Текст книги "Первородный грех"

27

Вместе с Кейт Делглиш беседовал с оставшимися компаньонами в кабинете Жерара Этьенна. Дэниел находился в малом архивном, где газовщик уже начал демонтировать газовый камин, а когда эта работа будет завершена и образцы обломков и мусора из дымохода отправятся в лабораторию, он поедет в полицейский участок Уоппинга, чтобы оборудовать там приемную. Дэлглиш уже успел поговорить с начальником полиции, и тот, философски признав необходимость такого вторжения, уступил коммандеру на некоторое время один из кабинетов. Дэлглиш надеялся, что не надолго. Если это убийство, – а в душе он уже почти не сомневался, что это так, – то число подозреваемых не могло оказаться слишком большим.

Ему не хотелось сидеть за столом Жерара Этьенна, отчасти из-за нежелания ранить чувства компаньонов, но отчасти и из принципа: беседа с человеком, отделенным от тебя четырьмя футами светлого дуба, неминуемо становится более формальной, а это чаще всего мешает подозреваемому раскрыться или вызывает его антагонизм и не способствует получению полезной информации. Однако в кабинете был еще один небольшой стол для совещаний, такого же светлого дерева. Он стоял ближе к окнам, окруженный шестью стульями; там Кейт с Дэлглишем и сели. Необходимость пройти довольно большое расстояние от двери к этому столу могла смутить любого, не обладающего особой выдержкой человека, но Дэлглиш сомневался, что это хоть сколько-то обеспокоит Клаудиу или Де Уитта.

Эта комната когда-то явно служила столовой, но ее элегантность была осквернена перегородкой, установленной в торце и отсекавшей часть овальной лепнины потолка; кроме того, она разрезала одно из четырех окон, выходивших в проулок Инносент-Пэсидж-Великолепный мраморный камин с изящной резьбой остался в кабинетике мисс Блэкетт. А здесь, в кабинете Жерара Этьенна, вся мебель – письменный стол, стулья, стол для совещаний, картотечные шкафы – была прямо-таки агрессивно новой. Возможно, ее выбрали специально для контраста с мраморными пилястрами и порфирными антаблементами,[78]78
  Антаблемент (архит.) – фигурное завершение стены.


[Закрыть] с двумя величественными канделябрами, один из которых почти упирался в перегородку, и с позолотой картинных рам на блекло-зеленом фоне стен. Картины представляли традиционные пасторальные сцены и сельские пейзажи, почти несомненно викторианские, хорошо написанные, но чуть перегруженные цветом и, на вкус Дэлглиша, слишком сентиментальные. Он сомневался, что первоначально здесь висели именно эти картины, и на миг задумался о том, какие портреты кого из Певереллов украшали когда-то эти стены. И все же здесь оставался один предмет прежней обстановки – бронзово-мраморный винный сервант, явно эпохи Регентства. Так что хотя бы одна памятка былой славы здесь сохранилась и даже использовалась. «Интересно, как отнеслась Франсес Певерелл к осквернению этой комнаты? – думал он. – Уберут ли перегородку теперь, когда не стало Жерара Этьенна?» А еще его озадачивал вопрос – был ли Жерар Этьенн нечувствителен к архитектуре вообще или всего лишь безразличен к этому дому? Может быть, все эти перегородки, эта не соответствующая стилю мебель были заявлением Жерара Этьенна о несоответствии помещения поставленным им целям, об отрицании прошлого, в котором доминировали не Этьенны, а Певереллы?

Клаудиа Этьенн с уверенной грацией прошла тридцать футов, отделявших ее от Дэлглиша, и села на предложенный ей стул с таким видом, будто оказывала величайшее одолжение. Она была очень бледна, но держалась прекрасно, хотя Дэлглиш подозревал, что ее руки, спрятанные в карманах кардигана, более откровенно говорили бы о ее состоянии, чем мрачное, напряженное лицо. Он очень кратко выразил ей свои соболезнования, надеясь, что они звучат искренне. Но она резко его прервала:

– Вы здесь из-за лорда Стилгоу?

– Нет. Я здесь из-за смерти вашего брата. Лорд Стилгоу действительно связывался со мной некоторое время тому назад, но не прямо, а через общего друга. Он получил анонимное письмо, которое очень обеспокоило его жену: она сочла, что его жизнь в опасности. Он просил официально подтвердить, что полиция не нашла ничего подозрительного в трех смертях, так или иначе связанных с издательством: имелась в виду смерть Сони Клементс и двух ваших авторов.

– Вы, разумеется, смогли дать ему такое подтверждение?

– Полицейские подразделения, занимавшиеся этими делами, разумеется, смогли дать ему такое подтверждение. Он должен был получить его дня три назад.

– Надеюсь, оно его удовлетворило. Эгоцентризм лорда Стилгоу граничит с паранойей. И все же он вряд ли сможет предположить, что смерть Жерара – это преднамеренная попытка саботировать издание его драгоценных мемуаров. Но тем не менее я нахожу это странным, коммандер, что вы приехали сюда лично и со столь внушительными силами. Вы рассматриваете смерть моего брата как убийство?

– Как смерть при невыясненных и подозрительных обстоятельствах. Поэтому я и должен теперь вас побеспокоить просьбой. Я был бы признателен вам за сотрудничество, не только в том, что касается ваших личных показаний, но и в том, что касается ваших сотрудников. Я хотел бы, чтобы вы объяснили им, что наше вмешательство в их частную жизнь и в их работу необходимо и неизбежно.

– Думаю, они это поймут.

– Нам придется взять отпечатки пальцев, чтобы исключить непричастных. Все отпечатки, не являющиеся уликами, будут уничтожены, как только закончится следствие.

– Это будет совершенно новый для всех нас опыт. Если это необходимо, нам, естественно, придется на это согласиться. Я полагаю, вы потребуете, чтобы все мы, особенно компаньоны, представили вам свое алиби?

– Мне нужно знать, мисс Этьенн, что вы делали и с кем были вчера, начиная с шести часов вечера.

– У вас незавидная задача, коммандер, – сказала Клаудиа, – выражать мне сочувствие по поводу смерти моего брата, одновременно требуя, чтобы я представила алиби, доказывающее, что я его не убивала. Вы делаете это довольно изящно – поздравляю вас. Впрочем, у вас ведь обширная практика. Вчера вечером я была на реке с другом, Декланом Картрайтом. Когда вы станете проверять у него мое алиби, он, вероятно, скажет вам, что я – его невеста. Я предпочитаю иное слово – «любовница». Мы отправились на прогулку по Темзе вскоре после половины седьмого, когда вернулся катер, отвозивший сотрудников к пирсу на Черинг-Кросс. Мы плавали по реке примерно до половины одиннадцатого, возможно, чуть дольше, потом вернулись сюда, и я отвезла его к нему домой, в квартиру близ Уэстберн-Гроув. Он живет над антикварным магазином и работает у его владельца заведующим. Я, разумеется, дам вам адрес. Я пробыла с Декланом примерно до двух ночи, потом поехала к себе, в Барбикан. Там у меня квартира – этажом ниже квартиры брата.

– Вы довольно долго плавали по Темзе в октябрьский вечер.

– В погожий октябрьский вечер. Мы поплыли вниз по течению – посмотреть на дамбу, потом поднялись обратно и сделали остановку у Гринвичского пирса. Обедали в ресторане «Ле Папийон», что на Гринвич-Черч-стрит. Мы заказывали столик на восемь и, я думаю, пробыли там часа полтора. Потом снова пошли вверх по реке, за мост Баттерси, оттуда – назад и, как я сказала, вернулись сюда вскоре после половины одиннадцатого.

– Кто-нибудь видел вас, кроме других обедавших и обслуги ресторана?

– Движение на реке было не слишком интенсивным. Но даже в этих условиях, думаю, многие могли нас заметить. Только вряд ли они нас запомнили. Я находилась в рулевой рубке, а Деклан почти все время был рядом со мной. Мы видели на реке по меньшей мере два полицейских катера. Полагаю, они могли нас заметить. Ведь это их работа, не правда ли?

– А кто-нибудь видел, как вы входили на борт или как сходили с катера?

– Насколько я могу судить – нет. Мы никого не видели и не слышали.

– И вы не можете представить себе никого, кто желал бы смерти вашему брату?

– Вы уже задавали этот вопрос.

– Я задаю его снова сейчас, когда мы беседуем с глазу на глаз, конфиденциально.

– Разве? Разве хоть что-нибудь, сказанное офицеру полиции, может на самом деле быть конфиденциальным? Ответ – тот же самый. Я не знаю никого, кто ненавидел бы Жерара настолько, чтобы его убить. Возможно, есть такие, кто не станет жалеть о его смерти. Нет смерти, которая оплакивалась бы абсолютно всеми. Всякая смерть кому-то выгодна.

– А кому выгодна смерть вашего брата?

– Мне. Я наследница Жерара. Разумеется, это изменилось бы, если бы он женился. А так… я наследую его акции в компании, его квартиру в Барбикане и доход от его страховки. Я не очень хорошо его знала: нас не воспитывали так, чтобы мы выросли любящими сестрой и братом. Мы учились в разных школах, в разных университетах, жили каждый своей отдельной жизнью. Моя квартира в Барбикане всего этажом ниже, чем его, но у нас не было привычки заходить друг к другу на огонек. Это показалось бы посягательством на личную свободу. Но он мне нравился. Я относилась к нему с уважением. Была на его стороне. Если его убили, я хочу, чтобы убийце пришлось гнить в тюрьме всю оставшуюся жизнь. Но ему, конечно, не придется. Мы ведь так быстро забываем умерших и так легко прощаем живых. Возможно, мы так спешим проявить милосердие из-за того, что нам неловко сознавать, что когда-нибудь мы и сами будем нуждаться в нем. Кстати, вот его ключи. Вы просили связку ключей от издательства. Я сняла с нее ключи от машины Жерара и от его квартиры.

– Благодарю, – сказал Дэлглиш. – Нет необходимости заверять вас, что пользоваться ими буду только я или кто-то из моих помощников. Вашему отцу уже сообщили, что его сын умер?

– Пока нет. Я собираюсь поехать в Брадуэлл-он-Си сегодня, ближе к вечеру. Он живет отшельником и не любит, когда ему звонят. В любом случае я предпочитаю сообщить ему об этом сама. Вы хотите с ним увидеться?

– Мне очень важно его увидеть. Я был бы вам признателен, если бы вы спросили у него, не могу ли я встретиться с ним завтра, в любое удобное ему время.

– Я спрошу, но не уверена, что он согласится. Он сильно недолюбливает посетителей. Он живет в доме один, со старой француженкой, которая за ним присматривает. Ее сын работает у моего отца шофером. Он женат на местной девушке, и я думаю, они станут присматривать за отцом, когда Эстель умрет. Она ни за что не бросит эту работу: считает великим счастьем, что обслуживает героя Франции. А отец, как это ему всегда было свойственно, сумел прекрасно организовать свою жизнь. Я говорю вам все это, чтобы вы знали, чего ожидать. Не думаю, что вас ждет теплый прием. Это все?

– Мне будет необходимо увидеть ближайших родственников Сони Клементс.

– Сони Клементс? Каким образом самоубийство Сони Клементс может быть вообще связано со смертью Жерара?

– Никоим образом не связано, насколько я могу сейчас судить. У нее есть родственники или кто-то, с кем она вместе жила?

– Одна сестра, и последние три года вместе они не жили. Сестра – монахиня, член одной из общин Кемптауна, что под Брайтоном. Они там организовали хоспис для умирающих. Кажется, это монастырь Святой Анны. Я уверена, преподобная мать-настоятельница разрешит вам ее повидать. В конце концов, полиция ведь все равно что налоговики, правда? Как бы ни было неприятно их присутствие, когда они к вам являются, приходится их впускать. Вам еще что-нибудь от меня нужно?

– Малый архивный кабинет будет опечатан, но мне хотелось бы, чтобы было заперто и помещение самого архива.

– Надолго?

– На сколько это будет необходимо. Это будет очень неудобно?

– Разумеется, это будет неудобно. Габриел Донтси разбирает старые архивы. Он и так уже сильно отстал от графика.

– Я понимаю, что это неудобно. Я спросил, будет ли это очень неудобно? Работа издательства сможет продолжаться, если не будет доступа в эти два помещения?

– Вполне очевидно, что раз вам это так важно, мы постараемся как-то обойтись.

– Спасибо.

Под конец беседы Дэлглиш спросил ее о проделках зловредного шутника в Инносент-Хаусе и о том, какие меры принимались, чтобы обнаружить виновника. Расследование, предпринятое ими самостоятельно, было, по всей очевидности, столь же поверхностным, сколь и безуспешным.

– Жерар более или менее перепоручил все это дело мне. Но я не слишком далеко продвинулась. Все, что мне удалось сделать, – это составить список инцидентов в хронологическом порядке и сотрудников, которые находились в издательстве, когда каждый из инцидентов имел место, или могли быть, так или иначе, в них повинны. А повинны могли быть практически все сотрудники, кроме тех, кто был в отпуске – очередном или по болезни. Как будто этот шутник специально выбирал время, когда все компаньоны и почти все сотрудники находились в Инносент-Хаусе и могли в этом участвовать. У Габриела Донтси есть алиби на время последнего инцидента: когда из этого кабинета был отправлен факс в Кембридж, в магазин «Лучшие книги», он как раз ехал в ресторан «Айви» на ленч с одним из наших авторов. Но все другие компаньоны и старшие сотрудники находились здесь. Мы с Жераром отправились на катере в Гринвич, съели ленч в пабе «Трафальгарская таверна», но до двадцати минут второго мы оставались в издательстве. А факс был отправлен в двенадцать тридцать. Карлинг должна была начать подписывать книги в час дня. Но самый последний инцидент – это, конечно, кража ежедневника моего брата. Ежедневник могли взять из ящика стола в среду, в любое время дня или ночи. Он хватился его только вчера утром.

– Расскажите про змею, – попросил Дэлглиш.

– Про Шипучего Сида? Бог его знает, когда змея появилась в издательстве впервые. Думаю, лет пять назад. Кто-то ее оставил здесь после рождественской вечеринки для сотрудников. Обычно ее использовала мисс Блэкетт, чтобы дверь между ее комнатой и кабинетом Генри Певерелла оставалась приоткрытой. Шипучий Сид стал чем-то вроде издательского талисмана. Блэки почему-то к нему очень привязана.

– А вчера ваш брат велел ей от него избавиться.

– Полагаю, миссис Демери не преминула сообщить вам об этом. Да, он так ей и сказал. Жерар был не в очень-то добром расположении духа после совещания директоров, и вид этой игрушки почему-то вывел его из себя. Блэки убрала ее в ящик стола.

– Вы видели, как она это сделала?

– Да. Я, Габриел Донтси и наша временная машинистка-стенографистка Мэнди Прайс. Могу вообразить, с какой скоростью эта новость распространилась по всему издательству.

– Ваш брат ушел с совещания директоров раздраженным? – спросил Дэлглиш.

– Я этого не говорила. Я сказала, он был в не очень-то добром расположении духа. Как и все мы. Не секрет, что у «Певерелл пресс» сейчас трудные времена. Нам придется пойти на то, чтобы продать Инносент-Хаус, если мы хотим сохранить хотя бы надежду остаться на плаву.

– Такая перспектива должна быть особенно огорчительна для мисс Певерелл.

– Я не думаю, что кто-то из нас с радостью воспринимает такую перспективу. Абсурдно предполагать, что кто-то из нас мог попытаться предотвратить это, повредив Жерару.

– Я такого предположения не делал, – сказал Дэлглиш и разрешил ей уйти.

Клаудиа только успела дойти до двери, когда в кабинет заглянул Дэниел. Он распахнул для нее дверь и молча ждал, пока она уйдет.

– Газовщик уже уходит, сэр, – сказал он. – Все так, как мы и ожидали. Дымоход почти заблокирован. Похоже на осколки от внутренней облицовки трубы, но еще там полно сажи, скопившейся за много лет. Он представит официальный отчет, но вообще-то у него нет сомнений в том, что произошло. С дымоходом в таком состоянии этот камин был просто-напросто смертоносным.

– Только в помещении без соответствующей вентиляции, – возразил Дэлглиш. – Нам это повторяли достаточно часто. Смертоносным оказалось сочетание горящего камина с неоткрывающимся окном.

– Там был один особенно крупный кусок облицовки, упиравшийся в дымоход, – сказал Дэниел. – Он, конечно, мог сам отвалиться, но мог быть и специально смещен. На самом деле точно не определишь. Достаточно было бы потыкать в какое-то место, как осколки начали бы отваливаться. Не хотите сами взглянуть, сэр?

– Да. Иду.

– Вы хотите, чтобы этот камин, и осколки, и мусор – все отправилось в лабораторию?

– Да, Дэниел, буквально все.

Не было необходимости уточнять, что ему нужны отпечатки, фотографии – весь набор. Как уже было сказано, он работал с экспертами в том, что касалось насильственной смерти.

Когда они шли вверх по лестнице, Дэлглиш спросил:

– Есть какие-нибудь новости о пропавшем магнитофоне или о ежедневнике Этьенна?

– Пока нет, сэр. Мисс Этьенн подняла шум, когда речь зашла о том, чтобы проверить столы сотрудников, которых отослали домой или которые в отпуске. Мне подумалось, вы не захотите запрашивать ордер на обыск.

– Не сейчас. Сомневаюсь, что он вообще понадобится. Обыск можно будет провести в понедельник, когда все сотрудники будут на своих местах. Если убийца забрал магнитофон по какой-то особой причине, то магнитофон скорее всего уже лежит на дне Темзы. А если его забрал издательский шутник, то он может обнаружиться где угодно. То же самое относится и к ежедневнику.

– Магнитофон такого типа в издательстве, кажется, всего один, – сказал Дэниел. – Он принадлежал лично мистеру Донтси. Остальные гораздо крупнее – кассетники, работающие на батарейках АС. У них обычные кассеты, размером два с половиной на четыре дюйма. Мистер Де Уитт интересуется, не поговорите ли вы с ним поскорее, сэр? У него дома лежит тяжелобольной друг, он обещал ему вернуться пораньше.

– Хорошо. Я приглашу его следующим.

Газовщик, уже в пальто и вполне готовый уйти, весьма красноречиво выразил свое неодобрение. Его явно одолевали противоречивые чувства – почти собственнический интерес к прибору и возмущение по поводу его неаккуратного использования.

– Не встречал каминов этого типа вот уж по меньшей мере лет двадцать. Ему место в музее. Но функционирует он нормально. Он хорошо сделан, он очень прочный. Этот тип каминов делали для детских. Кран у него съемный – видите? Это чтоб дети не могли его случайно включить. Можно вполне ясно представить, что тут случилось, коммандер. Дымоход полностью заблокирован. Сажа в него валилась годами. Бог его знает, когда этот камин профессионально чистили в последний раз. Смерть тут просто у порога стояла. Мне такое и раньше видеть приходилось, да и вам тоже, не сомневаюсь. И еще не раз увидеть придется. И ведь никто не может сказать, что их не предупреждали! Газовым приборам нужен воздух. Без вентиляции мы что получаем? Неправильную работу и растущее содержание угарного газа. А газ сам по себе – совершенно безопасный вид топлива.

– С ним все было бы в порядке, если бы окно было открыто?

– Должно бы быть. Окно высоко, и оно довольно узкое. Но если бы было как следует открыто, с ним все было бы в порядке. А как вы его нашли? Думаю, заснул, сидя на стуле? Так это с ними обычно и бывает. Человек становится вроде как пьяный, засыпает и уже не просыпается.

– Бывают и похуже способы уйти из жизни, – сказал Дэниел.

– Нет уж. Ничего хуже быть не может, если ты – инженер-газовщик. Это – оскорбление делу твоих рук. Думаю, вам потребуется отчет, коммандер? Ладно, скоро вы его получите. Он, говорят, был молодой парень? Это ухудшает дело. Не пойму почему, но только всегда ухудшает. – Он открыл дверь и, обернувшись, оглядел комнату. – Интересно, чего это он сюда наверх работать забрался? Странное место выбрал. Если подумать, так в здании такого размера должно бы рабочих кабинетов хватать и без того, чтоб сюда наверх лезть.

28

Джеймс Де Уитт закрыл за собой дверь и с небрежным видом остановился на пороге, как бы решая – стоит ему заходить в кабинет или нет. Потом легким, свободным шагом пересек комнату и, подойдя к столу, передвинул пустой стул ближе к торцу.

– Не возражаете, если я сяду здесь? – спросил он. – Сидеть напротив друг друга как-то страшновато. Невольно вспоминаются не очень приятные беседы с научным руководителем.

Одет он был довольно небрежно: темно-синие джинсы, свободный свитер в резинку, с кожаными заплатами на локтях и плечах – похоже, купленный на распродаже армейских излишков. Однако на нем эта одежда выглядела почти элегантно.

Он был высок ростом, наверняка выше метра восьмидесяти, худощавый и гибкий, с чуть неловкими движениями крупных рук с длинными, узловатыми пальцами. Худое, умное лицо, с выступающими скулами и впалыми щеками, светилось меланхоличным юмором грустного клоуна. Густая прядь светло-каштановых волос падала на лоб. Узкие глаза под тяжелыми веками казались сонными, но мало что могло ускользнуть от их взгляда, и мало что можно было в них прочесть. Когда он заговорил, его мягкий, приятный голос и медлительная манера речи странно не соответствовали тому, что он сказал:

– Я только что видел Клаудиу. У нее отчаянно усталый вид. Вам что, так уж надо было допрашивать ее именно сейчас? Она ведь только что потеряла единственного брата, да к тому же при ужасающих обстоятельствах.

– Вряд ли это можно назвать допросом, – ответил Дэлглиш. – Если бы мисс Этьенн попросила нас прекратить беседу или если бы я думал, что она слишком расстроена, мы, несомненно, отложили бы интервью.

– А Франсес Певерелл? Для нее это не менее ужасно. Неужели нельзя отложить встречу с ней до завтра?

– Нет, если только она не слишком расстроена, чтобы встретиться со мной сейчас. В таких расследованиях, как это, нам необходимо получить как можно больше информации как можно скорее.

Кейт почти не сомневалась, что Де Уитт тревожится не столько о Клаудии Этьенн, сколько о Франсес Певерелл.

А он сказал:

– Боюсь, я явился не в свой черед, а занимаю место Франсес. Очень сожалею. Просто дело в том, что временно нарушилась одна предварительная договоренность, и мой друг, Руперт Фарлоу, останется один, если я не вернусь к половине пятого. Фактически Руперт Фарлоу и есть мое алиби. Я так полагаю, что главная цель этого интервью – выяснить, имеется ли у меня алиби. Вчера я уехал домой катером в пять тридцать и был в Хиллгейт-Виллидж около половины седьмого. Ехал по Кольцевой линии метро от Черинг-Кросс до Ноттинг-Хилл-Гейта. Руперт может подтвердить, что я пробыл с ним весь вечер. Никто не заходил к нам, и, как ни странно, никто не звонил. Очень помогло бы делу, если бы вы заранее договорились с ним о встрече. Он теперь серьезно болен, и бывают дни, когда ему получше, а бывают – когда похуже.

Дэлглиш задал ему обычный вопрос: знал ли он кого-либо, кто мог бы желать смерти Жерара Этьенна?

– Например, были ли у него политические противники, если использовать это выражение в самом широком смысле слова, – пояснил он.

– О Господи, у Жерара? Конечно, нет! Жерар был безупречно либерален – во всяком случае, на словах, если не на деле. А в конечном счете значение имеют именно слова. Он высказывал абсолютно корректные либеральные мнения. Прекрасно знал, чего сегодня в Англии нельзя говорить, чего нельзя публиковать. И не говорил. И не публиковал. Возможно, у него в голове бродили такие же мысли, как у всех у нас, но ведь это пока не считается преступлением. На самом деле я не думаю, что его особенно интересовали политические или социальные проблемы, даже если они прямо затрагивали издательские дела. Он притворился бы, что это его тревожит, случись такая необходимость, но сомневаюсь, что действительно встревожился бы.

– Что же его тревожило? Что глубоко интересовало?

– Слава. Успех. Он сам. «Певерелл пресс». Он хотел стоять во главе одного из самых крупных… самого крупного и преуспевающего издательства в Великобритании. Музыка: особенно Бетховен и Вагнер. Он играл на фортепьяно, совсем неплохо. Мягкое туше. Жаль, его общение с людьми было не столь мягким и чувствительным. В частности, с каждой из очередных его женщин, как мне кажется.

– Он был помолвлен?

– С сестрой графа Норрингтона. Клаудиа позвонила ее матери – вдовствующей графине. Думаю, она уже успела сообщить дочери неприятную новость.

– А проблем с помолвкой не было?

– Мне это неизвестно. Клаудиа могла бы что-то знать. Впрочем, я сомневаюсь. Жерар был очень сдержан во всем, что касалось леди Люсинды. Мы все, разумеется, успели с ней познакомиться. Жерар устроил совместное празднование помолвки и ее дня рождения десятого июля здесь, в Инносент-Хаусе, вместо нашей всегдашней летней издательской гулянки. Он встретился с ней впервые в прошлом году, в Байройте,[79]79
  Байройт (Bayreuth) – город в Баварии, где Рихард Вагнер (1813–1883) жил с 1874 г и где он похоронен. Город славится театром, специально построенным композитором (1872–1876) для постановки оперы «Кольцо Нибелунгов», где теперь регулярно проводятся фестивали вагнеровских опер.


[Закрыть] однако у меня создалось впечатление – впрочем, я могу быть не прав, – что она-то поехала туда не из-за Вагнера. Думается, они с матерью навещали кого-то из своих континентальных родственников. На самом деле мне мало что еще о ней известно. Конечно, эта помолвка всех удивила. Жерара никто не считал человеком, стремящимся к высокому положению в светском обществе – если все дело объяснять этим. И издательству леди Люсинда никаких денег не могла принести. Родословную – да, но никак не деньги. Разумеется, когда эти люди жалуются, что они бедны, они всего лишь имеют в виду незначительные временные затруднения с платой за обучение наследника в Итоне.[80]80
  Итон (Eton) – одна из десяти старейших, частных, весьма престижных, привилегированных мужских средних школ, учащиеся – в основном выходцы из аристократических семейств. Основана в г. Итоне в 1440 г. Плата за обучение очень высокая. Почти все премьер-министры Великобритании – воспитанники Итона.


[Закрыть] И тем не менее леди Люсинду, несомненно, следует включить в круг интересов Жерара Этьенна. Да, еще – альпинизм. Если бы вы спросили Жерара о круге его интересов, он скорее всего добавил бы альпинизм. Насколько мне известно, он за свою жизнь взобрался всего на одну гору.

– На какую именно? – спросила вдруг Кейт.

Де Уитт повернулся к ней и улыбнулся. Улыбка была неожиданной и совершенно преобразила его лицо.

– На Маттерхорн. Это, должно быть, скажет вам все, что следует знать о Жераре Этьенне.

– По-видимому, он намеревался произвести здесь какие-то изменения, – сказал Дэлглиш. – Вряд ли они вызывали всеобщее одобрение.

– Это не значит, что они не были необходимы. Да и сейчас все еще необходимы, по-моему. Содержание Инносент-Хауса поглощает годовой доход издательства уже много десятков лет. Я думаю, мы могли бы остаться на плаву, если бы вполовину сократили список публикуемых изданий, уволили две трети сотрудников, уменьшили бы собственное жалованье на тридцать процентов и оставили бы в каталоге только старые, традиционные издания, избегая новинок. Если бы удовлетворились статусом маленького культового издательства. Это совершенно не устроило бы Жерара Этьенна.

– А всех остальных?

– О, мы порой ворчали и брыкались, но тем не менее, как мне кажется, сознавали, что Жерар прав. Вопрос стоял так: либо мы расширяемся, либо идем ко дну. В сегодняшних условиях издательство не может выжить, публикуя литературу, рассчитанную только на своего читателя. Жерар собирался присоединить к нам издательскую фирму с мощным юридическим каталогом – есть одна такая, вполне готовая, только руку протяни, и хотел заняться публикацией педагогической литературы. Все это должно было потребовать больших денежных затрат, не говоря уже о затратах энергии и об определенной коммерческой агрессии. Не уверен, что у кого-то из нас хватило бы духу на это. Бог знает, что теперь будет. Я представляю, как мы созываем совещание директоров, утверждаем Клаудиу в качестве президента и ДР – и откладываем решение всех неприятных вопросов по меньшей мере на полгода. Это позабавило бы Жерара. Он счел бы это весьма типичным.

Дэлглиш, не желавший слишком долго его задерживать, закончил беседу, попросив кратко рассказать о зловредном шутнике.

– Понятия не имею, кто это может быть. Мы потратили массу времени, обсуждая проблему на наших ежемесячных совещаниях, но так ни к чему и не пришли. Это и правда очень странно. Имея в штате всего тридцать сотрудников, полагаешь, что можно было бы давно найти ключ к разгадке, хотя бы путем исключения невозможного. Разумеется, огромное большинство сотрудников работают в «Певерелл пресс» многие годы, и я бы сказал, что все они – и старые и новые – вне подозрений. К тому же инциденты имели место, когда практически все находились в издательстве. Возможно, таков и был замысел шутника – затруднить исключение невозможного. Конечно, самыми серьезными из них следует считать исчезновение иллюстраций к книге о Гае Фоксе и порчу гранок лорда Стилгоу.

– Но ни то ни другое не привело к катастрофе?

– Как оказалось – нет. Последний инцидент – с Шипучим Сидом – представляется чем-то из совершенно иной категории. Все предыдущие были направлены против издательства. А это… Засунуть голову змеи в рот Жерара мог только тот, чья злоба была направлена непосредственно против него. Чтобы избавить вас от необходимости задавать следующий вопрос, могу сразу сказать, что знал, где находится змея. Думаю, все в издательстве это знали к тому времени, как миссис Демери закончила обход кабинетов.

Дэлглиш решил, что Де Уитта пора отпустить, и спросил:

– Как вы доберетесь до Хиллгейт-Виллидж?

– Заказал такси. Катер до пирса на Черинг-Кросс идет слишком долго. Завтра я буду здесь в половине десятого, если вам понадобится меня еще о чем-то спросить. Только не думаю, что смогу помочь. О, мне лучше сразу сказать – я не убивал Жерара, и это не я обернул змею ему вокруг шеи. Вряд ли я смог бы убедить его в достоинствах литературного произведения, отравив его газом.

– Вы полагаете, что он умер именно так? – спросил Дэлглиш.

– А разве нет? По правде говоря, такая мысль пришла в голову Донтси, не стану приписывать себе эту заслугу. Но чем больше я об этом думаю, тем более правдоподобно это выглядит.

Де Уитт направился к двери с той же неспешной небрежностью, с какой вошел.

Дэлглиш подумал, что интервью с подозреваемыми напоминает работу члена отборочной комиссии. Всегда существует соблазн оценить поведение претендента и вынести осторожное суждение до того, как вызовут следующего. Сегодня он ждал, храня молчание. Кейт, как всегда, почувствовав его настроение, держала свои суждения про себя, однако он подозревал, что ей очень хотелось бы высказать пару едких замечаний в адрес Клаудии Этьенн.

Франсес Певерелл была последней. Она вошла в кабинет спокойно, с видом послушной, хорошо воспитанной школьницы, но ее спокойствие рухнуло, когда она увидела пиджак Жерара Этьенна, все еще висевший на спинке его кресла.

– Я не думала, что он все еще висит здесь, – произнесла она и двинулась к нему, протянув вперед руку. Потом, опомнившись, повернулась к Дэлглишу, и он увидел, что глаза ее полны слез.

– Простите, – сказал Дэлглиш. – Наверное, нам надо было убрать его отсюда.

– Клаудиа могла бы забрать пиджак, но у нее и без того было о чем подумать. Бедная Клаудиа… Ей, видимо, придется распорядиться всеми его вещами, одеждой…

Она села напротив Дэлглиша, словно пациент, ожидающий заключения врача-консультанта. У нее было нежное лицо, светло-каштановые волосы, перемежавшиеся золотистыми прядями, челкой спускались на лоб, из-под прямых бровей на Адама смотрели голубовато-зеленые глаза. Дэлглиш догадался, что выражение мучительного беспокойства в этих глазах родилось гораздо раньше сегодняшней травмы, и подумал, что интересно было бы узнать, каков был Генри Певерелл в роли отца. В женщине, сидевшей перед ним, не видно было и капли капризной эгоцентричности, она вовсе не походила на избалованную единственную дочь. Казалась, она всю жизнь откликалась на нужды других, но привыкла скорее к скрытно-критическому отношению к себе, чем к похвалам. Франсес не отличалась ни самообладанием Клаудии Этьенн, ни элегантной небрежностью Де Уитта. На ней была юбка из мягкого, синего со светло-коричневым твида, светло-синий джемпер и того же цвета кардиган, но обычной для такого костюма нитки жемчуга она не надела. Дэлглиш подумал, что она могла бы носить такую же одежду и в 1930-е, и в 1950-е годы – непритязательный повседневный костюм интеллигентной англичанки: не вызывающий волнения, никого не оскорбляющий, традиционный дорогой костюм, свидетельство хорошего вкуса.