Текст книги "Злодей. Полвека с Виктором Корчным"

Без сомнения, постоянное присутствие такого многоопытного и рассудительно-спокойного человека, каким был Хохлов, придало бы Корчному больше уверенности и вывело его из того раздраженного состояния, в котором он постоянно пребывал в Мерано (Виктор несколько раз менял комнаты в гостинице, но чувствовал себя всё равно скверно).

И снова стороны не сошлись в гонораре, хотя Хохлов, искренне желая помочь Корчному, просил фактически только возмещения расходов.

Не только поражение, но и вся обстановка во время того матча так подействовала на Корчного, что он заявил: «Матч в Мерано был настолько гадким, несправедливым, принес мне столько горя, что я решил и объявил во всеуслышание, что больше я с Карповым матчей играть не буду».

Даже если участие в матчах на первенство мира зависело не только от него, после Мерано у Корчного пропали жизненные ориентиры, да и возраст давал о себе знать. Он понял это сам: «Я потерял перспективу, и, может быть, в связи с этим произошел спад жизненной энергии, необходимой для успешных шахматных выступлений».

Подобное произошло с Бобби Фишером после победы над Спасским. Когда у него спросили, что он чувствует, американец сказал: «Появилось ощущение, что у меня отняли мое самое заветное желание». Только у Фишера это ощущение появилось после завоевания чемпионского титула, а у Корчного – после тяжелого поражения в третьем матче с Карповым.

И действительно, хотя впоследствии Корчной еще играл в претендентских матчах и побеждал во многих турнирах (включая межзональный-1987), кривая его успехов медленно поползла вниз. Да и на шахматном небосклоне зажглась новая звезда, да еще какая – Гарри Каспаров!

Карпов утверждал, что их отношения с Корчным нормализовались, как только ушла острота соперничества, что время всё сгладило. Внешне всё так и выглядело: после перестройки Корчной не раз приезжал в Россию, они с Карповым раскланивались, обменивались парой-тройкой фраз, играли в одних турнирах и даже за одну клубную команду.

Когда спрашивали Корчного о восстановлении мира с бывшим неприятелем, он прибегал к библейским параллелям: «Ведь христианство учит, что нехорошо сохранять ненависть в своих душах навечно. Надо научиться прощать своих врагов». И добавлял, что отношения у них вполне цивилизованные, поясняя, впрочем: ведь даже с врагами имеешь дипломатические отношения.

Но всё равно что-то свербило в душе: проходил турнир, и он давал очередное интервью, в котором снова обрушивался на своего недруга.

Позвонил 1 мая 2003 года:

– Скажите, правда ведь, хорошо я того по носу щелкнул?..

– ?!?!

– Играю сейчас в командном первенстве России в Тольятти. Нормально должен играть на второй или третьей доске, но (торжествующе) когда узнал, что Карпов тоже в команде, сказал, что в этом случае – только на первой!.. Сейчас, знаете, пишу автобиографию, и когда снова вспоминаю, что он делал со мной в Багио, у меня сердце болит…

В начале 2004 года опять говорили по телефону.

– Предложили давеча сыграть матч с Карповым – двадцать пять лет спустя, как бы. Отказался. Сказал – и Карпов мне не симпатичен, да и сама идея так себе…

Решил воспользоваться тем, что он сам завел разговор на эту тему. Спросил:

– Как думаете, Виктор, если бы не на Филиппинах играли, а в другом месте, изменилось ли бы что-то? В Голландии или Австрии, у вас ведь Грац стоял тогда на первом месте…

Ушел от ответа:

– Что я должен был сделать точно, так это назначить другого руководителя делегации. Это точно. Не вздорную бабу, которая только и умеет, что на базаре ругаться, а солидного человека.

– Вы это о Петре?

– О ком же еще… Если бы у меня был такой руководитель делегации, как Батуринский, посмотрел бы я на советских в Багио!

Летом 1999 года сказал ему, что собираюсь в Москву, говорить с Батуринским, а потом и написать о нем. Виктор опешил:

– Да вы понимаете, что это совсем другое, чем о Фурмане или о Кобленце писать, это совсем другое… Трудное, трудное…

И добавил с явным раздражением:

– Да и вообще, кто вас уполномочил это делать? Ведь это разбор исторического прошлого, а кто нам дал право его судить?..

Называвший Батуринского «заплечных дел мастером» и «по общепринятой морали – преступником, не имеющим права представлять делегацию, прибывшую играть в шахматы», два десятилетия спустя Корчной защищал бывшего военного прокурора.

Забылись матчи на первенство мира, забылся и Линарес 1989 года. Тогда, приехав на турнир в Испанию, Корчной обнаружил, что главным судьей будет Батуринский, и поставил вопрос ребром: «Или черный полковник, или я». И даже когда предложили компромисс – Батуринский будет судить все партии, кроме ваших, всё равно стоял на своем: «Не хочу видеть эту фигуру даже в поле моего зрения». Петицию в поддержку Корчного подписали многие участники, но большинство решило устраниться от вопроса, и в знак протеста Виктор уехал из Линареса, так и не приступив к игре.

А когда Батуринский умер, Корчной снова говорил о нем с уважением, едва ли не с пиететом. С уходом бывшего главы советских шахмат какой-то кусок оторвался от него самого, и уже не важно было, сколько крови попортил ему Батуринский в Багио, в Мерано, да и раньше, в Москве, уже забылось, как он сам называл того когда-то.

Не могу найти другого объяснения, кроме того, что в прошлом обоих связали, быть может, самые эмоциональные, самые яркие страницы их жизней. А с каким знаком они были – плюсом или минусом, отошло для Корчного на второй план. Так немецкий и британский солдаты, встретившись году в 1995-м, радостно вспоминали подробности боев полувековой давности, забывая, что тогда в любой момент могли получить пулю один от другого.

Но, может быть, объяснение не только в общности времени, пережитого вместе?

Борец немецкого Сопротивления времен Второй мировой войны сказал как-то, что человек всегда заражается тем, против чего борется, и что в фашистском режиме он видел то, чего не мог уничтожить в себе самом. Вспомнил отношения Корчного с Батуринским и подумал – в этой мысли что-то есть. Тем более что и заражаться Корчному особенно не надо было: после сорока пяти лет пребывания в Советском Союзе, в той же самой системе понятий и представлений микробы эти никуда не исчезли, никакие западные антибиотики их не взяли.

Позвонив 19 мая 2013 года, он начал с места в карьер:

– Вы знаете, конечно, что Лотар Шмид умер, он ведь не только мой сверстник, он ведь арбитром на нашем филиппинском матче с Карповым был. Там, перед началом 8-й партии…

А незадолго до смерти снова вспоминал о том матче:

– Говорят, время лечит раны, время всё приводит в порядок. Но не объясняют – сколько времени нужно…

Чтобы смягчить боль от матча в Багио, протяженности человеческой жизни оказалось для Корчного недостаточно, и события тех дней не уходили из его памяти до самого конца.

Бойкот злодея

Когда Корчной остался на Западе, советская федерация резко возражала против его участия в очередном цикле розыгрыша первенства мира, утверждая, что невозвращенец теперь никого не представляет. Тем не менее ФИДЕ сохранила за ним право играть в матчах претендентов, и Корчной не преминул этим правом воспользоваться.

Отказываться от борьбы за высший титул для советских функционеров не было резона: в этом случае они наказывали бы самих себя. Победив последовательно Петросяна, Полугаевского и Спасского, Корчной вышел в начале 1978 года на Карпова.

Но после сражения в Багио время официальных матчей закончилось и начался настоящий бойкот «предателя». Этот бойкот осуществлялся не кем-нибудь, а государством, причем не просто рядовым членом ФИДЕ, а самым влиятельным и могущественным.

К тому же на руках у советских функционеров оставался сильный козырь: семья невозвращенца. Члены семьи человека, без разрешения властей покинувшего пределы СССР, всегда становились изгоями, если не подвергались прямой опасности. Институт заложничества был известен с древних времен, но нигде не применялся с таким изощренным цинизмом, как в Советском Союзе.

Москва всегда отрицала официальный бойкот Корчного, и Виктор Батуринский в апреле 1979 года специально приехал в Амстердам с непростой миссией доказать, что никакого бойкота нет и в помине. Тема его пресс-конференции была по существу много шире, чем шахматы, и во многом являлась отражением отношений Восток – Запад: время было – разгар холодной войны, и в зале офиса ФИДЕ находилось немало журналистов-международников. Всё, что было связано с именем Корчного, появлялось тогда не только в репортажах с турниров и матчей, но порой и в политических колонках, выходя иногда даже на первые полосы газет.

– Господа, – сказал Батуринский, – читали ли вы, что Корчной пишет о Геллере, Тале, Петросяне, Полугаевском и о других советских гроссмейстерах? Немудрено, что они сами отказываются играть в одних турнирах с Корчным. Они не хотят иметь ничего общего с человеком, обливающим их грязью. Никакого организованного бойкота нет, и федерация не имеет к этому абсолютно никакого отношения. Это частная инициатива гроссмейстеров, добровольно решающих, принимать или не принимать приглашение на турнир.

Батуринский знал, что говорил неправду, но не придавал этому никакого значения. Ведь то же самое делали его хозяева: они говорили хорошо аргументированную неправду, в которой были крупицы, внешне напоминавшие правду, но таковой не являвшиеся. Запад сталкивался с этим на протяжении десятилетий, здесь у Батуринского были примеры выдающихся мастеров; он обладал способностью смотреть в глаза и скрывать истину, однако очень удивился бы, если бы ему сказали, что он осознанно лжет. Его освободило от чувства ответственности за свои слова государство; оно развязало ему руки, и он даже не задумывался над тем, лжет он или говорит правду, потому что мнение, пришедшее свыше, автоматически являлось и приказом, и правдой.

– Ну, хорошо, – притворно согласился Доннер, – вот вы говорите о Геллере, Петросяне, но это всё представители его, корчновского поколения, а в этом году в Лон-Пайн, когда выяснилось что там играет Корчной, не приехали Цешковский и Романишин. Но это ведь молодые шахматисты, они с Корчным почти и не сталкивались. Как вы это объясните?

Батуринский раздумывал некоторое время, было почти видно, как работает его мысль. Огромное государство, с которым считался весь мир, стояло за ним, и сейчас он, солдат этого государства, сражался за него на шахматной передовой. Наши взгляды встретились, и он, глядя мне в глаза (и я льстил себя мыслью, что только я могу оценить его ответ по-настоящему), медленно произнес:

– Отчего же, они действительно собирались поехать на этот турнир, но, узнав, что там играет Корчной, пришли к нам посоветоваться. Мы рекомендовали от поездки воздержаться, в остальном же они могли поступать, как им представляется правильным. Поразмыслив, они решили отказаться…

Я недооценил западных журналистов: легкий смешок раздался в зале, и всем стало ясно, что спрашивать больше не о чем. Ханс Рее задал все-таки самый последний, несколько фривольный вопрос:

– Пятьдесят лет назад в Советской России Алехина называли монархистом и белогвардейцем. Теперь в Москве проводят турниры его памяти. Сейчас в Советском Союзе Корчной – изменник и предатель. Не думаете ли вы, что через двадцать лет у вас будет проводиться турнир его имени?

В зале возникло оживление. По реакции Батуринского было видно, что он не ожидал этого вопроса. Виктор Давидович взял сигару, приготовленную заранее и лежавшую рядом на столе, не спеша раскурил ее и выпустил колечко, повисшее над его головой.

В отличие от не курившего Дизраэли, потягивавшего сигару во время переговоров с Бисмарком, дабы не позволить немецкому канцлеру, курившему по-настоящему, иметь больше времени для раздумья, Виктор Давидович Батуринский был большим любителем сигар и знал в них толк. Стояла поздняя весна 1979 года, было уже очень тепло, все окна были открыты, и было слышно, как гулькают голуби, сидящие на железных прутьях широких окон, выходящих на амстердамский канал, и совсем недалеко прозвенел трамвай. Окна офиса ФИДЕ выходили прямо на зал, в котором каждый вечер устраивались (и устраиваются до сих пор) концерты рок-музыки; в зале под названием «Млечный путь» уже тогда можно было легко купить всё, чем славится Амстердам, чтобы найти путь к звездам.

Батуринский не спешил с ответом: он слишком хорошо знал, что слово не вернешь, что расслабление, потеря концентрации может привести к неприятным последствиям. На конгрессе ФИДЕ в Ницце летом 1974 года шли жаркие дебаты по поводу предстоящего матча Фишера с советским претендентом – Карповым или Корчным. В ходе этих дебатов представитель Соединенных Штатов Эдмондсон сказал Батуринскому:

– Вы напрасно угрожаете делегатам, что советские шахматисты не будут ездить в их страны, если они не поддержат вашу позицию при голосовании.

В ответ Батуринский воскликнул:

– Если Фишер будет и дальше так себя вести, ему придется играть матч с жителями Багамских островов!

Когда Эдмондсон передал эту фразу делегатам конгресса, на трибуне тут же возник чернокожий красавец, делегат Багамских островов и обиженно произнес:

– Никто не давал права господину Батуринскому нас оскорблять, даже если мы не играем в шахматы так хорошо, как представители Советского Союза!

Батуринскому пришлось извиняться. «Это была неумная фраза, когда слово опережает мысль», – признавал позже сам Виктор Давидович и старался больше никогда не повторять подобных ошибок.

А вот другой фразой Батуринский гордился. Осенью 1974 года на московском матче Карпов – Корчной в Колонном зале появился министр внутренних дел Николай Щелоков. «Как же вы тогда отдали корону американцу? Я бы всех, кто был в Рейкьявике со Спасским, арестовал бы», – без обиняков заявил он. Батуринский тут же нашелся: «А я в Рейкьявике не был!»

Здесь же, в Амстердаме, он всё еще медлил с ответом. Пауза затягивалась. Глаза по-прежнему холодно и напряженно смотрели сквозь толстые окуляры очков, но вот, наконец, дрогнули и растянулись губы – и что-то похожее на улыбку появилось на его лице:

– Через двадцать лет? Я не знаю, что будет через двадцать лет, – сказал Батуринский, – меня, во всяком случае, через двадцать лет не будет…

Но, что бы ни говорил Батуринский, официальный бойкот существовал. И какой! Корчной уверял, что за семь лет потерял 43 крупных турнира. На чем основана такая цифра, сказать сложно, но что второй тогда шахматист мира не сыграл в десятках турниров, приглашения на которые получить был должен, – неоспоримый факт.

Схема была незамысловатой: советская федерация, перед тем как послать гроссмейстеров на зарубежный турнир, предварительно запрашивала список участников и, обнаружив там имя Корчного, оказывала давление на организаторов, с тем чтобы отстранить того от участия.

Наибольшую огласку получил турнир в Баня-Луке (1979), на который Корчной получил официальное приглашение. Спорткомитет откровенно заявил югославам, что в таком случае они не могут рассчитывать на участие советских гроссмейстеров, после чего организаторы аннулировали приглашение. Корчной пытался даже подать на них в суд, но дело, понятно, кончилось ничем.

В других случаях Москва просто сообщала, что участие советских гроссмейстеров в турнире невозможно. Грустная правда заключалась в том, что кое-кто из организаторов на Западе быстро понял действие этого несложного механизма, и Корчной вообще не получал приглашений, тем самым гарантируя участие в турнирах представителей Советского Союза.

Именно к этому периоду относятся публикации Хейна Доннера в одной из крупнейших голландских газет «Фолькскрант» (10 апреля и 15 июня 1979 года). Рассуждения Доннера любопытны не только как взгляд на шахматы в период холодной войны, но и в более широком смысле – как реакция стран Запада на политику страны с режимом, далеким от подлинной демократии, особенно в свете реалий сегодняшнего времени. Вот текст его апрельской статьи:

«Случилось невероятное: в объявленном Корчному международном бойкоте Нидерланды шествуют в первых рядах! Факт, что в начале этого года Корчного не пригласили на турнир в Вейк-ан-Зее, был уже подозрителен, хотя турнирный комитет спрятался за надуманными объяснениями и нелепыми отговорками. Между тем стало ясно, что Корчной не получит приглашения ни в июльский IBM, ни в сентябрьский Interpolis – крупнейшие турниры, проводимые в Голландии.

На отчаянные письма Корчного ответа не последовало; организаторы были неумолимы: бизнес есть бизнес, и они просто-напросто боятся, что участие Корчного отпугнет советских. Элементарная арифметика подсказывает, что в этом случае турниры действительно потеряют какие-то пункты Эло.

Но самое ужасное заключается в том, что Советская шахматная федерация была подобострастно обслужена, даже не прося об этом. Ничего нового в их политике не произошло – “изменники” в любой точке земного шара должны чувствовать тяжелую руку советского правосудия. Но заявлять об этом открыто… Нет, во всеуслышание советские ничего такого не делают, ведь это несовместимо с уставом ФИДЕ, в существовании которой они крайне заинтересованы. Но Советы даже и не должны грозить бойкотом: Голландия осуществляет бойкот сама!

Поведение турнирных комитетов, нередко состоящих в Нидерландах из одних и тех же людей, свидетельствует об их полной бесхребетности и отсутствии элементарных приличий.

Внушающая отвращение позиция, которую они заняли, заставляет вспомнить Германскую федерацию шахмат тридцатых годов, которая еще до того, как были спущены директивы “сверху”, “для верности” прекратила приглашать в турниры мастеров еврейского происхождения.

Отвратительно, что Голландия заняла лидирующую позицию в этом бойкоте Корчного. Его приглашения на два проходящих сейчас крупных турнира – в Монреале и Баня-Луке (Югославия) были отозваны, и резонно предположить, что сделано это было потому, что такая заметная в шахматном мире страна, как Голландия, добровольно встала на колени, чтобы потрафить русским.

Таким образом, Корчной (второй шахматист мира, а по существу – первый!) в этом году не имеет ни одного приглашения на турниры, соответствующие его уровню. ФИДЕ ничего не может предпринять в этом направлении – слишком велико влияние Советского Союза в Международной шахматной федерации.

Недавно я прочел, что несколько членов голландского парламента решили включиться в борьбу за права человека в спорте. Прекрасная инициатива, но давайте, прежде чем читать нотации Советскому Союзу, удостоверимся, что права человека не нарушаются в нашей собственной стране, и не являемся ли мы слепыми исполнителями желаний советских бонз. В конце концов, Корчной попросил политического убежища именно в Голландии! Его жена и сын мучаются сейчас в Советском Союзе, но должен ли сам Корчной страдать потому, что так решили Советы?

Советский Союз с его неисчерпаемым резервуаром сильнейших гроссмейстеров, конечно, представляет собой огромную силу, но и Голландия с ее тремя супертурнирами в год тоже кое-что да значит!

Советские известны своей грубостью и бесцеремонностью, но если Карпов хочет играть в голландских турнирах только при условии неучастия в них Корчного, надо ему намекнуть, что он не welcome в нашей стране. Нельзя же вести себя всё время тише воды, ниже травы!»

Два месяца спустя Доннер развил свои аргументы. Он писал, в частности:

«Пока Корчной играл кандидатские матчи, а затем и матч за мировое первенство, Советы не могли предпринимать против него сколько-нибудь серьезных санкций, но как только он уступил Карпову, длинная рука советского правосудия немедленно дотянулась до проигравшего матч претендента. К моему вящему удивлению, организаторы западных турниров сочли это само собой разумеющимся. Я нахожу это ужасным. Дело не в том, что советские такие уж невероятные мерзавцы или Корчной столь неприятный человек. Не об этом речь: мы просто-напросто говорим о нескольких базовых принципах, которые не могут нарушаться ни при каких обстоятельствах.

Когда я беседовал по этому поводу с Карповым, он сказал, что не имеет к бойкоту никакого отношения и не хочет играть исключительно по личным мотивам. Карпов чувствует себя настолько оскорбленным, что лишь принесенные извинения могут заставить его сесть за доску с Корчным.

Разумная точка зрения: подобные личные отношения не являются чем-то новым в шахматном мире. Алехин и Капабланка, например, годами избегали друг друга. Но ситуация вокруг Корчного несколько иная: если твердо придерживаться принципа “или он, или я”, можно легко оказаться в роли проигравшей стороны. Но Карпову это не очень-то грозит, и когда я спросил его – не чувствует ли он себя не в своей тарелке, когда его личная неприязнь фактически приобрела характер заговора многих против одного, он лишь с сожалением посмотрел на меня как на полного идиота.

Очень благородным поведение Карпова не назовешь, но, к счастью, он достаточно умен, чтобы не отождествлять себя с бойкотом, исходящим от целого государства. Он знает, конечно, что только официальные инстанции имеют право исключать игроков из турниров, а для этого надо сделать нечто иное, чем то, в чем советские обвиняют Корчного. Но если голландские шахматные организаторы и спонсоры, от которых организаторы находятся в полной зависимости, не чувствуют никаких моральных обязательств по отношению к Корчному, необходимо сказать следующее. Участие чемпиона мира, без сомнения, всегда крайне заманчиво для любого турнира, но история – не застывшая лава, и именно из-за обструкции фигура Корчного сегодня может оказаться очень привлекательной».

Несмотря на призывы Доннера, всё оставалось по-прежнему: бойкот продолжался, и обойти его удалось только однажды. Когда весной 1981 года Корчной решил сыграть в сильном опен-турнире в Лон-Пайне, по договоренности с организаторами его имя не фигурировало в посланном в Москву списке участников. Сделали это преднамеренно: таким образом было решено усыпить бдительность функционеров Спорткомитета СССР.

Но едва Олег Романишин и Артур Юсупов добрались до места назначения, первым, кого они увидели, оказался Виктор Львович Корчной собственной персоной, прогуливающийся по улочке маленького калифорнийского городка. Через несколько месяцев ему снова предстоял матч на первенство мира, и претендент решил потренироваться в сильном опене. Поставленное в известность советское посольство связалось с Москвой, и после переговоров, которые велись на самом высоком уровне, Романишин и Юсупов получили-таки добро на игру в турнире. Такое случилось впервые за пять лет пребывания Корчного на Западе.

Но хотя Злодей и выиграл тот турнир, осенний матч за корону в Мерано (1981) он проиграл вчистую. Стало ясно, что Корчной больше не претендент на мировое первенство, тем более что он уже перевалил за полувековой рубеж. Лишь после этого матча, выигранного Карповым со счетом +6–2=10, семья Корчного получила возможность покинуть СССР и летом 1982 года прибыла в Цюрих.

Хотя Виктор честно признавался, что его первый брак закончен, он делал очень многое, чтобы его семья вырвалась из Советского Союза. Он писал Брежневу, Картеру – тогдашнему президенту Соединенных Штатов, Тито и Маркосу, папе Римскому, влиятельным американским сенаторам, в том числе Эдварду Кеннеди. Писал в ФИДЕ и в национальные федерации, устраивал пресс-конференции и одиночные пикеты. Но, несмотря на все эти усилия, советские функционеры не сдавались, и семья гроссмейстера получила разрешение на выезд только после того, как Игорь Корчной, отбыв срок, был освобожден из лагеря.

Решение выпустить семью Корчного было не в последнюю очередь результатом тихой дипломатии тогдашнего президента ФИДЕ исландца Фридрика Олафссона. Он вспоминает: «В 1981 году, в соответствии с данными мне президентскими полномочиями, я перенес сроки матча на первенство мира. Я объяснил это тем, что спортивное течение борьбы не может зависеть от того факта, что семья одного из участников матча удерживается в стране, которую представляет другой участник».

Бойкот Корчного прекратился осенью 1983-го в обмен на его согласие переиграть полуфинальный матч претендентов с молодым Каспаровым (которому первоначально, в результате интриг, засчитали поражение за неявку в Пасадену).

Первым советским гроссмейстером, сыгравшим с Корчным после отмены бойкота, стал Владимир Тукмаков. Это случилось в 7-м туре традиционного январского турнира в Вейк-ан-Зее (1984). А в 11-м туре с «изменником» встретился и Александр Белявский. Я тоже играл там и помню, что утром того дня Виктор был вынужден отправиться к врачу в близлежащий Бевервейк и опоздал на тур на двадцать минут. Белявский счел неспортивным использовать это обстоятельство и предложил, чтобы время отняли поровну у обоих. Когда судьи объяснили ему, что так поступать нельзя, Александр тут же вернул партнеру временну́ю «фору», демонстративно не делая первого хода. Партия завершилась вничью, а в итоге соперники разделили победу в турнире. И этот поступок Белявского, и факт, что в разгар гонений на Корчного в Советском Союзе тот пригласил ленинградца провести мастер-класс во Львове, маэстро не забыл и всю жизнь сохранял с украинским гроссмейстером теплые отношения.

Той же весной Корчной сыграл в Сараеве с Романишиным и Юсуповым, в Лондоне – с Ваганяном, Полугаевским и… Карповым. И пошло-поехало… А еще через несколько лет подоспела перестройка.