Текст книги "Первородный грех"

39

Дэлглиш опасался, что найдет дверь церкви запертой, но она подалась под его рукой, и он вошел в тишину и простоту храма. Воздух здесь был очень холодный, пахло землей и известкой – совсем не церковный запах, домашний и вполне современный. Храм был обставлен очень скудно. Каменный алтарь, над ним – греческое распятие, несколько скамей, две большие глиняные вазы с засушенными цветами по обе стороны алтаря и стойка с брошюрами и путеводителями. Он сложил банкноту и опустил ее в прорезь ящика, затем взял один из путеводителей и сел на скамью – внимательно его просмотреть, поражаясь тому, что его вдруг охватило чувство какой-то пустоты и угнетенности. Ведь эта церковь – одно из самых древних храмовых строений в северной Англии, может быть, даже самое древнее, единственный сохранившийся памятник англо-кельтской церкви в этой части страны. Эта церковь была основана святым Седдом, сошедшим на берег у древнеримского форта Отона давным-давно, еще в 653 году. Храм простоял здесь, лицом к холодному, негостеприимному Северному морю, тринадцать веков. Именно в этом храме, а не где-нибудь еще, ему должны были бы слышаться замирающее эхо григорианских хоралов и тихий шепот молящихся, вот уже 1300 лет звучавшие в этих стенах.

Кажется ли здание священным или лишенным святости – это проблема личного восприятия, и то, что ему не удалось ощутить ничего, кроме охватившего его чувства внутреннего разлада, какое он часто испытывал, оставаясь наедине с собой, было вызвано недостатком собственного воображения, а не самим храмом. Он жалел, что, сидя здесь в полной тишине, он не может слышать море: это была не просто потребность – почти тоска по неумолчному шуму приливов и отливов, который более, чем любой другой природный звук, трогал ум и сердце ощущением неумолимого хода времени, целых веков неизвестных и непознаваемых человеческих жизней, наполненных кратковременными бедами и еще более кратковременными радостями. Однако он пришел сюда не философствовать, а поразмышлять над убийством и над его прямым разлагающим влиянием. Дэлглиш отложил путеводитель и принялся анализировать в уме только что состоявшуюся беседу.

Встреча его не удовлетворила. Эта поездка была необходима, но оказалась еще менее продуктивной, чем он опасался. И все же он не мог избавиться от настойчивого ощущения, что в Отона-Хаусе он должен был узнать что-то очень важное, о чем Жан-Филипп Этьенн предпочел умолчать. Разумеется, вполне возможно, что Этьенн не умолчал, а просто забыл об этом или счел это «что-то» несущественным, а может быть, и не подозревал, что знает. Дэлглиш снова подумал о главном факте тайны убийства – о пропавшем магнитофоне, о царапинах во рту Жерара Этьенна. Убийце необходимо было поговорить со своей жертвой перед смертью, говорить с Жераром Этьенном даже тогда, когда тот умирал. Преступник (или преступница) хотел, чтобы Этьенн знал, почему он умирает. Что это было – всепоглощающее тщеславие убийцы или какая-то другая причина, кроющаяся в прошлой жизни жертвы? А если так, то часть этой жизни была здесь, в Отона-Хаусе, и он, Дэлглиш, не сумел ее отыскать.

Он и раньше задумывался над тем, что заставило Жана-Филиппа Этьенна в конце жизни поселиться на этом болотистом клинышке чужой страны, на мрачном, продуваемом всеми ветрами морском берегу, где топь лежит промокшей ветхой губкой, вбирающей в себя влагу с самого края холодного Северного моря. Тосковал ли он когда-нибудь по горам своей родной страны, той области, где жил когда-то, по перекличке веселых французских голосов на улицах и в кафе, по звукам, запахам, краскам сельской Франции? Зачем он приехал в это безлюдное место – забыть о прошлом или снова его пережить? Какое отношение могли иметь те несчастливые и такие далекие события к смерти – почти через полвека! – его сына, рожденного матерью-англичанкой, появившегося на свет в Канаде и убитого в Лондоне? Какие щупальца – если только они и в самом деле существовали – протянулись из тех знаменательных лет, чтобы обвиться вокруг шеи Жерара Этьенна?

Дэлглиш взглянул на часы. Оставалась еще целая минута до половины двенадцатого. Он успеет посмотреть памятники в храме Святого Георгия в Брадуэлле, но после этого краткого посещения у него уже не будет благовидного предлога не поехать назад, в Лондон, на ленч в Скотланд-Ярде.

Он все еще сидел на скамье, держа в опущенной руке путеводитель, когда дверь церкви отворилась и вошли две пожилые женщины. Они были одеты и обуты для долгой ходьбы, а за плечами у каждой был небольшой рюкзак. Женщины казались расстроенными и немного напуганными тем, что застали его в церкви, и Дэлглиш, подумав, что им может быть неприятно присутствие одинокого мужчины, поспешно пробормотал «Доброе утро» и вышел. На мгновение обернувшись в дверях, он увидел, что они уже опустились на колени, и задался вопросом, что же такое они находят здесь, в этом тихом месте, и не смог ли бы он найти то же самое, если бы пришел сюда с большим смирением?

40

Квартира Жерара Этьенна в Барбикане была на восьмом этаже. Клаудиа Этьенн обещала, что будет ждать их там в четыре часа, и когда Кейт позвонила, дверь тотчас же открылась и Клаудиа отступила в сторону, чтобы дать им пройти.

День уже начинал меркнуть, но большая прямоугольная комната все еще была полна света, как это бывает с комнатами, хранящими тепло лучей даже после захода солнца. Длинные, кремового цвета занавеси – похоже, из тонкого полотна, – не были задернуты, и за парапетом балкона открывался прекрасный вид на озеро и на изящный шпиль одной из церквей лондонского Сити. Первой реакцией Дэниела было желание, чтобы эта квартира оказалась его собственной; второй – что никогда ни одна из посещенных им квартир, принадлежавших жертвам убийства, не выглядела такой безличной, такой упорядоченной, не захламленной обломками ушедшей жизни. Это помещение походило на выставочную квартиру, тщательно обставленную, чтобы привлечь покупателя. И это был бы богатый покупатель: в квартире не было ничего недорогого. Однако Дэниел был не прав, решив, что она безлична: она так же много говорила о своем владельце, как большинство перегруженных мебелью гостиных в пригородных домах или спальня проститутки. Здесь он смог бы легко сыграть в известную телеигру «Опишите хозяина этой квартиры». Мужчина, молодой, богатый, с изысканным вкусом, организованный, неженатый – в комнате не было ничего женственного. Явно музыкален: дорогой стереофонический музыкальный центр можно увидеть в квартире любого достаточно обеспеченного холостяка, а вот рояль… Вся мебель здесь была современной: светлое неполированное дерево, элегантного дизайна шкафчики, книжные шкафы, секретер. В дальнем конце комнаты, близ двери, очевидно, ведущей в кухню, – круглый обеденный стол с шестью соответствующими по стилю стульями. Камина не было. Центром внимания в комнате было окно, и лицом к нему, у низкого журнального столика, полукругом располагались длинный диван и два кресла мягкой черной кожи. Фотография здесь была только одна. На низком книжном шкафу, в серебряной рамке, стоял кабинетный портрет девушки, очевидно, невесты Жерара Этьенна. Прекрасные светлые волосы, спускаясь от центрального пробора, обрамляли продолговатое, с тонкими чертами и большими глазами лицо; рот, пожалуй, маловат, но верхняя губа полная и красиво очерченная. Дэниел подумал: интересно, это тоже приобретенный им предмет роскоши? Понимая, что слишком пристальное внимание к портрету может показаться оскорбительным, он повернулся к единственной в этой комнате картине, большому полотну маслом – портрету Жерара Этьенна с сестрой, висевшему на стене против окна. Зимой, когда задергивались шторы, яркая картина, очевидно, становилась центром внимания, ее краски, форма, работа кисти выразительно, чуть ли не агрессивно говорили о мастерстве художника. Наверное, на этой неделе или на следующей диван и кресла были бы повернуты лицом к картине, что для Этьенна официально обозначило бы начало зимы. Такое проникновение в повседневную жизнь погибшего человека показалось Дэниелу иррациональным и нарушающим душевное равновесие. В конце концов, здесь не было ни малейшего признака присутствия Этьенна, никаких незначительных, но трагических остатков неожиданно прервавшейся жизни: недоеденной еды, раскрытой книги, лежащей корешком вверх, полной пепельницы – обычного небольшого беспорядка и неразберихи повседневного существования.

Он увидел, что Кейт стоит, рассматривая картину. Это было довольно естественно. Все знали, что она любит современную живопись. Кейт повернулась к Клаудии Этьенн:

– Это ведь Фрейд,[94]94
  Фрейд, Люсиан (род. 1922) – современный английский художник, впервые стал известен картиной «Девочка с котенком» в 1947 г.


[Закрыть] не правда ли? Замечательно!

– Да. Наш отец заказал ее, чтобы подарить Жерару в день рождения, когда ему исполнился двадцать один год.

Здесь есть все, думал Дэниел, придвигаясь поближе к Кейт, – красивое надменное лицо, интеллект, самоуверенность, убежденность в том, что жизнь в твоей власти, стоит только руку протянуть. Рядом с этой центральной фигурой сестра Жерара выглядела более юной, хрупкой, ранимой; она смотрела на художника настороженными глазами, словно говоря: «Попробуй только написать это плохо!»

– Может быть, выпьете кофе? – спросила Клаудиа. – Это не займет много времени. Надеяться найти здесь какую-то еду обычно нельзя – Жерар редко ел дома, но у него всегда было вино и кофе. Вы можете зайти на кухню, если хотите, но там не на что смотреть. Все бумаги Жерара – вон в том бюро. Оно открывается сбоку – там потайная защелка. Пожалуйста, смотрите, только это рытье в ящиках никакой радости вам не доставит. Все важные документы всегда хранились в банке, а деловые бумаги – в Инно-сент-Хаусе. Их вы уже изъяли. Жерар всегда жил так, будто думал, что умрет завтра. Впрочем, есть кое-что новое. Я нашла вот это на коврике у двери, нераспечатанным. Датировано тринадцатым октября, так что, видимо, пришло в четверг, второй доставкой. Я решила, что могу его прочесть.

Она протянула им простой белый конверт. Бумага, лежавшая в нем, была высокого качества, наверху вытиснен адрес. Почерк крупный, по-девчачьи небрежный. Дэниел прочел письмо из-за плеча Кейт:

«Дорогой Жерар.

Этим письмом я сообщаю тебе, что хочу разорвать нашу помолвку. Полагаю, надо было бы сказать, что мне жаль причинять тебе страдания, но думаю, ты не будешь так уж страдать, пострадает только твоя гордость. Мне будет хуже, чем тебе, но не намного и не надолго. Мама считает, что надо дать сообщение об этом в «Таймс», поскольку мы объявляли о помолвке, но мне кажется, что сейчас это не так уж важно. Береги себя. Было хорошо, пока это продолжалось, но не так хорошо, как могло бы быть.

Люсинда».

В конце письма шел постскриптум: «Дай мне знать, если хочешь, чтобы я вернула кольцо».

Дэниел подумал: это хорошо, что письмо оказалось нераспечатанным. Если бы оно было открыто, защита использовала бы его как мотив для самоубийства. А так оно не имело особого значения для расследования.

– У вашего брата было хотя бы подозрение о том, что леди Люсинда собирается разорвать помолвку? – спросила Кейт у Клаудии.

– Насколько мне известно – нет. Она, вероятно, уже жалеет, что написала это письмо. Теперь ей вряд ли удастся играть роль безутешной невесты с разбитым сердцем, – ответила та.

Секретер, который Клаудиа называла «бюро», был в современном стиле. Простой и на первый взгляд без претензий, внутри он был искусно спланирован, со множеством ящиков, полочек и гнезд для бумаг. Все здесь находилось в безупречном порядке: большинство счетов оплачены, некоторые еще ждут оплаты, чековые книжки за прошлые годы сложены вместе и перехвачены резинкой, в отдельном ящике – портфель ценных бумаг. Было очевидно, что Жерар Этьенн держал дома только то, что совершенно необходимо, очищая свою жизнь от напластований, отбрасывая несущественное, предпочитая письмам общение по телефону. Кейт и Дэниел занимались осмотром бюро всего несколько минут, когда из кухни возвратилась Клаудиа с подносом, на котором стояли фарфоровый кофейник и три кружки. Она поставила поднос на низкий стол, и они подошли, чтобы взять кружки. Кейт и Дэниел не успели еще сесть, Клаудиа стояла с кружкой в руке, когда вдруг все они услышали, как в замке поворачивается ключ.

Из горла Клаудии вырвался странный звук – какой-то полувздох-полустон, и Дэниел увидел, что ее лицо превратилось в застывшую маску ужаса. Кружка с кофе выпала из ее рук, и коричневое пятно расползлось по ковру. Она присела – поднять кружку, но ее пальцы беспомощно скребли по ковру, а руки дрожали так сильно, что она никак не могла поставить кружку обратно на поднос. Дэниелу показалось, что страх Клаудии заразил и его с Кейт, так что они оба не сводили полных ужаса глаз с закрытой двери.

Дверь медленно отворилась, и в комнату вошла девушка – оригинал фотографии. Она сказала:

– Я – Люсинда Норрингтон. А вы кто такие?

Голос у нее был высокий и звонкий, как у ребенка.

За миг до этого Кейт инстинктивно придвинулась к Клаудии, чтобы помочь ей прийти в себя, так что на вопрос ответил Дэниел:

– Полиция. Это – инспектор-детектив Мискин, а я – инспектор-детектив Аарон.

Клаудиа сумела быстро взять себя в руки. Отказавшись от помощи Кейт, она поднялась на ноги. Письмо Люсинды лежало на журнальном столике рядом с подносом. Дэниелу показалось, что все глаза устремлены на это письмо.

Голос Клаудии звучал резко и хрипло:

– Зачем вы явились сюда?

Леди Люсинда шагнула ближе к столику.

– Я пришла за своим письмом. Не хотела, чтобы кто-то подумал, что Жерар покончил с собой из-за меня. Но ведь он и не сделал этого, верно? То есть я хочу сказать – он ведь не покончил с собой.

– Как вы можете быть уверены в этом? – тихо спросила Кейт. Леди Люсинда подняла на нее огромные синие глаза:

– Потому что он слишком сильно любил себя. Люди, которые так любят себя, не кончают жизнь самоубийством. В любом случае он не убил бы себя из-за того, что я его бросила. Он ведь любил не меня, он любил свое представление обо мне.

К Клаудии Этьенн вернулся голос. Она сказала:

– Я говорила ему, что эта помолвка – глупость, что вы – эгоистичная, слишком голубокровная, неумная девица, но, полагаю, я была несправедлива. Вы не так глупы, как мне представлялось. На самом деле Жерар так и не получил вашего письма. Я нашла его здесь нераспечатанным.

– Тогда зачем вы его распечатали? Оно ведь не вам адресовано.

– Кто-то же должен был его открыть. Я бы отослала его вам обратно, но я не знала, кто его послал. До этих пор я никогда не видела вашего почерка.

– Я могу забрать письмо? – спросила леди Люсинда.

– Нам хотелось бы оставить его на некоторое время, если позволите, – ответила Кейт.

Леди Люсинда, видимо, восприняла это скорее как утверждение, а не как просьбу. Она ответила:

– Но оно ведь принадлежит мне. Я его написала.

– Оно может понадобиться нам не очень надолго, и мы не собираемся предавать его огласке.

Дэниел, не очень хорошо знавший, что говорит закон о праве владения письмами, забеспокоился, имеют ли они на самом деле право задержать это письмо у себя, и что Кейт станет делать, если леди Люсинда будет настаивать. А еще он задавался вопросом, почему это Кейт так не хочет отдавать письмо. Ведь Этьенн его не получил. Но было ли тому хоть какое-то доказательство? Они располагали только заявлением сестры убитого, что она нашла письмо на коврике нераспечатанным. Однако леди Люсинда больше не возражала. Она пожала плечами и обратилась к Клаудии:

– Мне жаль Жерара. Это был несчастный случай, правда? Такое впечатление создалось у мамы вчера, когда вы позвонили. Но некоторые утренние газеты намекают, что все может оказаться гораздо сложнее. Его ведь не убили, правда?

Ей ответила Кейт:

– Возможно, что он был убит.

– Как странно. По-моему, я никогда не знала никого такого, кто был убит. То есть лично не знала.

Она прошла к книжному шкафу, где стояла ее фотография, и взяла портрет в руки, пристально вглядываясь в него, словно увидела впервые и не очень одобряет то, как фотограф передал ее черты.

– Я заберу ее, – сказала она. – В конце концов, вам-то она ни к чему, Клаудиа.

– Строго говоря, все его личные вещи никто не должен трогать, кроме его душеприказчиков или полицейских, – ответила Клаудиа.

– Ну, полиции она тоже ни к чему. А я не хочу, чтобы она оставалась здесь, в пустой квартире, тем более если Жерар был убит.

Так что и ей свойственны суеверия. Эта мысль озадачила Дэниела. Она странным образом не соотносилась с холодным самообладанием леди Люсинды. Он наблюдал, как она вглядывается в фотографию, как любовно проводит длинным пальцем с бледно-розовым ногтем по стеклу, словно проверяет, нет ли на нем пыли. Потом она повернулась к Клаудии:

– Надеюсь, здесь найдется, во что ее завернуть?

– Вам лучше посмотреть на кухне, в ящике. Там может найтись пластиковый пакет. И если здесь есть еще что-то, что принадлежит вам, сейчас как раз подходящий момент, чтобы это забрать.

Леди Люсинда не потрудилась даже окинуть комнату взглядом. Она ответила:

– Здесь больше ничего нет.

– Если хотите кофе, принесите себе кружку. Он только что сварен.

– Я не хочу кофе, спасибо.

Все ждали в молчании, пока, меньше чем через минуту, она не вернулась с фотографией в пакете из «Харродса».[95]95
  «Харродс» – один из крупнейших и самых дорогих универсальных магазинов Лондона.


[Закрыть]

Она уже направилась к двери, когда Кейт сказала:

– Леди Люсинда, не могли бы мы задать вам несколько вопросов? Мы в любом случае просили бы вас о встрече, но раз вы уже здесь, это сэкономило бы время и вам, и нам.

– Сколько времени? В смысле – сколько времени это займет?

– Не очень много. – Кейт взглянула на Клаудиу: – Вы не возражаете, если мы воспользуемся этой квартирой, чтобы провести опрос?

– Не вижу, как я могла бы вам помешать. Полагаю, вы не ждете, что я уйду на кухню?

– В этом нет необходимости.

– Или в спальню? Там, должно быть, значительно удобнее. – Она пристально смотрела на леди Люсинду.

– Не могу вам сказать, – спокойно ответила та. – Я никогда не была в спальне Жерара.

Она опустилась в ближайшее к ней кресло, а Кейт села напротив. Дэниел и Клаудиа сели на диван между ними.

– Когда вы в последний раз виделись со своим женихом? – спросила Кейт.

– Он мне не жених. Впрочем, тогда он еще им был. Я виделась с ним в прошлую субботу.

– В субботу, девятого октября?

– По-видимому, да, если суббота была девятого. Мы собирались в Брадуэлл-он-Си, навестить его отца, но день был дождливый, и Жерар сказал, что дом отца мрачен и без того, чтобы являться туда в дождь, и что мы съездим туда в другой раз. Вместо этого мы пошли днем в Национальную галерею, в Сейнсберийское крыло, еще раз посмотреть на Уилтонский диптих,[96]96
  Уилтонский диптих – парный тканый ковер Уилтонские ковры из шерсти, с разрезным ворсом и восточным узором, первоначально изготавливались в Уилтоне, в графстве Уилтшир.


[Закрыть] а потом в «Ритц» – выпить чаю. А вечером мы не виделись, потому что мама хотела, чтобы я отвезла ее в Уилтшир, к брату, и мы собирались переночевать там и провести с ним воскресенье. Она хотела поговорить о брачном контракте перед тем, как встретиться с юристами.

– А как себя чувствовал мистер Этьенн, когда вы встретились с ним в субботу, если не говорить о том, что он расстроился из-за погоды?

– Он вовсе не расстроился из-за погоды. Никакой спешки с визитом к его отцу ведь не было. Жерар никогда не расстраивался из-за того, чего не мог изменить.

– А то, что он мог изменить, он изменял? – спросил Дэниел.

Она повернула к нему голову, посмотрела внимательно и вдруг улыбнулась:

– Именно так. – Потом продолжала: – Это был последний раз, когда я его видела, но не последний раз, когда с ним говорила. Мы разговаривали по телефону в четверг вечером.

Кейт изо всех сил старалась, чтобы голос не выдал ее волнения:

– Вы разговаривали с ним два дня назад, в тот самый вечер, когда он умер?

– Я не знаю, когда он умер. Его нашли мертвым вчера утром, не правда ли? Я говорила с ним по его прямому телефону накануне вечером.

– В какое время, леди Люсинда?

– Примерно в двадцать минут восьмого, я думаю. Возможно, чуть позже. Но совершенно точно, что до половины восьмого, потому что мы с мамой должны были выехать из дома в половине восьмого к моей крестной, мы собирались у нее обедать, и я была уже одета. Мне нужен был предлог для того, чтобы разговор не затянулся, вот я и подумала, что как раз успею позвонить Жерару. Поэтому я так уверена насчет времени.

– О чем? Вы уже написали ему, что разрываете помолвку.

– Я знаю. Я думала, что он уже получил письмо утром. Хотела спросить, согласен ли он с мамой, что следует дать объявление в «Таймс», или предпочитает, чтобы мы сами написали близким друзьям и подождали бы, пока новость распространится. Конечно, теперь мама хочет, чтобы я уничтожила письмо и никому ничего не говорила. А я этого делать не стану. Да и все равно не смогла бы, раз вы его видели. Во всяком случае, теперь ей нечего беспокоиться об объявлении в «Таймс». Это позволит ей сэкономить несколько фунтов.

Крохотный выплеск яда был таким внезапным и таким кратким, что Дэниел чуть было не пропустил его мимо ушей. Кейт как ни в чем не бывало спросила:

– Так что он сказал о разорванной помолвке, об объявлении? Вы не спросили, получил ли он письмо?

– Я ничего у него не спросила. Мы вообще ни о чем не разговаривали. Он сказал, что не может говорить, потому что у него посетитель.

– Вы в этом уверены?

Высокий, словно колокольчик, голос ответил почти без выражения:

– Я не уверена, что у него был посетитель. То есть я хочу сказать – как я могу быть уверена в этом? Я никого не слышала и ни с кем, кроме Жерара, не разговаривала. Возможно, это был просто предлог, чтобы не говорить со мной, но я уверена в том, что он именно это мне сказал.

– И именно этими словами? Мне нужно знать это совершенно точно, леди Люсинда. Он не сказал, что он не один или что он сейчас с кем-то занят? Он употребил слово «посетитель»?

– Я же вам уже говорила. Он сказал, что у него посетитель.

– И это было где-то между семью двадцатью и семью тридцатью?

– Ближе к семи тридцати. В половине восьмого за мной и мамой пришла машина.

Посетитель. Дэниел усилием воли не позволил себе переглянуться с Кейт, но он знал, что они оба думают об одном и том же. Если Этьенн действительно употребил именно такое слово, – а девушка вроде бы не сомневалась в этом, – это наверняка подразумевало, что с ним был кто-то не из издательства. Он вряд ли сказал бы так о ком-то из компаньонов или из штата сотрудников. Ведь в таком случае гораздо естественнее было бы сказать «мне некогда», или «у меня совещание», или «я беседую с коллегой». А если кто-то к нему приходил, званый или незваный, почему он (или она) до сих пор не объявился? Почему, если визит был вполне невинным и человек, уходя, видел Этьенна живым и здоровым? В настольном ежедневнике Этьенна не было никакой записи о намеченной встрече, но это ведь ни о чем не говорит. Посетитель мог позвонить ему по прямому телефону в любое время дня или накануне вечером, мог прийти без приглашения, неожиданно. Но новая улика, какой бы важной она ни была, все же была косвенной, как и множество других улик в этом все более загадочном деле.

Однако Кейт по-прежнему энергично продолжала опрос:

– Скажите, леди Люсинда, когда вы в последний раз приходили в Инносент-Хаус?

– После вечера десятого июля я там больше не была. Это был вечер в честь моего дня рождения – мне исполнилось двадцать, а отчасти и в честь нашей помолвки.

– У нас есть список гостей, – сказала Кейт. – Полагаю, они могли свободно ходить по всему зданию, если им того хотелось?

– Думаю, некоторые ходили. Вы же знаете, как парочки ведут себя на таких вечерах, им всегда хочется уединиться. Мне кажется, не все кабинеты были заперты, хотя Жерар говорил мне, что каждого из сотрудников обязали убрать все бумаги в надежное место.

– Вы, случайно, не видели, чтобы кто-нибудь шел наверх, в сторону архива?

– Ну, вообще-то видела. Это было довольно странно. Мне надо было пойти в женскую комнату, а внизу было занято, и я тогда вспомнила, что есть маленький туалет на верхнем этаже, и решила пойти туда. Я пошла вверх по лестнице и увидела двоих людей, спускавшихся мне навстречу. Никогда не ожидала бы увидеть их вместе. Да к тому же вид у них был такой виноватый. Это на самом деле было очень странно.

– И кто же они были, леди Люсинда?

– Джордж – тот старик, который внизу на коммутаторе в приемной работает, и эта бестолковая маленькая женщина, которая вышла замуж за бухгалтера, не помню его фамилии, Сидни Бернард или как-то еще. Жерар познакомил меня со всеми сотрудниками и их женами. Такая скучища была!

– Сидни Бартрум?

– Да, точно, его жена. На ней такое платье было чудное, из голубой тафты с розовым поясом. – Она повернулась к Клаудии: – Вы ведь помните, Клаудиа? Очень пышная юбка с розовой сеточкой поверху и рукава буфами. Чудовищно!

Клаудиа коротко ответила:

– Я помню.

– Кто-нибудь из них сказал вам, зачем они ходили на последний этаж?

– Думаю, затем же, зачем и я. Она покраснела и промямлила что-то про то, что воспользовалась туалетом. Они были так похожи друг на друга – одинаково круглые физиономии, одинаковое смущение. Джордж выглядел так, будто я застала их за кражей мелких денег. Но это так странно выглядело, правда? То есть я хочу сказать – эти двое вместе. Джордж ведь не был в числе приглашенных. Он просто должен был позаботиться о мужских пальто и не впускать незваных гостей. А если миссис Бартрум надо было в туалет, почему она не попросила Клаудиу или кого-то из сотрудниц?

– Вы кому-нибудь говорили потом об этом? – спросила Кейт. – Мистеру Этьенну, например?

– Да нет. Это было не так уж важно. Просто странно. Я почти забыла об этом, сейчас только вспомнила. Послушайте, вы еще о чем-то собираетесь меня спрашивать? Я и так уже довольно долго тут просидела. Если хотите еще поговорить, напишите мне, и я попробую устроить встречу с вами.

– Нам понадобятся ваши показания, леди Люсинда, – сказала Кейт. – Может быть, вы зашли бы в полицейский участок Уоппинга, когда вам будет удобно?

– С моим поверенным?

– Если захотите или сочтете необходимым.

– Не думаю, что это необходимо. Мама говорила, что мне может понадобиться поверенный во время следствия – смотреть, чтобы не пострадали мои интересы, если узнают о разрыве помолвки. Но я не думаю, что тут остались какие-то мои интересы, раз Жерар умер, так и не получив письмо.

Она поднялась с кресла и вежливо попрощалась за руку с Кейт и Дэниелом, не сделав, однако, ни малейшего движения в сторону Клаудии Этьенн. Уже в дверях она вдруг обернулась и заговорила, обращаясь именно к Клаудии:

– Он никогда не занимался со мной любовью, так что я не думаю, что наш брак доставил бы нам обоим удовольствие. А вы как считаете?

Дэниел подумал, что, если бы полицейских в комнате не было, она употребила бы другое, гораздо более грубое выражение. А она добавила:

– О, возьмите-ка это себе. – Она положила на журнальный столик ключ от квартиры. – Думаю, ноги моей здесь больше не будет.

Она вышла из комнаты, решительно захлопнув за собой дверь, и через секунду они услышали, как столь же решительно захлопнулась дверь входная.

– Жерар был романтиком, – сказала Клаудиа. – Он делил женщин на тех, с кем можно завести интрижку, и тех, на ком следует жениться. Большинство мужчин успевают перерасти эту сексуальную иллюзию до двадцати одного года. Возможно, это была его реакция на слишком большое количество сексуальных побед, довольно легко доставшихся. Интересно, как долго продлился бы этот брак? Что ж, от одного разочарования он оказался избавлен. Вам еще много нужно времени?

– Теперь уже не очень много, – ответила Кейт.

Несколько минут спустя они были готовы уйти. Последнее, что запомнилось Дэниелу о Клаудии, была ее высокая, застывшая у окна фигура. Клаудиа не отрываясь смотрела в окно, за парапет балкона, на темнеющие на фоне неба шпили Сити. Она ответила на прощальные слова полицейских, не повернув головы, и они вышли, оставив ее одну в тишине и пустоте квартиры и бесшумно закрыв за собой дверь.