Текст книги "Страшный зверь"

Глава девятая
Побег

Смирившаяся с необходимостью срочно покинуть давно обжитое и привычное место жительства, пусть и на некоторое время, Ксения Александровна, пригорюнившись, сидела возле иллюминатора и с тоской смотрела на неприютную землю, темневшую в разрывах между облаками. По земле уже «шествовали» сумерки, а над облаками вовсю светило заходящее солнце. Турецкий прекрасно понимал ее состояние, но пока ничем утешить не мог. Валя, сидевшая между ним и матерью, чтобы не отвечать без конца на недоуменные ее вопросы, положив голову Саше на плечо, делала вид, что подремывает.

Необходимость присутствия матери в Москве легко оправдывалась тем, что дочери ее после смерти мужа будет на первых порах очень трудно одной. Тем более что другая дочь в настоящее время – на краю земли, и вернется не скоро, значит, и ухаживать за ней пока нет необходимости.

Это была внешняя сторона дела. А суть же заключалась в том, что очередной демарш, который предпринял Александр Борисович, мог снова поставить под угрозу жизни обеих женщин. За себя Турецкий не боялся, но женщинами рисковать не желал.

После ухода из его гостиничного номера адвоката, разговора с Филей и пространной беседы с Москвой, с Костей Меркуловым, он созвонился с Димой Ушаковым, сообщив тому, что имеется зубодробительный, «гвоздевой» материал. Но понадобится еще и оператор, который должен будет все это запечатлеть в прокуратуре, куда им и следует срочно подъехать. И пока те созванивались и ехали, Александр Борисович договорился о встрече с прокурором Махоткиным, с которым, в свою очередь, созвонился Константин Дмитриевич и прояснил тому ситуацию. Словом, не прошло и часа, как в кабинете прокурора собралась «интересная» компания. Махоткин, уже зная, о чем пойдет речь, пригласил следователя Нарышкина и эксперта-криминалиста. Присутствовали также шеф городской программы телевизионных новостей и его оператор. Нашли и понятых, необходимых при вскрытии портфеля, который привез в прокуратуру Турецкий, аккуратно завернув его в целлофан.

Покидая гостиницу и памятуя о том, что обижать женщин – великий грех, Александр Борисович не преминул заглянуть, буквально на бегу, к Елизавете Семеновне, очень раздосадованной неожиданным отъездом симпатичного москвича. Но Турецкий с такой неожиданной для хозяйки храбростью и нескрываемой страстью «нанес» ей несколько обжигающих поцелуев, в основном, в глубокий вырез между двух впечатляющих холмов на груди, что «южная красотка» вмиг утонула в грешных мыслях. И совершенно упустила тот момент, когда внезапно возникший в ее уютном кабинетике «ах, Вовочка!» так же стремительно исчез из ее поля зрения и осязания.

Спектакль сыграли в лучших традициях русских провинциальных театров. Турецкий говорил в камеру, эксперт работал, снимая отпечатки пальцев с портфеля и пачек денег, извлеченных из него, прокурор неодобрительно качал головой, а Нарышкин сидел с выпученными глазами. Теперь, понимал он, папка с материалами, переданная ему Турецким, становилась опасной, как граната с вырванной чекой, – и держать трудно, и бросить некуда. Но все это были уже мелочи жизни.

Неожиданно эксперт-криминалист сделал существенное открытие: все деньги, на сумму 100 тысяч американских долларов – во столько оценил Краев «потерянную невинность» Турецкого, оказались меченными флюоресцентной краской. И это обстоятельство надо было понимать так, что господин бывший полковник милиции желал своим «малоблагородным „поступком“ застрелить двух зайцев: и широту души продемонстрировать, и убрать с дороги наглого московского „следака“, торжественно пообещавшего посадить его. Но, увы, пальцы предусмотрительного Александра Борисовича не „засветились“. А вот к господину Краеву немедленно возникли резонные вопросы: откуда у него появились „меченые“ купюры, используемые исключительно в спецоперациях. Вопрос, как сказано, конечно, интересный. Но задавать его Корнею Петровичу Турецкий не собирался, оставив право осмысливать возможные ответы городской прокуратуре и лично Евгению Михайловичу Махоткину. Самому же Александру Борисовичу вполне достаточно было факта несанкционированного использования спецсредства частным лицом.

Похоже, Краев потерял контроль над собой и своими действиями. Либо был абсолютно уверен в собственной неуязвимости.

Договорились о главном: репортаж из прокуратуры выйдет в эфир в вечерней программе. А до того о нем никто не узнает, чтобы потенциальные жертвы могли спокойно покинуть город.

И вот уже до передачи оставались считаные минуты. Но самолет успеет приземлиться, а Валя с матерью окажутся уже дома, пока до господина Краева дойдет понимание того, какая бомба разорвалась над его головой. Если, конечно, кто-то не успел предупредить его, а он не принял соответствующих «тормозящих» мер. Он же утверждает, что все может! Сам прокурор вряд ли это сделает, не в его интересах, но вот следователь Нарышкин – вполне способен на подобный «подвиг».

Естественно, что ни Валя, ни Ксения Александровна ничего не знали о том, какой «финт» выкинул Саша, хотя его и предупредил Краев насчет того, чтобы он «не пытался финтить». Собственно, в этом недвусмысленном предупреждении и заключалась, в первую очередь, причина столь срочного вылета «всей семьи» в Москву.

Но ведь таким образом, в буквальном смысле, исполнялось требование, господина Краева. Отдельные фрагменты из аудиозаписи диалога бывшего полковника со следователем по особо важным делам также фигурировали в репортаже, недвусмысленно указывая на прямого заказчика «громких» преступлений. Да, конечно, и эти улики были добыты несанкционированным оперативным путем, но от этого они не становились фальшивкой, а общественное мнение с успехом заменило бы любые санкции. Кроме того, программа новостей собиралась на следующий день прокомментировать данный репортаж впечатлениями губернатора, если удастся, либо кого-то из ответственных лиц из его администрации и руководства областного управления внутренних дел. Массированный такой подход к частному, вроде бы, факту предполагал и соответствующую реакцию в городе. И тем не менее отлет в Москву был вынужденным бегством, как и дальнейшая охрана лиц, причастных к этому делу.

Об этом теперь и были все мысли Турецкого. Но отчасти интуитивно, возможно, понимала ситуацию, судя по ее настроению, лишь Ксения Александровна. В головке же Вали, беспечно лежавшей на плече Саши, если и крутились какие мысли, то наверняка никак не связанные с уже завершенным, по ее мнению, уголовным делом.

Счастливая женщина, ей вполне хватало такой вот близости любимого человека, и она, не задумываясь о перспективах, была действительно счастлива самим моментом сбывшегося желания. Почему только мама этого не понимает? Да, скорее всего, мама с ее несовременным взглядом на вещи и на взаимоотношения мужчины и женщины, не одобряет того, что произошло с ее дочерью. Но в еще большей степени то, к чему дело может пойти. Ну, что поделаешь, все ее помыслы были, естественно, направлены в одном направлении, обозначенном словами: «счастье дочери». Только что-то не виделось ей этого в ближайшей перспективе…

Валя понимала, конечно, о чем больше всего думает мать и о чем совсем не думает Саша. Легче от такого понимания не становилось, но не было и горечи разочарования. Она время от времени бросала ласковые взгляды на озабоченного Сашу, и не понимала, что еще может его заботить?

Турецкий же размышлял о том, как неприятно будет нынче вечером Корнею Петровичу, у которого разочарование в Турецком, принятым им с таким гостеприимством и даже с добродушием, ляжет тяжким камнем на душе. Вот, мол, акт добра попытался совершить, а в ответ – такая отвратительная неблагодарность. И куда смотрели эти сопляки-охранники?! Неужто прав оказался «ручной» адвокат Воропаев, который настойчиво советовал покрепче прижать москвича? Взять ту же бабу в заложницы и поставить его перед свершившимся фактом: попользовался, дай и другим! А что бы он сделал? Да в лепешку бы расшибся, чтобы спасти ее. А так – договоры, разговоры… бесполезная болтовня, одним словом.

Нет, удар, нанесенный Краеву, конечно, сильный, но не смертельный. Странно еще, что прокурор согласился участвовать в этой акции. Но тут, наверное, надо отдать должное Косте, умеет он разговаривать с этой публикой на местах. Опять же и с Махотиным там, в городе, ничего не сделают, ничем он особо и не рискует: Генеральная прокуратура, в данном случае, за него и решает, и расписывается. А с упрямыми телевизионщиками нынче расправиться довольно трудно, хотя их, возможно, спасает только сенсационность материала. Да и центральное телевидение наверняка подхватит эстафету: убит-то ведь московский следователь.

А вот как отреагирует власть предержащая, неизвестно. Ушаков и сам не уверен, что адекватно. Однако же пошел на риск, толковый парень. Да Катька, по правде говоря, того и стоит. Дай им бог удачи…

Но из всего «вышепередуманного», как понимал Турецкий, пока можно сделать лишь один вывод: битва с Краевым только начинается. Тот не спустит такой для себя «конфузии» и попытается принять ответные шаги. Не исключено, что в городе ему, по большому счету, мало что грозит, наверняка «сильные мира сего» прикроют его, попытаются спустить разоблачительные факты на тормозах. Найдут других экспертов, которые станут всерьез доказывать, что продемонстрированные фрагменты аудиозаписи – фальшивка, а «меченая» взятка подстроена прокуратурой нарочно, чтобы обвинить и унизить достойного человека. И остается только догадываться, в чьих интересах это делается. В самом деле, откуда у частного лица, хоть и широко известного, такие деньги?! Кто располагает подобными спецсредствами? Да, конечно, исключительно оперативные службы, к которым господин бывший полковник давно уже не имеет никакого отношения! И уж об этом-то станут говорить долго и громко, подключив все, подчиненные властям, средства массовой информации.

А потом сам Краев, уверенный в солидной поддержке, еще и в суд подаст на того же Турецкого – за клевету и публичное оскорбление. И вызовут его, «болезного», повесткой в районный какой-нибудь суд, давно уже купленный Краевым на корню, чтобы, не слушая возражений, влепить обвиняемому соответствующую статью. И ведь сделают, не задумываясь. И судебного исполнителя своего в Москву отправят с целью доставки строптивого частного сыщика под конвоем в здание суда. На все пойдут ради спасения человека, которому, очевидно, слишком много известно такого, о чем следует молчать…

И Ушакову подобного демарша не простят. Но тут еще как посмотреть: фрагменты записи беседы – это ведь еще не вся беседа, много чего осталось «за бортом» недосказанного, о чем Корней Петрович, послушай он себя заново и на свежую голову, наверняка захотел бы промолчать…

Из всего этого следует, что оставлять ситуацию статус кво нельзя, надо готовить очередные удары, но только такие, которые не были бы связаны с опасностью для жизни свидетелей: их убирают, не глядя. Как тех двоих киллеров-неудачников, о которых было сообщено в гостиницу по телефону голосом неизвестного человека. Как и обещали: два трупа в Серебряковском проезде, на пустыре, и оружие при них, из которого производились выстрелы в Неделина – в больнице, и в Ванюшина – возле дома Молчановых. Валяйте, идентифицируйте! Получилось просто замечательно, так как именно в этот момент городской прокурор комментировал для телевидения суть сказанного Краевым, отвечая на вопросы Ушакова. Такое невольное наложение событий и комментариев к ним несказанно усилило в телерепортаже главную интригу. Правда, неизвестно, как с ним еще обойдутся телевизионные начальники, если они пронюхают о качестве бомбы до выхода телерепортажа в эфир, но это уже, как говорится, дело везения.

Своим отлетом из города вместе с семьей Ванюшина Турецкий также «развязывал руки» Николаю с Филиппом, вынужденным до того основное свое внимание и время уделять безопасности свидетелей.

Анализируя теперь общие наработки, Александр Борисович с наслаждением вдыхал аромат, который источали пышные каштановые кудри дремлющей возле его щеки женщины, и размышлял о вещах, чрезвычайно далеких от «простого, человеческого счастья». А еще он чувствовал, что сегодня вряд ли попадет домой, потому что сидящие рядом женщины именно теперь остро нуждаются в его защите. Впрочем, и командировка могла же закончиться днем позже… Нехорошо, конечно, но… жизнь иной раз диктует свои законы и правила…

И последней посетила Турецкого еще в небе совсем простая и понятная истина. Да, ради спасения дорогих тебе людей можно сыграть и в труса. Ну, и пусть побег, пусть… что угодно, зато все живы. «А мы, – размышлял он, – тем временем, определим наш откровенный побег, как тактический прием с целью перегруппировки сил и дальнейшего сосредоточения их на главном направлении намечающегося удара. И если кто-то скажет, что вот, мол, струсил „следак“, укусил и сбежал, мы подтвердим мнение догадливых, ибо следующий ход оставляем за собой. Партия-то продолжается. И эндшпиль еще покажет, чей перевес был в гамбите…»

На верхней панели салона зажглось табло: самолет пошел на посадку…

О том, как Филя «брал интервью» у Нелли, он рассказал рано утром по телефону. Позвонил он на мобильный, естественно, а не по домашнему, справедливо полагая что Александр Борисович еще не вернулся из командировки.

– Как ты догадался? – ответил Турецкий вопросом на вопрос Фили: «Как чувствуют себя прекрасные дамы?», – поглядев при этом на насторожившуюся Валю, с лица которой еще не сошли следы ночного блаженства.

– А чего тут гадать? – ухмыльнулся Агеев. – Я исхожу из обыкновенной мужской логики. Ты же не предупреждал заранее Ирину Генриховну о своем возвращении, а любой муж, возвращающийся из командировки, просто обязан быть тактичным в этом смысле, если только он не желает нечаянно разрушить благополучных семейных отношений. Помнишь этот анекдот? Ну, муж, возвращаясь из командировки, дал жене телеграмму, а вернулся, – у него в кровати ее любовник. Крик, шум, ссора! «Я тебя убью! Ты – проститутка!» А любовник защищает ее: «Да никакая она не проститутка, просто телеграмму твою не получила».

– Негодяй ты, Филя, – засмеялся Турецкий. – Но, как всегда, прав. А настоящим коллегам и товарищам никогда и в голову не придет сделать это за него. Отвечаю: конечно, хорошо. Они успокаиваются.

– Так долго? Плохо стараешься.

– Кончай трепаться. Лучше расскажи, какова там, у вас, реакция? Видел телерепортаж?

– Коля видел, а мне некогда было, лучше послушай про мою вдовушку.

– Ты уверен, что лучше?

– Ага, а Щербак на очереди, он рядом, у него история не менее поучительная… И он успел увидеть передачу, пусть сам рассказывает.

После чего Филя стал докладывать.

Коротко говоря, в данном случае, повторялась извечная история неудовлетворенных молодых жен успешных бизнесменов, которые с трудом выбиваются «в люди» и больше всего на свете боятся неудачи и разорения. До жен ли им? Конечно, нет. И вся тоска бедной вдовы была немедленно и многоразово утолена заботливым Филей. Взамен его информационный багаж пополнился интересными сведениями, которые Нелли почерпнула из случайно подслушанных телефонных разговоров мужа. А в них было много любопытного, ибо «высокодоходный бизнес» господина Краева, еще в бытность того начальником областного УБОПа, развивался буквально на глазах у Неделина. А также с его прямой помощью, либо финансовым участием.

Однако, вырастая, «хищный птенец» начал охотно пожирать все, что сначала лежало рядом с ним, затем – дальше и больше. Настала очередь и «близорукого родителя», который и оказался последней жертвой Краева в его бизнесе.

Что характерно для Краева: подчиняя себе «бизнес» того же Неделина, как до него и многих других, поверивших в искренность слов и поступков неожиданного благодетеля от правоохранительной власти, Корней Петрович тут же бесцеремонно с ними расправлялся. Это он, как становилось понятно, устраивал автомобильные аварии, случайные нападения пьяных хулиганов, неожиданные бандитские «разборки», создавал другие тяжкие ситуации, которые заканчивались одинаково трагически для ограбленных им жертв. Однако местные правоохранительные службы почему-то не замечали явных улик. В процессах расследований по непонятным причинам терялись свидетельские показания и вещественные доказательства, а то исчезали и сами свидетели. Словом, было видно, что Краев не брезговал ничем, что его богатая фантазия специалиста по борьбе с организованной преступностью помогала ему претворять в жизнь собственные планы.

Незадолго до своей гибели Неделин узнал из каких-то своих источников, – Нелли не могла их назвать, – что все захваченное добро оказалось необходимо мародеру от бизнеса Краеву, главным образом, для прикрытия основной сферы его деятельности – наркоторговли. И это было очень серьезно. Несколько лиц, знакомых семье Неделиных, просто исчезли, видимо, по причине того, что вольно или невольно проникли в тайну «страшного зверя», как некоторые называли Корнея Петровича. Вероятно, именно эти опасные «знания» и послужили, по мнению Филиппа, истинной причиной гибели Неделина. А его «пивной бизнес» – это уже так, по ходу дела, прибрал Краев по привычке ничего не упускать из своих рук.

По признанию Нелли, раньше она предпочитала отдыхать в Таиланде, нередко ее сопровождал муж, где они встречались и с Краевым. Тот тоже полюбил это сказочную во всех отношениях страну. Не оттуда ли протянулись и связи господина бывшего уже к тому времени полковника милиции в этом преступном бизнесе? Стоило бы посмотреть. Тем более что в Федеральной службе по контролю за оборотом наркотиков наверняка что-нибудь, да известно о краснопольском дельце, который, по убеждению Неделина, держал в своих руках весь юг страны. И бесцеремонно расправлялся с любым, кто становился помехой в его бизнесе.

Правда, жестокий хищник все же оставлял родственникам своих покойных конкурентов достаточно, по его мнению, средств для дальнейшего существования, забирая лишь сам бизнес, а далеко не все счета в банке. Но делал это вовсе не из альтруистических побуждений. Напротив, за его «доброту» облагодетельствованные им вдовушки обязаны были расплачиваться «натурой». И самой Нелли также пришлось вытерпеть его извращенные «ласки», он просто заставил ее пройти это отвратительное испытание, потому что в соседней комнате находились мордовороты – охранники Корнея, готовые прийти на помощь хозяину и вмиг «утихомирить» строптивую вдову.

Он, по словам заново пережившей со слезами на глазах свой позор Нелли, явился к ней домой, когда она вернулась с кладбища и даже не успела еще снять траурную одежду. Цинично заявил, что эта одежда ее очень красит и, так и не позволив ее снять, лишь задрав до груди, «качался» на женщине до полуночи. А потом вошли оба мордоворота, которым он «уступил» в их желании тоже пообщаться с ней, после чего те на глазах отдыхающего хозяина насиловали бедную вдову до самого утра. А «лучший друг» ее покойного мужа тем временем объяснял теряющей сознание, несчастной женщине, что она, оказывается, таким образом, «отрабатывала» свои средства для дальнейшей безбедной жизни, которую ей «разрешал» отныне вести Краев. Утром они ушли, обещая вернуться, если она попытается хоть кому-нибудь «вякнуть» про эти ночные увеселения. И она точно так же, как и все подобные ей, вынуждена была униженно благодарить «бывшего друга» за то, что тот не пустил ее по миру.

Ласковая настойчивость и нежность Фили теперь словно бы вернули ее к нормальной жизни, потому что она после такого насилия два месяца не выходила из дома, сидела взаперти, ибо физически не могла видеть мужчин – любых. А вот Филя сумел найти к ее разоренной душе ключик, и она оттаяла. Но продолжала жаловаться на то, как этот поганый Корней, время от времени, присылал ей издевательские приглашения посетить его загородную виллу, мол, его мальчики по ней соскучились. Нелли с ужасом боялась повторения и не отвечала, впрочем, Краев и не настаивал. Видимо, его вполне устраивала тактика постоянного напоминания несчастной женщине о пережитом ею кошмаре.

Александр Борисович представлял себе, о чем думал Филипп. И собственные мысли крутились вокруг того, что возможно на очереди у Краева была и Валя Ванюшина, также получившая «компенсацию» за смерть мужа. О чем он и сказал ей, но позже, когда закончил разговор с сыщиками.

Валя пришла в ужас от услышанного, но на губах ее почему-то плавала улыбка. И Александр вдруг понял, в чем дело: это она так, пытаясь смеяться, защищала себя от страха. Но Турецкий не собирался мучить ее «непечатными» подробностями издевательств, просто сказал об этом. И объяснил, что в принципе только встречный его демарш остановил Краевских бандитов, готовых увезти ее к хозяину. Ну а дальнейшие угрозы Краева отдать вдову на растерзание братве наверняка вполне реальны, и должны были изначально устрашить женщину, обеспечив тем самым условия ее молчания. Но рассчитаны они были, как объяснил Вале Турецкий, конечно же, и на то, что он тоже заткнется, резонно опасаясь за жизнь близкой и приятной ему женщины. Именно поэтому Валя и должна быть все это время крайне осторожной и никому не открывать дверей, хотя и они – защита слабая. Но все же лишнего шума никто не любит, даже местные бандиты…

Рассказывая о своих злоключениях, Нелли взяла с Фили честное слово, что он ни словом, ни духом, и ни при каких обстоятельствах не выдаст ее. Филя умел все-таки производить достойное впечатление на женщин, это – безусловно. А между тем месть Краева грозила реальным и нешуточным наказанием, это знали жены и другие родственники всех, без исключения, его жертв. И молчали. А что им оставалось делать? Лезть под топор, который так и оставался вечно нависать над их головами?..

Все это Филя рассказал Турецкому, понимая, что рисковать и жизнью Нелли Александр Борисович тоже, конечно же, не станет, зато атмосфера вокруг дела некоторым образом прояснится.

И в качестве трофея, которым завладел Филипп, помимо устной информации, был блокнот с записями Неделина, типа краткого дневника. В нем муж Нелли помечал свои мысли, интересы, перспективные планы и комментарии к отдельным событиям, среди которых, как заметил Филя, лишь бегло пролистав исписанные странички, были сведения и о погибших коммерсантах. Этот блокнот, вероятно, зная, или догадываясь о его существовании, разыскивал сам Краев с подручными, посетивший после похорон Неделина его дом. Приехали, чтобы высказать вдове свои соболезнования и попутно решить ее финансовые вопросы. Но пока Корней Петрович вкушал «сладкую благодарность» несчастной вдовы, его бандиты в буквальном смысле перевернули вверх ногами весь дом в поисках возможного компромата. Однако так ничего и не нашли, кроме отдельных финансовых документов, которые и забрали с собой. А блокнот Нелли нашла позже и не где-нибудь, а в собственной спальне, под кроватью, куда никто, естественно, не заглядывал. И Краеву, понятное дело, было не до того.

Как там оказался блокнот, Нелли не знала, возможно, муж просто сунул его под подушку, а тот выпал. Но, прочитав несколько страничек, исписанных знакомым, круглым почерком мужа, Нелли пришла в ужас. Там про Корнея такое написано! Узнает, что она смотрела, убьет на месте! Растерзает! Бандитам своим отдаст, как заявил сразу, когда она только сделала попытку сопротивляться, когда он потащил ее в спальню.

Отдавая блокнот Филе, который настоящей, искренней лаской и теплом сердечным обогрел ее озябшую душу, а сильными руками ее скорбящее тело, – ведь несчастные женщины это особо тонко чувствуют, – вдова, в первую очередь, избавлялась от своего постоянного, леденящего душу страха. Она по-прежнему смертельно боялась, что Корней снова явится к ней, а она не выдержит, сознается, и что тогда будет – одному богу известно…

Но Филя поклялся наивной все-таки вдовушке, что никогда и ни при каких обстоятельствах не употребит эти записи во зло прекрасной, хотя и временно несчастной, одинокой, женщине. А потом до самого утра, успокаивал и успокаивал Нелли, чтобы внушить ей твердую уверенность в том, что в ее жизни все еще образуется…

Затем трубку взял Николай. Он, в свою очередь, прочитал написанное, как сам прокомментировал, дрожащей рукой, некое подобие «явки с повинной» или «чистосердечного признания», которое просто не мог не написать под влиянием его настойчивой просьбы Никифор Иванович Шевлаков, нотариус 52-й нотариальной конторы, пожилой и трусливый человечек, имевший семью и небольшую дачку в пригороде. Наверное, еще и небольшой счет в банке – за особые заслуги. Нотариус все темнил, ссылался на плохую память, на несчастную семью, в которой он – единственный кормилец. Но безжалостный, холодный и противный, как осьминог, Щербак не хотел принимать такие объяснения. И тогда у Шевлакова, неожиданно даже для него самого, проснулась совесть. И он заторопился изложить то немногое, что успел вспомнить. А, возможно, у него настал момент истины, то есть экстренного выбора, который и вынудил его поделиться своими фактами и наблюдениями. Но при этом он не забыл предварительно взять с Николая, как и вдова – с Фили, честное слово о «неразглашении» только одному ему ведомых данных об интересующем господина сыщика субъекте. Впрочем, Николай, как и Филипп, охотно дал такое слово, ибо тоже не собирался использовать информацию во зло «источнику» и его семье.

Другое дело, как он добился такого искреннего признания, но это уже – детали сыскной работы, у каждого ведь свой метод проникновения в человеческую душу… Турецкий и не стал расспрашивать, веря на слово, что у Щербака с нотариусом обошлось без особых обострений. Разумеется, не совсем так просто, легко и приятно, как у Фили, или как он сам рассказывал, но абсолютно без членовредительства. Индивидуальный подход, вот и весь секрет…

А телепередачу Николай прокомментировал следующим образом. К ее началу он успел вернуться из аэропорта в гостиницу, передав обеих женщин, что называется, с рук на руки Турецкому, от которого и узнал о вечернем выпуске новостей. Большой телевизор, стоявший в холле этажа, никакого интереса ни у проживающих в гостинице, ни у обслуживающего персонала не вызвал. Сам же Николай, знакомый с материалом, мог сделать вывод о том, что бомбочка все же рванула. Насколько сильно, покажут ближайшие два-три дня. Особенно живо прозвучал комментарий Александра Борисовича к вопросу о том, почему он улетает, якобы не закончив расследования. Вот тут и прозвучал взрыв. Получилось живо, как в настоящем кино: Турецкий ответил, что спасает свидетелей от расправы. А потом, в качестве иллюстрации сказанного им только что, пошла магнитофонная запись текста Краева относительно того, что конкретно ожидает вдову следователя Ванюшина, которого только что предали земле на центральном городском кладбище, когда она вынуждена будет пообщаться с местной беспринципной братвой.

А дальше получилось еще «шикарнее».

Что касается исполнителей двойного убийства, сказал в камеру Турецкий, то с ними, вероятно, уже решил вопрос сам заказчик. И Краев, и его адвокат господин Воропаев час назад сообщил, что исполнители, нечетко выполнившие задание хозяина, теперь никому не нужны, а об окончательном решении их судеб Турецкий узнает по телефону отдельно. И тут же, что называется, в реальном времени, прямо перед телевизионной камерой, мобильник Турецкого «сыграл» несколько тактов из Моцарта. Александр Борисович выслушал голос человека, который был ему не знаком, а звонивший, естественно, не представился, что на пустыре, в районе Серебряковского проезда, для прокуратуры оставлены два трупа, и при них – то самое оружие, из которого были убиты Неделин и Ванюшин. По данному факту, как тут же прокомментировал для телезрителей это совершенно невероятное по своей наглости известие разгневанный прокурор Махотин, будет немедленно возбуждено уголовное дело. И на место преступления тут же отправится оперативно-следственная бригада.

Как говорится, все остальные комментарии были излишними. Адвоката Воропаева в городе хорошо знали, о чем и заявил следом прокурор. И это оказались действительно наиболее сильные моменты в репортаже.

О реакции фигурантов, естественно, никто еще не знает, но первые «ласточки» появятся уже сегодня, – был уверен Щербак. Остается немного подождать. Впрочем, Саня может сам позвонить прокурору Махоткину и узнать последние новости и «отклики» властей. Но, может быть, это лучше сделать все-таки Меркулову. С высоты его положения такой звонок будет очень уместен.

Александр Борисович тоже так подумал, но ему очень не хотелось отвечать на нелепые вопросы Кости о том, куда он поехал и где ночевал, вернувшись еще вчера из командировки? Наверняка ведь тот позвонил Ирке, чтобы получить последние известия от самого Сани. Конечно, не «продал» друга, узнав от жены Турецкого, что ее муж еще не прилетел, но «скрипеть», уничижительно морщиться и старчески брюзжать, – уж это за ним не задержится.

Ну а, в общем, ничего больше и не остается, как позвонить супруге из «аэропорта Домодедово». Ситуация в данном случае «работала» против того, чтобы Александр Борисович с прежним творческим напряжением продолжал исполнять свою подвижническую миссию, исчерпывая до донышка собственные силы и возможности. Валя должна его понять, она умная и благодарная женщина. А что у нее с мамой некоторые разногласия по ряду чисто этических моментов, так на то они и родители, чтоб до самых последних минут собственной жизни учить взрослых детей уму-разуму…

Но когда он уже вышел на лестничную площадку, Валя, провожавшая его, вдруг почему-то смутилась, как невинная девушка, потом невольная улыбка тронула ее губы, и она протянула Турецкому два ключа на колечке.

– Это – запасные, от двери. Катюшка оставила, когда улетала. На всякий случай, Саша, ладно?

Что означало «ладно», было понятно. Это уже не просто вежливое приглашение на чай. Она ему вручила и определенные права на себя, надеясь, что он ими обязательно воспользуется. А почему? «А потому, Турецкий, – мысленно объяснил он себе, – что у нее теперь, кроме тебя, никого нет, и ты абсолютно ничем не рискуешь, неожиданно и без приглашения явившись к ней в любое время дня и ночи. Вот так, Александр Борисович. Представляешь, какое тебе оказано доверие, и какая на тебя ложится ответственность, черт возьми!»…

– Где был? – спросил Меркулов, когда Турецкий с сумкой через плечо появился в его кабинете, бодрый и раскрасневшийся от свежего январского морозца. – Все помогаешь семьям приятелей?