Текст книги "Злодей. Полвека с Виктором Корчным"
Автор книги: Генна Сосонко
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Подпитка аккумулятора
Как-то Корчной признался: «Я всегда стремился обзавестись помощниками помоложе, в надежде обогатиться в первую очередь их энергией, а может быть, и свежими идеями».
Это абсолютная правда. За исключением первого тренера во Дворце пионеров Владимира Григорьевича Зака, потом Семена Абрамовича Фурмана и Давида Ионовича Бронштейна, с которым он коротко встречался несколько раз, все его секунданты, помощники и консультанты были моложе или много моложе его.
Вячеслав Оснос, Роман Джинджихашвили, Марк Цейтлин, Ханс Рее, Лев Альбурт, Ясер Сейраван, Яков Мурей, Реймонд Кин, Майкл Стин, Лев Гутман, Дмитрий Гуревич, Владимир Тукмаков, Виктор Купрейчик, Джон ван дер Виль, Игорь Иванов, автор этих строк помогали Корчному на различных этапах его долгой карьеры. Наверняка и забыл кого-нибудь.
Не менее внушителен список имен молодых шахматистов, приезжавших к нему в Швейцарию. Несколько раз он работал с Василием Иванчуком и Борисом Гельфандом, до сих пор с восхищением отзывающимися о тех встречах с Корчным. К нему в Волен приезжали израильтяне Борис Альтерман и Ронен Хар-Цви, американцы Джошуа Вайцкин и Джоэль Бенджамин, чилиец Иван Морович, французы Жан-Рене Кох, Оливье Рене и Жоэль Лотье, китаянка Се Цзюнь. Бывали и швейцарцы – Янник Пеллетье и Флориан Йенни, а с голландцем Йеруном Пикетом он не только регулярно занимался, но даже сыграл тренировочный матч.
Корчной создавал вокруг себя некое силовое поле, попав в которое, шахматист, особенно молодой, уступавший ему в силе (а кто не уступал!), поначалу не мог не смущаться, но потом старался мобилизовать всё свое понимание и мастерство.
Молодой задор и желание доказать неутомимому маэстро, что ты тоже чего-то стоишь, с лихвой компенсировали академизм более именитых и заслуженных, к тому же во время длительных бдений украдкой поглядывавших на часы. Свежие идеи и энтузиазм были для Корчного важнее пунктов рейтинга и устоявшихся репутаций, и он подпитывался от молодых энергией. К тому же он самоутверждался во время совместного анализа, особенно когда ему удавалось одержать верх в переборе вариантов. Самоутверждение – я бы даже сказал, яростное самоутверждение – было для него крайне важно.
Даже поездку в Баку, где Корчной занимался с двенадцатилетним Тимой Раджабовым, он использовал как еще одну возможность для подзарядки собственного аккумулятора. Разбирая партию с мальчиком, говорил с ним как со взрослым: «Вы считаетесь с тем, что в конце предложенного вами варианта король черных остается без защиты? А что если я коня пожертвую?» – не обращая внимания на блестящие глаза и дрожащий подбородок своего юного визави, строго спрашивал маэстро.
Но надо признать, что все, работавшие с шахматистом такого класса, очевидно, сами получали огромную пользу, и маэстро не мог этого не понимать. И если с молодыми Корчной позволял себе много больше, чем, к примеру, с Фурманом или Бронштейном, он всегда и с каждым искал шахматную правду.
Здесь следует оговориться: хотя в анализе он искал абсолютную истину, во время партии стремился к тому, чтобы, обнаружив эту истину, употребить ее себе на пользу. Превосходно зная точную оценку позиции, за доской Корчной отодвигал эту оценку куда-нибудь на задворки сознания. Будучи в первую очередь игроком, он стремился сделать самый неприятный для соперника ход, поставить его перед проблемами, которые тот должен был решать здесь и сейчас.
Когда однажды я на его глазах, играя академически, сделал ничью с рядовым швейцарским мастером, он качал головой и спрашивал, почему не был сделан какой-то довольно рискованный ход. А когда я в ответ вякал что-то о контратаке, казавшейся мне опасной, воскликнул: «Да я лучше проиграл бы!»
Это были не пустые слова: с соперниками, уступавшими ему в классе, он легко шел на большой, зачастую очень большой риск, и почти всегда Каисса была к нему благосклонна. Но так поступал он не только с более слабыми: Корчной смело шел вперед, независимо от того, кто сидел перед ним – рядовой мастер или сильный гроссмейстер.
В сборнике его избранных партий, изданном в Петербурге (1996), комментарии написаны им самим. Сделаны они были в разное время и пересмотрены специально для того издания. О дебюте партии с Филипом (Олимпиада, Зиген 1970) Корчной по горячим следам писал: «С некоторых пор я решил, что играть резко на выигрыш под угрозой проигрыша больше не буду: не хватает нервов». Характерно добавление, сделанное четверть века спустя: «Странное высказывание гроссмейстера 39 лет от роду. В 1986 году в Брюсселе я выиграл у Портиша староиндийскую защиту. Не надо лениться и трусить!» Это добавление, сделанное шестидесятипятилетним маэстро, во многом объясняет феномен Виктора Корчного. Не надо лениться и трусить!
В 1998 году на турнире в Тилбурге выговаривал молодому Звягинцеву: «Почему вы не продолжали борьбу в этой позиции? У вас же шансы были… Опасно? Тогда вам лучше вообще в шахматы не играть, если опасно!»
Там же после партии последнего тура досталось и Свидлеру: «А вам, вам не стыдно делать за полчаса белыми ничью с Анандом? Разве это неинтересно – играть с Анандом? Вы что, каждый день с Анандом играете? Я вот тоже мог вчера с Крамником в славянской на d5 взять и уж точно не проиграл бы, но я так не играю, и никогда не играл, и не буду, если считаю, что вариант к преимуществу ведет! Даже если позиция получается опасная и сложная. Она ведь для обоих сложная!»
Пожалуй, единственным, перед кем он испытывал пиетет, был Гарри Каспаров: даже играя с ним белыми, он пытался свернуть борьбу. Правда, они начали регулярно встречаться за доской, когда прославленный гроссмейстер уже разменял шестой десяток.
Я многому научился у Корчного, но мне хочется верить, что и я с сильной тогда памятью и незамутненным пониманием позиции тоже был полезен ему. Восхищаясь им, я понял, что не боги обжигают шахматную утварь, и наука эта очень пригодилась потом на Западе, когда пришлось начинать фактически с нуля собственную карьеру игрока и защищать свои идеи не в анализе где-нибудь на сборах, а непосредственно в турнирном зале.
Поклонник Фурье
Уже в XXI веке интервьюер однажды спросил у него:
– По словам руководителей клубов, участие Каспарова в командном чемпионате стоит 50 тысяч долларов, Карпова – на порядок меньше, но тоже немало. Вы же, как говорят, согласились играть при условии оплаты перелета, проживания и выплаты минимального гонорара, по существу – суточных. Это правда?
– Да, – просто ответил Корчной. – Вас удивляет моя позиция? Объяснюсь. Во-первых, в западных странах у меня есть возможность заработать в турнирах гораздо больше – там организаторы богаче российских шахматных клубов. А во-вторых, видимо, здесь сказывается мой менталитет. Всё же мне 76 лет, я – человек из прошлого века…
Вынесем за скобки его мнение о возможностях российских и западных клубов и ссылку на собственный, действительно преклонный, возраст.
Но что было тридцать лет назад, когда его звезда стояла как никогда высоко? Когда он, лучший шахматист года, получил шахматного Оскара? Когда его имя было у всех на устах?
Проиграв с минимальным счетом матч за мировое первенство, второй шахматист мира чуть ли не на следующий день улетел с Филиппин на Олимпиаду в Буэнос-Айрес (1978), где с блеском выиграл первую доску.
Герман ван Римсдейк, выступавший на той Олимпиаде за команду Бразилии, рассказывал: «Звонили из Сан-Паулу, просили поговорить с Корчным – у них в планах турнир с его участием. Упомянули о стартовых. “До пяти тысяч долларов, – сказали спонсоры, – соглашайся сразу, если больше – свяжись с нами, можно будет обсудить”. Встречаюсь с Виктором, говорю о турнире: “Ваши условия?” Он: “Тысячу могут дать?”»
Когда ван Римсдейк пересказывал этот разговор, я подумал, что фактически Корчной на практике осуществил лозунг Фурье — travail non salarié mais passionné (работа не для заработка, а для удовольствия). И что было бы, предложи бразилец Виктору сыграть в Сан-Паулу бесплатно? Турнир-то интересный!
И в прочих соревнованиях он соглашался на очень скромные стартовые, что давало организаторам право ставить на место других гроссмейстеров: «Да вы что? Даже сам Корчной получает только…» Когда же коллеги его укоряли, объяснял:
– Друзья упрекают, что я не прошу гонорары, которые мне приличествуют. А я отвечаю: «Ведь я жил под бойкотом и благодарен за каждое приглашение на турнир. Вот и воспитался таким образом, что можно много и не зарабатывать».
Ян Тимман рассказывал, как однажды вел переговоры о сеансе одновременной игры с Академией полиции в Амстердаме. Зная, что у них не так давно выступал Корчной, голландец попросил тот же самый гонорар. В итоге Тимман получил даже меньшую сумму, чем его обычная ставка.
Получив за сеанс в Париже в 1980 году 1000 долларов, Корчной возмущался, узнав, что Спасский тем же устроителям обошелся в 1500: «Он что, лучше меня, что ли? И вообще, почему он должен получать такие суммы!» Когда ему объясняли, что он сам должен был просить больший гонорар, не соглашался, уверяя, что 1000 долларов – вполне пристойная сумма, а аргумент, что таким образом он занижает ставку коллег, на него не действовал.
Объяснял: «Я не заинтересован в деньгах. Те, у кого было тяжелое детство, гонятся за деньгами, я – нет. Я не из богатой семьи, но и не из бедной, поэтому деньги не играют для меня такой роли».
Не из бедной? На самом деле, говоря о его детстве и юности, можно вспомнить чевенгурских пролетариев Платонова – «им хватало жизни только на текущий момент».
Несмотря на утверждение о «семье среднего достатка», сам он так вспоминал те годы: «В кармане – деньги на трамвай, иногда еще на пачку самых дешевых папирос. Совсем редко – на студенческий нищенский обед». Рассказывал о путешествиях на юг, о ночах, проведенных в поезде на полу плацкартного вагона под нижней полкой.
Но и став вполне зажиточным, а по советским понятиям и богатым, не мог забыть прошлого. Однажды, в начале 1965 года, накатал «наверх» жалобу на журналиста, сохранившего ее в своем архиве:
«В Киеве я стал трехкратным чемпионом страны. Комментатор Всесоюзного радио Наум Дымарский взял у меня по этому поводу интервью. По моему расчету, я должен получить семь рублей пятьдесят копеек, но до сих пор гонорар не поступил. С уважением, Виктор Корчной».
Гонорар за интервью! Семь с полтиной! Даже для среднего советского человека это были не бог весть какие деньги, но для гроссмейстера, получающего стипендию по высшему разряду, тем более – регулярно выезжающего за границу?!
Его первая жена Белла жаловалась порой: «Виктор – странный человек. Иногда может поднять шум из-за гривенника, но при этом равнодушно смотрит, как мимо проплывают тысячи…»
И впрямь, пока дело касалось мелких сумм, он умел быть расчетливым и даже скаредным. Расплачиваясь с Муреем, помогавшим ему на матче в Багио, заплатил тому едва ли не вдвое меньше, чем другим помощникам – Кину и Стину, а на вопрос Яши «почему?» ответил без обиняков: «Ну, у вас в Израиле ведь цены много ниже, чем в Англии…» Но если, упаси бог, в его вычисления и прикидки вкрадывались четырех– или пятизначные суммы, нередко становился беспомощным.
Переселение в Швейцарию, эту копилку Европы, мало изменило его менталитет: известно ведь, что трудно не разбогатеть, а понять, когда ты разбогател, и тем, кто не родился богатым, как правило, это так и не удается.
Зашел как-то разговор о его отношении к деньгам с Игорем:
– Добрый ли Папик? (Так Игорь Корчной называл отца. – Г.С.) Как тебе сказать. Правильно говорила баба Роза: «Виктор – добрый. Добрый. Только у него попросить надо».
Когда Корчного спросили о самых больших призах, завоеванных за его шахматную карьеру, он назвал два матча на первенство мира. Как проигравший, за каждый он получил около 200 тысяч долларов. Конечно, деньги неплохие, хотя даже с учетом сорокалетней давности, по сравнению с призами в сегодняшних матчах, – не бог весть какие. Но даже став вполне зажиточным человеком, он не изменил привычек ни на йоту и жил в пастеризованной стране – известной своим прагматизмом «копилке» мира – жизнью обыкновенного швейцарского буржуа. У него был развит стойкий иммунитет от материальной зависимости, тем более что он мог позволить себе практически всё, что могла подсказать его довольно ограниченная фантазия. Денег у него стало достаточно, а больше чем достаточно ему никогда и не было нужно.
Конечно, он понимал (и это роднило его с Фишером), что деньги – хорошо, и чем больше – тем лучше, но это проходило у обоих где-то на втором, если не на третьем плане, после их амбиций, их карьеры, их шахмат. Да он и сам признавал это, заметив как-то: «Денежное обеспечение необходимо, чтобы иметь возможность заниматься шахматами профессионально – ежедневно и круглосуточно».
Однажды молодой гроссмейстер спросил у него: какой гонорар, по мнению маэстро, явился бы пристойным в турнире, куда тот получил приглашение. Услышав ответ Корчного, гроссмейстер был разочарован: «Столько можно просить и без советов…»
Не припомню наших разговоров о призах, гонорарах за сеансы, стартовых, а если таковые и случались, они являлись только декорациями, за которыми у него можно было легко обнаружить другие, настоящие причины.
Перед матчем с Портишем (Бад-Киссинген 1983) Корчной получил поддержку от швейцарской федерации: 8000 франков и письмо, что в случае выигрыша он должен вернуть 5000, а если проиграет – 2000 франков. Жаловался: «Я для них чужой, у меня же еще нет швейцарского гражданства».
Позвонил 5 сентября 2005 года, возбужденный: «Что он себе думает, все остальные миллионеры, что ли? Да он, да я…» Оказывается, прочел только что статью, где Каспаров писал о жалкой сумме в 150 евро, предложенной Найдичу за партию в немецком клубе, и разбушевался: «Я вот, например, получаю примерно такие же деньги. Это всё его миллионерские замашки и т. д. и т. п.»
Как и каждый гроссмейстер, он время от времени давал сеансы одновременной игры. Но если подавляющее большинство его коллег смотрит на сеансы просто как на дополнительный заработок, Корчной подходил к делу очень ответственно, настраиваясь на игру и борясь за победу в каждой партии.
Несколько раз я присутствовал на его выступлениях, но не могу припомнить, чтобы он, не заморачиваясь в поисках плана, расставлял ладьи на открытых линиях, делал просто хорошие крепкие ходы из общих соображений, ожидая, что противник всё сделает сам. Нет, уважая замыслы любого оппонента (очень часто совершенно безосновательно), Корчной погружался в раздумья, стараясь найти не просто хороший, но самый лучший ход. И дело было не только в том, что он не хотел уходить в рутину, в накопленный опыт. Думаю, ему было действительно интересно. Признавал сам: «Я вообще сеансы играю очень серьезно, не стремлюсь побыстрее их закончить».
Ну и, конечно, эго, заточенное только на победу. Однажды перед сеансом в Сараево его попросили сделать ничью с председателем клуба, финансировавшим мероприятие и вообще очень ответственным работником. «Я могу дать товарищу председателю справку, что он очень хороший шахматист, но на ничью согласиться не могу», – отказал гроссмейстер.
Прекрасно помню показательный матч в живые шахматы Корчной – Таль (Ленинград 1964). Играли на стадионе, вмещавшем десятки тысяч зрителей. Это было представление-концерт, в котором участвовали многие звезды советской эстрады. Обычно в таких случаях партии составляются заранее: публика приходит, чтобы послушать и посмотреть, а не следить за перемещениями «живых» фигур и пешек, и даже не пытается вникнуть в замыслы гроссмейстеров. Корчной наотрез отказался от трех заранее составленных ничьих – и, к явному неудовольствию организаторов и артистов, не знавших теперь, когда настанет их очередь выступать, соперники сыграли три настоящие партии. Корчной выиграл (+1=2), причем в победной партии (славянская, меран) применил усиление в дебюте.
Против него трижды играл в сеансах Че Гевара. И хотя каждый раз Корчного просили сделать ничью, он не поддавался на уговоры. Сразу после Олимпиады в Гаване (1966) Таль рассказывал мне, как перед сеансом Виктору шепнули: «С вами будет играть Че Гевара. Игрок он довольно слабый, но шахматы любит страстно. Че был бы счастлив, если бы ему удалось… Словом, вы понимаете…» Корчной дружелюбно кивнул головой. К вечеру он вернулся в гостиницу в отличном настроении. «И?..» – «Я прибил их всех, всех без исключения! Никто не сделал даже ничьей!» – «Ну а Че, что? Че Гевара?!» – «Прибил и Че Гевару – понятия не имеет о каталонском начале!»
Допускаю, что это несколько приукрашенный рассказ, тем более что сам Виктор, слушая его, хмыкал и качал головой. Но ведь говорилось это именно о Корчном, и только о Корчном.
А Василий Смыслов вспоминал, как в конце 2003 года Виктора уговорили сыграть партию с читателями «Московского комсомольца»: «Не знаю, кто уж там играл за читателей газеты, но для Корчного дело оказалось муторным, и на 15-м ходу он предложил разойтись с миром. Читатели отказались, его это взяло за живое, и когда газета, допустив какую-то неточность, сама предложила ничью, от нее отказался уже Виктор: хочу, говорит, еще несколько ходов сделать. А в газете переполох: Олимпийские игры в Афинах на носу, а тут шахматы какие-то. Они еще Корчного не знают!»
Сеанс в 1976 году на тридцати досках с сильными английскими юниорами в Лондоне длился дольше семи часов. Корчной сделал 13 ничьих и проиграл одиннадцатилетнему Найджелу Шорту. Но результат его совсем не огорчил. «Если человек способен получать удовольствие от тяжелого труда, то это случилось со мной сегодня!» – воскликнул Виктор, когда закончилась последняя партия.
Другой сеанс в Лейдене на тридцати пяти досках собрал тоже неплохой, но не бог весть какой состав. Начавшись в полвосьмого, выступление продолжалось до двух ночи, а несколько затянувшихся партий ввиду позднего времени пришлось присуждать.
Пару раз давали сеансы вместе, помню один такой в Гронингене. Вижу, как он ковыляет с костылем: последствия сломанной на лыжне ноги. Но отказаться? Нет, это не в его правилах. Я закончил свое выступление и наблюдал со стороны за его перемещениями вдоль столиков. В некоторых партиях борьба была еще в разгаре, и организаторы многозначительно поглядывали на часы: приближалось время закрытия, и на подносах уже были расставлены бокалы с шампанским.
– Попробуйте предложить ничью, – посоветовал я одному из участников, имевшему вполне пристойную позицию.
– Да я предлагал уже, так он ничего не ответил.
– Рискните еще раз, он мог и не расслышать…
– Remise? – переспросил приковылявший к столику Корчной. – Dank u wel! (Ничья? Большое спасибо!) – и со стуком пожертвовал слона…
В декабре 2003 года он играл в Праге матч с Давидом Наварой, а под занавес состоялся сеанс одновременной игры. Сеанс начался в три часа, после чего на семь было запланировано посещение театра. В восемь, когда еще с десяток партий оставались незаконченными, сеанс прервали и приступили к присуждению. «Здесь у вас выиграно, а здесь похоже на ничью», – говорили пражские мастера. Если с первым маэстро соглашался, по части ничейных позиций вступал в оживленные дискуссии. Наконец несколько партий, по которым не могли прийти к консенсусу, решили доиграть в блиц. Одна из них была с сыном Вацлава Клауса – тогдашнего президента Чехии, пришедшего на сеанс поболеть за сына. Поставили часы. Корчной выиграл.
С такой манерой проведения сеансов трудно рассчитывать на высокие результаты, и особенно это сказывалось при игре не глядя на доску. Однажды он давал сеанс вслепую на пяти досках на одной из площадей Амстердама. Огромные демонстрационные доски за спиной сеансера, ажиотаж, скопление народа, туристы-зеваки, сам гроссмейстер с черной повязкой на глазах. Корчной выиграл одну партию и проиграл четыре!
Лев Толстой как-то заметил: «Я пишу, меня печатают и мне еще за это деньги платят. А ведь это такое удовольствие. По правде-то, ведь я должен был платить деньги за то, что меня печатают».
Корчной мог бы сказать о себе то же самое. Участвуя в турнирах, играя за клуб или давая сеансы, он обговаривал, конечно, материальную сторону, но деньги интересовали его постольку-поскольку: он получал удовольствие от самой игры, анализа и комментирования, от признания, даримого шахматами, уважения, выказываемого ему любителями и поклонниками.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.