Текст книги "В Зырянском крае. Охотничьи рассказы"

III. Черные утки

Дождались мы пролета черных уток. После двадцатого сентября появились небольшие стада их на Сысоле и Вычегде, около берегов, по пескам и отмелям, по рукавам и заливам этих рек.

Черные утки показываются здесь пролетом не на долгое время, только два раза в год: весною, при возвращении своем на Ледовитое море и на устье Печоры, и осенью, при отлете в теплые страны.

Весною летят они последними из всех пород уток, когда разливная вода пойдет на убыль, начнет распускаться береза и загудят по зорям дружным хором лягушки. Многочисленными стадами, на страшной высоте, мчатся они к северо-востоку, с необыкновенною быстротою и резким свистом крыльев. Для становищ, или роздыхов, они выбирают места открытые, на быстром течении, не обнаруживая желания плавать около берега и щелучить мутную воду, как делают это весною другие утиные породы, сидят всегда очень кучно и беспрестанно ныряют. В весенний пролет черные утки бывают необыкновенно сторожки, так что подъехать к ним на ружейный выстрел решительно невозможно, но, несмотря на это, спугнутое стадо редко улетает совсем: оно, делая круги над самою водою, только пересаживается с одного места далее на другое.

В наших пришекснинских местах черные утки не появляются. В первый раз я познакомился с ними в зырянском крае. Сначала, по рассказам здешних, я принимал их за обыкновенных норей, называемых у нас чернетью (anas fuliginosa). Но когда мне принесена была черная утка, я увидал, что это совершенно другой вид, принадлежащий породе полярных ныряющих уток, известных в народе под именем морянок. Они гораздо больше чернети, круглее, с черным подбрюшьем и с сжатым, свинцового цвета носом.

Печора, при впадении своем в море, разметала бесчисленное множество рукавов и через это наделала пропасть больших и малых островов, на которых любят гнездиться черные утки, служа добрым продовольствием кочующим по печорским тундрам самоедам. Вместе с лебедями и гусями утки эти составляют пернатое население тех мест и распространяются от Печоры далее и направо, и налево по берегам Ледовитого океана. Там их, говорят, видимо-невидимо. Черные утки вьют очень незатейливые гнезда близко воды, в ракитовых, тощих – по тамошней природе – кустах, и кладут от шести до девяти яиц, занимаясь усердно их насиживанием. Зыряне заверяют, что эти утки исключительно питаются рыбою, что весьма основательно, так как оне превосходно ныряют и мясо их темного цвета, покрыто осенью толстым слоем жира, приторного на вкус и отзывающегося рыбьим запахом.

Вот все, что я знаю о нравах и образе жизни уток, охоту на которых сейчас хочу рассказать.

Двадцать седьмого сентября, ранехонько утром, поднялись мы с постели с нетерпеливым желанием поскорей отправиться на охоту за черными утками. Тем более дорожили мы этою дичью, что в здешней местности черные утки составляли конец охоты; после их пролета надобно было вычистить и повесить ружье на стенку до следующей весны. Правда, оставались еще зайцы на озерку, но черностой здесь портился беспрестанно выпадавшими порошами.

А охота по пороше, скажете вы, любезные товарищи, – что может быть лучше наслаждения найти косого по отчетливо напечатанному малику и ловким выстрелом поддать его на размашистом беге? Действительно так: ничего не может быть лучше и веселее охоты по пороше, и в Ярославской губернии я тешился на ней сколько душе угодно было, но ведь там русаки, а в Зырянском крае их совершенно нет. Беляки же ведутся здесь в местах лесистых, скидываются в чащи и еще где-то, не допуская охотника, вскакивают и удирают.

Утро было невеселое. Тяжелые облака низко ходили над землею, дул северный ветер и пожимался снежок. Все окрестности одеты были ковром выпавшей пороши. На песчаные берега рек она легла ровно и гладко, как будто обтянул их кто белым полотном. Контраст темной массы воды с снеговыми, ярко белеющими берегами рек Вычегды и Сысолы был поразительный, особенно вдали, где эти реки, извиваясь, блестели в двадцати разных местах своею поверхностью.

Еще не успел я кончить своего чаю, как прибыл новый товарищ наш, Александр Иванович В., молодой начинающий охотник, с некоторого времени неизменный наш спутник во всех охотах около Усть-Сысольска. Малоопытный в охотничьих делах и приемах, но руководимый горячим желанием всему этому научиться, он был неутомим в поле и геройски побеждал все трудности, воздвигаемые местностью и природою. Пробраться по зыбкому болоту, по тонкой тряске, броситься в вязкое озеро – было для него плевым делом, а от намерения отправиться на охоту не могли остановить его ни бури, ни холода, ни дожди, ни вьюги.

Наше намерение было объехать весь остров, находящийся прямо против города. Остров этот имеет окружность около двадцати пяти верст и произошел от причудливого течения реки Сысолы, которая пред своим устьем, отбросив широкий рукав к Вычегде и этим соединив с нею свои воды, делает большую извилину влево и, прокривиляв еще от рукава верст шесть, окончательно уже впадает в Вычегду. Таким образом произошел остров, окруженный с трех сторон излучистым течением Вычегды и Сысолы, а с четвертой широким протоком от Сысолы к Вычегде.

– Вы, Александр Иванович, с каким ружьем пойдете? – спросил Абрам нашего товарища В., охотившегося пока еще с нашими ружьями.

– Да уж я, Абрам, с твоим, с длинным, пойду, – отвечал тот.

– Хорошо, берите длинное, а я возьму винтовку, может, приведется стрелять в лебедей.

– Много ты сделаешь своей винтовкой! Возьми-ка лучше двустволку, да заряда четыре про запас картечи, дело-то лучше будет, – сказал я.

– Нет уж, я винтовку, – упорствовал Абрам, – в веслах-то гребучи, мне не приведется стрелять из ружья: все вы будете забухивать.

– По мне, как хочешь, пожалуй, бери винтовку.

Абрам, по приезде в Усть-Сысольск, собрал себе широкодульную винтовку для стрельбы оленей, гусей и лебедей. Условие с мастером было такого рода, – чтоб винтовка била на восемьдесят саженей в пятно с ладонь величиною. Хлопот и возни, предположений и сладких надежд было множество, но толку вышло мало: собранная и десять раз выверенная винтовка не била и на половинную дистанцию, что очень смущало Абрама, никак не хотевшего сознаться в плохом достоинстве своего нового оружия, из которого он в продолжение всего лета еще пера не вышиб из птицы.

Скоро мы собрались, спустили свою походную охотничью лодочку, уселись и поплыли вверх по Сысоле, придерживаясь левого песчаного ее берега, чтоб не так трудно было бороться с течением, чрезвычайно быстрым от осенней прибыли воды. Подувал ветерок и снежило. Мы обогнули маленький островок посреди Сысоли, выбились из бойкой быстрины, бьющей с мыса, острым углом вдавшегося в реку, и поплыли около ракитника. Зоркий глаз Абрама заметил вдали пару уток.

– Не вижу… Где? – спросил Александр Иванович, напрягая свое зрение вдаль, которая совершенно тонула в сумрачной погоде.

– Вон, вон, смотрите, против песку-то колыхаются.

Я, как ни смотрел, тоже ничего не мог разглядеть.

– Што-й то, неужели не видите? Смотрите, вон, одна унырнула, вон, другая – против кола-то, что на берегу торчит.

– А, вижу, вижу. Греби сильней! – вскричал радостно В.

Скоро и я рассмотрел пару черных уток, плававших недалеко от берега и беспрестанно нырявших. Мы приблизились к ним шагов на сто. Утки начали озираться, перестали нырять и тесно жались друг к дружке. Потом, избоченясь и беспрестанно повертывая головки, они быстро поплыли прочь.

– Вот сплылись в одну мишень, стреляйте, – прошептал Абрам.

Я приложился и выстрелил. Одна утка скрылась под водой, другая снялась и полетела, описывая дугу около нашей лодки. Александр Иванович выстрелил влет, но сделал промах, я подхватил ее другим выстрелом; утка столбом взвилась кверху, часто замахала крыльями, но оправилась, спустилась к воде, потянула параллельно с ее поверхностью и скоро исчезла из наших глаз.

– Ну, эта умирать полетала; теперь не зевайте ту, что унырнула-то, – сказал Абрам, сильно ударив раза два веслами.

– Да ее и прозевать нельзя, – отвечал Александр Иванович, – смотри, вон она уж вверх брюхом плавает.

– А, в самом деле вверх брюхом. Глубоко же она унырнула сгоряча-то – долго как не показывалась.

Абрам подхватил утку за крыло, стряхнул ее, стукнул головкою о борт и бросил в нос лодки, проговорив свое обычное – «начин полю есть».

– Теперь в Артемьевск, Абрам, ехать надобно, там утки должны быть, – сказал я.

– Беспременно в Артемьевске. Как там не быть уткам. Держите правее, здесь уносно больно.

Артемьевскими называются два больших залива от реки Сысолы и множество курей и озер, разбросанных по разным направлениям в конце острова, который нам приходилось огибать. Как только состадятся утки, подойдет время жиров[23]23
  Утки закармливаются иа отлет, жируют – жировать.


[Закрыть], осенней кормежки, так и начнут становать большими стадами на Артемьевских заливах свиязи, чернети и шилохвости. Местность Артемьевских широко господствует над окрестными лугами: нет ни пригорочка, ни бугорка, везде ровно и плоско, отовсюду видна опасность, почему и немудрено, что здесь любимые притоны уток. При осенних пролетах зачастую делают роздыхи на этих местах гуси и даже лебеди.

Ветерок раздувался все сильнее и сильнее. Мокрый снег валил хлопьями и заслеплял нам глаза. Мы прикрыли замки у ружей ягдташами, чтоб не смокли, и усердно продолжали работать веслами.

– Ну, погодка! Из доброй воли только охотник и выйдет из дому в этакую слякоть, – заметил Александр Иванович.

– Эх, батюшка, вы ничего не знаете, – возразил Абрам, – да эта погода самая что ни на есть лучшая для охоты: теперь утка пресмирная, так к самой и подъезжай. Опять найди-ка на лесу тетерева в этакую погоду: просто так под самого подходи да и бей.

– Да, нечего сказать, удобно ходить по лесу в этакую погоду: с ветвей начнет окачивать с головы до ног капелью, как из ведра, – сказал я.

– Мало ли что: люби кататься, люби и саночки возить. Как бы знатье, где водятся здесь польники, с полуночи ушел бы сегодня за ними.

– Зачем же не разведал, где водятся?

– Было уж у меня расспросов-то, да никто мне толком ничего не сказал, видно, их здесь совсем малость; по лету нашли ли мы с вами хоть один выводок?

– В самом деле, – обратился я к Александру Ивановичу, – отчего здесь тетеревиных выводков очень мало? Мы выходили здесь все места верст на десять около Усть-Сысольска – хоть бы один подняли.

– Кто их знает отчего. Я думаю, причиною все наши зырянские петли.

– Но, говорят, польников показывается зимой здесь очень много. Откуда же они берутся?

– Из глухих мест выбираются. Бывают года, что по зимам их видят бесчисленное множество.

– Но не может быть, чтоб и выводки держались в глухих местах: тетерьки с молодыми выводятся в мелкий кустарник с густым подседом травы, иди на пожни, близко к яровым хлебам.

– Да, в ваших губерниях это так, но здесь иначе.

– Вы бывали в «Лемю»?

– Был в июле месяце.

– Значит, знаете, каким огромным лесом протекает речка Лемю. Чего же, кажется, глуше и мрачнее этого места. Если углубиться в лес верст на восемь-десять, то там, по берегам Лемю, будут огромные травяники. Вот в этих-то травяниках, как я слыхал, и водятся тетеревиные выводки, да в таком количестве, что просто ужасть…

– Вот бы, Абрам, нам с тобой куда забраться, отвели бы душеньку.

– Натешились бы, только комары нас съели бы, – отвечал Абрам.

– Да, уж комаров в наших местах по летам тучи, – заметил Александр Иванович.

– Должно быть, там и тетеревиные тока огромные бывают, а то иначе нельзя себе представить, чтоб только одни тетерьки забирались в такую глушь для вывода молодых.

– Конечно, и тока там же собираются, и действительно, говорят, огромные тока. Токовища в таких глухих местах бывают на березинах, на этаких приболотях – с редколесьем. Ни одна тысяча их слетится на ток и бурлят так, что издали точно водопад какой шумит.

В нашей беседе незаметно прошло время, так что мы и не видали, как приблизились к Артемьевским заливам. Широкая полоса воды длинным серповидным хвостом вдавалась в землю и далее, разделяясь на несколько отдельных узеньких заливцев, оканчивалась подобием вытянутого языка. Это был первый, ближний залив. В том месте, где он начинался, росла небольшая семья ивовых кустов, до половины затопленная осенними паводками. Быстрое течение трясло и пристилало их тоненькие прутики, с которых игривыми струйками разбегалась вода, завертываясь в кольца. В последнем, самом дальнем от нас кусте, плавало несколько десятков черных уток. С любопытством смотрел я, как стая эта плескалась и играла на воде, как весело гонялись утки друг за дружкою, шумно пересаживались с места на место, и то и дело ныряли.

– А, вот они где, голубушки, – сказал радостно Абрам, увидав уток. Как бы под них подъехать-то ловчее. Знаете ли, заедем туда дальше за них, да и пустим лодку по воде, нас так и нанесет на самых.

Действительно, лучшего способа под уток не было. Мы скоро обогнули стадо и только готовились пустить лодку по воде, как вдруг до нашего слуха донесся металлический голос лебедя.

– Стойте! Где-то лебеди проговорили, – прошептал Александр Иванович.

Мы тихо опустили весла и напряженно начали прислушиваться. Лодка, предоставленная собственной воле, пошла вниз, повинуясь быстрому течению воды, и скоро приблизилась к плескавшемуся стаду черных уток. Но они уже не существовали для нас более. Случалось ли вам, любезный товарищ, бывать на тяге вальдшнепов в местах, где дичь эта – редкость, и где охота за ними сопряжена с значительными издержками? В тихий майский вечер, прислушиваясь к голосу торжествующей природы, стоишь, бывало, и ждешь тяги. Неподалеку соловей заливается в березовом кусте, в соседнем болоте свистит курочка, а на лесу кукует и покеркивает, будто давится, кукушка. В опушке мелькнул заяц. Вот он выбежал на подсоку и легкими прыжками пробирается на зель, не замечая охотника. Мигом вскидываешь ружье и уже готовишься спустить курок по косому, как вдруг свистнул и хоркнул вальдшнеп, руки невольно опустились, какая-то дрожь электрическою искрою пробежала по телу – и сердце замерло… Заяц исчез. С напряженным вниманием, не переводя дыхания, превратясь весь в слух и зрение, ждешь появления вальдшнепа. То же самое было с нами и теперь, – мы забыли про уток, – вся страсть наша сгустилась на кровожадном желании завладеть лебедем, этою богатою и редкою добычею. Голос более не повторялся и, как ни смотрели мы вдоль по заливу, ничего не могли оглядеть за хлопьями снегу, туманившими воздух и затемнявшими даль. Утки, между тем, очень близко. Лодку нашу поднесло к ним на расстояние каких-нибудь пятидесяти, много шестидесяти шагов; так бы и шарахнул по их сгрудившемуся стаду!.. Наконец они поднялись и пересели далее.

– Смотрите-ко, батюшки, что это такое? Ведь это, кажись, они и есть, – проговорил Абрам, вглядываясь в белое, запушенное снегом пространство пожни.

– Ничего я не вижу в этом снегу, греби, подъедем поближе – тогда удостоверимся.

Мы подались сажен на тридцать в залив, повернули лодку боком, и все трое снова принялись разглядывать.

– Лебеди, лебеди, право, – лебеди! – произнес скороговоркою Абрам. – Вон, глядите, – туда дальше, в самом-то конце на пожне четыре штуки сидят, видите, как шеи-то вытянули. Оглядели нас, оглядели, давайте скорей лодку назад!

– Что же мы будем делать? – спросил В.

– А пристанем к берегу, я поползу, может, и подпустят, – нерешительно отвечал Абрам.

Произошло совещание. После маленького спора решено было по свойству оружия предоставить охоту на лебедей Абраму.

– Вот она, винтовка-то, и пригодилась, а еще брать не приказывали…

– Увидим, что ты сделаешь своей винтовкой, ступай, ползи, а мы подождем тебя здесь, – сказал я.

Мы пристали к правой стороне залива. Абрам схватил винтовку, выскочил на берег, придернул лодку и, сгорбившись, пошел в обход к лебедям. Долго он шел, наклоняясь все ниже и ниже, потом, сбросив картуз с головы, пополз на четвереньках. Передвигая правою рукою винтовку, стараясь держаться постоянно против крошечного бугорка, заслонявшего лебедей, и избегая мочевин и кочек, он медленно подвигался вперед. Наконец он лег и пополз на брюхе. Небольшая ложбинка, в которую вполз Абрам, почти совсем скрыла его от нас; только иногда выставлялась голова его, высматривающая местность, да от неровности почвы кой-где показывались спина и ноги, хотя он употреблял все усилия распластаться по земле, чтоб совершенно слиться с ее поверхностью. Вот он выполз на открытое место, далее уже подкрадываться невозможно: везде ровно и плоско, лебеди как на блюдечке и со стороны кажутся не очень далеко от Абрама. С сердечным трепетом следили мы за всеми его движениями. Вот он взвел курок у винтовки, откинул нависшие на лицо волосы, приложился и начал целиться медленно и твердо. Выстрел грянул, и поднялись все четыре лебедя. Тяжело замахали они крыльями, в струну вытянули они шеи и ноги, и, разговаривая на своем чудном и звонком, как серебряная труба, голосе, – плавно полетели на юго-запад. Долго звучал их голос, долго сверкали они белыми точками в воздухе и, наконец, скрылись в сумрачной дали. Абрам, проводив лебедей глазами, невесело возвращался к лодке. На пути поднял он свой картуз, отряхнул его от снега и нахлобучил на самые глаза, что всегда делал в несчастливые минуты своей охоты.

– Ну, вот твоя и хваленая винтовка, – сказал я, – ведь не очень далеко стрелял-то.

– Нет, далеко было, это отсюда так кажется.

– И оправдалась пословица: «За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь»…

– Как бы давеча стреляли по уткам-то, дело-то бы вышло лучше, – с досадою сказал Александр Иванович.

– Это все Абрам – с лебедями связался… ну, где тебе из своей мешалки убить лебедя, только всю штуку испортил, – подтрунил я над Абрамом.

– Вот напали на меня, да и напали-то занапрасно: утки-то не уйдут, вот они – смотрите, опять на том же месте полощутся.

Действительно, черные утки ныряли в таких же ивняковых кустах. Но на этот раз они как будто чувствовали угрожающую им опасность: не допуская нас сажен на тридцать, все стадо сгрудилось и быстро поплыло прочь.

– Стреляйте, Александр Ивановнч, – сказал я, приготовляя свое ружье, чтоб выстрелить по уткам на подъеме.

– Далеко…

– Ничего, ведь это по стаду… стреляйте!

В. выстрелил, пара уток взвернулась и начала биться, всхлопывая крыльями, кружась и перевертываясь. Остальные поднялись и со свойственным этой породе свистом крыльев потянули над самою водою. Я вскинул ружье, чтоб выстрелить влет, но в тот момент, как дернул за собачку, лодка вдруг повернулась – и последовало сразу два пуделя.

– Помилуй, братец, как тебе не стыдно, – взъелся я на Абрама, – не можешь держать лодки чередом, видишь, какие скверные промахи сделал по твоей милости!

– Прах ее ведает, как она повернулась, не нарочно ведь… Стреляйте! Стреляйте! Ну, унырнула…

– Да что такое? – спросил Александр Иванович.

– Утка, утка! Вы же, должно быть, подшибли. Смотрите, впереди вынырнет.

Забыв свою досаду, я торопливо начал заряжать ружье, и только успел надеть пистон на правый ствол, как в пяти саженях от нас вынырнула утка и, вытянувшись по воде, поплыла к берегу. Я докончил ее.

– Ну вот, и на вашу долю досталось. Вишь, как славно хватили, так даже ее и отбросило, – одобрительно произнес Абрам, а потом, сняв картуз и сияя довольною улыбкою, поздравил нас обоих с полем.

– А тебя – с лебедями, – сказал В., тоже снимая картуз и кланяясь.

Абрам тоскливо вздохнул и, ничего не ответив на шуточку Александра Ивановича, сильными ударами весел подплыл к убитой дичи, собрал ее и начал складывать в нос, на этот раз бережно подвертывая головки под крылья. Одну он пощупал, взвесил на руке и заметил, что очень тяжела и жирна. В самом деле, утки были полновесны и жирны.

Поплавав еще несколько времени по заливу и около песчаной косы и не видав более уток, мы добрались наконец и до широкого пролоя, или до так называемого Потеряя, соединяющего Вычегду с Сысолою. Через четверть часа мы были в Вычегде.

В продолжение предлагаемых рассказов, еще не раз приведется нам путешествовать с охотничьими целями по этой реке Зырянского края, почему и не лишнее будет сказать о ней кое-что поподробнее.

Два истока: один из южной части большого мохового болота Дзюр-Нюр, знаменитого становища оленей, лежащего в трущобе Усть-Сысольских лесов, сопредельных Мезенскому уезду, другой из возвышенности Согры-Иаль-дек-Керос, сливаясь под острым углом, образуют реку Вычегду. С точки своего образования Вычегда сохраняет юго-западное направление правого своего истока до впадения в нее реки Чер, после чего она поворачивает к юго-востоку, но, приняв слева Мылву, изменяет направление к югу, которое и удерживает до устья Нема. Круто повернув у последнего к юго-западу, она рекою Северной-Кодьтой вдруг отбрасывается обратно, то есть к северо-западу, за исключением небольшого излома от юга к северу, между устьями Сысолы и Выми. Вычегда протекает три больших уезда Вологодской губернии – Усть-Сысольский, Яренский и Сольвычегодский – и занимает своею длиною более, нежели тысячу верст. Местами она очень широка и быстра. Впадина ее песчано-глинистая, сжатая в верховьях с обеих сторон грядами возвышенностей, которые, однако же, недолго удерживают реку и, удаляясь от берегов, дают ей полный простор прорывать на слабом, зыбком грунте новые русла и рукава, и разливаться весною на широкое пространство, синь-синеющее во все стороны. В верхней половине Вычегды правый берег возвышеннее, а около селений Мнелдипского и Усть-Немского он почти вдруг поднимается на высоту тридцати пяти сажен скалами известкового свойства и потом снова понижается в плоскую равнину. Ниже Усть-Сысольска левый берег переходит в нагорный, и удерживается на этом положении, с небольшими пронизями, до самого устья, т. е. до впадения реки в Северную Двину.

Вычегда во многих местах раскидывается на рукава, образующие целые группы островов, особенно в низовьях. Прихотливо изменяя свой фарватер, она от ежедневных наносов пересекается длинными песчаными косами, служащими богатым привольем для гусей и всевозможных сортов уток во время осеннего пролета. Старые следы течения ее вод явственно обозначаются рядами озер, заливов, обмелевших рукавов и курей, многочисленность которых доказывает, как часто Вычегда меняла русло. Подмывая и опрокидывая в глубину свои берега во время весенних разливов и особенно при движении льда, она заставляла переносить на другие места целые города. Так в XVII столетии город Пренск был перенесен на версту от береговой окраины реки. Теперь Вычегда течет от него уже в пяти верстах. Основание городу Сольвычегодску, по сохранившемуся здесь преданию, положила опасность от Вычегды, угрожавшая городу Чернигову (ныне деревне Городище). Жители Чернигова, вытесненные рекою, постоянно отмывавшею берег, переселились к Усолью и основали нынешний город Сольвычегодск, в шести верстах от реки. Но и здесь Вычегда подобралась и начала жать город, угрожая в настоящее время соборной его церкви, построенной на высоком мысу, бока которого только отвесным срубом защищены от обрушения.

В том месте, где мы выехали на Вычегду, река эта, улегшись в низкие, обрывистые берега, плавно и гордо катила свои волны. Какое-то солидное спокойствие лежало на этой величаво движущейся массе воды. По правой стороне Вычегды, как кайма, тянулся сплошною грядою лес и терялся вдали, уходя под небосклону, по левой – расстилалась плоская равнина побелевшей от снега пожни, а прямо, вниз по течению, рисовался на туманном горизонте гребень нагорной стороны, с деревнями и овражистыми пашнями. С востока тяжело плыло густое снежное облако и, восходя к зениту, грядами расползалось по небу. Мы выплыли на самую средину реки и быстро понеслись вниз по течению. Весело бежала наша лодочка, бойко рассекая воду, треугольником расходившуюся на обе стороны, сильно греб начинавший прозябать Абрам, и твердыми ударами кормового весла помогал ему Александр Иванович, правивший лодкой. Часто замечали мы вдали, около берегов, черные сомнительные точки, подозревая в них уток, умеряли работу веслами, соображали нападение, но точки оказывались корягами, высунувшими свои корни из-под воды, или тычками, вбитыми зырянами для ловли рыбы мережами. Время уже было заполдень.

– Абрам! А ведь это утка плывет, – сказал я, показывая на чуть заметное темноватое пятно под самым урезом берега.

– Утка и то! Только что это за утка такая? Низко больно плывет – только одна голова да спина видать…

– Не крохаль ли, – заметил Александр Иванович.

– Может быть, и крохаль, вот увидим. Держите немножко помимо, чтобы не испугать ее.

– Вишь, какая соколена – вниз по воде бросилась. Греби, Абрам, – уплывет, – сказал В. и начал сильно поддавать кормовым веслом, заметив, что утка быстро пошла вниз по течению воды.

Сажен тридцать не допуская, утка снялась и низом потянула вверх реки, мимо лодки. Я ударил ее впоперечь. Со всего размаху шлепнулась она на воду и не пошевелилась.

– Ай да лихо! Не совстрепенулась, – вскричал Абрам.

– Подъезжайте к ней, Александр Иванович, – что за утка такая? Что-то велика очень.

– И мне тоже очень велика показалась. Бери-ка, Абрам, да кажи – что за утка, – сказал В., подвернув нос к убитой утке, которую крутило в маленьком водовороте, под урезистым берегом.

– Ой, батюшко, да что вы убили-то, ведь гагара, – тоном пренебрежения произнес Абрам, поднимая утку за крыло.

– Как гагара?

– Гагара, самая матереющая. Посмотрите, откуда у нее ноги-то выросли…

– Этакая проклятая. А я думал, что крохаль: стоило хлопотать из-за дряни, – сказал я, досадуя на свою ошибку.

– Какая же это дрянь, – возразил Александр Иванович, – эта дрянь для зырянина дороже всякой утки.

– Да ведь ее нельзя есть?

– И не едят, но шкурка идет в дело.

– В какое же дело? – спросил я.

– А из нее делают зыряне превосходные шапочки, самые щегольские в здешней стороне. На это идет шкурка с головки и шейки по то место, где кончается бусой[24]24
  Серый, дымчатый.


[Закрыть] цвет. Другие гагаричьи шапки, похуже, делают из перевьев, они также бывают очень красивы, белые, точно горностаевые.

– Хорошо выделывают они эти шкурки?

– Нет, выделывать их здесь не умеют, даже и лебяжьи шкуры привозятся с Печоры и продаются невыделанные. Просто сдирают, распяливают на гвоздики, высушивают и намазывают их разведенною в воде сулемою, или мышьяком – от моли, да так и шьют из них франтовские шапочки.

– Так не надо, Абрам, бросать гагару-то, может, и пригодится, смастерим себе зырянскую шапку.

– Как же можно бросать, теперь не брошу. Как бы знал я это прежде, сталь бы бить их.

– Недобычливая сегодняшняя наша охота: всего-то-навсего четыре штуки, да пятая гагара, – сказал я Абраму, снова трудившемуся с необыкновенным усердием в веслах, отчего наша лодка лётом летела вниз по воде.

– Еще не узнали! Ласта впереди, а на Ласте, говорят, тоже бывают большие притоны черных уток.

Ласта – это собственное имя большой курьи, берущей начало от реки Вычегды и полого растянувшейся к Сысоле. По краям густо обрастает она по зыбучему грунту ржавою осокою, в которую любят прятаться бекасы и гаршнепы. Первый гаршнеп – поздний, осенний гость наш в Ярославской губернии – был убит мною здесь на Ласте 6-го августа. В половине августа Ласта вся высыхает, остается только немного воды в середине самого лога, а остальное – все илистая грязь, мочевины и ржавчина. В это время бесчисленное множество куликов разных пород: травников, поручейников, чернышей, курохтанов, поплавков и зуек – кормится на Ласте, беспрестанно перелетывая с места на место и бегая около воды и по воде по мелким лужицам. Поплавков и песочников я видал здесь в несметном количестве. Зыряне не бьют куликов, не считая их за дичь по малому объему тела. На Ласте, по зарям, кроме куликов, постоянных ее обитателей, пристает очень много уток: чирков, свиязей, шилохвостей и кряковых. В летнее время, бывало, каждый вечерок сбегает Абрам на Ласту и притащит себе на жаркое парочку уток, а иногда и две. Это называл он охотою скороспелкою. В самом деле скороспелка: стоило только переехать через Сысолу, пройти с четверть версты – и войдешь на Ласту. Тут сейчас же сделаешь несколько выстрелов, убьешь несколько штук и возвращаешься домой. В осенние паводки вся впадина Ласты наполняется водою, представляет очень широкий залив и служит хорошим притоном для черных уток.

Надежды Абрама оправдались. На Ласте мы нашли большое стадо черных уток и без особенностей, подкравшись из-за высокого бугра, вышибли три штуки.

– Вот, ведь осенью не так же сторожки черные-то утки, – отнесся я к Абраму. – А то помнишь, весной, во время пролету – приступу не было к ним.

– Молоды, так глупы, к тому же непуганы, – отвечал Абрам коротко и неохотно, будучи недоволен своею винтовкою, из которой он сделал выстрел вместе с нами на Ласте по стаду – и ничего не убил.

В пятидесяти саженях от Ласты – устье Сысолы, по которой надобно подняться версты полторы, чтобы доехать до города. В самом Устье попались нам навстречу двое зырян, плывущих на маленькой лодочке.

– Олад-вылат (живете-можете), добрые охотники! – раздался ласковый голос с лодочки.

– Здорово, Алексей! Куда это ты отправляешься? – спросил я знакомого охотника-зырянина, сопутствовавшего нам весной в Белый Бор.

– Рыбу лучить еду под Копанец. Как поохотничали?

– Хорошо, штук семь убили черных.

– Ну и слава Богу!

Мы разъехались в разные стороны. Лодка Алексея скоро исчезла за мысом.

– Что это, Абрам, изменяет тебе винтовка-то твоя? – спросил Александр Иванович, когда мы уже подъезжали к самому городу.

– Давно уж мне незадача, хитинку надо сделать, – отвечал сквозь зубы Абрам.

– Опять хитинку. Какую же?

– А от трех порогов взять по щепотке и окуриться… Это пользительнее бывает богородской травы.