вырезанных в лесу, и пошел дальше, не обращая внимания на путников в фургоне.

– Ну что же, поехали искать эту Аграфу! – проворчал Федор. – Вот не было печали! Наделала бы Настене каши, и все! А то – молоко, молоко!

Алена лишь фыркнула. Девочка же спала, игнорируя происходящее в повозке, чему Андрей позавидовал – так спать может только человек с чистой совестью.

Пропылив по деревенской улице мимо домишек, обмазанных глиной и побеленных – «Ну вылитая гоголевская Диканька!» – подумал Андрей, – они нашли избу с петухом на крыше и, подъехав ко двору, остановились.

Ворота были раскрыты, а перед ними стояла небольшая толпа крестьян – человек десять, молча и с жадным любопытством наблюдающих за происходящим.

Во дворе слышался истошный лай собаки, потом собака завизжала, и ее вой и визг продолжался с минуту, затем она затихла. Стали слышны громкие голоса и плач – плакала женщина и дети, они что-то говорили, убеждали, им отвечал грубый громкий голос, потом все затихло и не было слышно почти ничего, кроме всхлипываний и горького плача.

– Вот тебе и красивая жизнь! Вот тебе и благостная деревня! – пробормотал под нос Андрей и спрыгнул с облучка, чтобы посмотреть, что там случилось.

– Андрей, не вмешивайся! – предупреждающе буркнул ему вслед Федор. – Что-то неладное происходит!

Андрей кивнул и подошел к стоящим у ворот крестьянам.

– Чего тут такое? Мы хотели молока купить, нам сказали, что тут это можно, а здесь шум какой-то. Что происходит, мужики?

– Отпокупались вы молока, – с усмешкой сказал пузатый мужичок лет сорока пяти. – Аграфа подати не заплатила, и у нее уводят корову. Говорил я ей – ты слишком балуешь своих пацанов, а она – они и так без радости живут, что, от петушка на палочке разоримся, пусть радуются! Вот и дорадовались. Она подати не отдала вовремя, я не мог их передать власти, а когда сборщик податей с солдатами пришли за деньгами, я так и обсказал – не могу отдать всю сумму из-за нее. Сейчас корову забирают у дуры – по миру теперь пойдет. И поделом – а то ее пацанята бегают везде, шастают, надоели уже.

– А муж у нее где? – спросил Андрей, с ненавистью глядя в сытую морду старосты, – хотелось врезать так, чтобы эта подлая ухмылка больше никогда не возвращалась на его ряху.

– Муж-то? А на границе остался. Может, убили, а может, нашел себе молодуху без трех детей да и пристроился там, в чужедальних странах. На хрена ему жена с тремя детьми? Удивительно, как это они еще продержались так долго. Ну вот и результат – как можно без мужика жить столько времени! Говорил я ей… – Староста осекся и опасливо посмотрел на приезжего – понял тот или нет, потом, торопливо кивнув, отошел к стоящим поодаль двум мужикам и стал что-то говорить, поглядывая на ворота дома.

Андрей прошел внутрь и со сжавшимся сердцем увидел возле ворот конуру, у которой, в луже крови, лежала собака с окровавленной головой и вспоротым животом. Около нее сидел мальчик лет десяти и горько плакал, поглаживая собаку по голове.

Увидев Андрея, он сквозь рыдания сказал:

– Они Волчка убили… он хотел нас защитить, а они его убили!

Андрей стиснул зубы и пошел в чистенькую ухоженную хату. В горнице было людно – за столом сидел мордастый бугай лет тридцати, с брезгливо-презрительным выражением лица записывающий на бумагу то, что ему говорил один из помощников, похожий на него как две капли воды своим высокомерно-презрительным видом:

– Полотенце – два. Чашка расписная – одна. Две ложки деревянные. Два стула, с резными спинками…

Андрей посмотрел на происходящее, на сидевшую в углу женщину лет тридцати пяти с прижатыми к груди руками, и мальчишек-двойняшек лет семи, прижавшихся к ней, зарывшихся лицами в ее передник, и спросил:

– А что здесь происходит?

– А ты кто такой, чтобы спрашивать? – грозно спросил сидящий за столом бугай. – Не мешай! Это государственное дело! Я сборщик податей! Выведите его отсюда, нечего тут стоять!

Трое солдат в полном вооружении придвинулись к Андрею, но не успели они схватить его за руки, как он спокойно сказал:

– Я родственник этой женщины и привез деньги, долг, я брал у ее мужа. Сколько она должна?

Мытарь кивнул солдатам, и они отошли от Андрея, так и не узнав, как близки они были к смерти.

– Если родственник… ладно! Она должна подати за два года – десять золотых. Староста сказал, что она отказалась платить по ерундовому поводу – мол, наторгует и отдаст постепенно. А государство не может ждать! Посему мы описываем ее имущество, с тем чтобы вывезти все более-менее ценное. А ты точно ее родственник? Что-то вы не шибко похожи!

– Я дальний родственник, – усмехнулся Андрей, посмотрел на удивленно раскрывшую глаза женщину и незаметно ей подмигнул. – Я покрою ее долг, прекратите опись, сейчас я принесу деньги. А зачем собаку-то убили?

– Так она войти не давала! – буркнул один из солдат. – Распустились эти крестьяне, совсем страх потеряли! Бесполезные скоты, только жрать да плодиться!

– Так, хватит болтать, Антон! Иди, родственник, неси деньги! Заплатишь – что же, мы уйдем… до следующего раза. Подати – дело святое, поняла, Аграфа? Радуйся, что твоих щенков в рабство не взяли, в следующий раз так и сделаем! В столице любят мальчиков – продадим в бордель, вот и будут тебе подати за несколько лет вперед! – Бугай заржал, ему вторили помощники и солдаты.

Андрей почувствовал, как у него задергалось веко, и быстро вышел, чтобы не поубивать эту шатию – этого делать было нельзя ни в коем случае, тем более на глазах толпы крестьян, иначе через несколько дней появится карательный отряд, и тогда пощады не жди.

Он подошел к повозке и сказал Федору хриплым голосом:

– Дай сорок золотых!

Его еще трясло от возбуждения, тело просило боя, ему страшно хотелось убить всех, кто пришел со сборщиком податей, а также разогнать толпу равнодушных, скалящихся на чужую беду зевак во главе со старостой.

– Ты чего задумал, Андрей? – с тревогой спросил Федор. – Деньги у нас есть, конечно, но если раздавать их на каждом перекрестке, этак не напасешься! Ты хорошо подумал?

– Я тебе говорю – дай сорок золотых! – рявкнул Андрей и, скрипнув зубами, тихо добавил: – Иначе я сейчас поубиваю этих козлов!

– Даю, даю, – засуетился Федор и стал отсчитывать деньги из мешка, который взял у отца кикиморы. – Вот, возьми. Мне с тобой пойти?

– Нет. Сиди здесь и не вмешивайся. Скоро поедем! – Андрей снова зашагал к хате, провожаемый взглядами перешептывающихся селян.

Пройдя мимо мертвой собаки, мимо коровы, привязанной к столбу у ворот и недоуменно глядящей на происходящую во дворе суету, Андрей вошел в горницу и брякнул на стол перед мытарем десять золотых.

– Получи. И расписку давай, что получил! А то потом скажешь, что не давали тебе…

– Обижаешь, приезжий… только теперь не десять золотых, а одиннадцать. Десять процентов сбор за наши хлопоты, – злобно оскалился сборщик податей. – Надо было вовремя платить, тогда бы мы не тратили время на это занятие! Думаешь, нам приятно сидеть в этой вонючей дыре?!

– На, одиннадцать так одиннадцать! Расписку давай! – Андрей бросил еще золотой и уселся на стул напротив сборщика, наблюдая, как тот корябает что-то на куске пергамента. Затем сборщик достал из кошелька печать, чернильницу, аккуратно, чтобы не испачкаться, помазал печать маленькой кисточкой, приделанной к крышке чернильницы, приложил, помахал в воздухе документом и сказал Аграфе с ухмылкой:

– Вот ублажила бы нас, скостили бы золотой! Дура баба, не убыло бы от тебя, а золотой на дороге не валяется. Повезло тебе, что родственничек объявился!

Андрей поставил локти на стол, закрыл лицо ладонями, потирая, как будто бы устал от дальней поездки, и мытарь не видел, как под ладонями лицо искривилось в яростной гримасе ненависти и изо рта полезли огромные белые клыки… Наконец Андрей справился со своим желанием убивать, и его лицо снова приобрело нормальные очертания.

Он взял документ, пробежал глазами – все верно – и отдал Аграфе:

– Спрячь подальше. А то придут снова и возьмут вдвойне в другой раз, если бумажки не будет. С них станется…

Мытарь грузно встал, отдуваясь и топая ногами в грязных сапогах, оставляя на чисто вымытом полу ошметки земли, коровьего навоза, и приказал подручным:

– Пошли! Нам еще надо успеть до темноты заехать в Агроновку, а потом на постоялый двор. Некогда тут рассиживаться, работать надо! Ну чего застыли, бездельники!

Служивые покинули избу, пересмеиваясь и обсуждая поездку в Агроновку, где надо «пощипать» ленивых крестьян, и в горнице остались только Аграфа с двумя ребятишками, с интересом глядящих на незнакомого мужчину.

Аграфа боязливо посмотрела на своего нежданного спасителя и сказала:

– Мне нечем отдать долг. Я же знаю, что мой муж никому ничего не давал, нам и нечего было давать-то! Отродясь денег никаких не было… ребятишки, бегите помогите Сашку похоронить Волчка… негоже ему лежать без упокоения, он верно нас защищал…

Дети убежали, а она села за стол, положила на него руки и зарыдала, раскачиваясь и причитая сквозь слезы:

– Как муж пропал, они как с цепи сорвались… раньше такие ласковые были, когда Вася был, видать, боялись, твари! А теперь норовят то на сеновал затащить, то ребят ударить хворостиной, вроде как они воруют у них с огорода! А они не воруют, они в жизни ничего чужого не взяли! Помогают мне, сено косят, такие маленькие мужички. Радость моя! Одна радость у меня в жизни! Что делать, как дальше жить?!

– Уходить тебе надо отсюда, – проглотив комок в горле, сказал Андрей. – Иди в город, там обязательно найдешь работу. Например – кухаркой в трактир. Снимешь жилье, успокоишься – еще лучше будешь жить! Здесь все равно жизни не будет. Вот тебе двадцать девять золотых, на обзаведение, может, и какую-нибудь хибарку в городе прикупишь. Только сразу уходи – продавай корову, дом, собирайтесь и уходите!

– А как же Вася?! А вдруг он придет, а нас нет? Я его жду… – тихо проговорила Аграфа, и слезы покатились по ее щекам. – Он пять лет назад пропал на границе, нет известий… может, все-таки вернется?!

– Может, и вернется. У тебя есть какие-то знакомые в деревне, кому можно доверять? Есть? Ага, скажешь им, куда ушла, а потом пришлешь весточку, где обосновалась, он придет сюда, а ему и скажут, где вас искать.

– Спасибо вам! – Аграфа вытерла глаза и попыталась улыбнуться. – Как вас звать? Где мне вас найти, чтобы отдать долг? Только я не знаю, когда смогу отдать! Когда муж вернется… если муж вернется, мы все отдадим, а сейчас видите, что творится? Кроме коровы да хаты у меня и имущества-то никакого нет…

– Андрей меня звать. А где найти… я и сам не знаю, где буду через день или два. Иди в столицу, устраивайся, даст бог, свидимся! – Андрей не заметил, как Аграфа вздрогнула при слове «бог». – А нам надои, пожалуйста, молока, у нас девчонка маленькая, ей надо.

– Да-да, конечно, только посуду давайте – у меня не во что вам налить!

Через час фургон снова пылил по дороге по направлению к столице. Заезжать в лавку они не стали, тем более что Андрей узнал у Аграфы, что лавка принадлежит старосте – он не хотел видеть его мерзкую рожу.

– Ну вот, – ворчал Федор, – стали беднее на сорок золотых. Оно стоило того? Всех-то бедных и убогих не обиходить, Андрюха! Этак вообще останемся без денег!

– Не обеднеем мы без сорока монет, знаешь же! А что, мне надо было поубивать их? Лучше было бы?

– Лучше бы точно не было. Хуже было бы. После убийства сборщика податей обычно приходит отряд карателей и всех, правых и виноватых, сажает на кол. Хорошо, что ты сдержался, черт с ними, с деньгами! А где ночевать будем? До постоялого двора еще верст двадцать, а уже вечер. Я знаю одно местечко – там ручей течет, небольшой лесок рядом. Давайте там заночуем? Чистая вода, дождя вроде не ожидается – небо очистилось, земля подсохла на ветерке, мечта, а не ночевка!

Они свернули с тракта, проехали с километр в сторону и действительно оказались у ручья с чистой водой, в которой шныряли стайки рыбешек – видимо, из этого ручья и образовался пруд у деревни, в которой они были, направление течения было как раз в ту сторону. Расседлав лошадей, они занялись приготовлением ужина.

Настена весело бегала вокруг, отлавливаемая ругающейся матерью – упадет, нос разобьет… Андрей смотрел на них и опустошенно думал о том, как несправедлива жизнь…

Ночь упала быстро, Андрей отказался спать в фургоне и остался у костра, глядя на языки пламени, потом закрыл глаза и засопел, будто крепко спит.

Дождавшись, когда в фургоне тоже засопели и захрапели, он легко поднялся, ушел в сторону от лагеря, сбросил одежду и, свернув ее в тугой комок и уложив под куст шиповника, перекинулся в Зверя.

Зверь понюхал воздух, пахнущий дымом и полевыми цветами, встряхнулся и стелющимся галопом помчался туда, откуда они приехали…