Текст книги "Первородный грех"

44

Кейт поставила машину в конце Уоппинг-Хай-стрит и прошла оставшиеся ярдов пятьдесят до паба «Город Рамсгейт» пешком. Когда она уже подходила к пабу, навстречу ей из проулка, ведущего к Старой лестнице, вышел Дэниел. Он сказал:

– Как по-вашему, пираты оставались живы после того, как их привязывали к сваям при низкой воде и оставляли так до тех пор, пока над ними не пройдут три прилива?

– Вряд ли. Я думаю, их все-таки сначала вешали. Пенитенциарная система в восемнадцатом веке была, несомненно, варварской, но не настолько же!

Они толчком открыли дверь и очутились в многоцветном сверкании и воскресном веселье лондонского паба. Узкое помещение таверны семнадцатого века было набито людьми, и Дэниелу пришлось протискиваться и проталкиваться к стойке, чтобы взять себе пинту, а Кейт – полпинты чаррингтонского эля. В конце зала, у самой двери в сад, мужчина и женщина поднялись со своих мест, и Кейт успела их занять. Если Дэниел хотел поговорить, а не только выпить, этот паб был не менее подходящим местом, чем любое другое. Здесь было чисто и опрятно, но стоял страшный шум. На фоне несмолкаемых разговоров и неожиданных взрывов смеха они могли поговорить так же спокойно, как если бы остались в пустом пабе вдвоем. Настроение у Дэниела было необычное, она это сразу почувствовала и подумала, что, может быть, он звонил ей потому, что ему больше нужен спарринг-партнер, собеседник, с которым можно хорошо поспорить, чем сотоварищ по выпивке. Но его звонок пришелся весьма кстати. Элан так и не позвонил, и теперь, когда квартира была почти в полном порядке, соблазн позвонить ему, увидеться с ним еще раз до его отъезда был слишком велик, чтобы чувствовать себя спокойно. Она обрадовалась возможности уйти из дома, подальше от соблазна.

Вполне вероятно, что настроение Дэниела испортилось из-за бесполезной работы в издательском архиве. Ей предстояло заняться тем же самым назавтра, и скорее всего со столь же малой надеждой на успех. Но если то, что вытащили у Этьенна изо рта, действительно было кассетой, если убийце и правда было необходимо объяснить своей жертве, почему его завлекли в смертельную ловушку, тогда мотив убийства мог действительно крыться в прошлом, даже в далеком прошлом: давний грех, воображаемая несправедливость, тайная опасность. Решение проверить старые записи хоть и было продиктовано интуицией А.Д., но, как и все его интуитивные решения, оно опиралось на здравый смысл.

Уставившись в кружку с пивом, Дэниел сказал:

– Вы ведь работали вместе с Джоном Мэссингемом по делу Берроуна, да? Он вам понравился?

– Он хороший детектив, хотя и не такой хороший, как сам о себе думает. Нет, он мне не понравился. А что?

Дэниел на вопрос не ответил, но продолжал:

– Мне тоже. Мы оба были сержантами в убойном отделе. Он звал меня «еврейчик». Предполагалось, что я этого не услышу: он, видимо, считал, что не слишком прилично оскорблять человека в лицо. Точные его слова вроде были «наш умный маленький еврейчик», только я почему-то не думаю, что это звучало как комплимент.

Она ничего не сказала, и он заговорил снова:

– Если Мэссингем употребляет выражение «когда я продвинусь», понимаешь, что он не имеет в виду «когда стану главным суперинтендентом[101]101
  Главный суперинтендент – начальник отдела в полиции города или графства.


[Закрыть]». Он говорит о том, что унаследует папочкин титул. Главный констебль,[102]102
  Главный констебль – начальник полиции города или графства, назначаемый местными мировыми судьями или членами совета графства.


[Закрыть] лорд Дангэннон. Невредно. Он своего добьется раньше любого из нас.

«Уж точно раньше меня», – подумала Кейт. С ее точки зрения, честолюбие должно руководствоваться реальностью. Кто-нибудь когда-нибудь обязательно станет женщиной – главным констеблем. Возможно даже, что она. Но глупо на это рассчитывать. Похоже, она пришла в полицию лет на десять раньше, чем нужно.

– Вы добьетесь этого, если очень захотите, – сказала она.

– Не уверен. Не так легко быть евреем.

Она могла бы возразить, что и женщине не так-то легко приходится в махистском[103]103
  Махизм – направление в философии, основу которого составляет теория экономии мышления и чистого описания.


[Закрыть] обществе полицейских, но на это жаловались все, и ей не хотелось хныкать при Дэниеле.

– Незаконнорожденной быть тоже нелегко.

– А вы незаконнорожденная? Мне казалось, это сейчас даже модно.

– Не для таких, как я. Но быть евреем тоже модно. Во всяком случае – престижно.

– Не для таких, как я.

– А почему это трудно?

– Нельзя быть жизнерадостным атеистом, как другие. Постоянно чувствуешь, что должен объяснять Богу, почему ты в него не веришь. А еще у тебя есть еврейская мама. Это очень существенно. Входит в комплект. Если у тебя нет еврейской мамы, то ты не еврей. Еврейские мамы хотят, чтобы их сыновья женились на хороших еврейских девушках, рожали им еврейских внуков и ходили вместе с ними в синагогу.

– Ну, эту последнюю обязанность вы могли бы выполнять, не слишком насилуя свою совесть, если у атеистов она имеется.

– У еврейских атеистов – имеется. В том-то и беда. Давайте выйдем, посмотрим на реку.

За таверной был небольшой сад, откуда открывался вид на Темзу; в теплые летние вечера он бывал переполнен людьми. Но в этот октябрьский вечер не очень многим из завсегдатаев паба хотелось выбираться в сад со своими кружками, и Кейт с Дэниелом вышли в прохладную, полную речных запахов тишину. Единственный фонарь на стене таверны освещал перевернутые вверх ножками садовые стулья и большие горшки с геранями, чьи жесткие стебли переплелись друг с другом. Пройдя к низкой стене, отделявшей сад от берега, они оба поставили на нее свои кружки.

Помолчали. Вдруг Дэниел сказал:

– Не поймать нам этого парня. Кейт спросила:

– Откуда такая уверенность? И почему – парня? Это могла быть женщина. К чему такое пораженчество? А.Д., наверное, самый умный детектив во всей стране.

– Да больше похоже, что мужчина. Разобрать и снова поставить на место газовый камин – это все-таки мужская работа. Ну, в любом случае предположим, что это мужчина. Нам его не поймать, потому что он так же умен, как А.Д., и у него есть одно огромное преимущество: вся наша система уголовного правосудия – на его стороне, а не на нашей.

Это была хорошо знакомая ей досада. Прямо-таки параноидальное недоверие Дэниела к юристам казалось одним из его навязчивых пунктиков, таким же, как и неприятие сокращенного имени «Дэн». Она уже привыкла к его жалобам о том, что система уголовного правосудия озабочена не столько осуждением виновных, сколько выстраиванием хитроумной и выгодной адвокатам полосы препятствий, на которой защитники могли бы продемонстрировать свои интеллектуальные достоинства.

– Тоже мне новость, – возразила она. – Система уголовного правосудия отдает предпочтение уголовникам вот уже сорок лет. Это факт, с которым нам приходится жить. Глупцы пытаются бороться с этим, подтасовывая улики, когда сами вполне уверены, что схваченный ими человек действительно виновен. А это лишь дискредитирует всю полицию вообще, ведет к освобождению виновных и провоцирует такое законотворчество, которое склоняет весы еще больше на сторону тех, кто против обвинительных приговоров. Тебе это известно, нам всем это известно. Так что единственный выход – добыть настоящие, честные улики и добиться, чтобы они выстояли в суде.

– Хорошие улики в по-настоящему серьезном деле добываются с помощью информаторов и «кротов». Господи, Кейт, вы же это и сами знаете. Но ведь теперь мы обязаны сообщать эту информацию защите заранее и не можем делать это, не подвергая риску жизнь людей. Вам известно, сколько крупных дел пришлось за последние полгода прекратить только в столполе?

– С нашим расследованием такого не случится, будьте уверены. Когда получим улики, мы их предъявим.

– Но мы их не получим, вот увидите. Только если кто-то из подозреваемых сломается. А они не сломаются. Все доказательства у нас косвенные. У нас нет ни единого факта, который можно прицепить к кому-то одному из этих людей. Каждый из них мог это сделать. И один – сделал. Мы могли бы сварганить дело против любого из них. Но оно даже до суда не дойдет. ДГО[104]104
  ДГО (англ DPP – Director of Public Prosecution) – директор государственного обвинения (главный прокурор), также – главная прокуратура.


[Закрыть] отвергнет наши материалы с порога. А если и дойдет до суда, вы представляете, что сделает с нами защита? Этьенн мог пойти в этот кабинет по своим личным делам. Мы не сумеем доказать, что это не так. Он мог искать что-то в архиве. Хотел проверить какой-нибудь старый контракт. Не собирался там долго задерживаться, поэтому оставил пиджак и ключи у себя внизу. Затем он находит что-то интересное, чего найти не ожидал, и усаживается, чтобы это внимательно просмотреть. Чувствует, что ему холодно, захлопывает окно, оборвав при этом шнур, и зажигает камин. К тому времени, как он начинает понимать, что происходит, он уже настолько утрачивает способность ориентироваться, что не может добраться до камина, чтобы его выключить. И умирает. Потом, несколькими часами позже, зловредный шутник обнаруживает труп и решает добавить к тому, что является на самом деле обычным несчастным случаем, штришок патологически-отвратительной тайны.

– Мы все это уже обсуждали, – сказала Кейт. – Если смотреть реально, эта версия не выстоит, вы не думаете? Почему Этьенн упал рядом с камином? Почему не вышел в дверь? Он был достаточно умен, чтобы представлять себе, как рискованно жечь газовый камин в плохо вентилируемом помещении. Зачем ему было закрывать окно?

– Ладно, пусть он пытался его открыть, а не закрыть, когда оборвался шнур.

– Донтси говорит, окно было открыто, когда он в последний раз работал в этом кабинете.

– Донтси – главный подозреваемый. Его показания можно игнорировать.

– Его защитник не согласится с этим. Нельзя построить обвинение, игнорируя неудобные свидетельства.

– Ну хорошо, он пытался либо закрыть окно, либо его открыть. Оставим это.

– Но прежде всего – зачем зажигать камин? Было не так уж холодно. И где те бумаги, которые его так заинтересовали? Те, что лежали на столе, – всего лишь старые контракты пятидесятилетней давности с давно умершими и забытыми авторами. Зачем ему понадобилось их смотреть?

– А шутник их поменял. У нас практически нет способа выяснить, какие папки он на самом деле просматривал.

– Да зачем шутнику их менять? И если Этьенн пошел наверх работать, где его карандаш, ручка, шариковая хотя бы?

– Он пошел туда читать, а не писать.

– Так он же и не мог там писать! Не мог даже нацарапать имя своего убийцы. Нечем ему было писать. Кто-то стащил его ежедневник вместе с карандашом. Он не мог даже начертить имя на пыльной поверхности. Потому что там не было пыли! А что вы скажете о царапине у него на нёбе? Это-то неоспоримо, это факт.

– Только ни к кому не приложимый. Мы не сумеем доказать, как царапина там появилась, пока не предъявим предмет, которым она была сделана. А мы не знаем, чем она была сделана. Может, никогда и не узнаем. Все, что у нас есть, – это подозрения и косвенные доказательства. У нас нет даже достаточных оснований, чтобы установить слежку за одним из подозреваемых. Представляете, какой шум поднялся бы, если бы мы это сделали? Пятеро уважаемых граждан, ни один не привлекался к уголовной ответственности. А у двоих – алиби.

– Ни одно из них ни черта не стоит, – ответила Кейт. – Руперт Фарлоу открыто заявил, что поклялся бы, что Де Уитт был с ним, независимо от того, правда это или нет. А история про то, как Де Уитт нужен был ему ночью? Он очень старался указать точное время, вы заметили?

– Можно себе представить, что, когда умираешь, начинаешь точно отмечать время.

– А Клаудиа Этьенн утверждает, что была с женихом. Он собирается жениться на очень богатой женщине, в чертову уйму раз богаче, чем она была неделю назад. Думаете, он поколебался бы солгать ради нее, если бы она попросила?

– Ладно, – сказал Дэниел. – Очень легко не принимать эти алиби на веру, но сможем ли мы доказать, что это не так? А они, вполне вероятно, правду говорят, и Фарлоу, и Картрайт. И мы не должны делать вывод, что они лгут. А если это правда, то Клаудиа Этьенн и Де Уитт чистенькие. А это ведет нас снова к Габриелу Донтси. У него были и средства, и возможность сделать это, и у него нет алиби на целых полчаса перед отъездом в паб, на литературные чтения.

– Но то же самое относится к Франсес Певерелл, – сказала Кейт, – а у нее-то как раз есть мотив. Этьенн ее бросил ради другой женщины и предполагал продать Инносент-Хаус, с ней не согласовав. У нее больше причин желать его смерти, чем у кого другого. А попробуйте-ка убедить присяжных, что дряхлый семидесятишестилетний старик мог успеть за восемь минут подняться по лестнице или в этом скрипучем медленном лифте в малый архивный кабинет, совершить там то, что совершил, и вернуться к себе домой. Ну ладно, Роббинс сделал пробную пробежку и выяснил, что это возможно, только если не ходить на первый этаж за змеей.

– Но это только со слов Франсес Певерелл мы знаем, что прошло восемь минут. А они оба могут быть во всем этом замешаны. Мы с самого начала рассматривали такую возможность. И вода, вытекающая из ванны, вовсе ничего не значит. Я видел эту ванну, Кейт. Большая, тяжелая, из старомодных. В ней парочку взрослых утопить ничего не стоит. Все, что ему надо было сделать, – это оставить кран чуть-чуть открытым, чтобы ванна медленно наполнялась, пока он отсутствует. Потом он в нее влезает, чтобы выглядеть убедительно мокрым, и звонит Франсес Певерелл. Но я-то считаю, что они соучастники.

– Вы не очень логично рассуждаете, Дэниел, – сказала Кейт. – Именно история про воду из ванны и оправдывает Франсес Певерелл. Если они сообщники, зачем придумывать такую сложную байку про ванну, вытекающую воду и про восемь минут? Почему просто не сказать, что она выглядывала в окно, поджидая такси, беспокоилась, потому что он задерживался, а когда он приехал, отвела его к себе домой и оставила у себя на ночь. У нее же есть свободная спальня. Это же убийство, в конце концов! Она не стала бы беспокоиться о возможных пересудах.

– Мы смогли бы доказать, что он не спал в той постели. Если бы она такое нам рассказала, пришлось бы вызвать судмедэкспертов. Нельзя проспать ночь в постели, не оставив улик – волосков, следов пота…

– Ну, по-моему, она говорит правду. Ее алиби слишком сложно, чтобы не быть настоящим.

– Может, они и хотят, чтобы мы в это поверили. Господи, до чего же он умный, этот убийца! Умный и везучий. Задумаемся о Соне Клементс на минутку. Она покончила с собой в этом кабинете. Почему она не могла растрепать оконный шнур и испортить дымоход?

– Послушайте, Дэниел, – сказала Кейт, – мы с А.Д. все это проверили сегодня утром, во всяком случае, насколько возможно. Ее сестра говорит, Соня совершенно ничего не понимала в технике. И зачем ей было что-то делать с камином? В надежде, что кто-то спустя много недель захочет, непонятно почему, заманить Этьенна наверх, зажечь камин и запереть его в малом архивном, чтобы он отравился угарным газом?

– Конечно, нет. Но ведь она могла задумать самоубийство таким образом, чтобы оно выглядело как несчастный случай, надеясь не причинить вреда «Певерелл пресс». Может, она задумала это сразу, как старик Певерелл умер. Потом, когда Жерар Этьенн так зверски ее уволил…

– Если он ее уволил зверски.

– Ну, предположим, что зверски. После этого ей уже все равно, причинит она вред издательству или нет, может, даже хочет этого или по крайней мере хочет причинить вред Этьенну. Так что она уже не заботится о том, чтобы ее смерть выглядела как несчастный случай, убивает себя более приятным способом – снотворным и вином и оставляет прощальную записку. Кейт, мне это нравится. В этом есть какая-то безумная логика.

– Безумства здесь побольше, чем логики. Откуда убийце знать, что Клементс что-то сделала с газом? Она вряд ли могла сообщить ему об этом. Вам просто удалось сделать версию смерти в результате несчастного случая более правдоподобной. Ваша теория – еще один подарочек защите. Прямо слышу, как защитник пускается во все тяжкие: «Леди и джентльмены, уважаемые присяжные, у Сони Клементс было столько же возможностей повредить газовый камин, как у моего подзащитного, а Соня Клементс мертва!»

– Ну ладно, давайте будем оптимистами, – сказал Дэниел. – Мы его поймаем, а что потом? Что с ним будет? Десять лет тюрьмы, если ему не повезет, или меньше, если он поведет себя правильно.

– Не хотите же вы, чтобы его приговорили к повешению?

– Нет. А вы?

– Нет. Я не хотела бы возвращения к казни через повешение. Впрочем, я не уверена, что моя позиция вполне рациональна. Я даже не уверена, что тут я вполне честна. Я все-таки верю, что смертная казнь – сдерживающий фактор, так что то, что я вам сказала, как бы означает, что я предоставляю невинным людям больше возможностей быть убитыми ради того, чтобы успокоить свою совесть – ведь мы больше не убиваем виновных.

– Вы на прошлой неделе ту программу по телику смотрели? – спросил Дэниел.

– Про исправительное заведение в США?

– Исправительное! Чудесное слово. Здорово там заключенных исправляют. Убивают смертельным уколом после черт знает скольких лет ожидания, пока очередь на казнь подойдет.

– Да, видела. Можно было бы – в качестве аргумента – сказать, что их смерть в чертову уйму раз легче, чем смерть их жертв. Да и вообще их конец оказывается гораздо легче, чем у большинства обычных людей.

– Выходит, вы одобряете убийство из мести?

– Дэниел, я этого не говорила. Просто дело в том, что я не могу их так уж жалеть. Они совершают убийства в стране, где есть смертная казнь, а потом обижаются, что государство стремится выполнять принятые им законы. Ни один из них не вспомнил о своей жертве. Ни один не произнес слова «раскаяние».

– Один произнес.

– Значит, я это пропустила.

– Вы не только это пропустили.

– Вы пытаетесь со мной поссориться?

– Я пытаюсь выяснить ваши взгляды.

– Мои взгляды – это мое дело.

– Даже если это касается работы?

– Особенно если это касается работы. Во всяком случае, то, о чем мы говорим, касается работы лишь косвенно. Цель этой программы – заставить меня почувствовать возмущение. Ладно, она была искусно построена. Режиссер не пережимал с главной темой. Нельзя сказать, что трактовка несправедлива. Но в конце передачи они указали свой телефонный номер, чтобы телезрители могли выразить свое отвращение. Я только хочу сказать, что я не почувствовала такого отвращения, на которое они явно рассчитывали. И как бы там ни было, я не люблю программы, которые говорят мне, что я должна чувствовать.

– Тогда вам надо перестать смотреть документалки.

На реке появился полицейский катер, изящный и быстрый; он мчался против течения, его носовой прожектор разрывал ночную тьму, а за кормой рыбьим хвостом тянулся белый пенистый след. Но вот катер исчез из виду, и взлохмаченная река, постепенно успокаиваясь, снова обрела покой; на ее чуть колеблемую течением гладь сверкающими серебряными пятнами ложились отблески огней прибрежных пабов. Крохотные бусинки пены выплыли из тьмы и оросили стену, у которой стояли Кейт и Дэниел. Воцарилась тишина. Они стояли футах в двух друг от друга, устремив глаза на воды реки. Вдруг одновременно оба повернули головы, и их взгляды встретились. Кейт не смогла разглядеть выражение его глаз при свете единственного настенного фонаря, но почувствовала его напряженность, услышала, как участилось его дыхание. Неожиданно ее охватило страстное физическое желание такой силы, что пришлось опереться рукой о стену, чтобы удержаться и не шагнуть вперед – в объятия Дэниела.

Он произнес: «Кейт!» – и сделал быстрое движение ей навстречу, но она уже осознала, что сейчас произойдет, и отвернулась. Движение было едва заметным, но многозначительным. Он мягко спросил:

– Что-то не так, Кейт? – А потом ироническим тоном добавил: – Это может не понравиться А.Д.?

– Я не приспосабливаю свою личную жизнь к желаниям А.Д.

Он не прикоснулся к ней. Она подумала, что было бы легче, если бы прикоснулся, и сказала:

– Послушайте, я только что бросила человека, которого любила. Ради работы. Зачем же мне портить все дело ради человека, в которого не влюблена?

– А что, это могло бы помешать работе – вашей или моей?

– Ох, Дэниел, ведь это всегда так и бывает.

Дэниел сказал, слегка поддразнивая ее:

– Вы же сами говорили, что мне следует научиться влюбляться в интеллектуальных женщин.

– Но я не предлагала себя в качестве учебного пособия.

Он негромко рассмеялся, и этот смех сломал напряженность. Дэниел очень нравился Кейт, в не меньшей мере потому, что в отличие от большинства мужчин мог принять отказ без озлобления. «Так почему бы и нет?» – думала она. Ни он, ни она не притворяются, что любят друг друга. Оба ранимы и одиноки. Только ведь и это не решение проблем.

Когда они пошли назад, к пабу, Дэниел спросил:

– А если бы здесь с вами был А.Д. и если бы он попросил вас поехать к нему, вы бы согласились?

Кейт на несколько секунд задумалась, потом решила, что он заслуживает честного ответа:

– Пожалуй… Да, поехала бы.

– И что это было бы – любовь, секс?

– Ни то, ни другое, – ответила она. – Назовем это любопытством.