Текст книги "Злодей. Полвека с Виктором Корчным"

Битвы с Карповым

Впервые они увидели друг друга в Челябинске, где десятилетний школьник Толя Карпов сделал ничью с Корчным в сеансе одновременной игры. А когда семь лет спустя Карпов поступил в московский университет, и его вынуждали перейти в студенческое общество «Буревестник», не давая свободного графика посещения лекций, Корчной выручил будущего соперника. Он познакомил его со своим другом, профессором питерского университета Лавровым, а тот помог Анатолию перевестись в Ленинград, где жил и тренер Карпова – Семен Абрамович Фурман.

Летом 1969 года сборная Ленинграда готовилась к командному первенству страны в сестрорецком пансионате «Дюны», а Карпов с Фурманом жили неподалеку в зеленогорском Доме творчества «Архитектор»: через месяц Толе предстоял юношеский чемпионат мира в Стокгольме. Не помню, кто предложил сыграть им несколько блицпартий, но небольшого роста, на редкость худой мальчишка с пронизывающим взглядом и молниеносной реакцией просто разгромил Корчного. Запомнилась и манера, в которой играл будущий чемпион мира: даже на висящем флажке он избирал не просто крепкие, хорошие ходы, но – наилучшие. Несколько партий превратились в дотемна затянувшийся яростный поединок. Карпов вспоминал потом, что его уязвленный поражением соперник на следующий день специально приехал в Зеленогорск и взял убедительный реванш. Но на том матче я уже не присутствовал.

Весной 1971 года в том же Доме творчества «Архитектор», где мы с Корчным готовились к четвертьфинальному матчу претендентов с Геллером, в соседнем коттедже жили и Фурман с Карповым. Изредка, когда время приближалось к обеденному, мы навещали их. На подходе к домику Виктор и я повышали тембр голоса, давая знать о своем приближении, дабы не вторгнуться нечаянно в тайну анализа; если же окна были затворены, бросали в них горсть песку, как это делали любовники в старинных французских романах.

Тогда же по инициативе Корчного они сыграли тренировочный матч. Отношения у них были превосходными, и четыре партии игрались в доме Корчных на Васильевском острове в Питере. Во всех этих партиях у Виктора, по его собственному желанию, были черные. Карпов выиграл – 2,5:1,5. Раздосадованный Корчной попросил сыграть еще две партии, одна снова закончилась вничью, а в последней, где у него были уже белые, Виктор добился победы.

Этот тренировочный матч явился как бы генеральной репетицией перед их финальным матчем претендентов в Москве (1974) и несравненно более жестокими битвами за корону в Багио (1978) и Мерано (1981).

Но всё началось с межзонального турнира в Ленинграде (1973), где Корчной и Карпов разделили победу. Перед тем межзональным Корчной в очередной раз бросил курить и решительно отказался от алкоголя. Сведя к минимуму какой-либо контакт с внешним миром, он осуществлял регулярные длительные пробежки, по особой программе делал специальные упражнения, для улучшения сна учился расслабляться, обращался за помощью к психологу. Начал заниматься йогой, для активизации работы мозга стал принимать какие-то медикаменты.

Не была забыта ни одна мелочь: энергии, отданной каким-то другим занятиям, могло не хватить на борьбу за доской! Во время турнира Корчным была напрочь исключена «культурная программа» – об экскурсиях, приемах, встречах не могло быть и речи.

– Что буду делать в выходной день? Ничего не буду, – отвечал Корчной на вопрос журналиста во время того межзонального. – Дома буду сидеть. Думать об оставшихся партиях. Отдыхать. Ну, разве что погуляю немного.

Кто-то мог бы подумать, что за успех платится слишком высокая цена, но для достижения наивысшего результата никогда и никакая цена не была слишком высокой для Виктора Корчного. Его modus vivendi был очень прост – жертвовать в жизни всем ради достижения цели и признания в шахматах. В том цикле он не только разделил успех в межзональном вместе с Карповым, но и снова встретился с ним в финальном матче претендентов, после того как оба успешно прошли барьеры четвертьфинальных и полуфинальных, совсем нелегких поединков.

Хотя московский матч (1974) Корчной играл еще под советским флагом, для спортивных функционеров уральский паренек, представитель – и не только по паспорту – «коренной» национальности был по всем параметрам значительно более подходящим, чем вечный траблмейкер, непредсказуемый Корчной, в личном деле которого было немало нарушений.

К тому же победитель их матча должен был бороться за титул чемпиона мира с Бобби Фишером, отобрать этот титул у американца и вернуть на родину. Поэтому в распоряжении Карпова была поддержка не только Спорткомитета, но и многих гроссмейстеров, тогда как Корчному было очень непросто найти помощников. Бронштейн, хотя и давал какие-то советы, опасался потерять рубрику в «Известиях», а Полугаевский, пугливо озираясь, показывал ему варианты на карманных шахматах не выходя из своего автомобиля.

Сам Корчной вспоминал: «В 1974 году, когда я впервые играл с Карповым, всех советских гроссмейстеров “под ружьем” послали помогать Карпову. Только двое отказались и предложили помощь мне: Керес и Бронштейн. Но Кересу я проиграл столько партий… Он настолько превосходил меня в понимании игры, что мне стало страшно: через два месяца играть с Карповым, и я уже буду не я, я буду играть в стиле Кереса. Конечно, хорошо играть в новом стиле – если уметь. Поэтому я мягко отклонил предложение Кереса, но за поддержку был ему благодарен».

Хотя московский матч Корчной играл во взвинченном состоянии, следует отдать должное Карпову: он всё время вел в счете и одержал три победы, проиграв две партии только на финише. Напряжение между соперниками чувствовалось уже тогда, но несмотря на имевшие место стычки местного значения, матч проходил сравнительно спокойно.

А вот марафонский поединок в Багио (18.07–18.10.1978) по накалу борьбы превзошел все былые матчи за шахматную корону.

Это было время, предшествовавшее слому мировой коммунистической системы, которая просуществовала бо́льшую часть XX века. Число корреспондентов в далеком Багио перевалило за сотню, а шахматные и околошахматные новости, как и во время матча Спасский – Фишер, нередко перемещались на первые страницы газет. Поединок на Филиппинах был в определенном смысле борьбой двух лагерей в миниатюре, и к нему было приковано внимание миллионов даже далеких от шахмат людей.

Особенно важен исход поединка был для Советского Союза. Победу «изменника и ренегата» допустить было нельзя, и слова Таля, сказанные десять лет спустя: «Мы не могли себе представить последствия, если чемпионом стал бы не советский, а антисоветский шахматист. Не исключено, что в этом случае шахматы были бы объявлены лженаукой», – не были такой уж шуткой.

В подготовке Карпова были задействованы все возможные инстанции, и для победы не жалелись никакие средства. Дебютными разработками занимались не только лучшие гроссмейстеры страны, но и знатоки теории из стран «социалистического лагеря».

Ратмир Холмов жил тогда на сборах в одном номере с коллегой, гроссмейстером Алексеем Суэтиным, считавшимся знатоком теории. Ратмир Дмитриевич, мало обращавший внимания на дебютную стадию партии и игравший больше по наитию, вспоминал: «Меня даже Карпов, когда к Корчному готовился, не пригласил, хотя он тогда всех гроссмейстеров использовал. Но, может, и к лучшему это было. Вот, Суэтин всякий раз кряхтел и жаловался: “Снова в Москву надо ехать, варианты показывать”. И так два раза в неделю. Я ему: “Да ты откажись”, а он: “Тебе легко говорить – попробуй, откажись…” Так что иногда и хорошо оказывалось, что я теории не знал».

В физическую подготовку чемпиона мира включились не только шахматисты, но и медики, диетологи и психологи. Высококлассные специалисты разработали и разложили по косточкам психологический портрет претендента. Нет сомнения, что мнительность, легкая возбудимость, внушаемость и подозрительность Корчного были взяты на заметку и впоследствии умело разогревались на протяжении всего матча.

Свидетель, присутствовавший в 1936 году при разговоре Сталина с вызванным в Кремль следователем, вспоминал:

«Следователю Миронову не удавалось выбить признания от председателя ВЦИК Каменева, в то время как сроки показательного процесса уже поджимали.

– А знаете ли вы, – спросил Миронова Сталин, – сколько весит наше государство, со всеми его заводами, машинами, армией, со всем вооружением и флотом?

Следователь молчал.

– Подумайте и ответьте мне, – требовал Сталин. – Я вас спрашиваю, сколько всё это весит?

Миронов улыбнулся, думая, что Сталин шутит. Но Сталин шутить не собирался.

– Подумайте и ответьте мне, – настаивал он.

– Никто не может это сказать, Иосиф Виссарионович. Это в области астрономических цифр.

– Ну так вот, – продолжал Сталин, – а может ли один человек противостоять давлению такого астрономического веса?»

В маленьком городке на Филиппинах один человек противостоял супердержаве, с которой вынужден был считаться весь мир, в то время как рядом с этим «предателем» и «отщепенцем» была только горстка случайно оказавшихся там людей.

«О, это незабываемое ощущение! Вы проходите сквозь строй ненавидящих глаз, и каждый в этом строю мысленно разделывает вас под жаркое. Пожалуй, тот, кто не испытал такого, по-настоящему еще и не жил», – вспоминал Корчной о тех событиях.

Фактически в одиночку он вышел на борьбу с гигантским исполином, мобилизовавшим против него целое войско тренеров, консультантов, советников, журналистов, переводчиков, явных и тайных агентов КГБ, функционеров всех мастей, докторов, психологов и массажистов. Не был забыт даже персональный повар. К тому же у государства в заложниках оставалась его семья, и многим казалось чудом, что Корчной вообще был в состоянии играть в шахматы. Плохо представляя, кто еще, кроме него, мог бы противостоять такому давлению, рискну предположить и обратное: огромный перевес в живой силе и технике на стороне врага, груз жизненной драмы, развертывавшейся в Ленинграде, угрозы и провокации со стороны советских, очевидная поддержка чемпиона организаторами, раздражая и выводя из себя Корчного, вместе с тем являлись для него своеобразным допингом и ввергали его в состояние яростной концентрации и мобилизации всех сил. Не исключаю, что он даже специально читал советскую прессу со статьями о себе, чтобы еще больше разжечь боевой пыл и настроиться на бескомпромиссную борьбу.

Нельзя было назвать легким и положение Карпова. Советский журналист, вернувшись в Москву с Филиппин, писал: «В Багио Карпов отвечал за каждый из 1525 ходов, которые еще суждено было сделать в матче, не только перед собой. Перед страной».

Анатолий Евгеньевич и сам прекрасно понимал, что выполняет миссию государственной важности, да и пример Спасского, впавшего в немилость после проигрыша Фишеру, не мог не маячить перед его глазами.

Шахматы были частичкой агрессивной политики Советского Союза, целью которой было любыми средствами предъявить миру преимущества коммунистического строя, а заодно покарать человека, решившего с ним порвать.

Одну из ведущих ролей в Багио исполнял глава делегации Карпова, начальник отдела шахмат Спорткомитета СССР Виктор Давидович Батуринский (1914–2002). Имеется в виду, конечно, не шахматная роль, хотя бывший военный прокурор был довольно сильным шахматистом и гордился тем, что в ходе доигрывания 13-й партии была использована идея, пришедшая ему в голову. Батуринскому было не столь лестно, как писал потом Карпов, «попасть в историю», сколь важно, как признался сам отставной полковник юстиции, «не попасть в историю» в случае неудачного исхода поединка.

Батуринский прекрасно знал, на каком уровне интересуются этим матчем. В приемной председателя Спорткомитета Сергея Павлова стоял шахматный столик, у которого во время партий в Багио постоянно дежурил кто-то из гроссмейстеров, чтобы дать компетентную справку, если позвонят из Секретариата ЦК КПСС. Частые звонки раздавались и в Центральном клубе на Гоголевском. Ходом партий регулярно интересовались помощники Генерального секретаря – Цуканов, Александров-Агентов, да и сам Брежнев, по свидетельству очевидцев, по несколько раз на дню спрашивал: «Как там наш Толик?..»

Подполковник КГБ Владимир Попов, впоследствии эмигрировавший в Канаду, рассказывал, что в Москве во время матча в Багио работало два штаба. Один из них действовал в 11-м отделе Пятого Управления КГБ, куда поступала вся информация о ходе матча. Другой располагался в Спорткомитете СССР, где постоянно находились советские гроссмейстеры. Их рекомендации шифрованными телеграммами поступали в оперативную группу КГБ, действовавшую в составе команды Карпова на Багио.

Конечно, у Корчного не было столь мощной государственной поддержки, но и он не был обойден вниманием. На его адрес приходили телеграммы с пожеланиями успеха от Жана-Поля Сартра, Сэмуэла Беккета, Эжена Ионеско, Фернандо Аррабаля, называвшего Батуринского «черным полковником и поставщиком эшафота».

На всех заседаниях жюри матча, в меморандумах, записках и обращениях Батуринский с блеском отстаивал позицию советской стороны, доказывая свою правоту и раз за разом оставляя вражеский лагерь в растерянности, гневе и бессилии.

Секретарь ФИДЕ Инеке Баккер вспоминает, что Батуринский не только был в курсе всего, но и помнил многое на память – правила, параграфы, законы, статьи – и был очень хорош в их интерпретации: «Здесь записано так, но надо понимать эдак, вы не обратили внимания на оговорку этого пункта и так далее…»

Еще до открытия матча разгорелась дискуссия, имеет ли право Корчной, живущий в Швейцарии, но не имеющий гражданства этой страны, играть под швейцарским флагом. «Нет! – сказал Батуринский. – Если Корчной не является швейцарским гражданином, то он и не имеет права играть под швейцарским флагом!» А когда представители претендента выдвинули контраргументы, он просто вышел из зала, громко хлопнув дверью.

Резко обрывал Помпей сицилийцев, ссылавшихся на традиции старинных законов: «Перестаньте приводить статьи законов тому, у кого за поясом меч». В отличие от Помпея, Батуринский прекрасно знал статьи и параграфы законов и еще при обсуждении прав Фишера в преддверии его матча с Карповым мог поставить на место самого президента ФИДЕ: «А как же пункт 4.1 в уставе ФИДЕ о матче на первенство мира, ведь он противоречит пункту 4.11?» – на что Эйве не знал, как и ответить.

И пусть Батуринский не имел за поясом меча, зато он знал, что за ним возвышается могучее государство, с которым считаются все в мировой политике и, тем более, в шахматном королевстве.

Ему удалось настоять на своем, и эта первая маленькая победа открыла длинную серию побед на протяжении трехмесячного матча. «Батуринскому, – вспоминал Корчной, – удалось доказать, что я не представляю никого, что я – никто, что я пришел ниоткуда и что охота на меня открыта».

Уже после окончания матча претендент признал: «Хотя Батуринский был послушный солдат и хорошо исполнял приказы начальства, он был прекрасным юристом, и это его заслуга, что тогда в Багио советские так замечательно держались на всяких переговорах и были сильны в юридических крючкотворствах. Карпов обязан Батуринскому многим, очень многим, он был достойный защитник его, всей системы и роль свою выполнил блестяще».

Было известно, что Корчной всегда любил внимание прессы. Он редко отказывал журналистам, и тем не стоило большого труда растормошить его, вызвать на откровенность, увести разговор от шахмат в другие сферы. Уверен, что те, кто «разрабатывал» Корчного в Москве, не могли пройти мимо и этого факта.

Гроссмейстер Лев Альбурт рассказывает, что до своего бегства из СССР он всегда имел хорошие отношения с Батуринским, и когда встретился с ним в тесной московской компании через пару месяцев после матча в Багио, того потянуло на воспоминания:

«Прибыв на Филиппины, я связался с двумя журналистами из таиландской газеты довольно правого направления, являвшимися в действительности если не советскими агентами, то уж, во всяком случае, настроенными исключительно просоветски. Я объяснил им задачу и обеспечил приезд на Филиппины. Как и ожидалось, Корчной очень легко согласился на интервью, в ходе которого журналисты от шахматных проблем постепенно перешли к внешней политике Филиппин.

“В филиппинской печати идет ожесточенная кампания за вывод американских военных баз и, разыскивая сильную руку, в поисках политической, финансовой, экономической помощи, филиппинское правительство ориентируется отнюдь не на ближайших соседей”, – сказал Корчной. После чего обрушился на Кампоманеса, заигрывающего с Советами, а потом и на самого президента Маркоса, употребляя очень сильные выражения. Газета с напечатанным интервью поступила в советское посольство в Маниле, текст интервью был переведен, затем через помощников Маркоса попал на глаза президенту страны, который, разумеется, был недоволен высказываниями Корчного. Разъярен был и Кампоманес. С этого момента главный организатор матча, раньше пытавшийся соблюдать нейтралитет, был полностью на нашей стороне. Он даже принимал участие в наших совещаниях, где разрабатывались методы борьбы с корчновским лагерем», – с гордостью говорил Батуринский.

На фоне таких закулисных историй невинной шуткой кажется его ответ Реймонду Кину: «Считайте, что мы не джентльмены», когда англичанин во время последней партии матча стал упрекать Батуринского, почему было нарушено «джентльменское соглашение», которого ранее придерживались оба лагеря.

Член делегации чемпиона мира доктор Зухарь был обнаружен Корчным уже в самом начале соревнования, но на все запросы Батуринский с достоинством отвечал: «Придет время – мы вам скажем, кто это такой, а пока это турист!» – вызывая еще бо́льшие подозрения и раздражение у Корчного.

Когда же профессия психолога (или, как полагал Корчной, парапсихолога) была установлена, Батуринский задался целью представить претендента ненормальным, который даже обычную помощь науки спорту считает магией. Броскими заголовками типа «Шахматный матч на Филиппинах – не полигон для холодной войны» были украшены многие заявления шефа делегации чемпиона мира.

Беспощадная реальность свидетельствует, что шахматы как таковые признаю́т только мощь достижений, игнорируя нравственные ориентиры. Корчной и сам сказал однажды: «Джентльмен всегда проигрывает в спорте».

«Джентльменское соглашение», нарушенное советской стороной, заключалось в том, что доктор Зухарь во время игры не мог занимать место в первых четырех рядах. Во время решающей 32-й партии Зухарь вдруг снова занял место в ближнем ряду и начал пристально наблюдать за Корчным и ходом борьбы. Когда Кин указал на это Батуринскому, тот и произнес в ответ сакраментальную фразу, которой очень гордился, и по возвращении в Москву не раз пересказывал в лицах весь диалог с англичанином.

Не будет преувеличением сказать, что событиями на Филиппинах жил весь Советский Союз. Свидетель вспоминает, как во время матча на первенство страны по футболу, на котором присутствовали десятки тысяч человек, прямо во время игры по громкоговорителю прозвучало: «Передаем сообщение ТАСС из Багио». И, выдержав паузу, диктор торжественным голосом сообщил о победе чемпиона мира Карпова в двух отложенных партиях.

Виталий Севастьянов, космонавт и председатель шахматной федерации СССР, уверял, что «советские люди полны гневного презрения к предателю, а слова “иуда”, “выродок”, “власовец от шахмат” отнюдь не были самыми нокаутирующими из говорящегося о претенденте».

На самом же деле многие в Союзе тайно желали успеха экс-соотечественнику, и среди писем, полученных Корчным в Багио, были и послания с его бывшей родины. Учитывая перлюстрацию писем, посылаемых за границу, особенно в капиталистические страны, решиться на письмо «изменнику» было довольно смелым поступком, ведь официальная информация о нем в советской прессе подавалась в таком виде:

«С одной стороны – спокойный, выдержанный человек, полный высокого достоинства, представитель великой нации и великой страны, которому симпатизируют даже те, кто “по долгу службы” должен не симпатизировать ему, а наоборот, поливать грязью. С другой стороны – обезображенный лютой ненавистью к стране, пригревшей его у себя на груди, коварный, подлый, грязный параноик».

Чемпион мира борется с «коварными и подлыми по своей сути замыслами отщепенцев, политических интриганов и подонков, моральных уродцев, чьим знаменем стал Корчной», его помощники – «череда каких-то странных личностей, бывших шпионов, уголовников, фарцовщиков».

Это лишь несколько примеров из множества корреспонденций с того матча, а ведь советские газеты были наполнены подобными сообщениями в течение долгих трех месяцев.

Репортажи с Филиппин выходили под заголовками: «Бездарь от шахмат», «Иуда играет черными», «Правда против мерзости», а когда у Карпова возникли проблемы со сном, газета «Известия» сообщила об американском военном самолете, специально кружащем над Багио и создающем шум в ночное время.

После смерти Корчного в кое-каких российских некрологах можно было прочесть: «Ушел выдающийся советский гроссмейстер». Это, без сомнения, привело бы его в состояние крайнего раздражения, даже несмотря на то, что он четырежды выигрывал чемпионаты Советского Союза: слишком сильна была боль, которую причинила ему тогда бывшая родина.

Проигрывая три очка, Корчной сравнял счет – 5:5, и борьба в матче достигла своей кульминации.

Ни шагу назад, Анатолий!

Стоять насмерть!

Победа любой ценой.

Это не заголовки передовиц «Правды» декабря 1941-го, когда враг стоял у ворот столицы, а шапки статей советских газет о матче в Багио.

Как раз в это время в Москве проходил очередной съезд комсомола. Заканчивая речь, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Борис Пастухов воскликнул: «Мы уверены, что счет в Багио будет в нашу, советскую пользу!» Бурные аплодисменты тысяч делегатов были ему ответом.

Тем не менее гроссмейстер Суэтин по поручению высших инстанций уже вел подготовку общественного мнения, что Карпов – это разухабистый мальчишка, крайне опрометчиво подошедший к вопросу формирования своего тренерского состава, что ему не хватает выдержки, да и вообще не мешает подучиться.

Секундант чемпиона мира Юрий Балашов вспоминает: «Ни на каком другом соревновании мне не приходилось так много и интенсивно работать. И никогда не была столь высокой цена результата. Я иногда думаю, что было бы, если бы Карпов этот матч проиграл. Как я узнал позднее, доносы на нашу тренерскую группу уже были написаны и отправлены в Москву. Специалист по доносам свое дело знал. И в случае поражения мы оказывались главными виновниками. А наказывать в СССР умели».

Выигранная Карповым 32-я партия сняла все эти вопросы с повестки дня. Матч завершился: Карпов победил со счетом +6–5=21.

Иосиф Бродский как-то сказал, что поэт сам устанавливает планку, через которую прыгает: можно установить низко, чтобы заранее обеспечить себе успех, но можно и высоко, даже зная, что не допрыгнешь. Если это относится к творческой деятельности вообще, мне кажется, последний вариант – случай Корчного. Когда он говорил о завоевании звания чемпиона мира, даже когда был совсем близко к нему, где-то в подсознании он плохо представлял себя в таком качестве. Когда в Багио, выиграв три партии кряду, Корчной сравнял счет в матче с Карповым и, очевидно, владел игровой и психологической инициативой, о чем он думал?

«Я представлял, что выигрываю этот матч. А через 12–15 месяцев должен состояться матч-реванш. И я представил себе, что проигрываю реванш и просто физически, по времени не могу принять участие в новом цикле борьбы, поскольку в тот момент уже начинались бы следующие матчи претендентов… Всё это я высказал в интервью накануне последней партии».

Психологи знают феномен, входящий в личностную структуру невротического спектра индивидуума, называемый комплексом Поликрата: боязнь неприятностей, которые повлечет за собой восхождение на новую, более высокую ступень, бессознательное отторжение успеха, боязнь триумфа. Корчной просто не мог отрешиться тогда от постоянных мыслей об отборе, о кандидатских матчах, от всего, что составляло смысл жизни последних двух десятков лет.

Сама собой напрашивается параллель с Давидом Бронштейном: выигрывая матч с Ботвинником (1951), он много раз по ходу предпоследней 23-й партии мог добиться ясно ничейной позиции, мог сделать ничью и после неудачного хода, записанного Ботвинником, но, пройдя мимо всех возможностей, проиграл.

Его поведение до этой партии, да и после ее откладывания, свидетельствует о том, что он тоже не понял тогда огромной важности момента. Не осознал, что следует сделать самое последнее усилие, что надо сделать его именно сейчас, а не когда-нибудь в будущем, что следующего раза может и не представиться. Впоследствии Бронштейн давал различные объяснения невыигрыша того матча, но не был ли единственной причиной неудачи именно комплекс Поликрата?

Так и Корчной, четверть века спустя, вместо того чтобы отдать все силы решающей партии и думать только о ней, тревожился, что в случае победы и гипотетического проигрыша матча-реванша он не успеет принять участие в очередных претендентских матчах.

Уверен: если Карпов прочел то интервью, он получил дополнительный заряд энергии. А Корчной после безропотного проигрыша 32-й партии гарантировал себе… место в следующих претендентских матчах, войдя в привычное психологическое состояние.

А в самом конце, обозревая собственную карьеру, сказал совсем не чемпионскую фразу: «До сих пор не пойму, как удалось добраться практически до вершины…»

Победителя встречали на государственном уровне: море людей в аэропорту, транспаранты и здравицы в честь достойного сына советского народа, с честью выполнившего задание Родины, литавры военного оркестра, речи представителей всех слоев общественности, снова здравицы и цветы, цветы. Потом прием в Кремле, встреча с Брежневым, вручение ордена Трудового Красного Знамени (а после Мерано-1981 и высшей награды страны – ордена Ленина).

Трудно сказать, как закончился бы тот матч, играй оба выдающихся гроссмейстера просто в шахматы, без примеси зеркальных очков, йогуртов и йогов, скандалов с неподаванием рук, врачей-психологов, парапсихологов и медиумов, пресс-конференций, взаимных обвинений, оскорблений и многого, многого другого. Если бы всё решалось только в честной борьбе фигур на шахматной доске. Конечно, разница в двадцать лет – огромное преимущество, однако Корчной играл в Багио, по его собственным словам, как никогда в жизни, а в самом конце самочувствие у претендента было несравнимо лучше, чем у опустошенного физически и психически чемпиона.

Гипотетический вопрос, конечно. Случилось то, что случилось, и хотя три года спустя Корчной вновь завоевал право играть матч на первенство мира, он был только тенью яростного бойца в Багио, способного, казалось, совершить невозможное.

Уильям Фолкнер полагал, что каждого писателя следует судить по «мощи поражения», ставя в пример Томаса Вулфа, беспримерное мужество которого состояло для Фолкнера в том, что тот подчинялся лишь одному – «яростному стремлению к абсолюту и писал так, словно ему остается жить совсем немного». Виктор Корчной проиграл матч за мировую корону, но мощью своего поражения заслужил тогда уважение всего шахматного мира.

Когда Корчной играл второй матч за корону (Мерано 1981), ему уже исполнилось пятьдесят. Но дело было не только в возрасте: советская сторона вышла на новый, более качественный уровень подготовки, и речь шла не только о шахматной составляющей.

За несколько дней до начала матча в Мерано прибыли три огромных контейнера, сопровождаемые членами опергруппы КГБ, имевшими дипломатические паспорта. Уникальный груз считался дипломатическим и таможенному досмотру не подлежал. Итальянские власти, правда, пытались поначалу протестовать, но открыть контейнеры им не позволили, и секретное оборудование под кодовым названием «Шатер» было доставлено на виллу, выделенную Карпову в Мерано (посещать ее не имел права никто из посторонних, даже жена чемпиона мира). Это многотонное устройство, разработанное специалистами КГБ, экранировало внутренние помещения и практически полностью исключало возможность слухового контроля «противником». Устройство использовалось исключительно при выездах за границу первых лиц государства, и разрешение на его вывоз в Мерано дал лично Андропов. Но группа отвечала не только за безопасность самого Карпова и всей советской делегации.

По свидетельству сотрудника 11-го отдела Пятого Управления КГБ Владимира Попова, технические специалисты из состава опергруппы скрытно проникали в места размещения команды Корчного для установки аппаратуры слухового контроля. В ту же группу входили и специалисты, распылившие в помещениях, где располагалась команда претендента, специальные вещества, вызывающие чувство тревоги, нарушение сна и повышающие кровяное давление. Всего же делегация чемпиона мира в Мерано насчитывала ни много ни мало сорок три человека!

Следует признать, однако, что при подготовке к матчу Корчной допустил несколько ошибок. Пригласив для помощи Яна Тиммана, сильнейшего тогда шахматиста Запада, он не сошелся с голландцем в вопросе о размере гонорара, причем разница в суммах была совершенно ничтожной. В Мерано ему помогали совсем молодой Ясер Сейраван (американцу был только двадцать один год), гроссмейстер еще старой генерации Леонид Шамкович, эмигрировавший семь лет назад из Союза и живший в Соединенных Штатах, и Игорь Иванов, незадолго до этого не вернувшийся в Союз из зарубежной поездки и осевший в Канаде.

Я был на том матче в Мерано и знаю, что Иванов в чисто шахматной работе не участвовал: он был взят Злодеем только для того, чтобы, как говорил он сам, «одним своим видом действовать на нервы советским». Не знаю, как Игорь справлялся со своей ролью, но бар в его гостиничном номере пополнялся ежедневно, и его редко можно было увидеть раньше полудня.

Другая ошибка Корчного была более существенной. За пару месяцев до матча ему предложил помощь Николай Евгеньевич Хохлов (1922–2007). Бывший капитан госбезопасности отказался в 1954 году совершить политическое убийство и не вернулся в Советский Союз из ФРГ. Окончивший университет Дьюка в США и ставший доктором и профессором психологии, Хохлов мог бы дать Корчному не один разумный совет, учитывая к тому же его немалый опыт работы в специальных подразделениях КГБ. Тем более что сам Хохлов в 1957-м был отравлен и выжил лишь чудом: он провел несколько недель в больнице, балансируя на грани жизни и смерти. Немецкие и американские врачи установили, что его отравили специально приготовленным ядом (предположительно таллием).