Текст книги "В Зырянском крае. Охотничьи рассказы"

– Что же мы будем делать с сетью, какая здесь рыба, как она на эту высь заберется? – обратился я к Волкову.

– Рыба есть, а как она сюда попала, уж этого я тебе объяснить не берусь! Пойдем к истоку Дур-Ель.

Идти было недалеко, не более ста сажен, по сухому, песчано-илистому берегу. Из озера выдвигался узенький заливчик, в остром конце которого образовался прорыв, сажен в пять шириною, служивший истоком Дур-Ель.

Тихо подойдя к заливчику, мы заметили в нем всплески рыбы. Алексей перешел речку несколько ниже истока по перебору. Мы перебросили ему бечевку и посредством ее, перетянув ботальную мережу в узком месте заливчика, заперли рыбу. Затем, вырубив шестики, начали ими ботать. С первых же ударов по воде поплавки сети порывисто заиграли, беспрестанно окунываясь. Мы вытянули мережу, битком набитую карасями. Некоторые из них были более фунта.

Поздно возвратились мы к лодке; если б не компас, верный проводник зырян в их лесных странствованиях, то, может быть, привелось бы ночевать на озере. Погода изменилась: в воздухе потянуло холодом и сыростью. На другой день свинцовые облака обложили все небо и зачастил дождь мелкий, пронизывающий, обещая затяжное ненастье.

При таком состоянии погоды мы не рискнули ехать далее в верховья Щугора и вернулись назад. Обратное плавание вниз по течению быстрого Щугора совершилось вдвое скорее.

Выехав на Печору, мы встретили посыльных к себе с провизией и распоряжением отправиться вниз по Печоре вплоть до Гуляевских Кошек.

VII. Попадья-охотница

Приехал я в Подъельск, селение на Вычегде, в 96 верстах от Усть-Сысольска. Покончивши дела в правлении, пошел к знакомому уряднику. Навстречу – священник.

– Голубчик вы мой, Ф. А., двадцать пять лет не видались, опять Господь Бог привел!.. Состарились же вы, состарились!

– Здравствуйте, отец Петр, сердечно рад с вами видеться! Как не состариться: двадцать пять лет не двадцать пять недель, да и вас таки изрядно попригнуло.

Отца Петра я знал в лучшую пору его жизни. Это был чернобородый, живой священник, с энергичными блестящими глазами, с стремлением к неустанной деятельности на трудном подвиге. Он был пастырем подвижной церкви на Печоре, боролся с расколом, мужественно претерпевал разные оскорбления от населения, зараженного ересью, какой-то смешанной, неизвестной секты. Теперь это – старик, с поседевшими волосами, сгорбившийся и усталый. Отец Петр затащил меня к себе. Потолковали о старине, вспомнили прежние годы, перебрали всех общих знакомых здешнего края и вообще вели беседу, какая обыкновенно бывает в этих случаях после долгого промежутка времени, прошедшего вдали друг от друга.

– А я с Печоры всего два года как сюда перебрался, – повествовал отец Петр, – сжился с тем краем, жалко было расстаться, и теперь тоскую, все здесь постылым мне кажется; а родное, дела рук моих, дела моих неусыпных трудов, исполненных с благословения Божия, там оставил и болит теперь по них сердце. Там я себе гнездо свил теплое, уютное, на широком приволье, а здесь в чужом доме живу: во всем неустройство и неудобства разные. С 1862 года я службу при подвижной церкви оставил и поселился оседло в селе Щугоре священником при местном храме. Домик себе выстроил на берегу Печоры, на возвышенном, красивом месте, сам бревна рубил, сам возил их, сам топором работал при постройке. Огород за домом развел, пенья выкорчил, разделал, удобрил: картофель, брюква, редька родились превосходно. А на задах, сейчас за огородом, к лесу, на моей же выгороде, ягоды самородные прекраснейшие произрастали: земляника, поляника, клюква, морошка. Берега Печоры возвышенные, сухие, а двинься сажен сто от берега, в глубь леса – сейчас тут же и моховое болото. Осушил я его на своей делянке, канавки провел, стоки сделал, оттого, надо полагать, и ягоды у меня крупнее родились. Поселился я немного на отставе от селения. Перед моим домом росли громаднейшие лиственницы, я их разредил, десятка полтора ссек, чтобы вид не заслоняли на Печору, а некоторые оставил для украшения. Много раз случалось осенью, в тихие зори, утром, глянешь в окошко – глухарь сидит или тетеря на лиственнице. Конечно, по сану моему стрельба недозволительна, проливать кровь священноцерковнослужителю не подобает, вот и кричишь: «Сенька! Бери винтовку, – мальчик лет 15-ти служил у меня в работниках, ловок был на стрельбу, бестия, – беги скорее на чердак, пальни его, разбойника, из слухового окошка!» Сенька и цапнет. Свалится глухарина с высокой лиственницы – как пестерь, так хлопнется о мерзлую землю, нани гул раздастся. Близко ведь: всего каких-нибудь десять, двенадцать сажен. Раз сижу я у окна, книги церковные проверяю. Тоже осенью было, день тихий такой, серенький, дождичек изредка побрызгивал маленький, точно сквозь сито. Вдруг с великим шумом птицы какие-то прилетели и уселись на лиственницу. Смотрю – рябчики. И как бы вы думали, батюшка мой, ведь много, штук пятнадцать, я экой стаи никогда рябцов и не видывал. В углу – винтовка совсем налаженная, стрелять бы, да по сану моему…

– Знаю, батюшка, недозволительно. Ну, что же вы?

– Опять за Сенькой. Бери, говорю, винтовку, дуй из слухового в рябцов, да смотри, говорю, пострел, по нижнему сперва, по самому, говорю, нижнему. И я с ним поднялся на чердак. Вали, вали по нижнему! Скатил одного, сидят рябцы, только стрекочут да головками повертывают. Потом зарядил – и другого: до пяти штук уложил, тогда уже снялись остальные и улетели. Польников тоже таким способом великое множество раз стрелять приводилось.

– Все же, отец Петр, я думаю, скучненько вам было: безлюдье страшное, глушь!..

– В трудах праведных, голубчик мой, время проводил, некогда о скуке-то было думать. А весной, Господи, какое раздолье-то, какая ширь необъятная, бесконечная! Выйдешь это на бережок, сядешь на скамеечку под лиственницу: тишина в воздухе, тишина на воде, благорастворение и благодать неописанные. Взглянешь на север – черное море лесов стелется, уходит вдаль – и конца краю ему нет. Печора, точно широкая серебряная лента, прорезывает эти темные, дремучие леса. На востоке Уральский хребет горбами да зубцами играет на небе; закучатся облачка по-за-ним, надвинутся на горы, и не различишь, где кончаются горы, где начинаются облака. Картина!.. Да как ляжет на эту картину свет солнечный и обольет ее золотом!.. Боже милостивый, каких чудес не совершил ты в нерукотворенном создании своем! А там, вверху Печоры, смотришь, струйка дыму змейкой ввинчивается в воздух: это пароход бежит, чердынцы всякую провизию доставляют печорским жителям, каждую весну два-три раза, а от них товар промысловый закупают. Тут запас делаешь на целый год и живешь себе, как у Христа за пазухой, – чудесно!

– Ну а насчет рыбки как, отец Петр, занимались, конечно?

– Нет, к этому я не был пристрастен, этим у меня матушка попадья орудовала, это ее была охотка.

А матушка попадья в это время подает стаканы с чаем на подносе. Она еще видная, крепкая, бодрая старуха; доброта, приветливость и в лице, и в глазах так и светятся.

– Как же, родной мой, охотница была, страшная охотница, – поясняет матушка. – Умирала на реке: и невод сама таскала с артельщиками по пояс в воде, и бреднем ловила, и сетями, и ветелями, и ботальной мережой. Рыбы насолим, навялим, икры наготовим. Круглый год не переводился у нас этот харч…

– Да вы говорите-ка с ней хорошенько, – перебил отец Петр, – потолкуйте-ка, какие деяния она совершала: охотой ведь занималась, по путикам ходила.

– Ходила, родной, ходила, как же: путик мой начинался на задах нашего дворища, обход был малый, верст на восемь, не больше. Сама и слопы настораживала, петли и ловушки разные налаживала. В первые годы одна обход делала, да по раз медведь, пес окаянный, напугал, опасно стало одной-то ходить, так Сеньку с собакой стала брать.

– Как это он вас?

– Зверя этого много на Печоре. Повадится он ходить по путикам – беда, оберет всю дичь начисто. В глухую осень это было, но еще снег не напал; пошла я в обход. Подхожу к глухарному слопу, смотрю, кто-то ворочается, а под вечерок, да и в чаще, хорошо-то разглядеть не могу; подумала – кто-нибудь из промышленников не шалит ли. Хоть не бывало этого у нас, да как тут… на грех, может кто и соблазнился. Вот я это тихохонько крадусь, в оплоть подошла к слопу, а он, чтоб ему пусто, окаянному, слоп-то поднял, залез туда до половины, да и тащит мошника. Вижу – медведь, да как взвизгну, он как рявкнет! И бежать, и бежать, а я в другую сторону, не помню, как домой ввалилась!

– Прибежала, лица на ней нет, – добавляет отец Петр, – бледная, дрожит вся. Что, говорю, матка, аль испужалась чего, попритчилось что ли тебе? Так и так, говорит, медведь. Будет по путикам ходить, говорю, оставь это рукомесло, работника посылай! Какое!.. На другой день опять в обход пошла.

– Не встречали уже больше медведя-то?

– Нет, не встречала, должно быть, сильно, дурень, испугался бабы, не приходил больше.

– Ну а как же в зимнее время, матушка, по глубокому снегу; по путикам-то уж и кончено.

– Э, что вы говорите, полноте, кто ее удержит. Наденет она мои суконные старые штаны…

– Ты, отец Петр, поунялся бы немного, все-то бы не болтал, – возразила матушка.

– Правду говорю. Наденет это мои штаны, малицу натянет, шапку-ушанку, пимы на ноги, лыжи, да как начнет уписывать, так что тебе промышленник добрый, мигом облетит весь обход. Ружейцо иной раз прихватит, белчонку устрелит, как-то раз лисицу ухайдачила.

– Как, матушка, неужели и постреливали?

– Врет он, родной мой, слушайте его, пустомелю старого.

– Правду говорю, ей-богу правду!

– Эге, отец Петр, теперь я догадываюсь, кто из слухового-то окошка по дичине стрелял!

Матушка, махнувши рукой, вышла из комнаты, а отец Петр, подмигнувши левым глазом, лукаво улыбнулся вслед матушке.

VIII. Рыбные ловли зырян

И повсюду: на Вычегде, Вышере, Неме, Сысоле, Лузе, Илыдзе, Мылвах, Подчерье, Щугоре, Печоре, на маленьких омутистых речках, выбегающих из лесных трущоб, на полоях во время весеннего разлива и на тинистых, затянутых широколиственными лопухами озерах, в бесчисленном множестве разбросанных по луговым и лесным пространствам зырянской стороны. Собственно же промысловый улов, от которого идет сбыт рыбы в восточные губернии России, а также в Москву, Петербург и Архангельск, – производится преимущественно по Печоре и ее притокам, начиная со впадения в неё речек Пижмы и Цыльмы, против селения Уст-Цылемского. Река имеет здесь ширину не менее полуторы версты, а двадцать верст ниже она начинает уже метаться на рукава, вырезывая множество песчаных островов. Чем ниже по Печоре, тем более увеличивается число рукавов, и это раздробление реки составляет весьма выгодное условие для прохода рыбы вверх по реке, куда она стремится метать икру.

Обилие вод в Зырянском крае, богато населенных рыбою, создало из каждого зырянина отличного рыбака, и потому-то рыбные ловли производятся здесь.

Перед впадением в море все рукава Печоры сливаются в одну огромную дельту, которая переходит уже в залив океана, известный под именем Печорской губы, где вода уже соленая. Из всех печорских рыб имеет самое большое промысловое значение семга и затем несколько сиговых пород: чир, сиг, нельма, пелядь, омуль и проч. Семга идет в Печору из моря только однажды в год, с начала июля и до сентября[43]43
  Исследов. Данилевского, 1860 год.


[Закрыть]. Она, как и осенняя семга беломорских рек, в ту же осень икры не мечет, а поднимается за этим вверх чрезвычайно высоко, сворачивая на пути своем в разные притоки Печоры. В довольно значительном количестве она сваливается в светловодную реку Щугор, текущую с Уральского хребта и впадающую в Вологодской губернии при селении Усть-Щугоре. Замечательно, что зыряне поднявшуюся в Печоре для метания икры семгу называют лоховиной. По их мнению, семгою она становится тогда, когда попадет в соленую воду. Семгу ловят в Щугоре в то время, когда она, выбросивши икру, обратно спускается в Печору, чтобы идти в море, – тогда она валит большими скопами. Лов этот производится один раз в год, в конце июля и в начале августа – неводами. Человек сорок или шестьдесят загораживают реку в узком месте стенками или заколом, в который закладывают морды; выше начинают неводить, постепенно спускаясь к заколу. Что не попадает в невод, то попадет в закол. Промысел этот, впрочем, уменьшается с каждым годом. Лет двадцать пять тому назад улов бывал пудов по 30 на человека, а нынче едва достается по два. Пуд этой семги стоит теперь на месте от 10 до 12 руб. серебр.

Печорская семга – самая вкусная и жирная из всех сортов, встречающихся в наших северных реках. Она замечательно велика: тридцатифунтовые рыбины здесь очень обыкновенны, а менее десяти фунтов составляют уже редкость. Но есть и такие, которые весят в полтора, два пуда. В 1852 году была поймана семга на Печоре весом в 2 пуд. 15 фун. Невода для ловли семги бывают от 100 до 400 сажен, но не более четырех сажен вышиною. Их сшивают из нескольких сетей, каждое полотно которых сажен по 10-ти длины, и с ячеями в 11/8 вершка. Невода – самые употребительнейшие способы в ловле семги в Усть-Цылемской волости, за ними следуют поплавни, особенного рода мережа, сажен в 200 длины, захватывающие не более одной трети реки. Поплавни сшиваются из сетей, имеющих ячеи около двух вершков в квадрате. При ловле один конец пускают вольно в реку с поплавком, называемым монофатоном, а другой конец одерживают на лодке, и так спускаются вниз по течению. Правила ловли очень просты: желающие ловить вместе, на одной тоне, составляют артель и выбирают место для своего лова; при формировании артели к ней пристать может всякий, и вообще это разделение на артели делается полюбовно, без всяких определенных правил. Осенью ловят одни артели неводами, другие поплавнями; последние рассчитывают преимущественно на лов семги, первые же на лов белой рыбы: сигов и омулей, для которых, впрочем, не держится в Усть-Цылемских дачах особливых более частых поплавней. Часто случается, что неводная и поплавная артели ловят на одних и тех же местах. Как та, так и другая разделяются всегда на две половины, очередуясь в ловле поденно: пока у одной артели ходит невод, другая просушивает свои снасти. Улов делится между участвующими в артели свежею рыбою весом, сообразно количеству доставленных каждым снастей. Потом каждый солит уже про себя доставшуюся на долю рыбу. Невод или поплавень или принадлежит весь одному семейству, если оно многочисленно, или бывает составной, т. е. принадлежит нескольким одиноким или малосемейным хозяевам, соединившимся вместе. На невод нужно от 8 до 9 работников, считая в том числе и женщин, и его закидывают от 8 до 10 раз в сутки. Для действия поплавнями нужно три человека, из которых один гребет, а двое выметывают, двое же и вытягивают поплавень из воды в лодку. В Усть-Цылемской волости ходит всего около 300 неводов и поплавней. Случается рыбакам отправляться на лов далеко от своих домов, в которые они не возвращаются месяца по два, а часто и в продолжение всего лета. В таком разе они устраивают на топях по нескольку сплетенных из прутьев сараев, покрывая их толстым слоем свежей травы. Это семейные приюты в промысловой жизни зырян.

Печорская семга солится вообще очень дурно. Это не оттого, впрочем, чтобы здешний народ пребывал в глубоком равнодушии к своему делу и пользам. Напротив, тутошний зырянин, особенно – если он ижемец, очень развит в отношении понимания своих выгод, но дело-то не стоит того, чтоб об нём хлопотать много, так что лишние труды и издержки на усовершенствование продукта не вознаградились бы соответственно большими выгодами. Пойманную семгу перед солением обмывают, разрезывают и вынимают у нее внутренности, но вместо того, чтоб внутреннюю полость наполнить солью, как это делается в других местах, рыбу только пересыпают солью внутри и снаружи, даже не втирая в клеск, и кладут в широкие бочки, вышина которых почти равняется их диаметру. На одну бочку приходится не более 1–2 пудов соли. Бочки наполняются медленно, и пока не наполнятся, не заколачиваются, а только покрываются рогожами. Печорская семга из всех сортов ее есть самая крупная и самая жирная, а потому, требуя много соли для своего усола, скоро портится. Но от этого промышленники теряют мало: как только установится цена, зависящая от количества улова, закупщики платят им одинаково как за хорошую, так и за худую рыбу. Зачем же после этого стараться хорошо солить ее?! К тому же закупщики семги весят ее не вместе с солью, а одну рыбу, вынув ее из рассола, следовательно, тот, кто больше положит соли, больше сделает совершенно бесполезного для себя расхода, а соль на Печоре чрезвычайно дорога. Вот почему засол печорской рыбы дурен.

По вскрытии реки в прежние времена сейчас же являлись по Печоре каюки, принадлежащие чердынским купцам. Они привозили хлеб и вообще все нужное для печорских жителей и в обмен на это брали рыбу. Одни, нагрузившись рыбою весеннего улова, возвращались назад, другие же оставались на осень. Эти последние и составляли главных покупщиков печорской семги, которая потом развозилась ими в Казань, Пермь, Ирбит, Тобольск – одним словом, по приуральскому краю. Ныне порядок закупки этой рыбы изменился, сделавшись достоянием двух-трех крупных чердынских коммерсантов, захвативших в свои руки на Печоре по всем торговым операциям монопольное право. Вместо каюков – теперь ходят по Печоре пароходы, с хозяевами которых рыболовные артели взошли в обязательные и ответственные соглашения – не продавать помимо их на сторону ни одной рыбины. Главным воротилой в торговле Печорского края является богатый чердынский купец Алин, который скупленную семгу направляет по своему решению то в Москву, то в Петербург, то в некоторые приволжские губернские города. Вследствие монопольного давления семгу в настоящее время не всегда возможно достать, даже за дорогую цену, и местным усть-сысольским жителям.

Во время зимы зыряне не любят заниматься рыбными ловлями. Они все тогда бросаются в лесовье за рябчиком и белкой; этот последний промысел составляет их специальность. Но лишь только вскроются реки, как сейчас же и старый и малый начинают рыбачить. Первая, после зимы, самая ранняя ловля рыбы, бывает наметом по небольшим крутоберегим речкам. Мутная весенняя вода, ополаскивая грязные берега, подмывает их склоны большими рытвинами и обрывами. В тех местах, где струя наваливает на берег, она высверливает в берегах глубокие котловины. В этих-то котловинах, под береговыми обрывами, стеною спускающимися в глубину, любят толпиться крупные сиги, харьюзы, сороги-красноглазки, ерши, окуни, подъязки и хищница щука, добычливо охотящаяся тут за мелкою рыбою. Причин скопления рыбы в таких местах надо доискиваться в ее инстинктивном стремлении направляться в весеннее время против течения, для удобного выбрасывания икры, которую она вытирает о неровности обрывистых берегов. Тут-то ее и ловят наметами. Намет – это большой сак, устройство его весьма просто: длинная, тонкая рукоятка вдолблена в средину поперечника, к которому наплотно прикреплена сеть, вроде мешка, вытянутая по рукоятке треугольником. Сетка сака вяжется из крепких, но до того тонких льняных ниток, что при мутности весенней воды рыба ее совершенно не замечает. Вообще зыряне чрезвычайные мастера вязать всякого рода мережи. Намет закидывается рыбаком в воду с берега, погружается до дна и потом тихо ведется к берегу под самый его урез, загребая стоящую под ним рыбу. Случается наметом вылавливать зырянам рыбы очень много, но крупных рыбин в него не попадает; всего более добывают этою снастью ершей, уродливо раздутых в эту пору икрою. Ловля производится по ночам – в тихие и теплые ночи особенно хорошо попадает рыба в намет.

Но вот вода выкатилась из берегов и залила все окрестности с пожнями, курьями, большими и маленькими логами, ручьями и речками. В зырянской стороне весенние разливы воды бывают замечательно велики. Вычегда и Сысола перед Усть-Сысольском представляют в весеннюю пору огромное сплошное водное пространство, синеющее во все стороны, куда ни посмотришь. Мелкие кустарники по луговым местностям, большие еловые леса, растущие по подолам и низям, – все заполняется разливом. Быстрина в реках, скрывающих под водою свои берега, бывает в это время чрезвычайно сильна, а в тех местах, где береговая окраина возвышается над поверхностью воды, происходят беспрестанные обвалы: быстрым течением подмоет берег, страшная масса, в несколько тысяч пудов, рушится с ужасным шумом в глубину, вода закипит, и огромный вал мчится от берега до самой средины реки. Глухие удары, точно подводные пушечные выстрелы, то и дело раздаются здесь в весенние разливы по всем направлениям, это – береговые обвалы.

Из больших и малых рек и озер рыба стремится в разливную воду для метания икры. Сейчас же начинается у зырян весьма добычливая ловля рыбы вершами в заплеты. Еще с осени приготовляются по склонам речек и ручьев, в лугах и полоях, в плоскодонных оврагах, долочках и перевалах, во всех известных ходовых местах, особого рода огороды из тонких прутьев в переплет. Это и есть заплеты. Они располагаются в форме ломаной линии, в каждом изломе которой оставляется определенной величины окошко или ворота. Как только разольется вода и начнется ход рыбы, в ворота заплетов ставятся кужи, особенного рода мережка, с горлом, натянутая на ветвиняный остов, имеющий форму кувшина. Ломаная линия заплета позволяет расставлять кужи в ту и другую сторону отверстиями, так что с которой бы стороны ни пошла рыба, она непременно должна попасть в кужу. Улов рыбы в эти снасти годами бывает очень большой, попадают крупные лещи, чиры, сиги, нельма, язи, щуки и окуни. Мелкая рыба в кужах, употребляемых в заплеты, не удерживается, вследствие редкой вязи мережки, имеющей ячеи по вершку в квадрате.

Рыба, разгуливая по заливной воде, в ясные, тихие дни заходит в заливы, которые называются в зырянском крае курьями. По этим курьям ставят крылены, или крылачи, тоже мережки, с двумя горлами, имеющие при входе растопыренные приполки, вроде крыльев. На текучей воде крылен опускается на дно на поводке с камнем. Течением воды вытягивается и выправляется крылена, как ей следует быть, так что крылья, натянутые на большую дугу, будут находиться в стоячем положении. На тихой воде, при слабом течении, или где нет вовсе течения, как, например, в курьях, поводок не годится, а употребляются в дело шестики, которыми и притыкается крылена с хвоста и с отверстия.

Когда вода пойдет на убыль, обрежутся берега рек, зазеленеют свежей травкой бугорки пожен, и еще не отойдет время метания икры, рыба заходит в большие курьи для нереста. Собственно для выпускания икры и оплодотворения ее молоками рыбы вообще любят затишья, в которых бы их мало пугали. Для развития икры необходима вода, содержащая в себе много воздуха, не слишком глубокая для того, чтобы воздух, потребный при развитии яичек, мог быстро возобновляться, и присутствие растений, к которым зерна икры могли бы прилипать. Курьи для этой цели оказываются для рыбы самыми привольными местами, и она сваливается в них иногда в огромном количестве. Зыряне пользуются этим и запирают ее довольно оригинальным способом. Для этого выбираются такие курьи, которые к реке имеют узкие горловины или отверстия в пять, десять, много пятнадцать сажен. Для запирания выбирается ведреный день. В такие дни особенно любит гулять рыба и заходить в тихие воды. В нескольких лодках направляются зыряне к известным курьям и везут с собою огромные снопы дранок – тоненьких, узких дощечек, перевитых мочальными веревками наподобие постельников, какие приготовляются из болотного тростника. Верхние концы дранок срезаны прямо, а нижние заострены. Подъехавши потихоньку к курье, зыряне бросают в средину русла ее сноп дранок, быстро развертывают его на обе стороны, и курья на несколько минут заперта, выход рыбе из нее прегражден. Потом дранки укрепляют: сверху поколачивают их обухом, и заостренные концы глубоко входят в землю, затем по ту и другую сторону дранок перебрасывают с берега на берег слеги через козлы. Как только мелкая рыба – окунь, ерш, плотва и сорожняк – почувствует, что она заперта, сейчас же привалит большими стадами к выходу и начинает тереться около дранок. Тут ловят ее кужами в огромном количестве, вялят, и из этого получается сушь, хорошее подспорье в продовольствии зырянина. Большая рыба ведет себя благоразумно: она отходит в хвост курьи, разбродится по кустам и вообще держится поодаль, пока вода не станет сильно сбывать и не подгонит ее против воли ближе к запору. Зыряне с того дня, как запрут рыбу, учреждают около курьи постоянный караул, который и продолжается до окончания ловли, завершаемой обыкновенно в один день. Рыбу вылавливают неводами начисто: когда воды останется в курье немного, это очень легко и удобно сделать. Замечательно, что щуки пытаются перескочить через запор и иногда им это удается. Зыряне рассказывают о необыкновенной сметливости леща в попытках освободиться из запертой курьи. Он подрывается под дранки и уходит, а если в самом фарватере курьи запор сделан мерёжкою, что иногда бывает, то лещ, подбившись плашмя под мережку, становится потом на ребро, поднимая сеть настолько, что делается свободный выход рыбе, которая пользуется этою услужливостью леща и стремительно выходит из курьи.

Зыряне устраивают иногда запоры и на текучей воде – это в тех местах, где разлив при убыли скатывается с широких лугов руслом одной какой-нибудь речки или крутоберегого ручья. Устройство запора в этих местах бывает совершенно особенное: вколачивается поперек речки из длинных сосновых слег ряд тычек. Чтоб не сваливало запора быстриною, наклонно против течения ставятся к тычкам упоры. На тычки, снабженные изредка обрешетником, распяливается редкая сеть с тяжелыми грузилами на нижней тетиве, ложащимися на самое дно. Такого рода запор несравненно лучше еловых дранок, связанных в ширмы. Сеть с крутыми ячеями позволяет свободно стекать воде, и тычки, при значительной быстрине, не претерпевая сильного напора от воды, легко выдерживают ее стремление, тогда как сплошная ширина, с узкими, самыми незначительными просветами, имея более точек соприкосновения с текучею водою, редко выдерживает ее напор, отчего часто разрываются запоры и много уходит рыбы. За то мережка представляет неудобство в случаях смелой предприимчивости леща-освободителя.

Годами вылавливаются на хороших местах запертой рыбы до 150 пудов из одной курьи. Попадаются крупная щука, язь, лещ, сиги, чиры, окуни и изредка нельма. В продажу эта рыба идет мало, разве только лов производится в местностях, лежащих неподалеку от городов, то рыбаки имеют сбыт ее по рознице, копейки 2–4 сер. за фунт, в противных обстоятельствах – весь улов потребляется в своем быту.

При всех способах рыбной ловли: при закидывании невода, запирании курьи, при постановке крылачей и куж – зыряне необыкновенно старательны, они работают здесь с чрезвычайною энергиею, не щадя живота своего. Под сильным ветром и дождем, промокши до костей, иззябший и полуголодный зырянин не отойдет от невода, пока не окончится лов. Женщины переносят необыкновенно стойко такие же трудности. Перебраниваясь с молодыми парнями, окачивая друг друга водою, перекидываясь различного рода шуточками и остротами, всегда циничного содержания, молодые бабы и девки смело идут с неводом в заброд, обнажаясь при этом довольно бесцеремонно.

Когда зыряне на рыбной ловле сильно проголодаются, они делают перехваточку (закусывают) сырою рыбою, выдавивши из нее кишки и соскобливши ногтем чешую. Неприятно видеть, как живая рыбешка бьется и корчится в зубах зырянина, уписывающего ее с великим наслаждением.

Курьи, принадлежащие обществу города Усть-Сысольска и Яренска, отдаются для рыбных ловлей с торгов на три года в арендное содержание. Часто арендуют их не рыбаки-специалисты, а приватные любители рыбных ловлей, которые после отдают курьи из половины улова настоящим рыбакам, имеющим все снасти для запора рыбы и невода, и мережи для ловли. При этих сделках половинщики-рыбаки нередко надувают арендаторов: или тайком вылавливают рыбу из курьи, или устраивают следующее оригинальное приспособление: на дно курьи втыкают дугою и крестообразно два толстых ивовых прута. Под водою их не видно. При вылавливании рыбы невод обыкновенно протягивают по курье из конца в конец. Как только нижняя тетива невода накатится на дне на крестообразные дуги, то сейчас же поднимется по ним кверху, и вся крупная рыба останется в курье – только ту и вытащат, которая застрянет в чуче, т. е. в хвосте невода. Лов незадачлив, между тем все приемы и способы лова выполнены перед лицом арендатора, который уезжает с курьи с большим сокрушением о своей неудаче, объясняя ее плохими годами. После него рыбаки, оставшиеся в курье, будто бы для уборки неводов и прочих рыболовных снастей, сейчас же вновь принимаются неводить, вытащивши конечно ивовые дуги, и тогда вся крупная рыба достается им в добычу.

Еще не уберется совсем весенняя вода в берега, еще по низям держится заливная, и мелкие ивовые кустарники, растущие по окраинам больших рек, только выставят из-под воды свои тоненькие вершинки, опушенные вербушкою, как зыряне начинают ловить рыбу подольниками. Это самая простая рыболовная снасть, состоящая из длинной, тонкой бечевки, на которую навязаны, на расстоянии маховой сажени друг от друга, двенадцативершковые поводки, плиски, ссученные из волос. На плисках находятся небольшие, остро наточенные крючки. Самые лучшие крючки зыряне приготовляют сами из обыкновенных швальных игол. Продажные они не уважают, так как они не выдерживают большой рыбы и разгибаются. На каждом подольнике – от 50–70 крючков; бывают подольники и в 100 крючков, но с такими хлопотливо возиться, т. е. по чрезвычайной длине их утомительно выкидывать и выбирать. К одному концу подольника привязывают камень, к другому – поплав. Снасть эта бросается с лодки вдоль реки, по течению, на крючки насаживается красный земляной червь. На подольники хорошо ловится: лещ, язь, чир, изредка сиг и даже нельма. Лещи попадаются фунтов по семи и даже более. Кроме этих простых подольников, исключительно назначенных для белевой рыбы, зырянские рыбаки одновременно кидают еще щучьи подольники, устроенные несколько иначе. Щучий подольник имеет не более 15 крюков, навязанных на толстые, плетенные из ниток, поводки или на тонкую медную проволоку, скрученную вдвое. Крюки щучьего подольника крепкие, упругие и весьма большие, их обыкновенно делают из старых самоловных крюков. Для наживки таких подольников употребляют всякую мелкую рыбёшку, задевая ее осторожно крюком за спинку. Лучшими живцами считаются маленькие карасики, которые всегда очень бойко ходят на крюке и долго не засыпают, да и блестящий, золотистый цвет карася издалека видит щука, всегда с особенною жадностью на него бросающаяся. Щучий подольник бросают тоже вдоль реки, тоже ближе к берегу и на тихих плёсах. Особенно хорошо садится на них щука в заводях, под мысами на спокойном течении. Нередко случается, что на такой подольник врежется хищница, около семи четвертей величиною, фунтов 30–35 весом, и пойдет потеха! Рыбак медленно подводит ее к своему маленькому челноку, а она бьется, мечется то в ту сторону, то в другую с такою силою, что тащит некоторое время за собою лодочку, как легкий поплавок, но, наконец, утомляется, тихо подходит к борту, и рыбак, приподнимая за поводок левою рукою голову щуки, изо всех сил вонзает в нее правою рукою щучий топор, состоящий из трех или четырех толстых железных зубцов, вколоченных в увесистую березовую рукоятку. Острые зубцы, снабженные зазубринками, глубоко входят в тело щуки, и как бы рыба ни была велика, она не сорвется с топора и становится добычею зырянина. Ловля на подольники продолжается до августа месяца, а потом коренные рыбаки, живущие по Вычегде, исключительно начинают заниматься ловлею на самоловы, которая и продолжается до глубокой осени. – Прежде зыряне не имели понятия об этой ловле, исключительно назначенной для стерлядей, потому что не было в реках Северодвинского бассейна этой благородной рыбы. В 1845 году, вследствие уничтожения шлюзов упраздненного Екатерининского канала, для стерляди открылся свободный путь из Камы в Вычегду, и она вздумала заглянуть на север этим путем и чудесно оклиматизировалась в здешних реках, сделавшись несравненно вкуснее волжской и камской стерляди. Из Вычегды стерлядь быстро пошла в Двину и поднялась в Юг и Сухону. Уже в 1846 году тотемские рыболовы выручали от стерлядей в Тотьме и Вологде до 600 руб. сер., продавая от 6–7 коп. за фунт. На Вычегде у зырян, при появлении стерлядей, сперва не знали, какими снастями ловят эту рыбу, и когда какой-то пришлый солдат, рыбак с Волги, показал устройство самоловов и применил их к делу, то стерлядь пошла на них в таком громадном количестве, что ее продавали в Усть-Сысольске по 2 коп. серебром за фунт. Можно себе вообразить, что стерлядь в 20 фунтов, это будет в аршин мерою, можно было купить за 40 коп. сер., тогда как на Шексне она стоила до 25 руб. сер. и даже более, а в Петербурге – еще дороже. На такую громадную разность в ценности стерлядей первый обратил внимание усть-сысольский купец Н.А. Попов и задумал заняться торговлею ими посредством доставки их в живом виде в Петербург. Для этого он устроил с двойным дном прорезную лодку из обыкновенного шитика и первую партию стерлядей свез в Петербург так удачно, что уснуло только несколько штук. За первою партиею последовала на другой год вторая, затем третья, и так каждый год, до настоящего времени. Попов продолжает сбывать выгодно стерлядей в Петербурге, покупая их у вычегодских рыбаков на вес и продавая на меру. Только ценность на стерлядей на местах закупок значительно изменилась с 1847 года: через десять лет, в 1857 году, зыряне продавали ее по 15–20 коп. сер. за фунт, ныне дошла она до 75 коп.