Текст книги "Горький привкус победы"

Турецкий комизм ситуации оценил и, поднимаясь из кресла, широко улыбнулся:

– Ничего, Слава. Не переживай. Разберемся и сами как-нибудь, прорвемся. За то, что выслушал, спасибо тебе. А по поводу анонимок?.. Может, так и есть, как ты говоришь. Я подумаю.

– Ну что? По маленькой на посошок тогда?

– Ага. Но только по совсем маленькой, с утра снова весь день трудиться на допросах. Так что? Завтра тебя ждать?

– Приду, конечно, раз пообещал. Самому интересно поглядеть на этого «отравителя»…

Поначалу за Баркова принялся Володя Поремский. Потом тренера опять стал допрашивать Александр Борисович. Не слишком миндальничал, спрашивал жестко, поскольку явно был не в духе с самого начала рабочего дня. Затем Турецкий и Поремский уже вдвоем «пытали» «отравителя». Допросы не дали результата. Подозреваемый гражданин Барков замкнулся.

К обеду появился вызванный на подмогу Вячеслав Иванович Грязнов, известный «расколыцик».

– Отвечать на вопросы честно вам самому же выгодней. Вы хоть сознаете, что вас подозревают в тяжком преступлении? – давил он на тренера.

– Я сознаю, что у вас не все в порядке с головой, – огрызнулся молчавший уже минут пятнадцать Барков. – У президента США было больше мотивов травить Арака.

– Не скромничайте, Андрей Макарович. – Грязнов смотрел на тренера понимающе и печально. – Люди идут на тяжкие преступления за суммы, гораздо меньшие призовых вашего сына.

– Сына не трожьте! Он в честной и бескомпромиссной борьбе заработал эти деньги.

– А если бы он не выиграл у Асафьева?

– Выиграл бы в другой раз. Он уже созрел для побед. Или вы считаете каждого проигравшего спортсмена потенциальным убийцей?

– Не каждого. Но в этот раз вам очень нужны были деньги.

– А вам они не нужны? – Барков помимо собственной воли был втянут-таки Грязновым в диалог.

– Еще как! Но вам были нужнее. Вот справки из налоговой, из бухгалтерии Центра, из банка, где вы брали ипотечный кредит, из автоинспекции, где на Николая зарегистрирована дорогая машина… Ваших официальных доходов не набирается и на половину выплачиваемых вами платежей. Которые вы, кстати, неоднократно просрочивали. Либо вы имеете скрываемые от налоговой службы доходы, либо в долгах, как в шелках. Вас поджимали сроки очередных выплат, разве нет? Значит, нужны были деньги. Очень! И у вас был шанс нужные деньги получить.

– А вы подите, – зло ответил Барков, – и, вместо того чтобы в чужих карманах рыться, потренируйтесь лет десять с утра до ночи, ограничивая себя во всем, а потом выходите на корт и зарабатывайте свои миллионы! Я, с тех пор как эта сука Светка сбежала, вот уже восемь лет тащу ребят на своем горбу! По четыре часа в сутки сплю. А сколько недоедал! И теперь, когда первый реальный результат трудов и стараний моих проклюнулся, меня куском хлеба с маслом попрекать будете? В тюрьму сажать? Ну подите, стуканите в налоговую. Да в нашей стране можно каждого за это в кутузку! В долгах я, да. Добрые люди на машину дали. Для Кольки. Ждут, слава богу, что он заиграет и с долгами рассчитается. Верят в него…

– Успокойтесь, гражданин Барков. – Тренера передернуло от этого «гражданин». – Вашими финансовыми проблемами другие товарищи еще поинтересуются. Нам другое интересно. Насколько остро в тот конкретный момент вам необходима была значительная сумма денег? Назовите, пожалуйста, кто вам одалживал на покупку «БМВ»?

Андрей Макарович снова замолчал. Он нервничал. Казалось, вот-вот он не выдержит изводившего его изнутри напряжения и заговорит, раскроется, расколется. Но он не раскалывался.

– Хорошо, допустим, что не в деньгах дело, – вроде бы соглашался Грязнов. – Но ведь мотивом могло послужить и просто желание помочь сыну?

Барков молчал.

– Более того, ваши коллеги официально утверждают, что могут указать на прежние факты оказания аналогичной «помощи». То есть выведения из строя соперников ваших детей на официальных соревнованиях, проводимых в Теннисном центре.

Барков молчал.

– Придется устроить вам очную ставку с коллегами.

Барков молчал…

Допросы продолжались с утра и до вечера. Была вытащена на свет божий вся подноготная жизни выдающегося тренера. И нелады в его семье, и их причины. И стремление сделать детей знаменитыми, невзирая ни на что. Сюда были приложены многочисленные факты несдержанного поведения Баркова на кортах, во время игры Николая и Натальи, сплетни среди родителей о том, что тренер является «чернокнижником», показания Грайнера и Камолова. Но все было тщетно. Три дня Барков отрицал свое участие в «отравлении» теннисиста Асафьева.

Закончив допрос, Турецкий всякий раз отправлял подозреваемого восвояси, напоминая о взятой у него подписке о невыезде и об обязательной явке на следствие.

На четвертый день раздался звонок из лаборатории бюро судмедэкспертизы Департамента здравоохранения мэрии Москвы. Просили подъехать за актом экспертизы.

Через час Владимир Яковлев появился в кабинете с долгожданными документами. Сомнений не было: в крови и моче Артура Асафьева были обнаружены следы сильнодействующего снотворного препарата – диазепама.

Турецкий, не торопясь, зачитывал вслух заключение эксперта:

– Транквилизатор, производное бензодиазепина. Оказывает анксиолитическое, седативное, противосудорожное, центральное миорелаксирующее действие. Механизм действия связан с усилением тормозного влияния GABA в ЦНС. Миорелаксирующее действие обусловлено также ингибированием спинальных рефлексов. Может вызывать антихолинергический эффект…

– Ох же, мать твою! – присвистнул Грязнов. – А по-русски они не могли написать?

– Погоди, сейчас будет. Вот: фармакокинетика. М-да… Всасывание быстрое. Максимальная концентрация в плазме отмечается через девяносто минут…

– Ага, – покивал Поремский. – С середины второго сета до конца матча прошло минут тридцать пять. Еще полчаса – душ и переодевание. Около получаса – дорога. Вечером вполне мог уехать, на таком-то автомобиле. Крепкий организм был. Боролся. Да и доза, видимо, немалой была. И когда концентрация достигла максимума, отключился. Может, на долю секунды всего…

– …связывание с белками плазмы составляет девяносто восемь процентов. Проникает через плаценту в спинномозговую жидкость. Метаболизируется в печени. Семьдесят процентов выводится почками.

– Но если он все-таки сам это принял? – Грязнов тоже рассматривал все возможные варианты.

– Зачем? – не понял Поремский. – Решил наконец поспать?

– Я имею в виду, зачем вообще этот препарат назначают? Может, Асафьеву внезапные желудочные колики какие-нибудь снять понадобилось?

– Момент, – откликнулся Александр Борисович. – Показания: неврозы, пограничные состояния с явлениями напряжения, беспокойства, тревоги, страха; нарушения сна, двигательное возбуждение различной этиологии в неврологии и психиатрии, абстинентный синдром при хроническом алкоголизме; спастические состояния, связанные с поражением головного или спинного мозга, а также миозиты, бурситы, артриты, сопровождающиеся напряжением скелетных мышц; эпилептический статус; премедикация перед наркозом; в качестве компонента комбинированного наркоза; облегчение родовой деятельности, столбняк.

– Ну и?

– Надо с медиками проконсультироваться, – решил Турецкий. – Вряд ли Асафьев облегчал себе родовую деятельность. Но если его вдруг миозит прихватил и стало больно шевелиться?..

– Хорошо, – задумался Грязнов. – Следы следами, но мы уверены, что именно из-за этого диазепама Асафьев «поплыл»? Может, он и принял это лекарство, чтобы боль снять. И вовсе не обязан был засыпать на ходу?

– А тут, Слава, написано все, – откликнулся Турецкий. – Побочное действие. Возможны сонливость, головокружение, мышечная слабость; редко – спутанность сознания, депрессия, нарушения зрения, диплопия, дизартрия, головная боль, тремор, атаксия. При длительном применении возможно развитие лекарственной зависимости, нарушения памяти.

– Опля! Вот это уже серьезно. Сонливость, головокружение, мышечная слабость…

– А что мы-то с того имеем? – разочарованно спросил Володя.

– То есть как? То, что Асафьев и проиграл, и погиб вовсе не просто так. Он был отравлен. Фактически мы имеем дело с убийством.

– Ой ли? А если Асафьев просил воду действительно чтобы запить лекарство? Трагическая случайность? Или вообще решил таким способом покончить с внезапно наскучившей жизнью?

– Тут ты прав, к сожалению, – Турецкий покачал головой. – Но зато теперь у нас остается выбор только из двух вариантов: либо Артур принимал препарат сам, либо ему его незаметно подложили. И сделать это мог только тренер Барков. У нас есть достоверные свидетельские показания и признание этого факта самим Барковым. Ну что? Попробуем надавить на тренера еще раз?

Однако, как показывал предыдущий опыт, Барков не очень-то «давился». У него была «железная» непоколебимая позиция: да, был на корте, да, принес воду спортсменам – это не преступление. При таком подходе свидетельство судьи на вышке теряло силу, поскольку Барков охотно соглашался с его показаниями. Даже то, что Асафьев стал играть заметно слабее, после того как выпил воды, признавал, объясняя это психологическим сломом соперника, настроившегося на быструю победу. А незапланированный перерыв напрочь, мол, выбил его из колеи.

Единственное существенное противоречие в показаниях имелось между Барковым и Грайнером. Директор Теннисного центра подтвердил готовность дать показания о предыдущих случаях «помощи» тренера своим детям. Барков же в ответ на заявления следователей о наличии порочащих его сведений упорно молчал. И Турецкий решился на очную ставку. Решился скорее от безысходности. Потому что остальные следственно-розыскные мероприятия результатов пока не приносили.

Были допрошены теннисисты, с которыми дружил Асафьев, и гимнастки из сборной страны. Найдены школьные друзья-приятели. Ярые поклонники и поклонницы из фан-клубов спортсменов. Ближние и дальние родственники. Все скорбели, жалели, но пролить свет на причины странной игры Артура в последнем матче или добавить что-то к уже известным обстоятельствам его нелепой гибели не могли. Были подняты медицинские карты. Проведены консультации с медиками. Однако и состояние здоровья Артура никоим образом не свидетельствовало о том, что у него были возможны такие внезапные недомогания.

Долгую беседу имел Турецкий с Вениамином Борисовичем Шульгиным, у которого слезы наворачивались на глаза всякий раз, когда речь заходила об Асафьеве. Тренер уверял, что Арик был одним из наиболее одаренных теннисистов планеты. И если бы не серьезные травмы, от которых он только сейчас сумел… Шульгин осекался. Никак не мог заставить себя говорить об ученике исключительно в прошедшем времени. В общем, если бы не гибель, он снова был бы на первых ролях. Что же касается проигрыша на «Метрополис-2005»… Он, Шульгин, там по известным причинам не присутствовал. А по записи судить трудно. Вообще-то, Арик был функционально готов. Он действительно полностью восстановился. Допинг? Что вы! Диазепам? Такого препарата Асафьеву никто и никогда не назначал. Более того, даже те лекарства, которые продаются без рецепта, Артур всегда оговаривал с врачами заранее. Именно для того, чтобы случайно не нарваться на запрещенные антидопинговым комитетом. Даже тривиальные таблетки от кашля. Не хватило выносливости? Мы рассчитывали тренировочные нагрузки так, чтобы силы оставались и на финал. Поэтому такая игра – загадка и для самого Шульгина. Да, связь с перерывом просматривается. Отравить? Ну, наверное, могли и отравить. Только кому это надо? Андрей Макарович? Нет, что вы! Он настоящий мастер. И пойти на такое?..

Умница Галочка находила свидетелей с улицы. Вспомнив телерепортаж о роскошной асафьевской свадьбе, она нашла оператора МНК Виктора Семикопенко, который его снимал. Ее интересовало: как выглядел Артур под утро после длительного банкета – не был ли пьян, не выглядел ли больным или чрезмерно усталым? Виктор заявил, что Асафьев был трезв и бодр, даже бодрее самого оператора, дожидавшегося его всю ночь в кустах на набережной. В общем, вряд ли Асафьев втихаря злоупотреблял алкоголем.

Только и эти сведения «опоздали». Теперь, когда анализы подтвердили наличие диазепама в организме погибшего спортсмена, актуальным оставался только один вопрос: кто?

Следователи рассадили двух сотрудников Теннисного центра по обе стороны массивного стола.

Турецкий попросил Володю Поремского вести протокол, включил диктофон и начал:

– Проводится очная ставка между Грайнером Семеном Израилевичем и Барковым Андреем Макаровичем.

Участники очной ставки являются свидетелями, согласившимися дать показания по уголовному делу о гибели в автокатастрофе Асафьева Артура Робертовича.

Целью очной ставки является уточнение обстоятельств возможного отравления Асафьева во время игры в теннис на турнире «Метрополис оупен».

Предупреждаю участников очной ставки об уголовной ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний в соответствии со статьями триста седьмой и триста восьмой Уголовного кодекса Российской Федерации.

Напоминаю вам, что каждый из участников имеет право отказаться свидетельствовать против самого себя, своей супруги и близких родственников, имеет право также заявлять ходатайства и приносить жалобы на действия и решения дознавателя, следователя, прокурора и суда.

Ваши показания могут быть использованы в качестве доказательств по уголовному делу, в том числе и в случае его последующего отказа от этих показаний.

Будьте добры вести себя корректно, воздержитесь от проявления негативных эмоций, экстремистских заявлений и взаимных оскорблений. Отвечайте только на поставленные мной вопросы. С моего разрешения можете задавать вопросы друг другу. Вам понятен порядок проведения следственного действия?

– Да. – Директор Теннисного центра просто излучал готовность сотрудничать со следствием.

– Да, – кивнул Барков.

– Тогда начнем…

Александр Борисович прекрасно понимал, что в сложившихся обстоятельствах очная ставка может не принести результата. Но чувствовал, что Барков нервничает. И, скорее всего, нервничает потому, что вину за собой чувствует. Следствие не могло пока доказать наверняка его причастность к гибели Артура. Но нервное напряжение, в котором тренер находился, должно было рано или поздно дать о себе знать. Он должен был проговориться. Не обязательно сознаться. Просто мог сказать что-то такое, что позволило бы следствию двигаться дальше: дату, случай, место, имя… И только в этом – заставить Баркова чувствовать себя неуверенно и дискомфортно – заключалась истинная цель проводимой очной ставки.

Тем не менее Турецкий накануне вечером определил круг задаваемых вопросов, прикинул очередность и написал шпаргалки с их формулировками.

– Скажите, знакомы ли вы с человеком, сидящим напротив? В каких отношениях вы с ним находитесь? Насколько они тесны и доверительны? Семен Израилевич.

– Я знаю этого человека – Баркова – пять лет. С тех пор как получил назначение на должность директора Теннисного центра. Он работает тренером. Обладает высокой квалификацией и еще более высоким самомнением…

Турецкий жестом остановил возмутившегося было Баркова. И Грайнер продолжал:

– Мы не являемся друзьями или приятелями. Просто Барков – работник Центра и мой подчиненный. – Не удержался и добавил: – К сожалению.

– Поясните. Барков, по-вашему, плохой тренер?

– У меня нет претензий ни к его методике, ни к организации и постановке тренировочного процесса. Но стремление господина Баркова быть в Центре затычкой ко всякой бочке, брать на себя несвойственные тренеру функции руководства, поведение его во время соревнований, в которых принимают участие его дети, все это не красит Центр, расшатывает дисциплину…

– А тебе бы только командовать!

– Я вынужден призвать вас к порядку, Барков. Предоставляю теперь слово вам и напоминаю, что впредь вам надлежит высказываться только с моего разрешения.

– Да, я понял, извините. Конечно, я его знаю, – Барков подбородком показал на Семена Израилевича, – пришел в теннис непонятно откуда – не то из сельского хозяйства, не то из химической промышленности. Назначен таким же функционером – их же племени – из Спорткомитета. Строит из себя большого начальника. Сует нос в организацию турниров, которыми я уже десять лет занимаюсь. Спонсоры ко мне идут. Журналисты ко мне обращаются. Я в Центральном округе представляю Федерацию тенниса России, я заслуженный тренер Российской Федерации. Он же в теннисе никто. Вот и завидует…

Теперь Турецкому пришлось сдерживать возмущенного Грайнера.

– Погодите, господа свидетели. Я вынужден задать вам вопрос: ваши натянутые отношения могут повлиять на характер даваемых вами показаний?

– Нет, – твердо ответил Грайнер.

– У меня с жидами нет отношений, – заявил выведенный из равновесия тренер, кивком показавший, что все равно готов продолжать.

Во время последующего допроса Турецкому пришлось еще дважды останавливать «очников», скатывающихся до прямых оскорблений на национальной почве. Но тем не менее изначально кажущаяся бесперспективной затея с очной ставкой принесла свои, пусть и незначительные, результаты.

Подтвердив все показания Грайнера по поводу незапланированного перерыва во время последнего матча Асафьева, кроме самого факта «отравления» воды, Барков был сбит с толку свидетельствованием Грайнера о его прежних «подвигах». Он-то был уверен, что заявления следователя – блеф, что никто и никогда не подозревал его в оказании противоправной «помощи» своим детям в соревнованиях. А тут выяснилось, что директор Центра давно собирает на тренера компромат. У него были записаны жалобы нескольких родителей на странные недомогания детей, случившихся на «Джуниор старз» прежних лет в поединках с Николаем и Натальей Барковыми. В официальные органы никто из пострадавших, конечно, обратиться не додумался. И каждый полагал свой случай единственным. Грайнер же обнаружил в этом систему. И мог назвать фамилии и адреса свидетелей. И в совокупности эти свидетельства становились обстоятельством, которое никак нельзя было игнорировать.

Поначалу заявлявший, что все это поклеп и клевета, Барков понемногу сник. А после того как Турецкий зачитал результаты экспертизы об обнаружении в крови Асафьева следов диазепама, занервничал уже сильно, заявил в последний раз, что он ничего в воду не подмешивал, и снова замкнулся, отказавшись от дальнейших показаний.

Давая участникам очной ставки страницы протокола на подпись, Турецкий уже знал, что будет делать дальше.

Несмотря на то что тренер продолжал упорно отрицать свою вину, свидетельских показаний вполне хватало для того, чтобы счесть Баркова возможным виновником случившегося и предъявить ему обвинение.

Александр Борисович предъявил тренеру обвинение в умышленном причинении легкого вреда здоровью соперников своих детей и причинении по неосторожности смерти Артуру Асафьеву и возбудил против него уголовное дело по соответствующим – 115-й и 109-й – статьям Уголовного кодекса РФ. По третьей части последней статьи, в связи с гибелью двух человек, тренеру грозило заключение сроком до пяти лет.

Мотивируя тем, что находящийся на грани нервного срыва Барков может попытаться скрыться от правосудия и уничтожить возможные улики, Турецкий вынес постановление об избрании меры пресечения в виде заключения под стражу.

Барков был задержан и под конвоем доставлен в судебное заседание. Муниципальный суд, не откладывая дело в долгий ящик, «проштамповал» решение Турецкого.

Так Барков из подозреваемого превратился в обвиняемого и оказался в тюрьме Матросская Тишина.

Если, гуляя в выходные дни с познавательной целью или просто бредя по столице вовсе безо всяких намерений, выйти из метро «Сокольники» и перейти большую дорогу, то рядом с пожарной башней обнаружится несколько остановок наземного транспорта. Можно сесть на любой, идущий «от центра» и, пропустив остановку на Бабаевской улице, сойти на следующей. Потом пройти вперед до светофора, напротив здания какого-то института повернуть направо и не спеша прогуляться до самого его конца.

И вы с удивлением обнаружите в этом спокойном и мирном районе высокую стену с рядами колючей проволоки поверху.

В 1775 году императрица Екатерина II повелела переоборудовать в Москве бывший Карантинный двор за Сухаревской башней в «смирительный дом для предерзостных». Владычица считала, что в славном городе в ту давнюю пору развелось слишком много «ленивцев великовозрастных, приобвыкших милостыню просить, нежели добывать питание работой».

В «смирительном доме» арестанты занимались распиловкой камня для мостовых. Тогдашние московские градоначальники считали этот метод лучшим для борьбы с «развратной праздностью».

В 1807 году тюрьма переводится на Преображенку и переименовывается в Московскую исправительную. А после крупного пожара 1856 года в ней возводятся новые корпуса. Поскольку количество «предерзостных» и «ленивцев», несмотря на все усилия власти отучить народ от праздности, неуклонно росло, тюрьма неоднократно перестраивалась и расширялась. Но всех «желающих» разместить комфортно никогда не удавалось.

«Желающих», кстати, находилось немало во все времена. И в наши дни помимо известного всей стране «узника № 1» – некоего Михаила Борисовича, отправленного ныне в места не столь отдаленные, здесь находили приют и чеченский полевой командир Лече Борода, и брат Сергея Мавроди, и знаменитый Саша-Солдат, которого подозревали в убийстве еще более знаменитого суперкиллера Солоника…

Теперь вот и тренер-отравитель сподобился.

Ему повезло не очень. Матросская Тишина по бытовым условиям является, пожалуй, самым тяжелым изолятором среди столичных СИЗО. И хотя в нем начат ремонт, помещений с приличными условиями содержания там пока раз-два и обчелся. В камере, куда Баркова определили, содержалось семьдесят шесть заключенных, хотя изначально рассчитана она была на двадцать шесть человек. Вентиляция плохая: вонь параши, миазмы давно немытых тел, испарения свежепостиранной одежды – от спертого воздуха тошнило и кружилась голова. А сон в три смены по графику – это было выше человеческих сил теннисного тренера, привыкшего жить, прямо скажем, в несколько более комфортных условиях. Особенно в последние годы…

Правда, «на хате» его даже не «прописывали». Вопреки распространенному мнению, этой процедуре подвергаются далеко не все «первоходы». Зачастую взрослых мужчин после сорока вообще не трогают. Помогают устроиться, знакомят с порядками—и все. Кому и зачем нужно играть с бородатыми дядьками в детские игры?

Вообще говоря, ничего страшного из того, что рассказывают про тюрьмы профаны, с ним не произошло, да и произойти могло. Собственно, если бывший «сиделец» рассказывает с подвываниями за рюмкой водки, что «тюрьма – это хуже, чем ад, это круглосуточное мучение и сплошное унижение», вполне возможно, что либо он вам привирает для пущей «красивости», либо сам совершил нечто страшное, плоды чего в тюрьме и пожинал.

Да, тюрьма далеко не самое лучшее место. Там тяжело морально, временами жарко, временами холодно, туберкулез, чесотка, драки, депрессии, самоубийства.

Однако каждый заключенный, вне зависимости от тюремного статуса или настроения, окажет поддержку действительно нуждающемуся. Это диктуют «понятия».

Перед лицом общей беды заключенные всегда солидарны. Не допустить произвола со стороны администрации, культа кулака и бицепса, не дать в тюрьме абсолютной власти наркотикам и деньгам – вот задача, которая стоит перед каждым порядочным арестантом.

Чем выше в тюрьме «статус», или, как принято говорить, «авторитет», тем больше ответственность перед массой заключенных и элитой уголовного мира, «спрос». Да, в тюрьме есть касты, или, как говорят, «масти». Каждый живет как может, и будет справедливо сказать, что каждый со временем получит то уважение, которого достоин своим поведением и поступками.

Человечность и жесткость, обязательность и сострадание, самоконтроль и абсолютная независимость – вот некоторые из тех качеств, которые в тюрьме имеют абсолютную ценность.

В «правильных хатах», где культивируются «понятия», или, как говорят уголовники, «людское», строго пресекается применение физической силы, запрещены вымогательство и подавление личности, нуждающемуся оказывается помощь, интересы каждого учитываются в той мере, в которой они полезны интересам всех. Каждый живет как может, но право на жизнь имеют все.

Плохо живут в тюрьме обыкновенно те, чье поведение идет вразрез с арестантской и человеческой моралью.

Недостойно и неприемлемо просить у кого бы то ни было: пищу, сахар, хлеб. Пайку обязательно получат все. Умей устроить свою жизнь так, чтобы не было нужды. Тюрьма предоставляет достаточно возможностей избежать голода: труд на общее благо, изготовление тюремных сувениров, рисование, даже литературная деятельность.

Недостойно и неприемлемо человеку забывать про гигиену. Чистота – залог здоровья, причем здоровья всего коллектива. Если ты чисто одет, помыт – ты человек, который уважает себя, это – плюс.

Так что трудиться и следить за собой – в интересах самого арестанта.

Самое же страшное за решеткой – это быть стукачом. Если таковой будет уличен, то его жизнь действительно превратится в сплошной кошмар. Предатель есть предатель.

Тяжела и судьба «крысы» – уличенного в краже у своих же, внутри камеры. Хотя есть больные, голодные, которых даже в этом случае можно понять.

Есть еще категория «ущербных» – проигравших и не расплатившихся вовремя, – «фуфлыжники». Эти рабы азарта полностью зависят от того, кому должны.

Детоубийца, насильник и извращенец тоже неотвратимо получат свое.

Но если ты честен и прям, не отдаешь своего и не берешь чужого, надежен и человечен – ты будешь уважаем и независим. И никто не вправе заставить кого-либо сделать или отдать что-либо против его воли. Только просьбы или собственное желание могут побудить человека что-то сделать.

В тюрьме тоже можно жить, дружить и сострадать. Главное – не впадать в отчаяние. Тюрьма – особый мир, но мир тоже, как ни крути, человеческий. Мир со своими законами, и законы эти, в отличие от нашего внетюремного мира, почти всегда соблюдаются.

Речь, правда, не идет о пресс-хатах, об особых условиях содержания, о карцерах и о тюрьмах, где властвует беспредел.

Но вряд ли будет большим преувеличением сказать: в «правильной» тюрьме ничуть не меньше человечности и милосердия, чем на улицах Москвы.

Матросская Тишина – тюрьма «правильная». И отношение к заключенным со стороны администрации помягче, и власть в камерах держат «правильные воры», да и условия неформальных отношений между заключенными и охранниками проще.

Но Баркову от этого оказалось не легче.

Утро в камере сто пятнадцать Матросской Тишины начиналось как обычно. Появление баландера, раздача паек, дележка ржаной «чернушки». К изыскам тюремной кулинарии Андрей Макарович был непривычен, поэтому отодвинул кашу, даже не притронувшись. Он надеялся на передачу, которую собрали дети, но не знал, что в соответствии с заведенным в СИЗО № 1 порядком они в восемь тридцать утра только записались «на завтра», с тем чтобы передать кое-какое питание. А денег с собой у Баркова было негусто. Пять сотенных купюр и пара десяток под стельками кроссовок. Но как пользоваться тюремным киоском, когда официально иметь наличные деньги запрещено, а личный счет заключенного еще не открыт, никто из сокамерников не успел ему объяснить.

После завтрака камера вышла на прогулку в малюсенький тюремный дворик с «небом в клеточку». Толстая металлическая решетка сверху и силуэты охранников с автоматами над головой не прибавляли Баркову оптимизма.

Во время прогулки помещение камеры обшмонали. Вещи сидельцев были разбросаны по полу, сумки вывернуты, а матрасы сброшены со шконок. Деньги у тренера были при себе, в камере прятать было нечего, но все равно было противно. По глухому недовольному гулу сокамерников он понял, что у людей опять пропали нужные им вещицы. Обычно, судя по разговорам, менты искали самодельные игральные карты, выпивку, наркотики, оружие и мобильные телефоны. И находили, потому что за деньги в тюрьме можно было купить у «вертухаев» все, что душа пожелает: хоть поллитру, хоть таблетку «экстези». Но особым спросом пользовались мобильники, хотя их стоимость у «рексов» раза в четыре превышала вольную цену. Барков даже призадумался, а не купить ли самому? Хрен с ним, что отметут при очередном шмоне, хоть разок детям дозвониться.

А после завтрака арестанты, не спавшие ночь, забрались на шконки – пришел их черед отдыхать. Оставшиеся бодрствовать обратились к привычным занятиям. Сидельцы устроились перед голубым экраном и не отрываясь просмотрели подряд очень популярные в этой истосковавшейся по женщинам среде спортивную передачу про шейпинг, где плотные дивы в трико задирали ноги выше головы, да «Дежурную часть», которая подробным рассказом о перестрелках, взрывах, наездах на фирмы и задержаниях напоминала многим о золотых днях на воле.

Потом развлекались кто как умеет.

Кто-то читал прессу и книги из тюремной библиотеки, кто-то лепил поделки из хлебного мякиша, кто-то с помощью трафарета мастерил карты из газет и того же хлебного клейстера. Некоторые, поддерживая физическую форму, отжимались от пола, подтягивались на шконках, боролись на руках.

С тех пор как обитатели камеры выяснили, кто таков, и объяснили основные правила поведения, никто больше не интересовался Барковым. От ощущения полнейшего одиночества среди более чем полусотни людей новоиспеченный арестант растерялся окончательно. Но никто из сокамерников так и не подошел, не спросил, что творится у него на душе. Тренер открыл большую спортивную сумку, которая в камере служила и тумбочкой, и шкафом, и от нечего делать стал перебирать ее содержимое, брезгливо кривясь оттого, что недавно чужие руки шарили в его вещах.

Туалетные и бритвенные принадлежности, три смены белья, тапочки. Говорят, для бани еще нужны резиновые, нужно попросить будет, чтобы бандеролью выслали…

Носки, полотенца, простыни. Добрые люди объяснили, что они быстро приходят в негодность. При стирке отжимать надо почти насухо, иначе в камере мокрое белье обернется невыносимой духотой. Вот и выкручиваешь до боли в руках, а волокна рвутся…

Два свитера. Зима на носу. И вряд ли удастся выйти отсюда до зимы. Вообще вряд ли удастся отсюда выйти…

Барков пригнулся к коленям и обхватил голову руками.

Что же будет с детьми?

Он привык быть для них и мамой и папой. Вести по жизни едва ли не за ручку. Оказывать всяческую помощь и поддержку. А теперь вынужден ждать помощи от них. Чем они вообще смогут теперь ему помочь? Да они же сами без него пропадут!..