Текст книги "Мечтатели"

38

В ноябре 1924 года Эмиль Ротшильд, Пьер Лазар и Мишель давали праздничный обед в известной «Тур д'Аржен». Еда состояла из ресторанного ассортимента: утка, приготовленная в пяти видах.

– Приветствую мадам Джефферсон, – сказал Лазар, – которая, перефразируя американского государственного мужа, положила дорожный чек в карман каждого европейского путешественника, вне зависимости от его состояния!

Мишель приняла тост с достоинством. Восемнадцать месяцев, которые прошли с тех пор, как она выплатила долг, были почти такими же беспокойными и изматывающими, как предшествующие. Выскребя все до последнего сантима, чтобы уложиться в сроки, Мишель осталась совсем без денег. Ротшильд и Лазар что-то комбинировали с кредитом для нее, но Мишель не захотела связываться с этим. Она постигла одно из главных правил – никогда не давать никому, даже дружественному банкиру, точки опоры в своем бизнесе. Мишель видела, как становились банкротами люди, ранее владевшие огромным состоянием, потому что не могли выплатить, казалось бы, незначительный долг.

Вскоре после окончания Выставки Мишель увеличила рабочее время на своих пунктах, она работала по субботам и праздникам, а доходы тратила на рекламу. За шесть месяцев ее запасы достигли рекордного уровня.

Французская деловая пресса начала брать у нее интервью, обыгрывая как ее героизм во время войны, так и связь с одной из наиболее известных в Америке финансовых фамилий.

Мишель не могла удержаться от улыбки при последнем намеке. С момента выплаты долга она слышала Розу только один раз. Верная своему слову, Роза обеспечила документы, дающие право Мишель на исключительный контроль дорожного чека «Глобал» в Европе. К ним прилагалось короткое поздравление. Здесь проявился характер Розы. Она рисковала и проиграла, приняв поражение по возможности с достоинством.

С другой стороны, письма Монка были для Мишель одновременно радостью и утешением. Ее успехи, – писал он, – предмет обсуждения на Уолл-стрит, и в каждой фразе Мишель чувствовала гордость за ее достижения. Но как бы ему ни хотелось быть с ней, чтобы разделить ее триумф, Монк не мог приехать сейчас во Францию. Он что-то переустраивал в своем журнале «Кью», так что скоро журнал сможет выходить без него, и он будет свободен. Для Мишель этот день не мог наступить достаточно скоро. Чтобы быть готовой к нему, она должна была уладить свои дела. В феврале, когда истек срок аренды, она купила здание на улице Де Берри, утроила персонал и свела всю организацию под одну крышу.

– Какая у вас следующая цель? – спрашивал Эмиль Ротшильд между блюдами.

Мишель смотрела через окно на огни речных трамваев, которые курсировали по Сене, перевозя гуляк – любителей мелодий маленьких оркестров.

– Думаю о расширении деятельности.

Пьер Лазар издал типично галльский звук, который говорил о человеческой глупости больше, чем можно передать в нескольких томах.

– Правда, Мишель. У тебя такой блестящий старт. Зачем этот ненужный риск?

– Может быть, это и не будет риском. Не будет, если бы вы взялись помочь мне.

Оба финансиста яростно атаковали утку.

– Сумасшедшая, – пробормотал Пьер Лазар.

– Трудное дело – расширяться, – согласился Ротшильд. – Слишком много неопределенности.

Мишель подняла свой бокал и засмеялась:

– Вы оба всегда такие мрачные, когда собираетесь делать деньги?

Мишель пустилась в объяснения.

– Что я дальше сделаю – с вашей помощью, джентльмены, я сделаю Париж европейской столицей туризма. Каждый американец знает улицу Де Берри. Обычно это его первая остановка. Надеюсь, что так и будет, но я хочу расширить службы «Глобал». Например, в следующие несколько месяцев я установлю столы, где наши клиенты смогут получать свою почту и отправлять обратно. Таким образом они будут нас рекламировать.

Мишель замолчала, когда принесли следующее блюдо.

– Я только что подсчитала последние цифры – сколько долларов потратили американцы прошлым летом в Париже, а также в целом по Европе. Это, джентльмены, более пятидесяти миллионов долларов.

Мишель позволила вдуматься в ее слова, заметив, что оба банкира потеряли интерес к своим уткам.

– Пятьдесят миллионов долларов, – повторила она. – Откуда приходят эти деньги? Только два процента их идет через оформление кредита, которым состоятельные путешественники все еще пользуются. Для них все это правильно и хорошо. Но не все пользуются услугами банкиров вроде Моргана или Харджеса. Основная масса торговли идет через людей, с которыми банкиры дела не имеют: это студенты и средний класс.

Ротшильд взглянул изумленно:

– Студенты?

– Не отважишься ли повернуться к ним, Эмиль, – пожурила она. – Десятки тысяч студентов приезжают в Европу ежегодно. Это становится обычным ритуалом. И многие из них работают, чтобы приехать сюда, нанимаясь обслугой на пароход, чтобы оплатить дорогу. Что касается среднего класса, он только открывает, что такое торговая Европа.

– И какой род расширения ты ищешь в Париже? – спросил Ротшильд.

– Не в Париже.

Финансисты смотрели на нее безучастно.

– В Европе, – сказала Мишель. – Я хочу воспроизвести то, что мы сделали в Париже – в Бордо, Ницце и Ривьере. В то же время я хочу основать нечто похожее на то, что есть на улице Де Берри, в каждой европейской столице.

Глаза Мишель блестели от возбуждения.

– И вот поэтому я нуждаюсь в вас. Переговоры с германскими, швейцарскими, итальянскими и испанскими банками займут у меня месяцы. Ценное время будет потеряно, не говоря о стоимости операций. Однако, если бы ваши банки дали свою санкцию, мы могли бы рассчитывать на быстрые решения.

Лазар смотрел на Ротшильда, и Мишель почти видела поток слов, идущих между ними. Оба банкира имели филиалы в европейских столицах. Оба имели власть и престиж, чтобы усадить других за стол переговоров.

– Какой род финансового соглашения ты имеешь в виду? – осторожно спросил Ротшильд.

– Я предполагаю, что во Франции ваш процент остается тем же, – сказала Мишель. – Однако, когда дело касается Европы в целом, мы выработаем ориентировочные гонорары: вы приводите банки за стол переговоров, я с ними работаю. Если соглашение подписано, вы забираете свою долю.

– Мишель, Мишель, – возразил Пьер Лазар. – Если мы собираемся стать партнерами, мы должны участвовать в прибылях.

– Партнеры участвуют в прибылях в том случае, если они делят риск, – жестко сказала Мишель. – В данном случае риск целиком мой. Я не прошу ссуды, чтобы вести операции или подписывать дорожный чек. В чем я нуждаюсь – это в ваших связях и компетенции.

Мишель имела достаточно дел с обоими, чтобы понимать остроту их видения. Каждый имел огромную прибыль для своего банка из-за нескольких пенни, которые она выплачивала за каждый чек «Глобал», купленный или проданный через их институты. Умножить эти суммы на шесть или семь стран, три сотни банков – и цифры становятся поражающими воображение. Банкиры, – думала она, – не сдадут Европу без боя.

– Я думаю, мы можем разработать пониженные комиссионные для остальной Европы, – задумчиво сказал Ротшильд. – В конце концов твои соглашения с иностранными банками будут опираться на то, что мы приготовили.

– Чепуха!

Мишель обернулась на звук знакомого голоса. Монк Мак-Куин возвышался над ней, опираясь обеими руками на спинку ее стула, агрессивно наклонившись к партнерам. Все, что она смогла – это не прыгнуть через стул, чтобы обнять его.

Монк представился, хотя Ротшильд и Лазар знали его по репутации. Что касается Мишель, он поклонился и держал ее руку в своих дольше, чем диктуют приличия.

– Джентльмены, я не могу помочь, но я нечаянно услышал ваш разговор, и хотя я не из тех, кто вытягивает ковер из-под честных бизнесменов, я могу сказать вам, я нашел предложения миссис Джефферсон очень разумными. Настолько разумными, что, если вы решите отклонить их, я лично приду с ними к Моргану. Я уверяю вас, он не упустит шанс сделать деньги, просто сведя своих друзей в одной комнате.

– Мсье Мак-Куин, – вкрадчиво сказал Лазар, – мы естественно знаем о вашей репутации как издателя. Но позвольте заметить, что финансовые интересы, о которых мы говорим, могут превосходить даже ваши способности к оценке.

Монк отклонился назад и пожал плечами.

– Мы говорим о платежах не больше чем двести тысяч долларов. Морган возьмет меньше, потому что он уже сказал своим людям, что он хочет иметь дело с дорожными чеками.

Головы повернулись к Мишель.

– Это правда, Мишель? – спросил Эмиль Ротшильд.

– Да, – спокойно ответила Мишель, помертвев от хитрости Монка. – Однако я не вижу повода поднимать вопрос.

Монк небрежно протянул Пьеру Лазару копию журнала «Кью».

– Корректура следующего номера. Интервью с Морганом на первой странице.

– Очевидно, это проливает новый свет на предмет, – сказал Лазар, протягивая копию соседу. – При всем уважении к Моргану, Мишель, я думаю, что мы втроем установили отношения, которые надо продолжить.

– Я рада слышать это, Пьер.

Мишель искренне радовалась, но все в ней обмерло, когда она узнала, откуда прибыл Монк. Это был ответ на сон, который она видела каждую ночь.

После того как Эмиль Ротшильд прочитал листок, он вызвал официанта и заказал из легендарного винного погреба ресторана лучшую бутылку шампанского.

– Я думаю, это будет уместно, – сказал он важно. – В конце концов, прийти к отвечающей интересам сторон цифре – это простая формальность.

– Джентльмены, я не могу быть более согласной, – сказала Мишель.

Когда вино было налито, она подняла стакан.

– За новые горизонты…

Потом она посмотрела на Монка.

– И старых друзей, с которыми идти к этим горизонтам!

– Когда ты прибыл сюда?

Они стояли перед балконом в спальне Мишель, глядя друг на друга и боясь друг к другу притронуться.

– Я все еще не верю, – прошептала Мишель. Она протянула руку и погладила его щеку.

– Верь, – сказал Монк и наклонился, чтобы поцеловать ее. Когда губы коснулись ее затылка, мурашки пробежали по телу Мишель.

– Господи, я забыла, как это бывает, – выдохнула она.

Мишель отступила и медленно расстегнула пуговицы и крючки платья, оно упало на пол. Она стряхнула с себя шелковую нижнюю юбку, потом протянула руку, взяла руку Монка и положила ее на свою грудь.

– Я не позволю тебе уехать снова, – сказала она.

– Я не собираюсь уезжать, – хрипло ответил он. Мишель вздохнула и обвила руками его шею, ведя его рот между своих грудей. Их любовь была нежной, каждый был едва способен поверить, что другой – реален.

Потом, когда он все еще был внутри нее, Монк сжал ее лицо в своих ладонях, вытирая ее слезы большими пальцами рук.

– Почему ты плачешь? – прошептал он, вглядываясь в ее глаза.

– Я всегда плачу, разве ты не помнишь? Даже в первый раз…

Мишель стала смотреть в сторону, потому что не могла вынести огорчения в его глазах.

– Я тебя очень люблю. Я всегда буду тебя любить.

Монк мягко выскользнул из кровати, как только рассвело, и на цыпочках прошел в соседнюю комнату. Он отвернул покрывало, чтобы увидеть спящую Кассандру. Долго он стоял так, изумленно глядя на маленькое, совершенное создание, слушая ее ровное дыхание, упиваясь этим видением, с которым ощущал свою непреодолимую связь.

«Я буду здесь с тобой, когда только могу, так часто, как я могу. Я обещаю тебе – никто, никогда не обидит тебя или твою мать».

Когда Монк вошел в кухню, Мишель уже готовила завтрак: кофе, рогалики, масло, джем.

– Она так похожа на тебя, – пробормотал он, целуя ее шею.

– Если она когда-нибудь дорастет до твоих размеров, мы ее не прокормим.

Они рассмеялись вместе, и это был самый сладкий звук, который Монк когда-либо слышал.

– Ты помнишь, что ты сказал прошлым вечером, – спросила Мишель. – О том, что сможешь остаться?

– Конечно. Журнал прекрасно делают без меня. Может быть, понадобится съездить, чтобы не выпускать из рук. Но я не останусь без тебя и Кассандры. Ты не знаешь, что это значит для меня.

Мишель положила свою руку на его.

– Как там Роза? Что, если она знает? Все, чего мы так боялись…

– Почти четыре года прошло, Мишель. Твое вдовство должно кончиться. Никто не имеет никаких оснований думать, что Кассандра – не дочь Франклина. О нашей прошлой любви никто не подозревает.

Он изучил ее лицо и кроме радости увидел тень печали.

– Сейчас это лучшее, что мы можем сделать для себя, – сказал Монк. – Бог знает, намного ли это больше того, что мы имели раньше.

Некоторое время они ели молча, потом Мишель фыркнула.

– А ты серьезно ходил к Моргану?

– Держи пари, что ходил. Выражения лиц Ротшильда и Лазара…

Над этим посмеялись тоже, потом Мишель начала расспрашивать его о Нью-Йорке.

– Да все то же – за исключением того, что «Глобал» делает мешки денег из векселей и расширяется во всех направлениях сразу. Прибыль вкладывают в горное дело, бумажные фабрики, пароходные линии – ты сама перечислишь.

– Тогда, я полагаю, она забыла обо мне, – светло сказала Мишель.

Монк потряс головой.

– Ты и твой дорожный чек умерли и похоронены к сегодняшнему дню. Вместо этого ты стала сбежавшим успехом.

– Я вызываю нотку интереса? – дразнила его Мишель.

Выражение лица Монка осталось серьезным.

– Экономика – и там, и здесь – очень неустойчива. Я не полагаюсь на нее. Рынок поражен спекуляцией, в Германии ужасающая инфляция. Когда ситуация взорвется, я не хочу, чтобы ты и Кассандра оказались впутанными в нее.

– То есть ты считаешь, что расширяться не надо? – медленно сказала Мишель.

– Нет. Пусть твои офисы действуют, но долги плати быстро. Чтобы никто не был вправе отнять то, что твое.

Минутку Мишель думала над этим, потом взглянула с мягкой улыбкой.

– Вот почему ты приехал, да? Ты видишь то, чего никто не видит, и хотел предупредить меня.

– Я приехал, потому что я люблю тебя и Кассандру, – сказал Монк, потом, усмехнувшись, добавил: – Мы втроем Европу на уши поставим!

Если Мишель чем-то была озабочена в связи с прибытием Монка в Париж – так это реакцией Кассандры на него. Но беспокоиться было не о чем. Кассандра приняла Монка сразу и без вопросов. Пока Мишель была занята делами бизнеса, Монк, который сохранял связь со своим нью-йоркским офисом и иногда писал о европейских финансовых делах, проводил время с дочерью.

К концу июня квартира на Сент-Луи была закрыта, а пыльная одежда убрана в шкафы. Монк купил огромный мерседес, который мог везти их и багаж. Швейцарская нянечка, гувернантка Кассандры и европейский генеральный менеджер Мишель ехали в машине поменьше.

Первой остановкой была Женева, которую Мишель избрала как базу для швейцарских операций. Они остановились на вилле у озера, и пока Монк учил Кассандру плавать и катал на паруснике на озере Леман, Мишель тщательно проводила свою первую зарубежную операцию. За четыре месяца ее успех вызвал комментарии даже у скептичной швейцарки, которая бранила их за пересмотр потенциального бизнеса, связанного с американскими туристами. Даже обеспеченный золотом швейцарский франк колебался пред мощью доллара. Американцев можно было найти везде – от пешеходных троп в Альпах до малодоступных магазинов цюрихской Бахнофштрассе. Торговцы охотно принимали дорожные чеки «Глобал», которые, получив благословение швейцарского банковского истеблишмента, рассматривались как священные – как местная валюта.

Осень застала семью в Италии, где Мишель хотела основать представительство в Риме, Венеции и Милане. Пока она путешествовала вверх и вниз по Итальянскому сапогу, Монк открывал красоты древнего города для Кассандры. Следующей весной она отпраздновала свой четырехлетний юбилей в венецианской гондоле и играла с крестьянскими детишками на холмах Тоскани.

Зимой неразлучная тройка колесила по южной Европе, начиная от Афин, вдоль островов Эгейского моря, через Средиземное море, по направлению к Испании и Португалии. После того как Мишель завершила свои дела в Мадриде и Лиссабоне, они провели несколько недель в Алгарви. Потом была короткая остановка в Париже, чтобы проверить дела на улице Де Берри, и затем они уехали на север по направлению к Амстердаму, первой остановке годового путешествия, которое должно было завершиться так далеко на севере – в Скандинавии.

– Я никогда не говорил тебе, что моя мать была шведка и я швед, – сказал Монк, когда они стояли у перил моста на пароме, везущем их из Копенгагена в Мальмё.

– Есть много вещей, которые я не знаю о вас, мистер Мак-Куин, – дразнила его Мишель.

Монк обнял ее рукой за плечи.

– У нас много времени, чтобы узнать все, – сказал он. – Все время на свете наше.

С первой минуты, как они прибыли сюда, Мишель полюбила Стокгольм. Как и Париж, это был город, дышащий историей, но вместо грандиозности он излучал тепло и очарование.

– Выглядит будто перед праздником, – отметил Монк, когда они ехали с железнодорожной станции в Гамла Стан, или Старый Город.

По счастливому стечению обстоятельств они прибыли в канун Вальпургиевой ночи, праздника по поводу окончания зимнего солнцестояния. Уложив Кассандру спать, Монк и Мишель смешались с толпой на улице и шли через парки, где горели огромные костры. Повсюду люди пели и танцевали. Монк сгреб Мишель в свои объятия, и все аплодировали. После еды люди садились за ритуальное питье. Маленькую серебряную монету помещали на дно чашки, и сладкий горячий кофе разливался так, чтобы монета скрылась, потом добавлялась водка – столько, чтобы монета опять становилась видимой. Мишель была ошеломлена количеством ликера, которое уходило на каждом круге. Несмотря на вдохновляющие крики жен и друзей, мужчины за столом один за другим исчезали, пока не остался один Монк. Наблюдавшие высказали шумное одобрение, когда он опрокинул последнюю чашку.

– Я не думала, что ты можешь столько пить, – воскликнула Мишель, когда они шли через Норбро Бридж к себе в отель.

– Я человек многих талантов, – важно сказал Монк.

Монк оставил двери открытыми и прошел на каменный балкон их номера, откуда был виден Кунгстрадгарден и вдалеке – Королевский дворец.

– У тебя все в порядке, мой дорогой? – тревожно спросила Мишель, увидев две слезы, катившиеся по щеке Монка.

– Никогда в жизни я не был счастливее, – прошептал он. Он помолчал, потом добавил: – И также никогда не мог сказать тебе вот что.

Сердце Мишель заколотилось. «Он хочет сказать, что он должен уехать!»

– Мишель, ты выйдешь за меня замуж?

Мишель смотрела на него, не в силах поверить услышанному.

– Да, да, да! – закричала она, обвивая руками шею Монка.

Они неистово обнялись, теперь плакали оба.

– Я веду себя как идиот, – сказал Монк, вытирая щеку. – Дай только мне шанс, а?

Мишель наблюдала, как он неровными шагами вошел в номер.

Вдруг раздался треск. Мишель вбежала в спальню и нашла Монка растянувшимся на кровати, которая под ним сломалась; он храпел с блаженной улыбкой на губах.

– О, чудо ты мое, ужасный человек! – шептала она, стягивая с него одежду.

Всю ночь она до зари не спала, переполненная чудесными мыслями. Кассандра будет наконец иметь отца, а она – мужа. Мужа… Только перед тем, как она наконец уснула, она подумала о том, что делать завтра.

Проснувшись следующим утром, Монк ждал, что будет болеть голова. Несмотря на все, что выпил, его голова, однако, была замечательно ясной. Обнаружив отсутствие Мишель, он заглянул во все углы, пока не понял, что он один. Мишель и Кассандра, должно быть, ушли завтракать.

Монк возвращался в спальню, когда появился служащий гостиницы с новым серым костюмом, белой рубашкой и темно-синим галстуком. Он сообщил Монку, что его ждут через час внизу и что он должен помочь ему собраться. Довольный заботой Мишель, Монк хмыкнул и попросил побрить его.

Спустившись вниз, Монк проследовал за служащим через столовую комнату отеля и дальше, на террасу, с видом на воду. Всюду были свежие весенние цветы. Монк вдохнул пряный воздух, заметив небольшой застекленный шкаф с бутылками вина в центре террасы и арфу в сторонке.

– Прекрасное место для свадьбы, – заметил он служащему.

Слова застряли в горле, когда Монк осознал, что он говорил Мишель вчера вечером. Он огляделся в волнении, потом увидел, как она входит через другую дверь, одетая в простое белое платье, украшенное жемчугами, с небольшим букетом в руках. За ней мелькнула Кассандра, тоже одетая в белое, глядя на него с озорной усмешкой. «О, мой Бог».

Монк не успел понять, что происходит, менеджер отеля проводил его по направлению к бельведеру.

– Нет нужды беспокоиться, сэр, – сообщил он. – Кольцо у меня есть. А мадам позаботилась о лицензии.

Монк проглотил комок. Появился ангелоподобный лютеранский пастор, арфист занял свое место, а Мишель встала рядом с ним.

– Ты осознал, что ты сказал вчера вечером, а? – прошептала она.

– Конечно, – быстро ответил Монк.

– Хорошо! Теперь уже не отвертишься!

Женитьба и радость от того, что он наконец рядом с двумя людьми, которые для него дороже всего на свете, были самым большим чудом в жизни Монка. Он, повидавший столько в жизни, вдруг открыл чудеса, о которых и не мечтал. Как только они вернулись в Париж, Монк оформил официальные бумаги, делающие его законным отцом Кассандры.

– Я хочу, чтобы мы рассказали ей правду, – сказала Мишель.

– Расскажем когда-нибудь, – пообещал Монк. – Но единственная причина, побудившая Розу пойти на соглашение с тобой – это то, что ты была жена Франклина, вынашивавшая его наследника. Если Кассандра будет наследовать то, что построила ты, без оспаривания Розой законности этого, то Роза может никогда не узнать, что она – не ребенок Франклина.

– Ты имеешь в виду, что мы можем рассказать все Кассандре только после смерти Розы?

– Это было бы самым надежным, – ответил Монк.

Но таких неприятностей было мало в их новой семейной жизни. Поскольку он не должен был ходить на работу в офис, Монк мог проводить много времени с дочерью. Пока Мишель занималась бизнесом, Монк проверял уроки Кассандры, приглашая новых гувернеров, когда она подрастала. К тому времени, когда ей исполнилось семь лет, Кассандра свободно говорила на английском, французском, итальянском и испанском. Ее ненасытное любопытство иногда сводило Монка с ума, – так, она приходила с ним в редакцию и, старательно напечатав два абзаца истории о русалочке Копенгагена из Ганса Христиана Андерсена, проворно добавляла ее к тексту, подготовленному Монком для журнала «Кью».

Успех дорожного чека был ошеломляющим, и к 1928 году их было продано больше чем на 75 миллионов долларов. Доходы позволили Мишель расплатиться по всем ее европейским векселям, и баланс все возрастал, пока о ней не стали говорить как об одной из состоятельнейших женщин в Европе.

– Только не вкладывай ни дюйма сюда, – посоветовал Монк, сопровождая Мишель в Берлин.

Как деловая женщина, Мишель знала, что ей придется иметь дело с Германией раньше или позже. Но старые воспоминания о войне никогда не отступали совсем.

Дважды за сорок лет немцы оккупировали Францию. Страх и подозрительность были в крови Мишель.

– Когда придет развязка, а это будет очень скоро, начнется отсюда, – пророчествовал Монк.

Он, Мишель и Кассандра завтракали в кафе на Курфюрстендамм, берлинская Пятая авеню.

– Это все из-за проклятого Версальского договора, – сказала Мишель. – После войны мы покорили их, и они никогда не простят нам этого унижения.

Несмотря на ее осторожность, Мишель обнаружила, что немецкие банкиры, преимущественно евреи, к ней расположены, они не только жаждали делать бизнес, но заверяли ее, что этот «маленький капрал», как они называли Гитлера, – просто ничтожество.

– Немцы – цивилизованный народ, – говорил ей финансовый деятель Абрахам Варбург. – Ваши деньги здесь будут так же в безопасности, как где угодно в Европе.

– Меня интересуют не мои деньги, герр Варбург, – ответила Мишель. – Меня интересует, что может случиться с вами, если станет известно, что вы плохо отзываетесь о Гитлере.

Она увидела, что банкир заколебался, потом понизил голос.

– Миссис Мак-Куин, если, не дай Бог, произойдет катастрофа, тогда все, что вы делаете для нас сейчас, в будущем станет еще более ценным.

Мишель не хотела услышать ничего другого. Она сказала Монку, что Варбургу она доверяет и получила его безоговорочную поддержку. К июню 1929 года туристские офисы «Глобал» были открыты в Берлине, Мюнхене, Франкфурте и Гамбурге, и в то лето только клерки за прилавками обрабатывали пять тысяч писем в день; туристы осаждали офисы, чтобы получить весточку из дому. Несмотря на ошеломляющую инфляцию германской марки, дорожные чеки продавались так быстро, что их едва успевали печатать.

– Никому не нужны марки, – замечал Монк. – Они привели в расстройство собственную валюту, чтобы получить столько долларов, сколько смогут.

Мишель, которая работала целыми днями, организовывая операции в Германии, устала.

– Поедем домой, – прошептала она Монку, когда они остались в своем номере в легендарном отеле «Кемпински». – В этой стране нет радости, и хватит Кассандре этой цыганской жизни. Пора в настоящую школу, пора иметь друзей.

– Нью-Йорк или Париж? – спросил Монк, хотя он уже знал ответ.

– Не Нью-Йорк, любимый мой. Пока нет.